ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

Роман в сонатной форме

К вечеру я попадала в свой гостиничный номер вымотанная – и пройденными километрами, и бесконечными лестничными проемами, и беготней туда-сюда по площади у Тобольского Кремля.

Наскоро жевала бутерброды, запивая их клюквенным морсом, и валилась в постель, как подкошенная. Нервный беспокойный сон, будто блуждание в невесомости, во всасывающей бесконечности сибирских пространств, темнота…

И вдруг взвыла сирена, я вскинулась – и не допуская возражений, мне диктует радио приказным голосом, типа «от советского информбюро»: Пожарная тревога! Уважаемые гости, вы обязаны эвакуироваться в течение десяти минут! Пожарная тревога! Уважаемые гости…», – я, натыкаясь на стулья, вслепую ломанулась к телефонному аппарату внутренней связи, он у двери на стене, – хриплю сонно, непроговариваемо – «что случилось»? – и мальчик на ресепшене так же сонно ответил: «да спите спокойно, у нас система барахлит».

Я долго потом ворочалась – в пять утра сирена ухнула! – и, наконец, неясные очертания фотографии прадеда даровали мне несколько минут спасительного сна. Черно-белое, а скорее, серое фото, его темные глаза смотрели прямо на меня, а губы шептали: я предан Богу и Царю, служу Отечеству, верую в Иисуса Христа.

Верую и служу, не щадя живота своего…

Когда я очнулась от накативших после фальшивой тревоги видений, солнце вламывалось в открытое окно весело и нагло. Я же опаздываю! – подумалось (в Тобольске я постоянно куда-то опаздывала, других пробуждений не было). Наскоро почистив зубы и одеваясь чуть ли не в коридоре, постыдное для дамы поведение.

В лифте я тем не менее стояла вполне одетая, проклиная на чем свет стоит самоуверенного Максима, директора и давешнего моего ночного перевозчика – мы о полуночных сиренах не договаривались!

Добрая Даша внизу объяснила, что ночью на паркинге что-то воспламенилось. – Не воспламенилось у вас, курил, небось кто-то, может, и охранник, – бросила я уже из дверей, еле попадая в рукав плаща, в Тобольске яркое солнце не освобождает от необходимости экипироваться по полной программе, к тому же, неизвестно, что день грядущий мне готовит, и когда я теперь в гостинице окажусь, чтобы дух перевести.

Снова библиотека, да, уже поднадоевшие торжественные мраморные перила, темного дерева шкафы, стулья с резными спинками, благородные сотрудницы в длинных кофтах, стрижки каре или пучки волос, собранных сзади (Полина, конечно, им всем фору дает, ее прическа – валик на затылке, и платье, не повторенное ни разу, сегодня на ней синее в крапинку и бежевый пиджак); представители мэрии, спонсоры и журналисты собрались в Конференц-зале, я что-то пропустила, но по сути пришла вовремя, Полина вскинула глаза и представила меня: – А это…

Потом я четким и уверенным голосом говорила об Алексее Васильеве, о том, как тепло и сердечно помогают мне в Тобольске, зачем-то прибавила, что это самый чистый город из всех, мною доселе виденных. И люди в нем душевны и добры. Мне дружно аплодировали.

Как я поняла, повод для встречи – демонстрация ролика о достижениях музея. Но я, наверное, не подкачала – солидные господа кивали одобрительно, меня фотографировали представители местной прессы, я улыбалась.

Думаю, все получилось как нельзя лучше, потому что Полина по окончании моей речи шепнула мне на ухо: Светлана, спуститесь вниз, к Софиевскому собору. Отец Зосима вас ждет.

– А кто это?

– Он очень знаменит. Тобольское чудо. Архимандрит Софиевского собора, монах, местный святой. Вы ведь хотели встретиться с истинно верующим священником.

К отцу Зосиме очереди стоят.

***

N 66

Протокол допроса обвиняемой Васильевой Лидии Ивановны 28 августа 1933 года

Вопрос: Ваши дети упоминают о том, что царские ценности действительно вашему мужу Васильеву Алексею были переданы. После смерти вашего мужа эти ценности должны, безусловно, достаться вам, скажите, где они скрыты.

Ответ: Я не отрицаю того, что ценности действительно царской семьей переданы моему мужу Алексею, который хранил их от меня скрыто и перед смертью их мне не передал. Поэтому не знаю, где они теперь скрыты.

Записано с моих слов правильно и мной прочитано. К сему, Васильева.

Допросил*

(Архив СУ МБ РФ. Коллекция документов «Романовские ценности». Т.1, Л.74, об. Подлинник).

___________________________

Подпись неразборчива*

N 65

Из характеристики ПП ОГПУ по Свердловской области на хранителей царских ценностей август 1934

Сов. секретно

…В 1918 году, во время нахождения царской семьи Романовых в городе Тобольске, священником Благовещенской церкви Васильевым Алексеем совершались для царской семьи церковные обряды и молитвы в доме царской семьи. Благодаря своей ревности к монарху, Васильев в семье Романовых пользовался большим авторитетом и безграничным доверием. В дни эвакуации царской семьи из города Тобольска в Свердловска Васильеву А., как надежному человеку, лично царицей А.Ф. Романовой, было поручено вынести и скрыть чемодан с бриллиантами и золотом, весом не менее одного пуда. С первых дней после разгрома белой армии на Урале и установления Советской власти в 1919 году во избежание обнаружения у него скрываемых царских драгоценностей, чемодан с этими ценностями передали крестьянину Егорову Егору Ивановичу. Последний спустя некоторое время ценности Васильевым возвратил обратно. Васильевы эти ценности сразу же скрыли в городе Тобольске.

Васильев А. в 1930 году после продолжительной болезни умер, и все ценности, по показанию арестованного нами Васильева Александра Алексеевича, скрываются семьей Васильевых, но кем персонально, последний не указывает, утверждая лишь следующее:

«Мне хорошо известно, что «романовские» ценности моим отцом были получены, и я убежден, что хранит их моя мать, но она, как я думаю, отдаст их только тогда, когда будут требовать от нее мои братья и сестра Елизавета.

Факты скрытия Васильевым ценностей бывшей царской семьи подтверждают, кроме брата Васильевых – Александра Алексеевича, Егоров Егор Иванович, служанка дома Романовых Кобылинская К.М., личный писец Николая Романова – Кирпичников.

Пом. Нач[альника] ЭКО ПП ОГПУ по Свердловской области Начальник 6-го отделения ЭКО ПП Ермолаев, Шумков

(Архив СУ МБ РФ, Коллекция документов «Романовские ценности» Т.2. Л. 51. Подлинник).

N 91

Постановление о сдаче дела в архив 9 февраля 1941г.

Г. Свердловск

Я, Старший оперуполномоченный – ЭКО УНКВД по Свердловской области – Сержант государственной безопасности – Березин, рассмотрев агентурно-следственное дело

N 2094 – «Романовские ценности» в 3-х томах на 704 листах – на Ужицкую Марфу, Корнилова Василия Михайловича, Кирпичникова Александра Петровича, Васильева Семена Алексеевича, Володину Прасковью Архиповну, Елисину Марию Матвеевну, Аксенову Пелагею Андреевну, Карпову Салфалиду Влоховну, Николаеву Викториану Владимировну, Кобылинскую Клавдию Михайловну, Печекоса Константина Ивановича, Уткину Анну Яковлевну, Васильева Александра Алексеевича, Васильева Георгия Алексеевича, Васильева Семена Алексеевича, Васильеву Лидию Ивановну, Васильеву Елизавету Алексеевну, Егорова Егора Ивановича, Мережникову Анну Павловну, и найдя, что указанное дело представляет оперативную ценность, в настоящее время использовано быть не может, постановил:

Дело N 2094 – «Романовские ценности» в трех томах на 21 человека, сдать в 1-й спецотдел УЕКВД по Свердловской области – для хранения в архиве.

Ст. оперумолномоченный ЭКО УНКВД по Свердловской области сержант государственной безопасности Березин.

(Архив СУ МБ РФ, Коллекция документов «Романовские ценности» Т.2. Л. 51. Подлинник.)

Ничего не выяснили, дело сдали, а с моим прадедом все гораздо интересней было, чем принято о том времени думать. Схемы не работают. Раз священник – значит, расстрелян. Один расстрелян, другой до момента разрушения церкви преспокойно работал в ней. Благовещенскую взорвали в 1929 году. Вплоть до последнего дня Алексий Васильев был ее настоятелем. По странному совпадению, после уничтожения церкви он умирает. В том же году, и не «после продолжительной болезни», а от разрыва сердца.

