ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ
Уместно будет спросить: можно ли так безоглядно, без малейших колебаний поверить какому-то Постановлению, как поверил в него Савва? Нет ли здесь перехлёста со стороны автора? (Мы даже видим, как кое-кто покачивает головами). Но ответ однозначный: можно! Асинцы — скептики ещё те, но уж если во что поверят, то решительно и сразу. Вспомнить хотя бы те безумные годы на стыке восьмидесятых и девяностых, когда кто сам в политику ринулся, а кто с огромным любопытством — к телевизору: что же эти новые деятели начнут вытворять? Вера в лучшую жизнь была здесь повальной, чему наши герои в раннем возрасте оказались свидетелями. А память о пережитом в детстве — сильная штука.
Теперь попробуем разобраться: что за городок, этот Асинск? И какое вам, дорогой читатель, может быть дело до него? Ладно ещё, если маетесь вы в точно такой же забытой богом дыре. А если это не так? Если жизнь ваша протекает в одном из немногих благословенных мест, что растут и пухнут, как на дрожжах, и куда инвесторы наперегонки тащат солидные денежки и поднимают то фабрику, то завод? Если сами вы в день получки, выводя залихватскую роспись у окошечка кассы, испытываете приятное щекотание пальцев от указанной напротив вашей фамилии суммы? Что вам тогда заботы какого-то захудалого Асинска? Почему он должен быть вам интересен? Должен или не должен?
Тут сразу и не ответишь… Легче сказать, как Аксинья Даниловна внуку: никому он ничего не должен, а если и были долги — они все давно розданы.
Но для немногих любопытствующих, а они, мы всё-таки надеемся, где-нибудь да отыщутся, надо набросать его портрет, хотя бы в общих чертах. Ну, то есть, упомянуть об истории (вкратце) и о нынешнем состоянии. Не у каждого ведь достанет терпения рыться в справочниках.
Итак.
Люди объявились на месте будущего городка ещё в позапрошлом веке, во второй половине, а до этого здесь стояла тайга. Людей заманила сюда вовсе не красота здешних мест — хотя места ничуть не хуже других, не скука, не любопытство, а находка, которую сделал охотник из ближнего села.
Случилось вот что: шастая с ружьишком между ёлок и осин, охотник выслеживал лисицу и вывалился на поляну, где она мышковала. Голод принудил обратиться к ловле мелких грызунов или вклинилась невидимая рука судьбы — сейчас, за давностью лет, установить трудно, но дальнейшие события развивались стремительно. Возле норки, основательно ею разрытой, валялись камешки угля. Другой бы, может, и плюнул, и внимания на это не обратил, но охотник был ещё и кузнецом на селе, а, значит, понимал в них толк. Он собрал камешки и отправился с ними в Томск, чтобы учёные люди оценили его находку.
Учёные люди посмотрели и оценили.
И дальше пошло-поехало. За дело взялись геологи, налетели, начали шарить вокруг. Вслед за ними набежали смекалистые дельцы. Разномастная публика, падкая на быструю прибыль, обнаружилась вплоть до самого Петербурга! Так в растревоженной тайге появилась маленькая личинка будущего городка. Шахтёнки стали возникать одна за другой. А тут и железная магистраль прямо через эти леса кинулась к Тихому океану, а паровозным топкам, жадным до огня и прожорливым, горючие камешки только подавай. Да и заваруха с самураями как раз подоспела. В лихорадке сопутствующих событий рос горняцкий посёлок. Был он неказистый, страшненький, зато, проворно вгрызаясь в землю, на которой стоял, черпал из глубины уголёк и стремительно набирался сил. И умом бы, наверно, его бог не обидел, если б не революция и не вслед за нею заявившая о себе новая власть. Дальше посёлок разрастался, соответствуя идеалу этой власти: скромный до изумления, трудолюбивый, замызганный и забитый.
Ох, уж эта обожаемая ещё недавно скромность! Как не выдать о ней хотя бы несколько ласковых слов, которые так и просятся на бумагу! Когда кто-то не выделяется ни умом, ни талантом, да при этом ещё и не высовывается — он «скромняга парень». Когда от человека не услышишь ни живого суждения, ни живой мысли — он «скромный». Бери «скромного» и лепи, как глину, продвигай его вверх по карьерной лестнице! Он будет делать всё, что прикажут; не задумываясь, вскинет руку за любую гнусность. Поэтому среди «скромных» всегда огромное количество мелких негодяев. Одно только радует: что они мелкие, у них и в подлости нет размаха.
Но — продолжим.
Перед великой войной посёлочек превратился в город с деревянными тротуарами, кое-как слепленными избёнками, узкими грязноватыми улицами, шахтами и терриконами над ними. Когда на западе заполыхало, сюда эвакуировали несколько заводов, которые чуть ли не с колёс принялись давать продукцию.
Но отгремели бои, вернулись домой победители, отплакали своё вдовы. Побежали друг за другом годы мирной жизни. Горняки под землёю, вычерпывая пласты, забирались всё глубже. Асинск любил их, неугомонных, хотя, случалось, и давил в забоях. А как иначе? Тех, кого любишь, обычно и давишь. Город, возникший на угле, живо интересовала проходка, поднятое на-гора «чёрное, надёжное золото», и он редко смотрел в небо. А когда смотрел, то, переводя взгляд вниз, испытывал странное беспокойство.
Чаще всего это случалось в конце июня. Школьникам вручали аттестаты, и похожие друг на друга тётки в строгих и безобразных костюмах объявляли: «Перед вами теперь открывается другая жизнь!» Взволнованные выпускники до утра бродили по берегам озера Горячки, глотали из бутылок дешёвенький портвейн, распевали песни и говорили о будущем. И тогда город тоже слегка волновался, ему грезилось, что когда-нибудь другая жизнь коснётся и его. Что станет он в этой другой жизни не таким убогим, как сейчас, а светлым и красивым, что будет в нём много зелени и счастливых лиц… Кому дано услышать душу города? Может, она тихонько и радостно пела в такие моменты? Но выпускники норовили упорхнуть за другой жизнью в иные края, а те, которые оставались, ничего здесь не меняли. А через год-два вчерашние школьники и вовсе не отличались от остальных асинцев. Шахты продолжали вбирать в себя самых выносливых и сильных. Мужчины и женщины, молодые и не очень, кормились с того, что добывалось в забоях. Однако век спустя горючие камешки начали иссякать.
Земля под ногами становится твёрже и крепче, если держит собою корни деревьев и если на ней стоят добротные дома. Но выбранный уголь расширяет внутри пустоту, и земля перестаёт быть опорой. Уголь растащили на восток и на запад, спалили в больших и малых печах. Дым, выкатившись из труб, уплыл в небо и там растворился, а городок, проседая, остался с пустотой. А тут ещё и новое время подоспело. Шахты схлопнулись, несколько фабрик и заводов тоже. Население, обескураженное такими событиями, стало разбегаться и уменьшилось на треть. И «скромный», не приученный думать город, умевший работать только руками, наконец, задумался. Асинску даже показалось, что жить больше нечем.
Известный в культурных кругах поэт Стёпа П. почувствовал состояние города. Поэты — они ведь не только каждого из нас чувствуют, но ещё и то, чем мучается, чем озабочен город. Стёпа П. сочинил стихи, которые, как у всякого крупного поэта, были иносказательными, но догадливые читатели, разумеется, поняли, о чём речь:
А счастье кому-то да светит!
Иван Николаича взять:
купил лотерейный билетик
и выиграл Родину-мать.
Уж он веселится и пляшет,
уж он до бесчувствия рад:
— Ах, здравствуй, ах, здравствуй, мамаша!
Здоровы отец мой и брат?...
Ломает вприсядку коленца,
подрался с каким-то юнцом.
