Роман в сонатной форме

ОКОНЧАНИЕ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

И смеялась Лариса звонко-звонко, ты и представить себе не можешь, как она умела смеяться. Смех ведь как талант, посмотри, как редко люди смеяться умеют по-человечески! Кто кудахчет, кто ишаком икает, кто гогочет по-гусиному, а иные задохнутся вот-вот, придыхание странное.

Лариса смеялась, как пела. И пела, как жила – легко и беззаботно. Счастливая и смелая. Я был уверен, что она от несчастий заговоренная, ничто ее не брало. Спортсменка. Двадцать километров пройти для нее прогулка обычная. Ягоды, грибы в лесу собирала. Иногда я ее одну отпускал, да она меня часто и не спрашивала, исчезала не несколько дней, я всегда ждал, когда она вернется. Я знал, что вернется.

А в тот раз было у меня впервые странное чувство, что не нужно ей идти.

Предупреждал, удерживал, да куда там! Я в семинарии на работе в тот день… а она исчезла. Это я виноват? Вот скажи мне, я впервые вот так рассказываю. Не думал, что ощущение собственной вины так сильно во мне.

– Миша, не зная человека, а я ведь Ларису никогда не видела, очень трудно что-то говорить. Но если проанализировать… Мне кажется, она рано или поздно все равно исчезла бы. Слишком сильное влияние отец на нее оказывал. Он исчез, и… навсегда ушедшие первое время настойчиво увлекают близких за собою. Для каждого по-разному, как долго это происходит, но я эту тягу после смерти отца очень сильно ощущала, целый год – уж точно.

Лариса когда на поиски отправилась? С момента исчезновения еще и года не прошло? Матвей Захарыч звал ее. То ли на помощь, то ли за собою вслед. По-моему, она по-настоящему любила только его. Это на первобытном уровне. Как знаешь… зов ушедшего волка. Пойдешь на голос – и пропадешь. Она ведь с ним рядом чувствовала себя частичкой природы, вольной от оков волчицей рядом с опытным вожаком. Волчица потеряла того, кто ее направлял. Осиротела.

И начались самостоятельные походы в лес. Мне рассказывали, в ваших лесах никто не должен ходить в одиночестве. Уж очень легко пропасть.

– Волчица, говоришь… А меня, по-твоему, она и вовсе не любила?

– «Я вас люблю, но странною любовью»… Она любила, и ты ей был необходим, но это совсем другие отношения. Человеческие. Мужчина и женщина. А в ее личности женщина и волчица, как бы это поточнее обозначить? органично соединялись.

С отцом она перевоплощалась, она ощущала невероятную ни с чем не сравнимую свободу. Волю. Азарт. Гон и ветер, отсутствие правил и резонов, единство с природой и мифом. Ты – теоретик, а Матвей был практиком. Тебе история открывает последовательность событий, а ему открывались тайны. Вне всякой связи с событиями.

Тебя интересуют причины и следствия – а его материальные вещественные свидетельства времени и связи времен, ему по большому счету, все равно, что там, почему и откуда взялось.

Только верные ориентировки и конкретика, он ведь не в музеи отрытое им сдавал. Обращал в приметы комфортной жизни для себя и дочери. Ну, и ты – как дополнительное и необходимое условия счастья дочери.

Лариса любима мужчиной, она не изгой, а полноправный член общества – удачливая, обеспеченная и счастливая.

И вдруг! из этой замечательной формулы успеха изымается краеугольный камень, основа – Матвей, отец и наставник исчезает в неизвестном направлении, он не вернется никогда. Карточный домик рушится. Ненадежное здание складчато оседает, уровень за уровнем. Постепенно. Короче говоря, после исчезновения отца участь Ларисы была предопределена. Извини, если я говорю что-то страшное, или неожиданное.

– Да нет, я тебе признателен. Я и сам так порою думал, но казалось – бред. Ты веришь в предопределенность? Все – предначертано заранее?

– Миша, в данном случае я всего лишь разобрала конкретную ситуацию, исходя не из «предопределено свыше» – а из обстоятельств. Они в условии задачи. История Ларисы, дочери; история Матвея, отца. Закономерная случайность с исчезновением отца – ведь его блуждания рано или поздно закончились бы именно так. И Лариса, отправившаяся на поиски.