***

На самом деле, никто меня не ждал. В соборе пусто, и я смешно приставала к служителям храма с уверениями «вы знаете, Полина Сергеевна мне обещала, что…»

– Не знаем, отвечали мне старушки у входа, отец Зосима позже будет, а когда – неведомо. Служба у него в пять, а если молится, то до того времени его не увидите.

На беседу к о. Зосиме понемногу собирались – преимущественно молодые люди, и дети с ними, их никто не утихомиривает. Бегают, служба еще не началась, но не шумят. Рядом со мною парень с молодою женой и дочкой. За советом пришли, как он мне объяснил.

– Вы ждите, святой отец захочет с вами поговорить – сам к вам и обратится. Он не со всеми говорит. В Тобольске Софиевская церковь – место широко посещаемое. По притвору я семенила в джинсах – мне из специальных припасов выдали юбку и огромный платок, нельзя в храм с непокрытой головой. Свечи продают у входа – 2 рубля, 1 рубль, иконки, библии и церковные календари, всем этим бабульки малюсенькие торгуют, они на одно лицо, и нет никакого на лицах выражения. Не разберешь, они раздражены, или испытывают симпатию.

Указали мне дверь, скрывающую внутренние комнатки, там келья и трапезная, архимандрит готовится к богослужению. Стойте и ждите.

Вышел, наконец, священник – небольшого росточка, худой до истощения, черная ряса на нем, ни на кого не глядя прошуршал мимо – и скрылся в алтарной части. В правой стороне храма собрались верующие. Судя по всему, веровали они истово – тут же упали на колени и бессчетные били поклоны до земли, осеняя себя крестом.

Священник стоял спиной к собравшимся, до меня доносился только его ровный голос.

В левой части храма готовились девушки-хористки, вот они запели удивительно чистыми и тонкими голосами. Взмахи рук капельмейстерши, но впечатление, что они держали ритм самостоятельно, интонировали сложные арии, не фальшивя. Я невольно заслушалась. В православной молитвенной песне смирение и мольба.

В конце – высокие ноты, длиннейшие фразы на одном дыхании. Солистке бы в оперу, мне подумалось, но я остановила неуместные мысли. Голос отца Зосимы звучал более часа, время от времени включался хор, и было в девичьем пении что-то языческое, искреннее и непостижимое, голоса вытягивали бесконечные мелодии, запредельно долго и высоко-высоко.

Гармонии службы красоты невероятной. Обычный ведь день, не праздничный. И коленопреклоненная паства, согбенные спины, лбы в деревянный пол. Не было ощущения искусственности, в этом городе я впервые увидела храм божий, где молитвенный экстаз не был показным, истеричным.

Люди освобождались от греховных помыслов, от суеты отгораживались поклонами, защищались от суеты и порчи.

Отец Зосима будто дирижировал исподволь, направляя богослужение.

Служба закончилась, священник осенял верующих крестом, к нему мгновенно выстроилась очередь для частной беседы. Зосима выслушивал каждого, не торопясь отвечал на вопросы. Я застыла, созерцая ритуал. Когда архимандрит поравнялся со мной – осмелилась спросить, могу ли я надеяться на личную встречу.

– Приходи завтра в одиннадцать. Тебя зовут как?

– Светлана. Мой прадед работал когда-то в Благовещенской церкви. Васильев Алексей, настоятель.

– Ты приходи завтра. Сейчас молитва у меня вечерняя. А ты поклонись святым мощам отца Гермогена. – Рукой повел: вон там.

Я поклонилась. И долго стояла потом над святой ракой с чернеющими сморщенными останками. Выполнила, что отец Зосима наказал.

Огляделась еще раз, собор необычайно красив изнутри. Отделан любовно, золотые оклады икон. Сверкающий иконостас, чаши со свечами, растекающийся запах ладана. Число собравшихся на службу уменьшалось, я тоже тихонько направилась к выходу, оставив в сундуке, доверху набитом предметами одежды «для неподготовленных посетителей церкви», юбку с завязками и платок.

В задумчивости двигалась я к смотровой площадке, очень хотелось еще раз на те дома посмотреть, что внизу.

На скамеечке по пути следования, у музея, мой давний знакомец сидит – на этот раз в полной экипировке Кота Бегемота. «Ничего не делаю, примус починяю», – ну да. В точности.

И глаза кружками темных очков скрыты, тросточка при нем и потертый кожаный портфель, тоже черный, естественно. Володя будто специально меня дожидался. А может, и правда ждал:

– Хочешь, спустимся по ступенькам? Пройдем по улочкам к губернаторскому дому – у меня ключи есть, я раздобыл. Покажу тебе, как комнаты Царской Семьи выглядели. Но ремонт там, ты помнишь. Так что визит – секрет.

– Пойдем, конечно. Ты знаешь, я сейчас службу в соборе слушала. И хорошо мне было в церкви, впервые. Никогда раньше не видела, чтобы верующие молились так истово. И до сих пор мне голоса хористок слышатся, удивительные голоса! То ли плачет, то ли исповедуется, экстатическое пение.

– Cтудентки нашего колледжа искусств. В Софиевском соборе, конечно, лучшие поют. И верующие. Да у нас весь город богомольный. Традиция. В городе 19 работающих церквей! А когда-то было 33.

Люди по субботам и воскресеньям всей семьей идут в Божий храм, а главное – они задают вопросы. То, что за неделю накопилось – нужно непременно священнику сказать. Советуются. Тобольские храмы вовсе не декорация.

– Володя, об одном спросить бы у кого, да не у кого. Меня смущало и смущает в людях, называющих себя верующими, это ожидание непременного (а часто и требование: «помоги немедленно»!) вознаграждения от Господа. В обмен на веру. Я помолилась, и Бог мне помог. «Боженька меня спас», – как говорит одна моя знакомая, очень часто. А если не помог, «не спас» – не молилась бы? И вот это ощущение избранности: «Я верую»! Любовь ко всему человечеству в целом и к себе, а к конкретным «остальным людям» – нечто вроде презрения. Никогда не обращал внимания? Ты верующий, Володя?

– Я краевед. В документах роюсь. Информацию накапливаю. Эта работа мне нравится.

Не могу назвать себя верующим, – и неверующим тоже не могу.

– Как и я. Да, мы говорили об этом, что это я… В общем, настроение у меня благостное. И воздух этот, сгущенный в низине – нежным кажется, обволакивающим.

– Это сырость, Света. У нас сыро по вечерам.

Дом Свободы, двухэтажное белое здание, благородно возвышающееся на площади, закрыт на реставрацию, меня еще Полина предупреждала – внутрь не пускают никого, но если Владимир решится… то мы на все закроем глаза, и никогда ничего не узнаем. – Она улыбалась с невинной лукавинкой, как всегда.

– Музей Романовых собираются открывать. А у меня особые воспоминания. Год назад кино тут снимали.

Из видавшего виды портфеля Володя извлек связку ключей. Мы приблизились к дверям, Кот Бегемот позвенел железками, наконец, нашел нужные – и два тяжелых замка, один за другим, открылись без труда.

– По секрету скажу – у меня ключи всегда при себе. Я там даже ночевал как-то. Тогда кино снимали, я с группой день и ночь, неотлучно. А теперь ремонт, реставрация. Обидно – там ведь все ненастоящее будет. Мебель заново делают по чертежам. По-богатому. Долго совещались, решили не пугать посетителей обветшалостью. Тобольск, как ты заметила, город богомольный, люди здесь добрые. Осторожнее, пылищи много, старайся на вычищенные половицы наступать.

Мы бродили с ним по коридору, входили в комнаты, мне казался сном этот вечер. Знаменитый балкон – Царская Семья в изгнании дышала свежим воздухом, здесь изможденная Царица в непременном кресле на колесиках наблюдала за любимым ею народом, о спасении которого она страстно мечтала. О спасении России думала.

Царица была дама деятельная и властная. Но во время ссылки – тихой и скорбной сделалась.

Вначале они выходили свободно, потом Дом забором обнесли – слишком большое оживление начиналось вокруг губернаторского дома, люди шли поклониться Царю-богопомазаннику, поприветствовать. Впрочем, Царя приветствовали в Тобольске повсюду, из-за чего передвижение Семьи по городу резко ограничили.

Из воспоминаний Татьяны Мельник-Боткиной, дочери лейб-медика Евгения Боткина: «По воскресеньям Их Величествам разрешали ходить к ранней обедне в храм Благовещения, находившийся в нескольких шагах и в который можно было пройти через городской сад, почти прилегавший к загородке около губернаторского дома. По всему саду расставлялись в две шеренги солдаты, между которыми проходили Их Величества и свита. Эта радость иногда омрачалась огромным стечением народа, стремившегося увидеть Царскую Семью».