И, кровь промокнув полотенцем,
заплакал и — дело с концом.
Купил вот билетик и — здрасьте! —
уж он на слуху и герой.
Такое громадное счастье
раз в жизни бывает порой!
Люди — и в администрации, и за прилавком на рынке, и в какой-нибудь захудалой кочегарке барахтались сами по себе, а не видевший выхода Асинск лихорадочно соображал: что же теперь делать-то, а? Жалко было ему людей. Всё-таки они были свои, они были не хуже других, даже берега вокруг Горячки, как могли, обустроили. Город прикидывал так и этак: «Вот Горячка с зоной культурного отдыха, вот супермаркет «Спутник», вот гимназия номер одиннадцать — всё, что имею… Чем я могу им помочь?» Стрелки какого ни возьми компаса показывали в никуда. Нефтепереработкой разве заняться? Ладно, построили пару заводов, нефть в трубах подтянули, чтобы на выходе бензин получать. Ну и что, помогло? Не очень. Может, не те заводы построили? Или беда в чём-то другом? Откуда гнильцой потянуло; когда, в какой момент начался распад? Не в угле же, не в его исчерпанности, в конце концов, дело!
Ни на один вопрос не было ясного ответа.
Незавидная судьба ожидала Асинск. Загибался он, пузыри отчаянные пускал. И вот оглушительная новость с опережающим развитием! Шутка ли — сам Председатель Правительства Постановление подписал!
Что это — соломинка для утопающих или надёжный спасательный круг?
Как знать, как знать…
Ларик не зря увиливал от бабушкиного вопроса, где они с Петровым отметили встречу. На другой день поутру, поднявшись с тяжёлой головой, он обнаружил в кармане рубашки странный клочок бумаги: «8-951-580-54-45. Позвоните, как проспитесь». Подчерк был крупный, ровный и округлый. Женский, без сомнения.
Первая мысль паническая: что же я спьяну натворил? В курятнике они прикладывались к бутылке вдвоём, никаких женщин там и близко не было и не могло быть. То есть — сначала не было, это Ларик помнил абсолютно точно. Они ещё, устроившись на грязном полу, дразнили рыжего изумлённого петуха, хохоча над тем, как на их громогласное «ку-ка-ре-ку-у-у» заполошным кудахтаньем отзываются куры. Сознание отключилось в ожидании последнего яйца, когда пёстренькая несушка, присев на солому, слишком долго тянула резину. Не заглянула ли к ним на вдохновенные вопли какая-нибудь незнакомка с округлым подчерком?
Когда Василяка говорил про их с Савкой угнетаемую половозрелость, его слова были правдой лишь отчасти. Савка с этим делом затруднений не знал — такому соловью в любом гнезде рады. У Ларика всё складывались иначе. Два года и восемь месяцев он встречался с подружкой, пока девушка не заявила, что срок вполне достаточный, и можно оформлять отношения официально. Оформили. А через полтора месяца Ларик дал дёру. Оказывается, как открыл он для себя, печать в паспорте иногда чудовищно портит женский характер. Осечка у него была уже третьей по счёту. Полгода, как он вернулся под бабушкину опеку, не переставая изумляться скоропалительности своих семейных отношений. Завязать с женитьбами, что ли? Но, опять же… Кому, как не ему, инженеру производственного отдела, нужна верная на жизненном пути Маргарита, подруга и опора в трудные минуты? Это всё-таки неправильно, когда почти у каждого, кто не хочет оставаться один, есть женщина, а у него почему-то нет. Так быть не должно.
Всю прошедшую неделю Сичкарук носил записку в кармане, но позвонить трусил. Даже когда возвращался от Савки, он думал об этой записке. И когда на другой день ходил на рынок за свининой с косточкой тоже думал о ней.
И вот сегодня, в понедельник, он сказал себе: была — не была!
Поводом послужили два события. С утра в кабинет, где три человека за рабочими столами шуршали бумажками, ворвался гражданин с пылающими глазами, от порога подлетел к Ларику и заорал ему в лицо:
— У меня водопровод прорвало, вода хлещет и хлещет, а ваши приехали и не стали ничего делать! Я жалобу писать буду! Бригадир, мерзавец, заявил: нельзя, ваша труба рядом с канализацией проходит. А я говорю: нет, у меня водопровод спереди, а канализация сзади!
И начал дико озираться, не понимая, почему Луховицкая полезла под стол.
Другое событие, оно произошло через час, было совсем иного рода: уборщица мыла пол на втором этаже, и не успел линолеум подсохнуть, как выпорхнувшая из своего кабинета экономист по планированию Двуреченская поскользнулась и так неуклюже упала, что сломала ногу. Вызвали «скорую», врач поставил укол, а затем её на брезентовых носилках вынесли на улицу, к машине. Ларика тоже позвали помочь. И он, прижимаясь к стене на узкой, неудобной лестнице, спускал пострадавшую со второго этажа.
И когда машина отъехала, инженер по охране труда Валерьян Васильевич Росомахов, мужчина абсолютно положительный, назидательно сказал:
— Вот что происходит, когда женщина ступает на скользкую дорожку.
Эти два момента странным образом повлияли на Ларика. «С одной стороны, жизнь смешна, а, с другой, она может преподнести неожиданную подлянку: раз — и шлёпнулся на ровном месте!» Такие раздумья добавили Ларику смелости. Но не сразу. Он ещё успел съесть принесённый на обед творожок со сметаной и запил съеденное чаем. Затем вышел из конторы под прохладное сентябрьское солнышко и набрал номер.
— Да? — слегка настороженно отозвался голос, но звучал мягко и бархатно.
— Здравствуйте, — произнёс Ларик.
— Вы кто?
— Как вам сказать… Неделю назад я обнаружил бумажку с этим номером у себя в кармане.
— А! — облегчённо и весело сказала незнакомка. — Вы тот самый пьяница, который не держался на ногах!
— Скорей всего — тот самый, — согласился Ларик.
— Не пойму: зачем вы столько выпили?
— Чего ж тут не понимать — желудок требует.
— Вы в грязь упали прямо передо мной.
— Я споткнулся.
— Ну, разумеется! Наверно, у вас привычка такая: споткнуться и сразу — в грязь?
— Нет у меня такой привычки. Это вышло случайно.
— Позвольте вам не поверить! Это на ногах вы держались случайно. Смотрю: идёт человек, еле живой. Раскинул руки — и лицом вниз. И до этого, похоже, падали. Чем от вас пахло неприятным?
— Вероятно — куриным помётом.
— О! Так вы сельский житель?
— Не совсем. Приятель в гости позвал и решил показать, какой у него курятник.
— Понимаю. Вы не только его осмотрели, но захотели в нём поселиться. А зачем в таком состоянии куда-то пошли?
— Но я ведь дошёл!
— А вот чтобы узнать: дошли вы или нет, я и сунула вам в карман бумажку с телефоном. А то у меня были большие сомнения. Прежде, чем поставить вас на ноги, пришлось сильно постараться. Не ушиблись?
— Нет.
— А сало по дороге не потеряли?
Ларик запнулся.
— Вам и про сало известно?
— Ещё бы, ведь оно вывалилось из пакета.
— Могу я услышать имя моей спасительницы?
— С какой целью?
— Чтобы знать, кого благодарить.
— А вот это ни к чему. Платье, испачканное о вас, я уже выстирала.
— Вдвойне виноват! Как я могу загладить…
— Извините, ко мне кто-то пришёл.
Конец связи.
Ларик повертел мобильник в руках. Обстоятельства никогда не сплетаются в цепочку просто так. Неожиданная встреча с Петровым, затем курятник и — незнакомка. Нельзя отмахиваться от знаков Судьбы. Не всякая женщина упавшего мужика из грязи вытащит. А тут — на тебе! Второй раз так может не совпасть: либо водка окажется не столь убойной, либо грязь вместе с лужей высохнет. Да и сердобольные незнакомки вряд ли шастают по одной и той же дороге каждые пять минут.