Ушедшая вслед за отцом, передвигавшаяся на ощупь, по запаху – способ волчий, не людской – вот единственное, в чем есть налет чего-то странного. Сверхъестественного или неестественного, как хочешь, так и называй.

В условии задачи дан ответ, я уже говорила.

Так что вины твоей или недосмотра тут нет ни на йоту. Приставь к ней круглосуточную охрану, она бы все равно вырвалась и нашла способ уйти, просто некоторое количество усилий истратила бы на отмыкание замков, на подбор ключей… ну, образно говоря.

– Это все ты сейчас придумала? – пятая чашка чая внесена в горницу, я уже явственно различаю обволакивающие меня пряность трав и медовую дымную приторность, во-всяком случае, моя речь звучит куда менее гнусаво. Мед, травы, поиск истины в диалоге плюс настойчивое желание не выглядеть отталкивающе – прямая дорога к экстренному выздоровлению!

– Ответить не так просто, как может показаться. В Иртыш вошла, все дальше и дальше плыла… доплыла до глубин, и скрутила мне ногу судорога на почве слишком усердного продвижения вперед – но это я так, шучу перед долгим рассказом. Мой рассказ, подчеркну, импровизация, так же как и твой – я впервые пытаюсь облечь в слова то, что открылось мне. Не сейчас и не сразу, но открылось.

Я отхлебывала слегка остывший чай из чашки, уже полупустой – и все не понимала, своих собственных намерений, о чем я собираюсь говорить? О прошлом, о настоящем, о будущем? Причины крушения империи расследовать, обсудим за чашкой чая?… Смешно, наверное. В бреду горячечных видений. Да, у меня жар, мне простительно. Или, по крайней мере, объяснимо.

– Миш, эта тема что твое березовское болото, затягивает. Правда, команда МЧС не понадобится – надеюсь ограничиться теоретическими топями, обещаю не стоять под стрелой, где убьет, не взламывать будку трансформатора, не пересекать линию обрыва сетей напряжения… шучу, извини, не всегда удачно. – Я откашлялась, опустошила чашку жадными глотками, аккуратно поставила ее на блюдечко, и заговорила – сбивчиво поначалу, но потом все уверенней. Увлеклась.

– Ты мне историю любимой жены рассказал, а меня судьбы посторонних, казалось бы людей мучают, причем все больше и больше.

Почему они поступали именно так? Почему события, которые мы сейчас называем роковыми, совпали и свились неправдоподобно тугим узлом, тот узел некому развязать… Сейчас я всматриваюсь в картины на стенах этой комнаты, а все предшествующие нашей встрече дни, да и во время нашего знакомства, я видела перед собой лица на фотографиях Царской Семьи. В музейной экспозиции «300 лет Романовых» черно-белое панно во всю стену, неправдоподобно прекрасные лица!

В книгах, что я читаю – одни называют Николая Александровича слабым и безвольным, никуда не годным правителем, а другие – идеальным человеком, мужчиной, преисполненным всех ведомых и неведомых совершенств. И семь прекрасных лиц глядят на меня с портрета во всю стену, в них спокойствие и… упрек. Да, упрек, неясный и тихий. Спокойный и немного насмешливый. И вопрос читается:

Зачем?!!

Вначале смутно, потом все яснее, по мере погружения в события, произошедшие во время тобольской ссылки Царя и его Семьи, или этой ссылке предшествовавшие – а без этих сведений я никак не могла обойтись, заинтересовавшись миссией моего прадеда, его ролью во всей этой истории, даже суматохе с драгоценностями, я бы так назвала «дело о царских сокровищах» – передо мною встал главный вопрос, и я никак не могла найти ответа – почему Царь, и его супруга, и многочисленные отпрыски венценосного семейства были так пассивны с момента отречения от престола? Почему все происшедшее восприняли без каких-бы то ни было попыток сопротивления, не искали выход из нелепой ситуации?

Смирение?

Да, Семью канонизировала Русская Православная Церковь – за достоинство, с которым они приняли мученическую смерть. Не за их жизненный путь, а за непротивление по дороге к смерти. Ведь понятно было, если здраво рассудить, что вся эта свистопляска с перемещениями Семьи, судорожные решения случайных людей, стремившихся к власти, но не имевших никакого опыта управления огромной страной, рано или поздно приведут к расправе «над всей большой ектенией». И над Цесаревичем в том числе – любимым и единственным сыном.