Государь в своем дневнике 8(21) сентября писал: «Первый раз побывали в церкви Благовещения, в которой служит давно наш священник. Но удовольствие было испорчено для меня той дурацкой обстановкой, при которой совершилось наше шествие туда. Вдоль дорожки городского сада, где никого не было, стояли стрелки, а у самой церкви была большая толпа! Это меня глубоко извело».

Крепкий балкон, но работы ведутся, Володя предупредил – он не ручается за надежность перекрытий, лучше от дверей не удаляться. Я не удаляюсь.

Отсюда они смотрели на церковь. А маленькая девочка Лиза из дома при церкви все высматривала, не покажется ли Цесаревич. Хоть на миг.

– Володя, а ведь драгоценности зарыты где-то поблизости, я чувствую это. Мне казалось, что в лесу – но нет…

– Света, у нас тут где ни копни – что-то да находится. Дорогу строили, рабочий ямку рыл, один на один с лопатой. Во что-то твердое инструментом попал. Там статуэтки, ковши, посуда. Золото скифов обнаружили, древнее захоронение. Раньше черные копатели, их «черными археологами» называют, ломом да киркóй врубались в любые возвышения, потом с металлоискателями бродили. Чего только не находят! Сейчас меньше ковыряются, в тюрьму загреметь – плевое дело. Я не об этом. Тут земля – сокровищница. Скифское золото, гагаринское, татарское, царское. Уже не ищут. Устали, и неприятности одни от этих находок. Еще один секрет: в Сибири тайной больше, тайной меньше – сумма не меняется. Мне интересней узнавать, как люди жили, какие характеры у них… я собиратель историй. Предметы – пустые хлопоты.

Он аккуратно закрыл балконную дверь, взял меня за руку и увлек за собой – пойдем, я тебе единственную отделанную комнату покажу, место для общих сборов.

Мы двигались по коридору, и он безостановочно рассказывал.

– Всего в доме восемнадцать комнат, Семья занимала восемь. Ванная и туалет, о которых так много написано – и оскорбительные слова на стенах солдаты оставляли, и надзирали за девушками во время утренних и вечерних процедур. Но там пыль и строительство, мы туда не пойдем. А вот кабинет стоит внимания, он доступен для нас с тобой. Только для нас.

Царь своего любимого Лескова вслух читал, не только его, конечно, ­и Конан Дойля, и Библию, список литературы обширный. По вечерам – непременные молитвы, Романовы веровали истинно. Хотя все эти разговоры о предсказаниях, которые их так интересовали, меня настораживают, это особая тема. Веровали истинно, сомнений нет.

Здесь и чаепития, и беседы. Службы церковные проводились, когда церковь Семья уже не посещала, не разрешалось. Есть разные свидетельства, как именно императору жилось в Тобольске, но воссоздают праздничный вариант: Тобольск – ангел-хранитель Царской Семьи.

Интерпретации, бесконечные интерпретации, нет ничего, что можно утверждать наверняка. Каждый отстаивает свою версию. Главное – версию себе выбрать из множества. Потом ее железно придерживаться, доказательства для самых противоположных мнений находятся.

Смеркалось, но разглядеть очертания предметов пока еще возможно. Комната просторная. Основательный письменный стол, небольшой столик грецкого ореха, изящно инкрустированный – для игр в шахматы и послеобеденного чтения. Распорядок дня в семье соблюдался тщательно.

У стены стоял черный кожаный диван. Подозрительно новый.

– Наверное, недавно привезли? – спросила я машинально.

– Света, его специально изготовили, как и всю остальную мебель в комнате. Не оптовый продукт, штучный. Если бы ты видела, в какое плачевное состояние пришла подлинная мебель, ты бы не удивлялась. В кино реальность воссоздают, я сам немного поспособствовал однажды. И в музее конструируют, но дают посетителю полную иллюзию, что он в самом настоящем Доме Свободы. Мало ли, пыль вытерли, обновили. В Екатеринбурге Царю было плохо – вот там и дом Ипатьевский снесли, никаких экскурсий по местам трагедии, зачем людей волновать? А здесь Царю было хорошо. Ну, допустим, это правда. Есть фотографии с дровами бесконечные, он перед балконом маршировал – благо, забор поставили. А суть в том, что он к движению привык. Мы вот рассказываем, что Царская Семья по городу свободно гуляла. А не было такого. Только внутри двора. Вот он и маршировал – сложен атлетически, вымуштрованный солдат, спортсмен и акробат, он не хотел превратиться в развалину, на спасение при жизни надеялся. Не о спасении на небесах грезил, а о вполне реальных людях мечтал, что придут и спасут Царя-Батюшку. Никто не пришел.

Один Гермоген его пытался спасти, за что и поплатился. Триста всадников, истово ожидаемые Царицей, так и не пожаловали. Она ведь почему в кресле передвигалась? От обездвиженности ноги стали отказывать. Проблемы с желудком непередаваемые, боли. Ни прогулок, ни любимой яхты «Штандарт». И Цесаревич Алексей невыразимо страдал, ему тоже движение необходимо, он однажды в знак протеста стал по перилам вниз съезжать прямо на улицу. Подвижный мальчик. Съезжал, пока не ушибся сильно, и снова слег. Сказки рассказывать будут разные, а правда груба: все, что после отречения последовало – трагедия и катастрофа, от первого до последнего дня.

– Бабушка мне рассказывала, что дочки царские бритые приехали, после тифа. Нигде не могу подтверждений найти, их только с длинными косами по плечам изображают.

– Опять-таки, интерпретации. Снимков множество. Любой берут, подписывают – великие княжны во время ссылки в Тобольске – и есть иллюстрация в книге. Нечистоплотность авторская. Да какие они авторы? Та же камарилья, что ославила Царицу немецкой шпионкой, а Царя низвергла до карикатурных характеристик: слабоумен, безволен. Слабоумие тогда Россией овладело, и не в последний раз, к сожалению – аристократы и интеллигенты подыгрывали авторам жестокого сценария развала страны. Только ослабь поводья – и лошади понесли. Да он и не ослабил, нет. Николай II, при всех его недостатках, был человеком твердой воли и крепкого разума. В момент отречения – да, устал. Смертельная усталость, закончившаяся гибелью империи. И сам монарх убиенный, и семья его уж сколько лет – герои трагедии, достойной шекспировского пера, ты права была. Нет, куда круче сюжет.

– Ну вот ты и согласился: вполне шекспировские страсти. Я все жду, когда закончится поток документальных расследований, художественных романов, и напишут великую трагедию погубленной любви. Одно правда – Царь Николай беззаветно любил Царицу Александру, супругу свою венчанную, и пятерых детей.

– А Россию – любил? Ладно, пьеса еще не написана, а мы отвлеклись. Бритоголовые царевны. Верно. Они ведь сюда после жесточайшей кори приехали. Тогда то ли лекарства с ртутью были, то ли из предосторожности – но остригли их полностью. Есть фотографии – пять прелестных головок, все пятеро – обриты наголо. Бабушка твоя верно говорила.

– Мало она говорила, но ни слова лжи.

Из семейного архива автора. Единственное сохранившееся фото Елизаветы Алексеевны Васильевой-Гребениковой.

Бегемот уселся на черный диван, только лицо белело, поневоле вспомнилось про черную кошку, которую трудно найти в темной комнате. Время к ночи, но свет еще пробивается в окна, силуэты различимы. Силуэтный, но вполне осязаемый Володя коснулся моей ноги, закованной в джинсы – прошу садиться, место рядом есть! Да я и не против, устала смертельно, такой длинный день, но за ногу-то зачем? Я потеряла равновесие и рухнула на Володю со всего размаху. Тут же попыталась вскочить – извини за неловкость, ах, какая неловкость! от моего Кота Бегемота я никак не ожидала действий решительного соблазнителя, но он настойчиво меня удерживал, колено уже на внутренней стороне бедра, ого! Захват прямо-таки профессиональный. И губами тянется к шее, я чувствую сбивчивое дыхание, ничего себе, посидели на эксклюзивно изготовленном диване Императора!

Ладонью со всего размаху, не успев осознать свои действия, я вмазала ему по физиономии: идиот! – задела очки, они звонко упали на пол, он нагнулся за ними вниз, а я вскочила, как ошпаренная. Нет, очки не разбились, сейчас стеклами называют особый вид синтетического сплава, изделие в результате куда надежней.

Уморительно смешно и нелепо!.. «хочешь я покажу тебе дом изнутри?»

Романтик краеведения, в тюремном замке он ночевал прямо в карцере, в неоткрытом еще доме-музее Романовых тоже, а сейчас вознамерился переночевать не один. Я-то тут при чем? Лицо его мне нравилось, Кот Бегемот стильный, забавный, вовсе неглуп.