Через полчаса Ларик позвонил снова. Безрезультатно.
И потом ещё раз в конце дня. То же самое.
Несмотря на Постановление, утверждённое Председателем Правительства, город начал жить с опережающим развитием на удивление тихо. Так что жители, до кого счастливая новость не успела добраться, ровным счётом ничего не смогли заподозрить. «Вечерний Асинск», к великой досаде, ещё многие не выписывают, а собраний, митингов, массовых гуляний и прочих мероприятий никто не объявлял.
И никакого, пусть даже вшивенького плаката — мол, теперь у нас всё пойдёт по-другому! — нигде не повесили.
Однако слухи, на то они и слухи, стали проникать даже в недостаточно просвещённые городские массы, обрастая, как водится, изумительными подробностями. Некоторые из слухов оказались фантастичны и весьма причудливы. Ограничимся самым нелепым: почему-то было решено, что в Асинск непременно приедет Президент. Что он лично нажмёт на какую-нибудь кнопку и что-нибудь запустит. А ещё пошевелит местных бюрократов, если те начнут препятствовать развитию… Всё это такая чушь, что даже обсуждать не хочется.
Мало-помалу внутренние силы общества, десятилетиями пребывавшие в спячке, очнулись и пришли в движение. Если совсем недавно любой асинец мог сказать, что у города никаких, ни малейших надежд стать чем-нибудь вроде нефтяных столиц, которые уже наелись огромных денег до отрыжки, что ему остаётся в удел лишь убогое существование, и что, если есть хоть малая возможность, надо сваливать отсюда как можно быстрее — то после поразительной новости всякий, кто проникал в животворящую суть Постановления №941, поглядывал на тех, кому это не дано, со значением.
Мол, мы-то теперь — ого-го!
А пока завершался сентябрь. По твёрдому убеждению Ларика, самый скоротечный месяц года: то с картошкой возня, то дров наготовить надо, то в огороде прибраться — дни летят быстро. А самый долгий — февраль. Ждёшь весны, зима надоела, время тянется медленно.
Завершался сентябрь тихими солнечными днями. Двое суток лили дожди, а потом опять всё подсохло — ни грязи, ни слякоти.
Ларион Сичкарук ещё раз дозвонился до таинственной незнакомки. Он был настойчив, он предлагал встретиться.
— Зачем? — спросил бархатный голос.
— Хочу взглянуть на вас.
— Так вы меня даже не запомнили? — голос в трубке откровенно забавлялся.
— Ну… я был очень погружён в себя.
— А не боитесь?
— Чего?
— Вдруг я окажусь старухой — горбатой, морщинистой и беззубой.
— Это вряд ли. Те, у кого нет зубов, шамкают.
— Ладно, пусть не старухой. А что вы скажете, если у меня есть муж, который бесконечно в меня влюблён? И он говорит: за сильную любовь и голову кому-нибудь проломить можно! Его посадили за драку, но скоро он должен выйти.
— Хм, — сказал Ларик. — Ревнивый муж — это серьёзно.
— Ну-ну, не пугайтесь. Допустим, нет мужа. Допустим, я — женщина с трудной судьбой, мать-одиночка. У меня двое детей. Вы любите чужих детей?
— Я… по-доброму к ним отношусь.
— Значит, не любите. У вас свои есть?
— Пока не успел, но готов.
— Что ж вы так? Не юноша уже.
— Да вот так как-то.
— Ладно, это всё несущественно. Допустим, я работаю в маленькой конторе уборщицей. Отец детей скрывается от алиментов. Живём мы все на мою скромную зарплату. Дети часто сидят голодными. Они плачут и говорят: мама, мама, мы кушать хотим!
— Жуть какая, — пробормотал Ларик.
— В любой жизни хватает жути. В одной меньше, в другой больше. Вы, разве, не согласны?
Ларик запнулся, потом сказал осторожно:
— А в детский дом отдать не пробовали? Там хоть сытыми будут.
— Эх, вы, ухажёры! Чуть что — сразу в кусты. Что вы можете знать о женщине? Чурбаки вы неотёсанные!... Я, когда институт закончила, с нашими девчонками поехала на природу, решила побыть напоследок со всеми вместе. Добрались с палатками до воды, а на берегу отдыхающих — шагу ступить некуда. Там и встретила я Виталика. Сильно влюбилась. Мы неделю друг от друга не отходили. Он мне адрес свой написал, а я листочек потеряла. Страшно переживала. И где мне было его искать? Через семь лет поехала на то же озеро. Прогуливаемся с подругой по берегу, слышу — окликают. Он! Невероятная встреча! Неделю мы были счастливы.
— А дальше?
— Ну… я опять потеряла листочек с адресом.
Ларик онемел.
— Так что лучше я одна останусь, чем на всяких размениваться, — она перешла на торжественный тон. — Вот что я вам, гражданин из курятника, скажу: самые замечательные романы те, которые обрываются, не начавшись! Не звоните мне больше.
Ларик тупо смотрел перед собой. Попробуй, пойми этих незнакомок: пьяного из грязи вытащила, а с трезвым и отмытым дела иметь не хочет!
Так всё и завершилось.
Погода начинала портиться. По ночам часто моросило, а утром на сырую дорогу во множестве выползали дождевые черви.
В первое октябрьское воскресенье Ларик с приятелями сговорился съездить на рыбалку, на Яю. Компания любителей попытать счастья с удочкой, выдернуть из воды уклейку или ельца, была неизменной несколько лет. Сетей и бредней не признавали. Верховодил Иван Михайлович, мастер участка, работающий пенсионер, из тех самых пенсионеров, кого на заслуженный отдых плёткой не выгонишь. До места рыбаков доставлял Андрюха на своём потрёпанном «жигулёнке». Первым он забирал Михалыча, потом Ларика. За лето выезжали раз пять, а сегодня, каждый понимал, у них закрытие сезона. До появления льда оставалось ещё больше месяца, но рыба в это время уже начинает скатываться на глубину, уходить от берега и клюёт неохотно. Поездка могла оказаться пустой, но решили рискнуть.
Наметили отправиться за Медведчиково. Путь в шестьдесят километров занимал чуть больше часа. Выбрались в половине шестого, ночь ещё лежала над городом. Проехали мимо педучилища, потом вдоль железной решётки городской больницы.
Андрюха крутил «баранку» и рассказывал Ларику про Михалыча:
— …И ты слушай. Подкатываю за этим пассажиром, он стоит, как договаривались, под козырьком, у двери. Влез в машину, поехали. Уже выбрались на Горького, и тут меня охватили сомнения: «Михалыч, а ты ничего не забыл? Я что-то не припомню, чтобы ты удочки в багажник складывал». Михалыч, ясное дело, сразу в занозу: «Что значит: не помнишь? С памятью нелады?» — «Рюкзак, я видел, ты затолкал, а вот удочки...» Остановились, заглянули: нет удочек. И я же виноват оказался: мол, где ж мои глаза раньше были? Повернули обратно. А возвращаться, сам знаешь, примета не из лучших. Если не поймаем ничего — спрос с Михалыча.
— Нашёл с кого спрашивать! Кто из машины торопил: «Давай быстрей, давай быстрей!».
— А где тебя угораздило их забыть? — спросил Ларик.
— Где-где... Где надо, там и забыл.
— Возле подъезда, что ли?