Оказался Царь на станции Дно, принял доводы генерала Алексеева к сведению, переписал своею рукою Манифест, чтобы благозвучней… уточнил еще раз, разлучат ли с сыном, если в его пользу отречется? – да, разлучат, – прозвучало в ответ.

Только не это!

И подписал 2-го марта 1917 года отречение, недействительное в основе своей, в пользу брата Михаила. После чего высказался в своем дневнике раз и навсегда: «Кругом измена, и трусость, и обман», – и удалился в Царское Село, всецело покорившись судьбе.

А по правде – вот прости меня за то, что я скажу – ведь он в тот момент счастлив был! Уверен был, что как-то «само собой решится», не возьмут они грех такой на душу…

И кузен Георг, они же с Николаем Вторым как братья-близнецы! – непременно придет на помощь. Он будет счастливым, будет жить как частный человек вместе с женою, с возлюбленным сыном, с прекрасными четырьмя дочерьми. Без жутких нескончаемых проблем, военных побед и поражений, без вороха обид, что навалились на него с момента смерти всесильного и крепкого духом батюшки – Александра Третьего.

Не хотел Николай Александрович этих царских хлопот, как потом Михаил Александрович не захочет корону из рук братца принять, попросту откажется от царства. Это рабы власть из рук самодержца выхватывают с энтузиазмом и возбуждением, а в семье законного монарха-богопомазанника не нашлось ни одного желающего на себя корону водрузить. Ноша тяжкая, а не награда.

Так и закончилось российское самодержавие. Любители саботажей, больших и маленьких, пакостничали, террористы убивали на улицах практически безнаказанно, а камарилья приближенных к трону особ сдавала своих налево и направо, предательство стало проказой и знаком времени.

Александр Миротворец на смертном одре благословил наследного сына на брак с избранницей его Аликс, мистически настроенной и не вполне здоровой, о чем было хорошо известно. Но «в гроб сходя, благословил» – и собственно, предопределил все последующие события.

Любимая Аликс, перешедшая в православие, подействовавшее не нее каким-то странным образом, что для женщины простительно, а для Царицы – губительно, как выяснилось. Плюс врожденная склонность к сверхъестественному.

Усилиями Серафима Саровского, во что она свято верила, Бог ей сына послал.

А кто же ей веру в чудодейственную силу мощей святого Серафима послал? Кто послал ей незаурядного и столь необходимого Григория?

И какая же мать не обратится к страннику, да пусть он хоть трижды подозреваем в несусветных грехах! – во исцеление любимого Бэби?

«Все проблемы России начались в детской». «Проклятие семьи Романовых, роковое число семнадцать». Слоганов в каждом труде о последнем русской Царе хоть отбавляй. «Царь, который знал свою судьбу» (Николаю предсказывали печальный конец царствования маги и колдуны, в книгах цитируются самые несусветные глупости, Царь вначале внимательно ознакомился с мнениями авторитетных ясновидящих разных стран о трагическом повороте событий, предопределенным крахом империи, и в конечном итоге, об ужасной гибели своей семьи, а потом уже принялся этой самой семьей обзаводиться и приступил к правлению государством), «и Россия, которая не знала». Красиво. И неправда. Предопределение снова в самих обстоятельствах. В условии задачи дан ответ.

Все проблемы России начались в тот день, когда Александр III, прощаясь с жизнью, благословил явление милой и праведной, но не вполне разбирающейся в тонкостях конфессий, гессенской принцессы Александры. Она не предавала мужа, государству Российскому не изменяла. Но и умной Александра не была. Доброй и хорошей матерью – да. Мудрой императрицей – не случилось такого.

 Обычные люди.

Царь и Царица, желавшие семейного счастья и покоя в доме. Действительно, идеального мужчину воспитал Александр Третий. Рассудительного, верного своему слову, доброго семьянина. Физкультурник прекрасный. Но вот незадача такая случилась в судьбе Александра Третьего, правителя без страха и упрека – никто из его наследников не хотел царствовать. Незадача. Каверза судьбы и большие ошибки в методе подготовке наследника. Воспитал благородного мужчину, атлета и рыцаря, но не воспитал Царя.