Но я очень обижаюсь, когда действия подобного рода происходят без моего на то согласия. «Я прочитал в ваших глазах, что желания наши обоюдны». Он вполне мог бы такое сказать. В книге читает весь день, потом в чьих-то глазах страницу за страницей переворачивает, связь с реальностью двести лет назад потерял, какая самонадеянность! И почему я вечно привлекаю к себе подобные ситуации?

Опрометью вылетела из Корниловского дома и понеслась по улице, направление к лестнице я помнила.

– Света, Света, ты зря, ты неправильно меня поняла! Подожди, ты заблудишься! Ты же дорогу не найдешь! – слышалось позади, но ему двери нужно запереть, там два, да, два замка навешано, зато уверен теперь, что я никому об этом никогда не расскажу, предупреждал ведь: у нас тайное посещение исторического объекта, закрытого для посторонних.

– Я найду дорогу, Володя! Я просто очень спешу, мне пора! – кричала я ему в ответ заполошным голосом Золушки, сверкающая карета которой вот-вот превратится в тыкву.

По ступенькам я не взбежала, взнеслась. И ветер дул мне в спину, помогая и направляя. Подгора, надгорная часть, мимо кремлевских стен я летела в гостиницу. Когда-то я соревнования выигрывала безо всяких тренировок, бегаю быстро, это помогает выпутываться из самых неожиданных ситуаций, я и в лифте бежала, поднимаясь на свой этаж. И спала в ту ночь крепко, кошмары не мучили.

К храму на следующий день я успела вовремя. Божественная литургия в Софиевском уже началась, из репродукторов над площадью доносились невозможной красоты голоса, преобладали на этот раз мужские. Все пространство площади заполонили басовые, будто насупленные звуки солиста, в паузах вступали женщины-хористки.

Монотонный речитатив – голос проповедника, слова молитвы. Неслыханная ранее стройность церковной службы, разливающаяся над городом как благая весть, я застыла и слушала – глядя вверх, на беременное перистыми облаками небо.

Служба длилась и длилась, и когда я вошла, наконец, в церковь, зазвучали финальные песнопения.

Платок и юбка на мне свои собственные, я предусмотрела.

Вдруг наступила тишина, отец Зосима семенит к служебному помещению, но его ожидаю не только я – здесь принято располагаться так, чтобы глаза архимандрита увидели тех, кто жаждет общения. Молодая пара уселась на скамеечке, они со святым отцом о чем-то негромко говорят, мне показалось, что он дает им наставления на манер родительских. Позже оказалось, что я права. Врученные мне листовочки с грифом «по материалам Тобольской Духовной Семинарии» подробно рассказывали, как именно строятся отношения в семье. Для тех, кто не в курсе, раскрываются секреты счастливой семейной жизни: «В любви нужна особая деликатность. Жена всегда должна заботиться больше всего о том, чтобы нравиться мужу, а не кому-нибудь еще. Пусть дом ваш будет как сад, где радость звенит в голосах ребят, и детство наполнено счастьем». Замечательно. Не поспоришь.

Дошла очередь до меня. Теперь я сижу на скамеечке с отцом Зосимой, и вот незадача – мне значительно интересней его рассматривать. Или расспрашивать о мелких деталях, а не задавать вопросы глубокие и значительные.

Да и какие у меня вопросы?

Впрочем, эти несколько «почему» пришли будто сами собой, на самом деле давно меня мучившие. Я не хотела об этом говорить, но вырвалось:

– Почему столько насилия в мире? И почему история православия, да и вообще история религии – сплошные казни и войны, почему столько крови льется во имя Христа, проповедовавшего любовь? Завещавшего, – сейчас я церковные листовки цитирую, а отцу Зосиме я эти две заповеди рассказала как помнила, наизусть) – «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостью твоею. Это первая и наибольшая заповедь. Вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. На этих двух заповедях утверждается весь закон и пророки».

– Человек слаб. Человек страстен. Потому кровь и насилие. Бог ни при чем.

А тебя как звать-то?

– Светланой. Мой прадед – духовник Царской Семьи в Тобольске в 1917 году.

Я сюда приехала, историю на месте осваиваю. Чтобы понять, или попытаться хотя бы понять, каким он был. Отец Алексий Васильев, настоятель Благовещенской церкви.

– Да тут столько церквей, а Благовещенская закрыта, потом разрушена, не существует ее. А точно он там служил? Записи разве сохранились?

– Точно, святой отец. Нашла я «Клировые ведомости», там о нем сведения.

– А похоронен где?

– В Омске. На кладбище в Омске. Он в 1930 году от сердечного приступа умер – на пароходе по пути в Омск.

 – А, ну значит, не замучен большевиками. Я занимался священниками, принявшими мученическую смерть. В Абалакском монастыре групповое захоронение сделали. А его там не помню, потому и спросил.

Многих убили в то время. Твой, значит, живехонек остался. Своей смертью помер.

– Вы каждый день беседуете с верующими, вас часами дожидаются. Глядя на человека, просто глядя ему в глаза, вы можете многое о нем сказать. Так?

– Да ну что я могу сказать? Это святые могут, они раз в столетие бывают. Было два старца в Тобольске. Раньше. Я – монах и священник. Я могу говоить с людьми. Говорить о людях не могу. Ты сама-то крещеная?

– Нет, святой отец. Время такое было, семья Васильева напугана обысками, мама меня не крестила. Ведь в младенчестве крестят.

– Да в любом возрасте крестят. Необходимость и готовность нужно ощутить.

– А некрещеных Бог не признает? Он ведь всех принимает, и падших и заблудших. Верить и без крещения можно. И жить по закону Божьему, разве нет?

– Ты покрестись. – Сказал он коротко.

Он вообще короткими фразами говорил. Смотрел в глаза и видел. Я понимала, он видит что-то такое, суетному человеку недоступное для понимания.

– Полнота веры важна, в ней спасение. Полнота веры. Утренняя молитва, вечерняя. Службы церковные посещать. Через священнослужителя осуществляется связь с Богом. Священник как сосуд, верой наполненный. И укрепляет тех, кто духом ослаб. Ты возьми вот наши записи для тех, кто в церковь приходит. Тут обо всем сказано коротко. И о таинстве евхаристии. Почитаешь, подумаешь.

И покрестись, тебе необходимо. Будешь жить правильно.

– А сейчас – неправильно?

– Мне молиться пора. У меня распорядок строгий.

А ты покрестись. – Повторил он и мелкими шажками направился к двери.

Худенький, иссушенный, лицо тонкой кожей обтянуто, бестелесный вовсе.

Зосима вдруг обернулся и подозвал меня, над дверью висела икона Святой Троицы.

– Ты видишь – чаша на иконе этой написана. Святая Троица, полная чаша, видишь – склоненные головы образуют линию единую. Ничего случайного. Бог дух, Бог отец, Бог дух святой. Совершенная композиция, благословение на ней. Человеку не дано такое совершенство увидеть без Божьей помощи. Понимаешь? Ты покрестись.

Прошелестела широченная ряса, Зосима скользнул к себе в келью.

Дверь закрылась, я стояла перед нею и вчитывалась в распадающиеся листочки, они не были сшиты, а бумага тонкая, наподобие газетной.

Строки от евангелистов: «Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого духа; учи их соблюдать все, что я повелел вам; и се Я с вами во все дни до скончания века». (МФ. 28, 19.) «Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет». (Мк, 16, 16.)

Слова Господа, что «зерно не оживет, если не умрет» (Ин, 12, 24.) или «кто не несет креста моего, не может быть Моим учеником», или сказанное Никодиму: «кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие»(Ин. 3, 5) не остаются без свершения… Для достойного принятия крещения нужны вера и истинное покаяние...».

Инструкция от Тобольской Духовной Семинарии меня настойчиво предупреждает:

«Смысл брака в том, чтобы приносить радость. Целью нашей жизни является духовное преображение и обновление. Оно осуществляется не только нашими усилиями, но в особенности нашим таинственным соединением с Богочеловеком Иисусом Христом – источником жизни. Таинство, в котором это соединение осуществляется, именуется Причащением, и происходит оно во время Божественной Литургии».

И наконец, «В крещении человек освобождается от смерти, сначала духовной, потом и телесной», – заверяют меня, снова пугая чуть ниже:

«Оккультизм, гадалки и предсказатели, телевизионные передачи непотребного содержания, посещения мест для развлечений и просмотр произведений искусства, где религия трактуется, не следуя букве слова Божьего – грех» (а что она, эта буква? и это слово? Сколько крови невинных пролито из-за бесконечных религиозных войн, из-за попыток настаивать на единственно верном прочтении Библии, почему я не могу относиться к Книге книг как к тексту, который могу осмысливать?).