— Нет, не возле подъезда. Возле подъезда их как раз и не было, — проворчал Михалыч и неохотно начал рассказывать. — Пришлось снова на пятый этаж тащиться. Открываю дверь, переступаю порог, и вот тебе, пожалуйста — Анна Кондратьевна, половина моя любезная, из спальни выплывает. Черти её подняли! И сразу в крик: опять ты со своей рыбалкой, уймёшься, наконец, или нет, никакого покоя даже в выходной день, когда это прекратится! Сказал я ей в ответ пару вежливых слов, хлопнул дверью и — вниз. Добегаю до первого этажа — а где ж удочки? Так твою растак! И по второму разу вверх по ступеням. А они в прихожке как стояли, так и стоят.
— У нас с Михалычем всё, в точности, совпадает: моя тоже из себя выходит, когда я на рыбалку собираюсь! — Андрюха сердито сплюнул в окно. — Я щуку из Томской области привёз, полчаса вываживал. На пять с половиной килограммов потянула, хвост со стола свисал. Ну, думаю, сейчас Ирка обнимать меня кинется, зацелует всего!
— Кинулась?
— Куда там.
— Договориться с ними нет никакой возможности, — сказал опытный Михалыч. — Они русского языка не понимают. Женись хоть на деревенской — всё равно, что на иностранке.
— Может, как Ларион, менять их чаще? — предположил Андрюха. — Как только заметил, что она стервой становится, разводись и бери другую.
— Тоже ничего хорошего, — буркнул Ларик.
Пауза повисла в машине.
— Хотел бы я знать: у моста рыбачил кто-нибудь в последнее время? — подал голос Ларик.
— Колька Дзюбин позавчера был, — отозвался Михалыч. — Мальчишка Колькин подлещика грамм на четыреста поднял. И на двоих ведёрко крупного ельца наловили. Плотва проскакивала, неплохая, но редко.
— Весь день клевало?
— Нет. С утра, говорит, азартно, в обед — затишье, а к вечеру опять.
— Мы как раз к утреннему клёву и поспеем, — заверил водитель.
— Ветер восточный в прогнозе нарисован, — вспомнил Ларик. — Как бы он ни испортил нам всё дело.
— Ветер восточный, возвращаться пришлось — вот же невезенье, приметы одна к одной.
— А ты, Андрюха, поменьше в приметы верь, а больше в прикормку и в мормышки свои.
— Михалыч, если рыба клевать не настроена, чем ни прикармливай — всё бесполезно. Хоть сам прикормку ешь!
Обогнув заброшенный стекольный завод, машина вылетела из города. Слева до горизонта раскинулось огромное голое поле. Сразу за ним к самой дороге ненадолго подошёл лес, чёрный и таинственный в темноте. Нырнули в ложок, забрались на пригорок и оказались в Кроликах. Деревенька пока не думала пробуждаться — редко, в каких окнах, горел огонёк. Проехали вдоль скучных жилых домов (на два хозяина), построенных по типовому проекту ещё на закате предыдущей страны. Снова спустились в ложок. Справа под звёздами блеснула вода.
— В этом пруду рыба есть? — спросил Андрюха. — Никогда тут не ловил.
— Есть, — оживился Михалыч. — Караси. Я раза три сидел с удочками прямо на плотине. И на перловку пробовал, и на червя, и на опарыша. Не поймал ничего.
— Зачем тогда время терял?
— Здесь водится золотой карась. Хотел зацепить хоть одного. Не получилось.
— Откуда в таком случае знаешь, что он здесь водится? — не отставал Андрюха.
— Знакомый из Кроликов сетёшки проверял, показал пару штук.
Ночь растворялась, уступая место серенькому рассвету. Природа следовала временному графику без какого-либо опережающего развития. Машина ехала то меж убранных полей, то к дороге подтягивался лес, разрисованный разными осенними красками — от жёлтой до багряной, за исключением елей и пихт. Берёзы стояли полуголые. Асфальт закончился, «жигулёнок» заскакал по грунтовке, разбитой большегрузами.
— Посмотрите вон туда: какая красота! — сказал Андрюха.
Ларик с Михалычем посмотрели: да, действительно красота.
За Улановкой, в отдалении, на уже перепаханном поле увидели трёх диких коз. Около семи въехали опять на асфальт в Медведчиково и, проскочив село, свернули направо, к мосту. Миновав мост, спустились к реке, выбрались из машины и достали из багажника снасти.
Каждый отправился на излюбленное место.
Михалыч с Андрюхой потопали по тропинке вверх по течению; Ларион, продираясь сквозь кусты, вниз. Правый берег покато спускался к воде, но у кромки кое-где образовались небольшие пятачки, позволявшие устроиться для ужения. Одна из таких площадочек была та самая, уже года четыре, как облюбованная. Прежде, чем спрыгнуть на неё, Ларик отметил: вода после дождей прибыла. Зато мусора на его пятачке на этот раз не оказалось — ни обрывков целлофана, ни окурков, ни мятых пачек из под сигарет. Рыбалка часто начиналась с приборки.
Над рекой нависал туман. Было зябко. Ларик передёрнул плечами и вытащил из рюкзака пакет с перловой кашей. Кашу он наварил ещё с вечера. Раскрыв пакет, насыпал в него магазинной прикормки и добавил влажного песка из под ног. Всё хорошенько перемешал. Этой смеси, по его прикидкам, должно было хватить на всю рыбалку. Пару шариков бросил туда, где собирался ловить. Когда-то, говорят, в этих местах и пудовых щук выхватывали. Но то времена давние, почти сказочные. Сейчас о таких подарках и думать нечего. А если навозного червячка на изогнутое жало нацепить, соблазнится им не подлещик или подъязок, а, скорей всего, ёрш — бойкий наглец с мизинец величиной. Вылетит из воды, расщеперив колючки, наживку проглотит чуть не до хвоста, и пока достанешь крючок — все пальцы о сопливого засранца исколешь. Это не рыба, а наказание рыболову. Хорошо ещё, что опарышем не интересуется, а то рыбалка теряла бы всякое удовольствие.
Ельцы и плотвички клевали возле берега, и длинны трёхметрового удилища хватало вполне. Ларик размотал леску, определил глубину, и, пока определял, нечаянно поймал себя мормышкой за штаны. Досадуя на собственную неловкость, отцепил, едва не порвав материю, и установил поплавок с таким расчётом, чтобы наживка проплывала над самым грунтом. Из круглой пенопластовой коробочки вытащил и насадил на острое жало одного за другим четырёх вертлявых опарышей. Затем утвердил на крохотном пятачке раскладной стульчик, сел поудобнее и приступил к ловле.
Первый заброс — особенный. Если рыбка сразу соблазнится, так и весь день может обернуться удачно! Лёгкий кивок удилищем, и наживка опустилась в нужное место.
Красный верх гусиного поплавка торжественно проследовал мимо Ларика. Когда леска вытянулась на всю длину, удильщик выдернул её и забросил опять. Однако и в другой раз, одолев путь до возможного предела, поплавок не обнаружил никаких признаков поклёвки.
Утро было прохладным, оводы и комары уже успели спрятаться до весны в свои маленькие укрытия, и никакая надоедливая гнусь не приплясывала перед глазами с той вызывающей наглостью, будто она имеет право на твою кровь. На стрежне река неслась быстро и влекла с собой пёстрый осенний мусор: опавшие жёлтые и красные листья, чёрные корявые ветки, ещё какой-то древесный и травяной хлам. Покачиваясь на мелких волнах, пролетела пустая пластиковая бутылка из-под минералки. Ближе к краю ход воды замедлялся, кое-где образовывались мгновенные водовороты, а возле ног Ларика течение и вовсе повернуло в обратном направлении. На другом берегу — он поднимался напротив, метрах в сорока — к воде тоже подступали кусты и деревья, частично оголённые, частично в умирающей листве. А надо всем разместилось серое облачное небо, и оттуда тоже сквозило холодом.
Поклёвка последовала с шестого заброса. Поплавок в долю секунды скрылся в воде, и когда Ларик, увлечённый созерцанием реки, кустов и неба, догадался дёрнуть, он уже всплывал сам. Поздно!