Черчилль считает иначе, он ратует за то, чтобы воздать должное силе характера и выдержке Николая Второго, я потом тебе цитату приведу, надо порыться в записях.

Но вот короткая фраза Андрея Платонова, он умел в нескольких словах сказать самое важное: «чтобы сберечь счастье, надо жить обыкновенно».

Николай Второй, любящий муж, опекаемый полубезумной от постигших ее напастей женой, вообразившей, что на нее Богом возложена задача спасти Россию. Спасти ей, на самом деле, хотелось сына, только Бэби был ее истинной любовью. Как наваждение – «и триста всадников явятся и вызволят нас и спасут от погибели».

Заботливый отец, так любящий читать детям вслух, решает уйти от суеты, отречься от престола под давлением бунтующей общественности «ради пользы России» – и «жить обыкновенно».

И в результате губит самое дорогое. Как губит, почему? Да очень просто, этим самым отсутствием сопротивления, хоть какого-нибудь. Принятием «судьбы как Божьей воли».

А важна ведь сила свободной воли верующего. Блаженный Августин такое открытие сделал.

– И ты считаешь, что смиренное принятие того, что должно случиться – грех?

– А что должно случиться? Свою судьбу мы пишем сами, и верующие и неверующие, и протестанты, и католики, и православные. Интуиция – суть логика и навык мгновенного сопоставления событий, умение оценить ситуацию и понять, к чему она приведет. И вера, истинная вера в Господа.

Силу духа Господь дарует.

Но триста всадников к безвольному на спасение не пришлет. Поэтому их покорность судьбе – предопределение трагической участи. Они просто ждали расправы.

Единственный сильный жест и проявление свободы воли – отношение к семейным драгоценностям. Царь, как мужчина ответственный, должен обеспечить своих чад и супругу возлюбленную. А умение у Царя одно – царствовать. Может быть, не случись болезнь у Алексея, он царствовал бы куда предусмотрительней, и Распутина бы не появилось в такой необъяснимой близости, никакие юродивые в то время не катили бы гурьбой – но посмотри, как все взаимосвязано, какой скрутился клубок!

Шла последовательная кампания дискредитации власти. Лавина клеветы, поток обличений, проклятый Царь-Самодержец!

Царь-Богопомазанник на Руси – святое. Но Царь, мечтающий о тихом семейном счастье – неожиданный поворот. Резкая смена сценария.

Гибкость Ленина невероятна, его изворотливость до сих пор не превзойдена. И многие деяния либо скрыты, либо не доказаны. «Он ничего не знал»! Слышал такую версию, Миша? Она до сих пор популярна.

Мстительный юрист, безудержный и верткий, прежде чем решиться на расстрел Царской Семьи, запускал ложные слухи: проверить, не ополчится ли православный народ на кровавую новую власть. Сперва проверил. А уж потом убил.

Под шумок и во время неразберихи, когда в дыму событий все смешалось.

Невинно убиенные, семь человек, от рождения не имеющие права на это самое «простое человеческое счастье». Дерзнули жить, как им хочется! Не по регламенту, заранее утвержденному.

Откуда суета с распределением царских драгоценностей по монастырям, по духовникам и священникам? Призвали всех, кому, по мнению Царицы, можно доверять.  

Да, в этом Александра Федоровна не ошибалась. Но как сказал Хэмингуэй, он прав:

«Лучший способ понять, можно ли доверять этому человеку – доверять ему».

Она доверяла, и безошибочно находила верных людей, этого не отнять. Она была бы прекрасной начальницей белошвеек, умной и бережливой, любое небольшое дело организовала бы наилучшим образом. Бизнес бы шел успешно.

До Англии они так и не доехали. И триста верных офицеров-всадников, которых Александра Федоровна, как священную чашу Грааля, часто видела во сне – не показались на горизонте.

Ни в Царском Селе, ни в Тобольске, ни в Екатеринбурге.

Царица, Великие Княжны и комнатные девушки до последнего дня их земного существования были заняты пришиванием бриллиантов вместо пуговиц к великокняжеским платьям. Конструированием корсетов из жемчугов с изумрудами. Чтобы было на что жить, если возникнут из-за горизонта те самые триста всадников и освободят царственных мучеников, или… Если все-таки отправят их на корабле из Мурманска в Лондон. А у них сбереженное при себе. Бедность не грозит. Они, наконец, заживут мирно, спокойно и всегда будут вместе.