Церковные распадающиеся листки:

«Скучная вещь статистика, и не всегда добропорядочная. Но и она очень уж настойчиво и убедительно твердит, что количество абортов, разводов, преступлений и самоубийств, число наркоманов и больных СПИДом увеличивается из года в год. Опять парадокс – противоречие между желанием и реальностью. Итак, согласись, любезный друг, все мы – глубоко больные люди. Это самоочевидная истина. Спасение связано с верою во Христа и осознанием своей греховной испорченности и желанием исправить свое поврежденное состояние через исповедание своих грехов и очищение своей совести».

«Никаким грехом не гнушается так Бог, как непотребством – говорят Святые Отцы. Развращенный человек как бы вывернутый наизнанку, бесстыдно выставляющий наружу постыднейшее. Помните, дорогие наши соотечественники и соотечественницы: половая жизнь до и вне брака есть разврат и именуется смертным грехом блуда у тех, кто не потерял еще христианскую совесть. Вступая в плотские отношения до брака, вы калечите себя и своих будущих детей, обрекая последних на врожденные неисцельные болезни».

Листков очень много, наверное, именно так и дóлжно вразумлять сомневающихся. Тезисно для непосвященных.

Но почему читателя подозревают в слабости разума? Опасаются, что более сложные рассуждения посетителям церкви не понять? Определенно, Книга Нового Завета, входящая в число посланий апостола Павла и обращенная к христианам малоазийского города Эфес, написана куда лучше, но это я так, в дополнение и к слову: – «Испытывайте, – говорит нам Господь, – что благоугодно Богу, и не участвуйте в бесплодных делах тьмы, но и не обличайте.

Ибо о том, что они делают тайно, стыдно и говорить». (Послание к Ефесянам 5:9-12)

Часть II
Монастыри

Andante

Среда, середина недели, в полдень я погрузилась в голубенький фольксваген Виталика, присланного Полиной Сергеевной, продолжавшей мне симпатизировать. А я продолжала ее симпатией бессовестно пользоваться. Впрочем, у меня и выхода другого не было, растерялась бы и потерялась.

Наверное, она меня просто жалела. Или… В общем, водитель-сопровождающий для визитов в монастыри подан, возник из ниоткуда..

Виталик росту невеликого, но основательный, а главное – покладистый. Он муж музейной сотрудницы, работает в местной полиции. В свободное время, которого у него предостаточно, Виталик кастрюлит на нежно-небесном авто. Бомбилой его не назовешь, «кастрюлит» точнее будет – выезжает он крайне редко, только по специальным просьбам хорошо знакомых людей, перевезти кого-то нужно. То страждущего в больницу подвезет, то доставит домой уже оздоровленного; компьютер в ремонт, собачку к ветеринару. Или как со мной – экскурсионное обслуживание любопытствующей, но такие случаи редки. Тобольску давно нужен свой аэропорт, число туристов увеличится (хотя гостиницы в центре города на каждом шагу, и не пустуют).

Три тысячи рублей – и мы сговорились, что едем в оба монастыря, мужской и женский. Ворота Иоанно-Введенского раскрылись первыми – так выпало, он ближе расположен. Странно, я именно так и планировала, когда мы отправились в путь. В мыслях своих планировала, про себя.

День жаркий, дорога петляла между деревьями, и минут через пятнадцать мы оказались у железных слегка покосившихся, грубо выкрашенных синей краской ворот, которые открыла нам небольшого росточка женщина в черном платке. Скороговоркой тут же принялась исторические и хозяйственные подробности разъяснять, провожая к монастырскому храму – там вам больше расскажут! И тараторила по пути: да, у нас тесное хозяйство, сами за порядком следим, сами готовим. Чудотворная икона Абалакской Божьей матери вначале здесь находилась, потом ее от нас увезли. Будто бы икона силу потеряла, иконы ведь подвержены изменениям, есть период активности, есть потеря энергетических потоков, божий дух покидает изображение.

Виталик плелся позади, потом уселся на лавочку – монастырская территория старательно вычищена, неказистые строения перемежаются с новыми постройками, дорожки заасфальтированы, изогнуты спинки парковых скамеек, выкрашенных в желтый цвет, растянувшихся по одной линии вдоль детского приюта с нежно зеленеющей кровельной крышей, основательное красного кирпича здание – массивная центральная часть, продолжающаяся вытянутыми крылами пониже, широко раскинутыми в обе стороны. Прибежище для сирых и покинутых выглядело вполне современной гостиницей с хорошей отделкой.

Видно, что строили и реставрировали помещения разные организации и в разное время, с миру по нитке. Но в целом – ухоженная обитель, тихая гавань, где мир и покой. Скромный чистенький храм, стареющая монашка отмахнулась о моих вопросов: – Вот открытки покупайте и смотрите, история монастыря изложена.

– Да мне бы с монахинями поговорить.

– Поговорить? А что с ними разговаривать? Мы без разрешения игуменьи… Нет, я не могу ничего рассказать. А что вы хотите знать?

Я не успела ответить – из двери, почти вросшей в землю и скрытой деревьями, как раз напротив входа в церковные помещения, вышли две монахини, постарше и помоложе. Уселись на заменяющий скамейку простой выструганный кусок доски на подпорках, и молчат. Та, что постарше – молчит насупленно, сердито, а та, что помоложе – улыбается мне одними глазами. Круглоликая, в платках двух цветов – сером почти черном и сером светлом, оба затейливо повязаны вокруг головы. На ней серая же свободная рубаха из домотканного полотна, черный войлочный жилет и широкая фалдами понизу длинная юбка в пол. Я невольно отмечаю, что девушка хороша собой, и грубое одеяние ее не портит.

Насупленная монахиня поднимается и коротко объявляет: Маргарита вам все расскажет. Она умница и любит поговорить. Осведомлена. А я к себе пойду, дела у меня,– и просеменила мимо почти неслышно, за дверью исчезла вмиг.

Девушка смешлива, у нее маленький нос и рот, ясные чистые глаза. Тоже серого цвета, как странно. Я пытаюсь определить, сколько ей лет (на вид 26 –29), она совершенно не смущена, держится на удивление естественно и просто. Не сплетничает, а именно говорит со мной. С человеком, возникшим откуда-то из-за крепких ворот, ничего о монастыре не знающим, пребывающим в глубоком недоумении – как здесь живут люди, чем заняты.

Я стою – и Маргарита тоже встает, мы разговариваем долго, и почему-то так естественно говорить здесь, стоя почти у самых дверей храма. Чуть поодаль, в тени раскидистой липы.

Маргарита на редкость словоохотлива, с готовностью рассказывает мне обо всем подряд. Почти без пауз.

– Вначале, от 1654 года история, был мужской монастырь, потом его расформировали, и стал женский, называется Иоанно-Введенский. То есть, мужской монастырь разорился и здесь было очень глухое место, оторванное от всего. С тех пор еще одна церковь построена в честь Божьей Матери, это здание под крышей, видите? А внутри храм, его отреставрировали и там икона чудотворная, копия знаменитой Абалакской. У икон ведь биографии, как у людей.

150-200 сестер, это очень много и по тем временам, большое хозяйство, много скотины, коровы, лошади, все-все было. Иконы они писали, вышивали, вели натуральное хозяйство. И школа мальчиков, изо всех деревень приезжали. Сейчас у нас приют для девочек, они на лето уехали, там пусто.

– А куда уехали?

– Кто-то в летний лагерь для детей, а в основном – к родителям. У них есть родители, но знаете, бывают обстоятельства, бывает какая-то ситуация случается. Потом ситуация разрешается – их забирают. И еще тут была школа для девиц духовного сана, не знаю, что это значило в то время, учились там дети священников, наверное. Потом перенесли и то и другое учреждение в Тобольскую епархию.

Я не учила историю монастыря специально, но по рассказам составила картину. Позже точней расскажу. Когда выучу. Редко бывают у нас такие, как вы, с вопросами. В основном посмотрят со стороны, прогуляются – и уезжают. Но я знаю, что во время революции наши сестры помогали Царской Семье.

– И здесь Марфа Ужинцева царские драгоценности от большевиков скрывала?

– Да, здесь. Наши сестры просто помогали. Марфа – сестра из этого монастыря.

А теперь даже есть икона с изображением Царской Семьи, она была подарена в память о тех событиях, икона и сейчас здесь.

При советской власти монастырь был закрыт, здесь был детский дом, потом воинская часть.

До сих пор приходят рассказывать, и пожилые люди с детьми приходят – как на огородах в военное время картошку воровали у своих же. Много интересного. И те, кто служил, приходят и рассказывают, что у них тут было, в свою очередь.

Вчера был такой случай, я была в лавке и пришли люди – «вот у нас тут Серега тоже в Тобольской тюрьме сидел». Прямо за Кремлевской стеной была тюрьма. В Тобольске церкви закрыли – была в Кремле тюрьма в советское время, за оградой в одном из зданий, и туда посадили нашу игуменью последнюю.