Рыболов не огорчился. Он отправил удочку по той же дорожке. И снова поклёвка, на этот раз осторожная. Но теперь Ларик был начеку. Маленькая плотвичка выскочила из глубины — негодующая, несогласная — и забилась в кулаке, мешая Ларику освободить её от крючка. Освободив, подержал на ладони и бросил обратно в реку — что с такой возьмёшь, пусть ещё подрастёт. Вторая рыбка не заставила себя ждать. Эта плотва оказалась гораздо крупнее, она и вела себя солиднее, словно уже держала в голове мысль о сковородке. Ларик зачерпнул ведёрком воды, запустил туда первый улов, понаблюдал, как пленница принялась осваиваться в тесном пространстве, сказал: «Ишь, какая важная!» и накрыл ведёрко полотенцем. Начало было положено.
К девяти туман рассеялся. Ближе к обеду клёв почти прекратился. По мосту чаще засновали машины — и грузовые, и, в основном, легковые. Но ни одна не съехала к берегу, не появились из неё другие жаждущие посидеть с удочкой. В ведёрке было килограмма полтора плотвы, немного ельцов. А вот мелкой уклейки не попалось ни одной, видно — скатилась на глубину. Ларик размотал вторую удочку, насадил на крючок зёрнышко кукурузы и забросил, в затишок, поближе к траве — вдруг да соблазнится кто-нибудь покрупнее. Однако и крупная рыба, и мелочь взяли паузу.
Из под моста выплыла лодка. В ней разместились двое. Один, в кепке и фуфайке, лениво шевелил вёслами, другой, в тёплых штанах, мохнатом свитере и красной вязаной шапке, резко взмахивая коротким удилищем, бросал блесну под берег. И каждый раз, забрасывая, вскрикивал, получалось что-то вроде: «З-зараза!» или «И-эх!».
Тот, что на вёслах, повернул голову к Ларику и спросил:
— Клюёт?
— Обязательно. А у вас?
— Плохо. Две щучки.
Течение утащило лодку вниз, а Ларик посмотрел в небо, почесал затылок, достал из рюкзака бутерброд с колбасой и сыром, открутил колпачок термоса и налил в него чай. Ел с аппетитом. Только закончил трапезу, как запел мобильник.
— Я только что купил городской еженедельник! В киоске! — крикнул в ухо Потапенко. — На второй странице есть интересующая нас информация. По опережающему развитию…
Ларик удивлённо хмыкнул: какое опережающее развитие? Савка обалдел, что ли? Тут — речка, рыба куда-то исчезла, вон даже щучки на блесну не ловятся. Но говорить ничего не стал.
—…Я тебе сейчас прочитаю, слушай: «В дорожную карту забивается два инфраструктурных проекта — это газификация и возможное строительство автомобильной дороги протяжённостью
«Нет, этот парень точно чокнулся!» — хладнокровно подумал Ларик. Над рекой быстро пронеслась какая-то птица.
—…К тому же протяжённость пути от Асинска до Томска сократилась бы со 150 до
— Годится, — сказал Ларик.
— Это ещё не всё. Слушай дальше: «По сообщениям ТАСС, группа российских компаний планирует привлечь около 260 миллионов евро на три проекта в Асинске: строительство первого за Уралом завода по производству плазмы крови, трубного завода и производство клапанов для различных механизмов в машиностроении. Источником финансирования всех трёх проектов выступит «Венгерский экспортно-импортный банк». Около 165-190 миллионов евро планируется вложить в строительство завода по производству плазмы крови и препаратов на её основе. «У нас сегодня государство закупает ежегодно на десять миллиардов долларов данные препараты. Это программа импортозамещения. За Уралом ни одного такого завода нет», — цитирует ТАСС слова Игоря Долгова. На второй проект — производство клапанов для машиностроения — намерены привлечь финансирование в размере около двадцати миллионов евро. Площадь производства составит тысячу квадратных метров, и будет создано сорок рабочих мест»…
И тут мёртво стоявший возле травы поплавок начал наклоняться. Нехотя, лениво. И лёг на воду. Свободной рукой Ларик схватил удилище и потянул. Тяжесть, упирающаяся тяжесть отозвалась на том конце лески!
Огромный лещ, больше килограмма, Ларик таких никогда не вытаскивал, всплыл на поверхность и повернулся набок. Чешуя на рыбе была, как пятирублёвые монеты.
Вот это да!
У Ларика на миг остановилось сердце.
Подсачек нужен! Подсачек бы сюда!
Почему, ну почему в этот раз он не захватил подсачек из дома?? Ах, идиот, как есть — идиот! Будь берег пологим, он бы волоком выдернул леща. Но здесь от воды до берега полметра высоты. Оставалось одно: дать рыбе нахлебаться воздуха и, подождав пока она успокоится, потихоньку поднять. Только бы леска выдержала, и крючок не разогнулся!
Тяжёлый лещ ворочался, поражая размерами — такой ни в одну сковородку не влезет. Ларик не пускал его вниз.
—…«Ещё 44 миллиона евро планируется вложить в трубный завод, под который уже получено сорок четыре гектара земли в Асинске, — ликовал Савка. — На данный момент ведётся проектирование. Планируется, что завод будет производить продукцию для ЖКХ, нефтегазового сектора и других отраслей». Представляешь? Это я тебе скажу!...
Чудовищная рыбина, прекратив борьбу, вяло шевелилась на водной поверхности в двух метрах от береговой кромки. Ларик подтащил её ближе. «Помогите мне, святые угодники! Помогите все, какие только есть на свете! Я ни о чём вас больше не попрошу, но дайте мне поднять этого леща!!» — взмолился Ларик.
Ну?
Р-раз!
Плюх!
— Ушёл! Ушёл!! — отчаянно закричал Ларик.
— Как это — «ушёл»? — в мобильнике изумился Савка. — Никуда он не ушёл. Завод теперь наш и — точка!
Ни Михалычу, ни Андрею Ларик ничего не сказал про неудачу.
Последующие дни для Лариона Сичкарука прошли вполне обыкновенно. Вернувшись с работы и наскоро поужинав, он отправлялся в огород наводить порядок: освободил два огуречных ящика от перегноя, сжёг картофельную ботву, убрал из теплицы сухие помидорные плети и вскопал грядку для зимнего чеснока. На эти хлопоты оставалось не так уж много времени, от силы час-полтора: сумерки сгущались всё раньше. Бабушка закатывала в банки дозревающие дома в пластмассовых тазиках помидоры, готовила в зиму лечо.
— Если помру, — ворковала Даниловна, — достанешь любую баночку из подполья, откроешь и вспомнишь меня.
— С какой стати ты помирать собралась? — не соглашался внучок. — Мы с тобой так не договаривались. Живи, пока есть возможность, смотри на мир!
— Смотрю, куда деваться. Но не на всё смотреть хочется.
Служебные дела тоже не отличались разнообразием. На старых ватманах были прочерчены линии теплосетей. Ларик раскатывал их на столе и вносил изменения после летних ремонтов. Отопление запустили в конце сентября, и котельные — их было почти три десятка — где нормально, где со сбоями втягивались в работу.
Когда по истечении двух с лишним недель однажды вечером Ларик решил навестить друга, он уже основательно подзабыл о разговоре в предыдущую встречу.
Возле Савкиного подъезда беседовали две сморщенные старухи, обе в выцветших музейных шляпках и древнего покроя пальто. Одна, грея руки в муфте, наклонилась к уху другой и выкрикивала:
— Ваш ребёнок снова отпустил бороду! Это нехорошо! Вы, Татьяна Евгеньевна, совсем за ним не следите!
