В очередной раз я направлялся за город к друзьям — к Лене и Саше. Жили они там постоянно. Устал от городских забот, захотелось посоветоваться, обсудить дела, да и отдохнуть немного. Кроме того, у своих друзей я искал ответы на волнующие вопросы. Не факт, что они на них отвечали, но четко поставленный вопрос в разговоре с собеседниками подчас позволял взглянуть на него под другим углом зрения. Тогда и ответ мог возникнуть, вроде как сам собой. Хотелось же разобраться — что так тревожит за последнее время? Какие ответы хотелось услышать? Да очень простые! Хотелось услышать слова о том, что трудности носят временный характер, что они пройдут, и что все будет хорошо в ближайшем будущем. Услышать, и самому поверить в это. Да только вот не торопились друзья так отвечать почему-то.

В подземном переходе — вальс из фильма «Мой ласковый и нежный зверь». Узнаю издали. Звуки аккордеона щемяще ноют, вплетаются в шум улицы, пересиливают гул автомобильных моторов, шуршание троллейбусных шин, обрывки разговоров. На ступеньках лестницы, ведущей к старому аккордеонисту в лыжной шапочке, останавливаюсь — вроде бы докурить, вроде бы подождать кого-то, вроде бы оглядеться. А на самом деле — выжить. Растолкать подкативший к горлу комок. Быстро-быстро моргать глазами, растворяя возникающие ниоткуда слезы.

Иван Метелкин перед полицией теперь стал по-настоящему паниковать, нет, не робеть, а паниковать, да так, что завидев стража порядка, старался обойти его стороной. Никаких дел иметь с представителями, как ему казалось, грозного и карательного органа, который, случись что, вряд ли его, Метелкина, защитит, он никак не хотел. Какой ему резон от этих людей в скучной и мешковатой форме, невзрачной, как сама его жизнь. Синие галифе и такой же синий и тесный, как броня, мундир, окантованный красным шнуром, яркая, как срезанный арбуз, фуражка — все это ушло в коммунистическое прошлое, жестокое и прекрасное, как сама Иванова молодость.

Жил-был шерстяной заяц, связанный вместе с правой рукавичкой. Левая была самой обычной, если вы ещё не поняли. А Тая взяла и прижала зайчика с вязаными ушами к сердцу — она это умела! И он ожил. Теперь зайка смотрел на небо и улыбался солнечным друзьям, мечтая погрызть вместе с ними тёплую морковку. Бывало, прятался в снежном сугробе и чуть-чуть украшал уличную ёлочку лишними вещами. Он умел хранить тайны и искать себя в чудесных мечтах. Но потом малыш нечаянно потерялся и сказочно загрустил. Лишь услышав добрые слова, он стал таять от любви... И до сих пор не растаял!

Один человек писал сказки. И случалось это с ним довольно часто, почти ежедневно. Вот, сидит он, к примеру, в очереди в поликлинике (ну, бывает), а перед ним другой посетитель, весь такой блестящий… А наш знакомый — раз! — достает специальный блокнотик и записывает: «Жил-был блестящий человек, который блистал и сверкал так, что из него искры сыпались!..» А потом, уже дома, крохотное впечатление превращалось в маленькую сказку: «А если к нему подойти поближе, то можно было заметить, что всё тело его было зеркальным и полностью отражало весь мир. Только зеркало это было не плоским, поэтому мир отражался в нём криво: и то, что было в мире большим, в нём казалось маленьким, а маленькое — казалось большим!»

Проблему подсознательного идеала в скрытом виде — словами «сокровенное мироотношение» — поставил Атанас Натев, вникая в различие явлений, воздействующих на человека (в отличие от жизни, действующей непосредственно и принуждающе), — вникая в различие явлений, воздействующих непосредственно и непринуждённо: искусства, личного примера и игры. Личный пример от искусства отличается непреднамеренностью. Игра сводится к моментальности переживания. И только искусство воздействует на сокровенное мироотношение (Натев А. Искусство и общество. М., 1966. С. 196—199).

На порог контрольно-пропускного пункта воинской части вышел отутюженный до фуражки офицер — командир роты капитан Орлов. Массивная, обитая железом дверь КПП захлопнулась позади офицера, отсекая мир Уставов и Ее Величества Службы. Орлов мельком взглянул на часы: двадцать три двадцать пять... И не спеша двинулся по знакомой, притихшей до утра улице, не скрадывающей шаги одинокого человека. По времени дорога до съемной квартиры обычно занимала минут пятнадцать-двадцать. А по пространству — четыре с половиной квартала.

Однажды летом в денропарке Адлерского совхоза «Южные культуры» я наблюдал, как зацветали почти на самом берегу моря олеандры. По соседству вставали экзотические цветы лагерпемии. Струился по тенистым дорожкам запах приморских роз. Он был сказочно прекрасен, волнующе нежен, и если сказать, что был очаровательно завлекательным, то значит сказать очень мало. Здесь, на четкой границе вечно волнующихся вод и незыблемо укорененных гор, понимаешь: синяя даль моря не просто вам ластится к стене скалистых вершин. Она поит, по выражению писателя Короленко, «зеленые корзины» долин прибегающими дождями.