Мария, игуменья монастыря, и еще несколько сестер, они там умерли.

Потом в 1988 году начали восстанавливать территорию монастыря, находили монеты спрятанные, драгоценности, клады. Тайники такие находили, на территории-то зарывали все. Говорят, тут вначале было страшно, все обваливалось. Я ведь пришла недавно.

Была первая игуменья Феодосия, и был духовник у нас, он в этом домике жил, так и назывался – «Дом священника». Отец Владимир, он в Сургут уехал, очень духовный человек, пока не обладает дарованиями, но будет обладать, определенно. Он в Сургуте тоже строил монастырь. Сейчас он там духовный отец.

У нас отец Зосима теперь. Но он очень загружен, и владыка очень редко его отпускает. Он как святой у нас. Монах, и есть в нем дарования. Сила. А службы у нас отец Алексей служит. Необычный человек, медицинское образование у него, он работал директором школы. Мирской человек, но принял духовный сан.

– А вы послушница?

– Да. Но тоже есть разные виды послушания в монастыре.

Ну так вот, первая игуменья оставалась до 2008 года. Видите вон то с черной крышей здание? Там была Троицкая церковь, очень большая церковь, очень. Огромное количество людей умещалось, ее взорвали в советское время. А в царское время знаменитая церковь была. Какая-то стена осталась от этой церкви – и к ней пристроили домик.

Потом к нам пришла игуменья Анна, она и сейчас здесь. И иконописы уже при мне расписывали. Сделали еще один корпус, все внутри приготовили – и мы туда перешли. Мы раньше в Красном корпусе жили. Красный кирпич известкой не побелен, там внутри тоже церковь есть, Покровская. Это домовая церковь.

Когда первые сестры приехали, они там жили. Там все жили сначала.

Сейчас у нас есть детский приют для девочек, их 13 человек, но количество меняется. Самой маленькой было четыре года, мы с ней пришли вместе в монастырь, ей восемь лет уже, получается.

У нас сестры смотрят за детьми. И сопровождают, вот и сейчас уехали. А учатся девочки в Тобольской православной гимназии, их каждый день на автобусе отвозят и привозят. В том году одна девочка уже выписалась, в этом – еще одна. Они приезжают к нам периодически, в хоре поют. Их учили здесь и они очень хорошо поют.

Вообще, всех нас учат петь, учат танцевать, всяким рукоделиям учат. Народные танцы. А в Тюмени иначе, там бальные танцы. И швейные мастерские у нас, учимся.

В храме хоругви по обе стороны, изображение Иоанна Тобольского за стеклом, я не помню, по-моему, это был первый Покров в Храме, когда мы его вышили. У нас нашу вышивку забрали в Тобольск, а нам отдали другую. Там же мощи его.

И еще нам передавали икону – наши сестры писали Иоанна Тобольского в 1905 году, там дата стоит. Икону монастырю вернули. На доске большой. И на такой же доске сделано нами «Вознесение Господне». Был большой праздник в честь этих икон, молебен, красиво и торжественно.

А внизу – там у нас скотный двор, коровы, козы. Птица есть – куры, перепелки. Кошки и собаки бегают.

И фарфор у нас свой. Лавка наша сплошь уставлена фарфоровыми монастырскими изделиями, сестра делает – но она в отпуске была, все распродано. Она немножко раньше вернулась, будет работать. Сестра делает форму, а сестры расписывают орнамент. Картинки там делают красивого цвета. А на полках в лавке сейчас книги стоят – история монастыря, библия.

Ну, что еще? А летом мы за цветами ухаживаем, сажаем растения. Целый день заняты, но так режим составлен, чтобы у всех был небольшой перерыв. Либо на службе, либо на послушании. У каждой сестры есть правила своей молитвы, это зависит от чина ее и от духовной зрелости, матушка назначает всем по-разному.

У нас часто бывают службы в полном объеме, не сокращенные. В Абалакском монастыре – сокращенные. А у нас – полным чином. С шести до десяти утра, если есть Литургия, а нет – до девяти. Вечерняя служба начинается в пять и заканчивается в девять. В зависимости, какое послушание. Здесь есть такие послушания, которым не до службы, допустим, послушница-скотница. Никуда не денешься, она будет управляться, она не может оставить животных.

Есть богадельная, где наши сестры пожилые, их тоже нельзя оставлять. Сестре девяносто один год, она видит, слышит, ходит! Но за ней нужен уход.

– А как живут сестры? Каждая в своей келье?

– Послушники не должны жить в своей келье, это не полезно. Наши послушницы живут по двое, по трое. Иноки и монашества живут каждый в своей келье. Но и то по-разному. В комнате есть перегородка, она не сплошная. Почти до потолка, метра в полтора. Кирпичная. Мы живем с послушницей, нас «одели», мы вместе живем, потом мы тоже отдельные комнаты получим. Но некоторые монашки и инокини вместе живут, это как матушка благословит. У нас есть сестра – послушница, но правда она соборная послушница, она живет одна. Но дело в том, что она делает заготовки на зиму для монастыря – закатывает банки с овощами, фруктами. И приходит под утро. Огурцы, помидоры, варенье – все делает. Мастерица. Чтобы никому не мешать, ее поселили одну. И у нее такой ритм жизни, что она не может ни с кем жить.

И наоборот – есть у нас пожилые и немощные, которые поодиночке не могут.

А некоторые не могут ни с кем в одной комнате спать, ведь многие просыпаются среди ночи, потом не могут заснуть. А сестрам нужно выспаться. Какие-то заболевания, это правда, что в монастырях у многих обостряются болезни. Но об этом не говорят, молчат. Стараются молчать, по крайней мере.

У нас ряд различий – послушник, соборный послушник, это рясу одевают. Следующая ступень – инок, в иночество стригут. И меняют имя. Потом в монашество – тоже стригут, тоже меняют имя. Кого-нибудь за особые заслуги или дарования могут и в схиму постричь. У нас есть схимская монахиня. Обычно в схиму, конечно, уже очень пожилых стригут, потому что там мудрость нужна, духовность особая, она в очень пожилом возрасте проявляется.

– Схимник это отшельник?

– Мало кто на самом деле может себе позволить быть отшельником. В схиму стригут по мере духовного роста, и это обычно происходит в старости. Когда человек бывает настолько немощен, что он не в состоянии жить отдельно уже.

У нас есть монахиня. Она человек на самом деле очень духовный. Она пришла с палочкой к Иоанну Тобольскому в Кремль, к раке с мощами… до этого она с детства с палочкой ходила, не могла почти ходить, только четыре класса закончила в школе из-за болезни. И вот она пришла к Иоанну Тобольскому в Кремль и сказала, что если исцелишь меня – буду тебе служить. И он ее исцелил.

– Как?

– Ну, она помолилась, и он исцелил ее. Все. Ушла без палочки. Когда чудо исцеления, болезнь проходит мгновенно, будто и не было. У меня тоже было такое, что меня Господь на самом деле исцелил, я еще была ребенком, в школе и много болела, родителей не было. Мне было так плохо, что я без особой веры помолилась, и меня тоже Господь исцелил. Это происходит мгновенно. Заболевание, то, что я вот болела – все исчезло.

– И вы пришли в монастырь?

– Не-ет! – она повела плечиком, – это случилось намного позже. Но исцеление происходит, как будто не было ничего. Я продолжу о той женщине, о той монашке. Из благодарности она вернулась туда к мощам и она служила при его раке, а тогда еще было советское время, и не было монастырей, и ни одной монахини не было в Тобольске, она была первая, которую постригли. И она была в миру монахиня, а потом открылся монастырь, и она сюда пришла. Она и сейчас здесь, в нашем монастыре. Когда чудо случилось, ей 30 лет было, а сейчас восемьдесят четыре.

И вот ее постригли в схиму в этом году Великим постом, так обычно стригут.

Конечно, она не может уже жить одна, нуждается в уходе. Она не видит, не ходит уже, поэтому она не может быть отшельницей. Так часто бывает, что схимницы отдельно не живут. Они носители духовного начала, чистые души.

– А вы сюда почему пришли?

– Я (пауза) наверно (пауза). Я пришла потому, что я захотела.

– Сами?

– Да, так сложилось. Мне очень понравился священник, я когда пришла на исповедь и мы с ним разговаривали, он мне сказал, что мне надо идти в монастырь, потому что у меня душа монашки. Я испугалась вначале. Но подумала и пришла.

– Вы здесь находите доброту, понимание, или вам достаточно света вашей души?

– В монастырь приходят не за тем, чтобы искать доброту, на самом деле. В Евангелии написано: «Возлюби ближнего своего». Там же не сказано, что тебя кто-то обязан любить. Когда в монастырь приходят – они как в семье. Когда мы в миру выходим на люди – мы себя в порядок приводим, красимся, чтобы выглядеть хорошо. Такие все из себя, умеем себя держать. Дома ведь не редко все в порядке, на самом деле. Люди живут в семье, и они там раскрывают себя.