Ларик обогнул старух, взбежал на второй этаж и позвонил в Потапенковскую квартиру. Савва приоткрыл дверь, выглянул на лестницу — нет ли кого и негромко сказал:
— Девятьсот сорок один.
И выжидательно посмотрел на гостя.
— Чего — девятьсот сорок один? — опешил Ларик и тоже начал озираться.
— Это типа пароля, номер Постановления, — и, видя, что гость не понимает, нетерпеливо добавил. — Я про территорию опережающего развития. А отзыв такой: «Дело будет на мази!». Входи.
На кухонном столе всё оставалось неизменным с прошлого раза. Словно Ларик выскочил на минутку и опять вернулся. Даже литровая банка была почата на треть. Вот только Василяка отсутствовал.
Друзья обменялись новостями. А ещё Ларик обнаружил четвёртую маску на стене. Она оказалась крупнее других. Очевидно, это был африканский вождь: над низким лбом, словно фонтан, вздымалась куча перьев. Перья были с завитушками. Вождя в нём выдавало запредельно свирепое выражение.
Ларик знал: художников надо хвалить, у них души нежные и ранимые. Он восхищённо качнул головой и сказал:
— Сильно! Любая девушка, взглянув на такое, долго сопротивляться не будет.
— А чего им сопротивляться? — согласился Савва. — Я ж не зверь какой-нибудь. На-ка вот, почитай.
Он всучил Ларику «Вечерний Асинск».
— Откуда газета?
— Выписал.
— Что значит: «выписал»? Ты же газет не читаешь.
— В связи с последними событиями — без «Вечернего Асинска» обойтись не получается. Что такое газета в нашей жизни? Это единственный источник надёжной информации. Сейчас никому нельзя верить, все врут, всякий норовит обвести вокруг пальца. А возьмёшь газету — в ней голая правда. Написано, к примеру, что на базе форель по шестьсот восемьдесят рублей за килограмм. Поезжай и проверь: всё в точности так и есть!
— И давно выписал?
— С октября начали носить. Да ты вслух, вслух читай!
Ларик пожал плечами и прочёл:
— «Глава города, ссылаясь на «Постановление № 941», сказал следующее: начата работа по продвижению проекта создания производства листового стекла на местной сырьевой базе. Кроме того, он указал: на сегодняшний день механизм газификации запущен, на областном уровне подписано соглашение с «Газпромом». Возможный вариант размещения газораспределительной станции — территория Северного района города. Пройдёт три-четыре года и на территории индустриального парка «Северный» (который тоже будет подготовлен) вырастут корпуса цехов нового Асинского стекольного комбината — единственного в Западной Сибири. Продукция — два-три вида строительного, технического и полого стекла: такое производство в условиях рынка чувствует себя увереннее. Первая продукция — стекловолокнистые изделия или пеностекло. И технология попроще для начинающих стеклоделов, и в Сибири тепловая изоляция — вечная, кстати, изоляция — будет востребована всегда. А затем — вплоть до стекла для солнечных батарей»… Что это? — изумился Ларик. — Какой стекольный комбинат? Чьи это выдумки?
— Это ветераны бывшего стекольного завода. Ветераны тех самых развалин, что торчат на месте завода. Когда рушатся стены — остаются люди. Вот они не вытерпели и написали. Единомышленники наши. Тоже обуреваемы надеждами.
— А надо ли обуреваться? Не рано ли?
— Не рано. Есть одна научная теория — я сам до неё додумался. Она сложная, в ней графики и расчёты, как-нибудь покажу. Суть такова: чем сильнее хочешь, тем быстрее получишь. А не будешь хотеть — фиг тебе с маслом!
— Савва, — сказал Ларик, — я начинаю догадываться, что ты умней Василяки!
— Об этом — в другой раз. Если мы на всех углах не хватаем каждого прохвоста за грудки и не кричим ему: «Слава Постановлению девятьсот сорок один!», ещё не значит, что мы одиноки. Сам видишь: помимо нас есть и другие, верящие в него.
— Давай за них!
— Давай. За ветеранов бывшего стекольного, мать их! Чтобы крепость их мечты была на уровне моей самогонки!
За окном в густых сумерках мотались на ветру тополиные ветки.
— Много есть в России городов, даже не помышляющих об опережающем развитии, — сказал Савва. — Как в них жить — хоть убей, не могу понять.
— Не всем так крупно везёт, как нам!
— Сегодня днём я выехал и лично осмотрел место индустриального парка «Северный». Место великолепное. С одной стороны бывший стекольный завод, с другой — кладбище. Территория между ними огромна! Я мерил шагами землю. Я ходил там, среди будущих цехов, и представлял, как за их стенами не смолкает работа станков и прессов — я слышал гул, словно наяву! И шлак из будущей трубы котельной запорошил мне глаза.
— Савва, я целиком тебя поддерживаю. Я тоже проникся важностью момента! Но почему мы бездействуем?
— То есть, как — бездействуем? А что ты предлагаешь?
— Ну, не знаю, — Ларик шумно вздохнул и хлебнул из стаканчика. — Если мы, как бы, партизанский отряд, мы там могли бы по ночам рыть траншеи и заливать бетоном. Под новые заводы.
— Скоро зима, — напомнил Савва.
— Плевать на зиму. Земля ещё не промёрзла.
— Чего-то подобного я от тебя и ждал! Такой путь — самый лёгкий и примитивный. Махать лопатой и дурень сможет. Пойми: главное не в этом.
— А в чём, в чём главное??
— Посмотри на меня. Пока не было «Постановления», я в сумерках жил, дальше носа своего не видел - будто в глубоком овраге, куда свет не заглядывает. И вот словно на гору поднялся, обзор другой. И всё впереди ясно! Но значит ли это, что надо за лопату хвататься, траншеи, как ты говоришь, рыть? Не-ет, ты головой попробуй, напряжением мысли создать такую атмосферу, чтобы не строить заводы было уже невозможно. Вот в чём наше призвание и наша задача! А территория хороша. На ней не только производство стекла разместится. Я бы засунул туда ещё штук пять предприятий. Тебе какие больше по нутру? Из лёгкой промышленности или из тяжёлой?
И друзья принялись рассуждать, какие заводы уместны на отведённой для парка земле. Ларик склонялся к швейному производству. Дело чистое — ни пыли, ни грязи: стрекочущие машинки и работницы в ярких халатах! И потом: у него джинсы протёрлись.
— Будут тебе новые джинсы, — отмахивался Савва. — Не отвлекайся на мелочи. Ты только представь: когда мы достигнем опережающего развития, и остальная Россия к нам подтянется, мы окажемся во всей Европе на полкорпуса впереди!
— Это факт!
— Однако сейчас меня сильно смущает вот что: где резиденты?
— А?
— Где, я спрашиваю тебя, резиденты? — Савва в упор посмотрел на Ларика. — Где ошиваются эти чмошники со своими пятью миллионами? Почему они не выстраиваются в очередь, чтобы возводить заводы? Я пока не наблюдаю никакой давки!
— А если поискать внутренние ресурсы?
— На внутренние ресурсы мы не можем полагаться — у нас в Асинске вопиющая нехватка среднего и крупного капитала.
— Да, это серьёзный вопрос, — прищурился Ларик. — Мне думается, городская администрация выбрала неверную тактику. Почему она затаилась? Почему она не трубит во все трубы, что мы начали опережающе развиваться?
— Ну, это понятно: чтобы не сглазить.
— Хорошо, посмотрим по-другому. Не допускаешь ли ты в таком случае, что слухи о нашем опережающем развитии ещё не долетели до широких масс, обладающих частным капиталом, до этих самых собственников пяти миллионов?
— Как же не допускать, допускаю, — соглашался Савва. — В медийном пространстве потоки новостей обширны. Хотя сколько им, лохам, можно оставаться в неведении? Они что — совсем безграмотные? Газет не читают?
