Русакову сорок. Одинок, двое детей в пору оставления школы. Приличный работник солидной фирмы, обеспечен. Впрочем, беспечен в смысле употребления жизни как все. Отсюда жена, красавица, переместилась к другому, чем, как выяснилось после краткого естественного периода, не особенно досадила гражданину. Вот и жил Русаков у приятеля на даче — до города полста верст, самое то. И приятелю славно, ибо жилец, получается, дачу охраняет, и Русакову, как человеку несклонному к толпе, достаточны почти еженедельные посещения приятеля, а то и с компанией — опять самое то. Собственно, располагался наш друг в небольшом домике на краю надела, что выторговала себе у приятеля матушка, отошедшая недавно в мир настоящий, тем самым хатешка самым благим образом подошла.

В молодости в хорошем человеке всеобщий подъём стимулирует готовность служить идее добра и спасения. По убеждению Андрея Платонова, перед ним и его современниками стояла сверхзадача преобразования вселенной, скорейшего освобождения человека от власти природных сил при помощи техники.* Поэтому двадцатилетний воронежский журналист получает и образование инженера. Его жизненный путь — путь не только честного человека, даже не только талантливого писателя, а неутомимого, целеустремлённого строителя. Именно здесь центр тяжести «Котлована».

Страх наказания был в сердцах моих диких соотечественником единственным способом держать их в подчинении. Внушать почтение к царской власти можно было лишь вселяя в них ужас перед моей яростью. Твои же подданные более воспитанные и более благородные. Ими так же легко управлять, как хорошо воспитанной лошадью, лишь время от времени слегка то натягивая, то отпуская поводья. Страх бесчестия на них оказывает большее воздействие, чем кнут на моих милых россиян. Так что, что ни говори, а мягкость твоего характера и бешенство моего в равной мере подходящи к характеру тех наций, которыми мы правим.

Люблю загонять себя в тупик. Относительный, конечно, в данном случае. Потому что очень известен автор, и, наверно, что-то написано толковое и об этом стихотворении — «Похороны» (1911 Ахматовой. Так вот: смогу я увидеть тут ницшеанство (которое для Ахматовой давно открыто, хоть зачастую об этом и умалчивается)? Поначалу я просто ничего не понял (а это запросто с Ахматовой, по-моему, не только для меня). Она ведь, так сказать, пятые акты трагедий писала. Мудрено ведь по пятому акту разгадать трагедию.

Человек — это эскиз, который никогда не завершится проектом, ибо основа человека — бого-бесконечность; а дальнейший сегмент пути от проекта до воплощения на столько мал, что человеку, уже раздвинутому до бесконечности — туда не вместиться. Так что «остановись, мгновенье, ты прекрасно!» так и останется всего лишь дьявольской моделью. У людей всегда были хвосты, и у Земли был хвост. Но почему-то их вдруг стали стесняться (и мы никогда не узнаем, когда именно это случилось). Главное, что хвосты перестали замечать, и говорить о них стало неприлично, и поэтому считается, что их нет.

Убористым почерком там было начертано следующее: «Ученику седьмого „В“ класса, Александру П… разрешается ходить в школу с усами! Ибо они есть предмет кавказской гордости! Но носить их на своём лице вышеозначенный ученик имеет право только при условии хорошей и отличной успеваемости!» С тех пор прошло полвека. «Предмет кавказской гордости» не сбривал ни разу! Вот только насчёт успеваемости в моей жизни было не всегда!..

Зачем и жить, коль не сложилось? Чего жалеть, коль не сбылось? Ты птицей в тьме оборотилась — и растворилась пёсья кость, что отдала тебе цыганка в пути из Новгорода в Тверь. Исчезло всё в ловещем мраке, и нет счисления потерь… Пройдут года, и башню эту в Коломне станут странно звать в честь неудачной аферистки, которой не случилось стать России бойкою царицей. Судьба и время! Жарок лёд! А по Москва-реке неспешно плывёт красивый пароход...

Приняли внятно, Валера кричит: «Ну что, банзай!» Ветрина хваткий, окромя нас ни один нормальный в акваторию так и не сунулся. Я посомневался: какого-де рожна, все в наличии, — действительно, в заводи тихо, в кают-компании уютно и мило. Однако хмельные разговоры — про баб, разумеется, да прочие воспоминания — разворошили молодого беса. Словом, развернули паруса.