И монастырь у нас тоже большая семья. Причем, у нас сложно, потому что люди разные, из разных мест, разных уголков страны, может, даже не из одной страны. Люди разных профессий, и они как семья. Мы очень тесно соприкасаемся. И такие вещи нехорошие начинают из нас лезть.

Когда приходит новый начальник в монастырь, нам кажется – почему к нам так плохо относится? Сестры чувствительные, когда кто-то приходит или уходит из монастыря – это драма. У меня тоже такое было.

Потом когда время пройдет, многие понимают, что не сестры вокруг плохие, ты сам такой, не очень хороший. У нас страсти и грехи. Это правда, что сложнее всего себя исправить. Мы все что-то видим, чувствуем, так ведь? Но исправить пока не можем. Сестры понимают, что не зря нас Господь сюда собрал. В нас всех что-то общее есть. Мы друг друга любим. И обижаем друг друга тоже. Мы страстные, мы грешны.

Люди в одной семье живут, и друг друга обижают, так ведь? Хотя и не хотят обижать. Часто бывает – от гордости, эгоизма. И на самом деле, есть вещи, которые я в себе, допустим, не замечала, но в миру так живешь, что можно чего-то избежать. А монастырь – территория закрытая. Отсюда не выйдешь.

С работы уволишься и уйдешь, надоели в семье, достали – пошел и погулял, развеялся. А здесь никуда не выйдешь. Ты можешь быть не в настроении, ты можешь поссориться с этой сестрой, а тебя потом поставят работать с ней. И ты понимаешь – нужно смиряться. У смирять себя.

– А если заболели, вас лечат?

– Конечно. Не зря же говорят, что в монастырях болеют. Обостряются старые болезни. От перемены жизни, участи. Во многом. От однообразия… но это не однообразие, просто занятость огромная – и не та, что в миру. Посвящение Господу.

Полнота веры – огромная работа. У нас, как и в других монастырях, есть медики. В нашем сейчас нету, мы ездим в больницу. Вообще, болезни есть у всех. Нам обещал Господь скорби в этом миру, и посылает разные скорби душе нашей.

Приходят все с болячками, и тут что-то могут подхватить. Такие прихожане бывают, что от них заболеваем.

На самом деле, нужно просто привыкнуть. Вот новая сестра, непонятна крепость ее тела, потом выясняется, что там на самом деле. У кого и что.

– А кормят вас в столовой?

– Да. Наши сестры сами готовят. Сами смотрят за детьми. Потому что у нас мало сестер.

– А готовят для всех одно?

– Если сестра не хочет что-то – она не ест. Никому специальное меню не делают.

Прийти и сказать – сделай! – никто не может. Но готовят у нас сестры хорошо. Принцип – не бросайте бульонные кубики! Все натуральное.

Приходят паломники, тоже какими – то рецептами делятся. Стараются, чтобы было вкусно и разнообразно.

– Сестры уходят из монастыря по-каким-то причинам?

– Ну… Всех господь по-разному приводит. Некоторым кажется, что он хочет, а потом выясняется, что он не готов, тогда он просто может уйти. Если молодые приходят. Если человек не верит в Бога и он пришел сюда, то он просто не выдержит. Бывает, человек понял, что он грешен, и пришел сюда очиститься.

Слова сказаны: “Стою я у сердца каждого и стучу.” В жизни бывают такие события у всех, что понятно, это Божья рука стучит. Непонятно, как приходит каждая сестра, не принято об этом говорить. Если сестра не захочет об этом сказать – такой этикет у нас монастырский – об этом не говорят. Но если у сестры не было желания быть с Богом, она здесь никогда не сможет удержаться.

– А у вас не было желания сделать карьеру в монастыре? Ведь тут можно быть послушницей, можно быть сестрой. Игуменьей тоже как-то становятся, или это само происходит? Есть, наверное, люди, нацеленные на успех, амбициозные.

– Есть, мне рассказывали, что в одном монастыре сестра пришла со словами: я сделаю карьеру. И она сделала карьеру, это был большой монастырь, там 130 сестер. Но потом ее Господь очень сильно наказал какой-то болезнью, что-то с ней случилось страшное. Не помню, какая болезнь. Но наказал. Я это просто слышала.

– А если человек делает много злого и плохого, а Бог его не наказывает?

– Я вам сейчас про это расскажу. Про карьеру. И как стригут…

Кого-то быстрей, кого-то медленней к постригу допускают. Происходит все по мере духовного роста. Духовный рост невозможно симулировать, его невозможно «изобразить». Нельзя применить какие-то усилия, как это делается в миру, и стать духовным. Потому что если ты не готов, а тебя постригли, ничего хорошего из этого не выйдет. Закончится очень печально.

Постриг ­– это дело таинственное Божественное. Не готовый к постригу человек может повредиться духовно. Это очень серьёзно. Не надо стремиться в монастыре «повыше», это опасно.

Но если уже постригли – человек не может уйти из монастыря в мир. То есть он может уйти, но он приравнивается к Иуде. В давнее время, если такие люди умирали в миру, их хоронили как самоубийц, за оградой кладбища.

В постриге дают клятву Богу. И они нарушают эту клятву, предают Бога.

– Вы уже пострижены?

– Нет, я «одета». Я послушница. Послушниц одевают. Инок, монах, схимник – это уже постриг, три разных пострига. Тогда уже нельзя уйти. Сестра может в другой монастырь перейти, но это нежелательно. Её будут больше искушать бесы, ей будет тяжелее.

– А как все-таки, когда человек делал много нечестивых поступков и ничего плохого с ним не случилось?

– Смотрите, есть такое – наказывает Бог каждого сына, которого приемлет. Наказ есть от слова «поучать», и поучение нам может быть. Наставление. Такова наша природа, и если при жизни человек не вразумлен наказанием – это считается, человек оставленный Богом. Ему будет тяжелее пройти путь, когда душа отделяется от тела и проходит мытарства. Если он жил плохо, неправедно, то спасения ему не будет.

– А праведно для чего нужно жить?

– Вы знаете, совершают хорошие поступки для себя – есть же ведь блаженные миротворцы, они учат нас. Если вы сделаете что-то по этим заповедям, вам будет хорошо. Свет блаженства.

Высказывание: «Счастье внутри каждого человека» – взято из Священного Писания. Если перевести на мирской язык – человек может быть счастлив только сам в себе. Вот есть настоящее – мирный покой, а есть бурление напрасное, ну какой пример привести… вот как дискотека, например. Смешно, да?

Я на них раньше ходила, но алкоголь не употребляла никогда. Шутила над своими друзьями, что хорошо, если после такого отдыха есть возможность отлежаться, а то все болит на следующий день. Я в этом не видела отдыха на самом деле.

И не шутя скажу, нужно потом время, нужно «ожить». Организм очищается, дух очищается, но нужно время. Это бурная радость, такой взрыв адреналина. Потом организм освящается, нужно только отдохнуть.

А то, что дает Бог – это покой, умиротворение. Раньше такое слово было – смир. Счастье – от слова «сейчас», это ежеминутное. То, что у вас есть, а потом уйдет. А смир – это мир и покой, гармония.

Есть присутствие благодати в человеке, если вы любое хорошее дело сделаете, то вы этот смир познаете, мир обретете, причем он не зависит ни от кого.

Бывают такие удивительные люди, я когда-то была мирская, пришла в храм, и меня поразила одна женщина, у нее были такие глаза, в них было счастье и покой – и я подумала – как ей хорошо! Я подумала – как человек умеет так жить, что ему хорошо? У меня столько проблем актуальных – и с работой, и с учебой – как она так умеет энергию распределять?

А это идет изнутри, это вообще не зависит ни от чего внешнего. И я потом поняла, уже здесь, что у этой женщины, может быть очень много проблем. Но вот это состояние – благодать – она умеет, получая – накапливать. И становиться святой.

Каждый человек храм духа святаго. И вот эта благодать…

Человек – либо сосуд благодати, либо дом злости.

Если вы хотите, чтоб вам было хорошо – каждый человек может эту благодать собирать. Для этого не нужно быть в монастыре, можно духовно возрастать в миру, это очень даже легко и просто. Нужно благо творить. Уклонись от зла, сотвори благо.

И нужно что-то такое делать. Хотите, чтобы вам было хорошо? Сделайте что-нибудь по заповедям блаженства. Это же приятно! Подарки дарить – хорошо. Потому что это по заповедям божьим.