— Могли пропустить. Почта на переучёт закрылась, или секретарша ушла в декрет. Да мало ли что!
— Странно, странно…
Через полтора часа, склонив головы над «Вечерним Асинском», Ларик и Савва завывали хором:
— «Глава города, ссылаясь на «Постановление девятьсот сорок один», сказал следующее…»
Они не торопились и часто делали паузы, чтобы смочить горло. Затем Савва хлопал себя ладонью по колену, смеялся и вскрикивал:
— Вот же ж, забодай его в корень! Давай дальше!
Грянули заморозки. Столбик термометра за окном, ещё недавно, словно, приклеенный к «нолю», а то и норовивший забраться повыше, теперь по ночам падал и замирал иногда на минус шести. Выбегая утром из дома, Ларик видел серебристую от инея траву.
В середине октября бабушка объявила:
— В субботу будем капусту солить. Пора. Теперь холодами всю горечь в ней убило.
В пятницу Ларик срубил твёрдые, как камень, кочаны, занёс в сени, чтобы за ночь оттаяли. Даниловна, оглядев горку, высказала дельное замечание: капуста могла бы вырасти и покрупнее!
— Не переживай, — успокоил Ларик, — на зиму хватит.
— Как бы ни пришлось экономить, — засомневалась бабушка. — Вот только не знаю, на чём: на борщах, на бигусе или салатах. Наверно, всё-таки на бигусе.
— Бабуль, не пугай! — ужаснулся внучок. — Наоборот, надо больше и борщей, и бигусов, и салатов!
Даниловна ответила в том духе, что аппетит не мешало бы маленько умерить, что нечего желудок распускать и что даже капустой нельзя обжираться, как, бывало, Василий Иваныч, царство ему небесное.
Вечером Ларик тёр на тёрке морковь. Умытая и оскобленная она лежала в чашке, готовая к измельчению.
— Мало не будет? — тревожился внук.
— Если мало — добавим ещё, — отвечала старуха.
Моркови требовался едва ли не тазик; обоим нравилось, когда в капусте много моркови.
В окошке стояла ночь, а по дому разливалось тепло.
Печку теперь топили регулярно. Углём в зиму запаслись дорогим, сортовым. Да и как иначе, плохим разве натопишь, дом был не новый, поднимал его дед в самом начале шестидесятых. Восемь лет назад, когда разгулявшийся на улице ветер через щели заявлял о себе так, что внутри лихо трепыхались занавески, дед надумал взяться за ремонт. Наружные стены обшили утеплителем и закрыли сайдингом. Ларик хоть и помогал, но неохотно. Он тогда только что перепрыгнул из перового брака во второй, обитал с новой жёнушкой в её квартире, и дедовскую затею с утеплением воспринимал, как досадную помеху счастливому семейному блаженству. Дед, наоборот, подбадривал:
— Погоди, эти хоромы ещё и тебе пригодятся.
Как в воду глядел.
В несколько путаной жизни Ларика всегда выходило так, что, покидая дом, он каждый раз в него возвращался — то после учёбы, то после того, как вдребезги разлеталась очередная семейная лодка. Помимо тепла и уюта, дом обладал ещё и целительным свойством. Душевные раны в его стенах затягивались с такой скоростью, что Ларик изумлялся — вот сейчас тебе никого видеть не хочется, а через неделю уже пожираешь глазами девок и думаешь: а вон та ничего, похлопать бы по её круглой попке!
Утром в субботу Ларика разбудил голос бабушки. Та в своей спаленке по мобильнику жаловалась подружке:
— Ох, Маруся, что за время пришло: все кости болят. А поясницу если схватит — хоть на стену лезь. Я теперь с койки сползаю с такими стонами, как раньше под Василием Иванычем стонала.
Позавтракали, старуха убрала посуду, и приступили к засолке.
Ларик водрузил на две табуретки большое деревянное корыто.
Но сначала пришлось вскарабкаться по лестнице и достать его с бани во дворе. Старое корыто служило им столько лет, что Ларик никакого другого и не помнил. Потребность в корыте возникала именно осенью, всего один раз в году. Днище снаружи было замазано варом, чтобы капустный сок не вытекал. После того, как корыто было установлено, старуха намочила тряпку и тщательно вытерла доски изнутри.
Отмякшую к утру капусту на кухонном столе огромными тесаками освобождали от верхних грязных слоёв. Листья бросали на пол. Очищенные вилки кроили на пласты и отправляли в корыто. Кочерыжки также шли в отходы.
— Тебе, маленькому, кочерыжки уж очень нравились, — пустилась в воспоминания бабушка. — Мы, бывало, с матерью твоей капусту шинкуем, а ты прыгаешь вокруг и пристаёшь: очистите да очистите кочерыжку. По нескольку штук уплетал!
— Когда это было!
— Да уж и не так давно: и тридцати годков не прошло.
Иногда между листами попадались личинки и маленькие дождевые червяки. Тут бабушка и внук деликатно напоминали друг другу:
— Бабуль, смотри внимательней.
— Я-то смотрю. Ты сам червячка не пропусти!
Корыто наполнилось, Ларик, орудуя двумя сечками, взялся измельчать пласты. Капуста хрустела — белая, чистая. Даниловна, обтерев руки фартуком, приговаривала:
— Сколько ж сейчас в этом корыте борщей!
— Если перевести на кастрюли — думаю, немалое количество.
— Какой бы заморский овощ на стол ни поставить, а без капусты никак. Ты её хоть в варево, хоть в начинку для пирога — везде ей место.
— Бабуль, ты, как всегда, права, — соглашался Ларик, не переставая крошить. — Что из неё ни приготовь — испортить трудно. Но есть умелицы, я знаю таких, которым и это по силам.
— А твои глаза где? Когда бабу в жёны берёшь — смотри, какая она хозяйка, чему возле плиты у матери своей научилась. Мне свекровь, только я в дом пришла, сразу проверку устроила: «Испеки, — говорит, — пирог с капустой!»
— Испекла?
— Испекла. Старалась, аж руки тряслись. Если не понравится — могла обратно отправить. Она попробовала, говорит: «Умеешь». С характером была!
— Тяжело тебе, однако, пришлось.
— А как ты хотел? Зато в семьях порядок был. А у вас сейчас жениться, что в уборную сбегать. Женился — тут же разженился. Ты в нашем роду чемпион по этой части.
— Что я, виноват, что ли?
— А кто — я виновата? Найди себе нормальную женщину. Я каждый раз за голову хваталась, когда ты с новой знакомил. Где ты их берёшь?
— Они все нормальные, пока не женишься. Они потом становятся ненормальные.
— Может, у тебя слабость по мужской части?
— Да, вроде, ни одна не жаловалась.
— Говорю, говорю тебе, а всё без толку: выбирай хозяйку крепкую и ребёночка ей сразу заделай. Бабе нужна зацепка, чтобы не унесло. Верь моему опыту! Твой дед это понимал.
— Бабуль, ты настоящий мудрец. Только вот маленькая загвоздка: чужой опыт никого ничему не учит. Это — во-первых. А, во-вторых, свой опыт тоже ничему не учит. Ты теперь куда смотришь? В прошлое. Там для тебя всё ясно. А ну-ка вернись твоя молодость? Точь-в-точь, как и я, те же самые шишки начнёшь набивать!
Старуха поджала губы. «Обиделась», — понял Ларик. Некоторое время лишь глухие удары сечками да хруст капусты слышался на кухне. После паузы старуха заговорила:
— Плохо, что ты всегда уходил в примаки. Тебе нужен свой дом.
— Где ж его взять?
— Раньше надо было думать. А теперь что… Остаётся только мне умереть, чтобы дом стал твоим.
— Бабуль, ты шутишь иногда круче деда.
В порубленную капусту Даниловна горстями набросала тёртой моркови и соли из банки, добавила чуток сахара, перемешала. Капуста тут же начала выделять сок. Её так же, горстями, переложили в одну из двух огромных кастрюль. Ларион, вооружившись деревянной толкушкой, уминал её.
— Ну вот, полдела сделано, — довольно сказала бабушка. — Неси её в мою комнату и ставь ближе к печке, пусть денька четыре закисает.
На месте кастрюлю накрыли меньшей по размеру крышкой и сверху придавили тяжёлым камнем — гнётом.
— Потом, когда закиснет, я из одной кастрюли в банки переложу, а другая пусть стоит во дворе, на морозе, — размышляла Даниловна и неожиданно добавила. — К лету женись, мне без помощницы трудно.
После чего бабушка с внуком принялись за оставшиеся кочаны.
Ноябрь выдался удручающе серым. Невыразительные дни, цепляясь один за другой, проползли тусклой чередою. Самым впечатляющим событием стало избрание Трампа в президенты. Савва, вопреки ожиданию, принял эту новость спокойно и почти не торжествовал.
— Оставим небо птицам, Асинск — асинцам, а Америку — Трампу, — сказал прозорливый оракул. — Всё, что он будет в ней вытворять, кому-нибудь да пойдёт на пользу.
И на этом об Америке трое друзей почти забыли, иногда лишь мельком следя: как там делишки у нашего Дональда? И, конечно, негодовали, видя, какие убогие, жалкие выпады предпринимает против него обалдевшая соперница.
А ещё у Сичкаруков пропал кот. Ушёл однажды из дома и — с концами. Бабушка сильно горевала.
Тут как раз и ноябрь закруглился.
Ну а что же Асинск, в его-то судьбе что-нибудь заметное произошло?
Здесь, пожалуй, без газеты не обойтись. Воспользуемся благоприятной ситуацией, пока Ларик в своей конторе разбирается с тепловыми сетями, а бабушка Аксинья Даниловна отправилась к подружке Марусе, и заглянем в дом, чтобы полистать подшивку «Вечернего Асинска», схваченную ботиночными шнурками. Конечно, читать чужие подшивки нехорошо, но будем надеяться, что не найдём в ней ничего особенно сокровенного, ведь это всё-таки не чужие письма.
Обратимся к номерам за последние два с половиной месяца — с того момента, как грянуло знаменитое Постановление.
Прежде всего, заострим внимание на отрадном моменте: город не выпускал из виду круглые даты своей истории. Вот в номере за 25 октября отмечается ровно сто десять лет первому асинскому вокзалу. «Разъезд «Асинский» образовался в 1895 году при строительстве Транссибирской магистрали и началом добычи угля на асинских копях. На железной дороге первое пробное движение открылось в 1894 году, а с января 1898 года заработал участок от Челябинска до Иркутска. Первый вокзал был построен в 1906 году и вмещал всего сто пятьдесят человек». Ниже — старый снимок паровоза с высокой трубой и рядом деревянный домик, в который сто пятьдесят человек если и могли втиснуться, то лишь плотно прижавшись друг к другу. Сдаётся, что столько народа враз отсюда никогда не выезжало.
А вот людей в этой вековой истории упомянуто немного, да и то, кроме фамилий, о них ничего не сказано. Но какими в обычной жизни были те, кто встречал поезда, следил, чтобы все приехавшие успели выбраться из вагонов с баулами и мешками, а уезжавшие успели в них погрузиться?… Автор не понаслышке знает, сколь интересен бывает незаметный человек, о котором не издают романов, не сочиняют стихов. Друзья, не ленитесь вести дневники! Оставляйте письменные свидетельства о пребывании на земле. Чтобы дальние потомки из тех, кто будет ценить родство, видели в вас живых и чувствующих людей, чтобы они таким образом могли приблизить вас к себе. Великое дело — кровь, но ещё более великое — память. Помогайте сохранить её. (На страницах газеты есть рассказы о ныне живущих, и — немало. Но я вам по секрету скажу: это всё, как под копирку, заурядные производственные характеристики, дополненные мелкими деталями.)
А вот счастливое событие для сотен асинцев: «Вчера почти пятьсот семей отметили новоселье — теперь они могут попрощаться со старыми бараками и начать обживать благоустроенные квартиры трёх девятиэтажек по улице Сосновой. Разумеется, церемония имела больше символическое значение — люди, собравшиеся у новостроек, понимали, что не могут вселиться в них сейчас же. И дело не только в необходимости перевезти мебель и имущество. Прежде, чем стать хозяином новой квартиры, необходимо оформить соответствующие документы, прописаться по новому адресу. Поэтому самое важное для новосёлов событие состоялось в доме культуры «Центральный», где сотрудники администрации и специалисты центра «Мои документы» организованно выдавали документы на новое жильё, принимали заявления для оформления прописки. Асинцы получили одно-, двух- и трёхкомнатные квартиры, а также квартиры-студии, все — с отделкой «под ключ» с хорошим качеством».
На первой странице номера от 19 октября заголовок заставляет вздрогнуть: «голь в сентябре». Как от такого не похолодеть? Сразу паническая мысль: докатились! Ах, вот что — надорванный кусочек газеты при прошивке ботиночным шнурком смят и утоплен внутрь. Может — «Гоголь в сентябре»? Нет, всё-таки «Уголь», «Уголь в сентябре».
По избирательному округу №9 выдвинулся новый кандидат в депутаты взамен депутата выбывшего. Сообщив, что родился в декабре 1951 года и кучу других не менее ценных сведений о себе, он признался, что выступает за: 1. Достойное здравоохранение в Асинске. 2. Достойное проживание граждан пенсионного возраста. 3. Благоустройство Асинска. 4. Привлечение инвестиций в экономическое развитие Асинска. 5. Создание благоприятных условий для привлечения и поддержки молодых специалистов. 6. Создание новых рабочих мест. Замечательная программа! Можно надеяться, что, победив, такой человек быстро засучит рукава и ринется в работу!
У медиков — свои события. Только прошёл месячник борьбы с раком груди и тут же случился Всемирный день борьбы с инсультом. Результатов этой борьбы опубликовано не было, но инсульту, надо полагать, досталось крепко. И поделом! 14 ноября медики опять боролись. На этот раз грянул Всемирный день борьбы с диабетом. А впереди ещё маячил Всемирный день борьбы со СПИДом. И если бы какой-нибудь глуповатый гражданин задал вопрос: «Может, не бороться, а лечить надо?», натасканные на борьбу медики живо показали бы ему, где раки зимуют!
Ресторан «Русь-матушка» объявлял, что организует корпоративы, свадьбы, юбилеи, детские праздники с хорошей музыкой и отличной кухней. В сентябре он приглашал всех, родившихся в сентябре, на ночь именинника, добавляя: «для вас и двух друзей — бесплатный вход!». В октябре заманивал октябрьских, в ноябре — ноябрьских.
2 декабря газета сообщала: «Снегопады накрыли Асинск всерьёз. Количество выпавших осадков превышает норму в разы. Снег порой выпадает быстрее, чем его успевают убирать. Прошла ночь, а на месте чистого двора — сугроб с живописно торчащими из него автомобилями». И тут же: «Превратите мечту в реальность! Управление культуры приглашает всех желающих принять участие в конкурсе снеговиков и снежных фигур «Зимняя фантазия». Участниками конкурса могут быть как индивидуальные авторы, так и команды до восьми человек».
А где же публикации об опережающем развитии?
Да были, были, разумеется, такие публикации. Но не часто. Газета эту тему не педалировала. Зачем возбуждать зависть у ближайших соседей?
Хотя, если правду сказать, с опережающим развитием, как бы это помягче... Захочешь посмотреть или руками пощупать, а — нечего. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