– И этого можно достичь в миру?
– Можно в миру стать сосудом благодати Божьей, достичь святости можно в миру. Благодать, вы не понимаете, в вас она всегда есть. Душа живет благодатью Божией, она всегда в человеке есть, но ее может быть меньше либо больше. Понимаете?

Благословение идет от родителей к детям, от их образа жизни зависит. Есть такая вещь – духовное наследие. Не только наследуются внешние черты, а наследуется и духовная сила, духовная защита, уравновешенность, понимаете?

Может кто-то у вас такой был в роду, монахи или священники, тоже все играет роль. Во всех есть благодать эта святая, просто вы ее можете накапливать, а можете терять.

И зависит от того, чем больше ее, тем счастливей вы себя чувствуете, если вам по-мирскому сказать. Чем больше ее – тем больше чувствуете покоя, умиротворения, которые не зависят от того, что происходит вовне.

– Мужской монастырь для вас закрытая зона, не общаетесь?

– Матушка смотрит, чтобы мы не пересекались. Монахи к нам ездят служить иногда.

Во взгляде послушницы Маргариты удивительная чистота и ясность, наивность сочетается с твердостью и простотой. Четыре года в монастыре… а дискотеку помнит с такой отчетливостью, будто вчерашние развлечения, и под утро вернулась.

Девчонка, живущая по соседству. Нет предубеждения, растерянности или осуждения в голосе. Смирение?

 Да нет, она наблюдает, ей все интересно, Маргарита делает выводы, и наконец-то нашла, кому о них поведать.

И удивительно хороша собой, неужели не вернется к мирским заботам и радостям, так и будет она всматриваться и вслушиваться в тончайшие нюансы изменений своей души? Прекрасная луноликая невеста Христова.

Если б ее не было, я бы ее придумала. Но записала сказанное в точности, прямая речь.

Мы попрощались с Маргаритой, закончился перерыв. Ей пора возвращаться к ежедневным обязанностям послушницы. А я побрела вдоль узорного железного заборчика, минуя желтые скамейки – к воротам, слегка покосившимся, реставрация монастыря еще не закончена. И по приюту для девочек прошла, он по пути справа. Чистота и основательность. Дворец.

Я начала привыкать к тому, что в Тобольске православное милосердие не выглядит жалостно. И хочешь отсутствующим девочкам посочувствовать, а не выходит.

Дворец, а не дом для сироток! Лучшее здание в монастыре. Коридор просторный, огромные окна, и опять-таки, мраморные лестницы. Комнаты для занятий, спальни. Родители с неустроенной жизнью вряд ли могут создать такие условия, потому в сложные для семьи времена детям в здесь лучше, потому и приводят. В монастыре они защищены, их не обидят.

У самых ворот откуда–то вынырнул Виталик, я молча ему кивнула. По его лицу никак не догадаться, чтó именно он чувствует в данный момент. Спокоен и терпелив.

Мы погрузились в машину, и снова замелькали деревья на обочине, до Абалакского Свято-Знаменского мужского монастыря около получаса.

Хорошо утоптанная площадка на самом краю обрыва. Быстрые воды Иртыша где-то внизу, а позади, за белым каменным забором высятся монастырские постройки – огромная церковь и храм, жилища монахов.

Сюда приезжают на машинах, оставляя их над рекой, пеших паломников не видела. Чуть поодаль стоят двое мужчин, старый и молодой, они спорят, оживленно жестикулируя. Тема их волнует, они обсуждают что-то очень важное, они будто продолжают разговор, начатый не сегодня. Они не спорят, скорее объясняют самим себе.

Я невольно прислушалась.

– Да что о политике спорить, все ведь ясно как божий день. Запад против России объединяется, мусульмане ножи точат, покоя никому нет, а все почему? Православие наше уничтожить хотят. На главное, на святое наше замахнулись… – Мы с Виталиком отошли к воротам монастыря, обрывок разговора запомнился.

Факты и комментарии

Возник монастырь в семнадцатом веке. Разрушен, восстановлен. В самые последние годы обрел законченный вид. Теперь огромная территория в полном порядке, новехонький. Внутри соборов великолепие, иконостасы невиданной красоты. Чествование чудотворной Абалакской иконы Божьей матери стало традицией. До революции монастырь вел обширную деятельность среди инородцев Сибири.

В нем действовала даже инородческая школа, где дети татар, ханты и манси, могли научиться грамоте и получить какое-либо из необходимых в жизни ремесел. Сейчас миссионерская деятельность заключается в священнослужении иноков обители на приходах, не имеющих священников, а также в преподавании некоторыми иноками в Тобольской Духовной семинарии.

Монастырь управляется наместником под руководством правящего митрополита Тобольского и Тюменского Димитрия, который является священноархимандритом святой обители.

Согласно широко распространенным легендам, в этих местах неоднократно происходили чудесные знамения. Так, в 1585 году, после разгрома дружиной Ермака близ Абалака татарского войска, Ермаку якобы явился Николай Чудотворец и объявил, что Абалаку суждено стать «жилищем Бога». Об этом гласит краткая Сибирская летопись.

Спустя несколько десятилетий, в 1636 году, местной одинокой женщине Марии явилась Абалакская икона Божьей Матери. После этого была построена деревянная Знаменская церковь. На рубеже XVII - XVIII веков здесь вырос уже целый комплекс каменных храмов.

В 1783 году в селе Абалак открыли Свято-Знаменский мужской монастырь.

По благословению священно-мученика Гермогена епископа Тобольского, к Царственным страстотерпцам была принесена Абалакская икона Божией Матери. Когда те находились под арестом в городе Тобольске.

К власти пришли большевики, начались гонения на церковь. Все это постигло и Абалакский монастырь. Долго отстаивал свою обитель архимандрит Аркадий, назначенный указом святого Тихона Патриарха Всероссийского в 1921 году.

В 1923 году происходило насильственное изъятие ценностей монастыря, чему воспротивился настоятель. Архимандрит Аркадий и другие иноки были осуждены на различные сроки лишения свободы.

В августе 1924 года обитель была ликвидирована.

В 1925 году прошел ряд показательных судебных процессов над абалакскими монахами, расстрелы ложно обвиненных в укрывании церковных ценностей и безнравственных поступках.

«Православный монастырь – это христианская община, живущая строго по заповедям Божиим, ищущая духовного совершенства в делах христианской жизни.

Монастырь – это как бы запасные водоемы живой воды религиозного воодушевления: они питают и увлажняют иссохшие пустыни духа мирской жизни, они дают живительную влагу душам жаждущих.

Монастырь восстанавливается, реставрируются храмы. Богослужения проходят в малом храме преподобной Марии Египетской, под колокольней и в большом Знаменском соборе». (Церковная лавка Абалакского монастыря, собрано из сведений в изданиях и книгах для посетителей)

Здесь мой прадед скрывался от солдатского гнева после рождественского молебна в самом конце 1917 (начале 1918) года.

Не знаю, что сейчас восстанавливают в монастыре, я хожу по совершенно новой и роскошно отделанной церкви, служка-волонтир предложил мне стакан святой воды – «от всего помогает», как он сказал.

Посоветовал купить исторический буклет в лавке, а говорить ни с кем без благословения наместника монахи и послушники не имеют права.

Но после общения с Маргаритой говорить с кем-то трудно. То было везение.

Без благословения наместника монастыря общаться я ни с кем не могла, а тот отдыхал, как мне сказали. Я завела речь об отце Алексее с другими послушниками, двое из них мне показались праздношатающимся по церковному помещению.

– Отец Зосима, когда был здесь настоятелем, проводил исторические изыскания, сделал поименные захоронения всех священников, убиенных за годы Советской власти. Ваш родственник не здесь погиб?

– Нет, он не погиб. Он своей смертью умер, в 1930 году.

– Странно. Вряд ли можем чем-то вам помочь.

В другом храме монастыря, снова потрясшем меня великолепием убранств, добротными рамами на окнах, широченными лестницами – никогда в жизни до этого тобольского путешествия не видела я столько застывшей музыки основательных лестниц с мраморными перилами!

Поднимаясь, напоролась на местного сумасшедшего, проговорившего какую-то совсем уж несусветную чушь о причинах своего оптимизма, о дивных состояниях, что сходят на него в стенах монастыря. Он был молод, один глаз у него нехорошо подпрыгивал, а самое огорчительное, я никак не могла от него отвязаться, он всюду за мной ходил, ему не терпелось «обо всем рассказать».

Второпях сделав несколько снимков, я купила в церковной лавке нарочито голубой старательный альбом с картинками и примечательную штуку – опять повезло! – бледный берестяной брелок в форме небольшой «записочки на память» – миниатюрное изображение строений Абалакского монастыря, а на обороте – те самые слова Блаженного Августина:

«Когда Бог на первом месте, все встает на свои места».

Брелок тот всегда при мне. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