Единственное, чего хотел «идеальный мужчина» (это не мое определение, так его называет автор одного из исследований) и его верная, пусть и склонная к нелепым суевериям супруга – в девичестве принцесса Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадская, получившая когда-то при английском дворе суровое и строгое воспитание.

Когда их посреди ночи пригласили в подвал Ипатьевского дома, сорок минут ушло не на причесыванье и умыванье… На подготовку, на тщательную экипировку «в последний путь». Российские великие княжны и цесаревич-наследник престола империи водружали на себя тяжелое обмундирование, драгоценности вшиты в одежду.

От пуль они не спасли, но процедуру расстрела превратили в долгую и мучительную казнь, пули отскакивали от бронированных каменьями корсетов.

А потом в темном уральском лесу верные сыны революции обнажали юные тела царевен в поисках сокровищ, что были запрятаны в одеяниях.

Историю с драгоценностями невозможно отделить от описания гибели семьи Романовых. Гибели Царской Семьи.

Что это, Михаил – предопределение, Божья воля? Или все-таки согласие на казнь, ведь они смиренно ждали в течение года! Какие угодно объяснения находят – Царица удерживала мужа от побега, от переговоров с и без того не очень настойчивым Георгом IV, она не хотела покидать Россию, считая, что не сможет вернуться.

Но как же здравый смысл самого Николая II?

Где же свойственная полководцу стратегическая смекалка, ведь военному делу отец его обучил. Монарх сдался на милость безумной жены…

Идеальный мужчина с энтузиазмом пилил дрова в Тобольске, азартно подтягивался на турнике, даже делал «солнышко», из-за чего забор пришлось увеличивать в высоту, прохожие сбегались со всех сторон: посмотреть. Сохранял мышцы в хорошей форме. Хотя во имя спасения любимой жены и детей должен был, как всякий настоящий солдат, спасать их жизни. Времени ему выделили достаточно.

Я почему так долго об этом говорю – ну, во-первых, у нас полубольничная картинка тут: я выздоравливаю, ты меня лечишь. Во-вторых, я никак не могла самой себе ответить себе на эти вопросы. Не получалось, не сходилось. Сомнения одолевали – должны ли они и вправду ждать гибели со смирением, «на все Божья воля»?

Долгое время так и думала, читая написанное о последних 12-ти месяцах жизни Царской Семьи, да и все предшествующие периоды их жизни штудировала.

Смирение перед Божией властью. А борьбу за здоровье неизлечимо больного сына как объяснить? Значит, сопротивление присутствовало, могли ведь и его недомогание принять как фатум и рок. Но нет. Боролись.

Иначе – зачем драгоценности берегли, затейливо сохраняли… да еще и аккуратно вшивали их в одежды для казни?! Думали о жизни, о счастье думали.

Бриллиантовый протест – все, на что хватило последних венценосных Романовых. И картина смирения пред жестокой судьбой этими драгоценностями нарушена. Что это, как не суета мирская? Я не осуждаю, нет.

Не сходится. Не получается картины смирения перед волей Божией. И как проявление свободы воли тоже неубедительно.

Слабость и растерянность, вот что это. А растерянность тоже грех.

После шестой чашки чая мне показалось, я окончательно выздоровела. Дышала легко, в горле уже не першило, в зеркало взглянуть по-прежнему боялась, да и нет зеркала, вокруг одни портреты с гравюрами. Но вставать не хотелось, слабость неимоверная, будто упаду тут же.

– Миша, я вроде и не сплю еще, и не представляю который час, странный у нас с тобой день, и беседа для меня неожиданная получилась, я сосредоточена здесь на своих воспоминаниях… а ты на своих, и получается, мы оба предпочитаем жить прошлым. И не своим, что особенно любопытно, а чужим. Для нас никак не закончится чья-то история. Мы что-то хотим в ней понять, понять себя через эти воспоминания. А может, все проще, и мы бежим от собственных проблем – в историю, в истории? Мне как болезной простительно так говорить, ты меня извини.

Я отлеживаюсь в твоей фантастической квартире, и эти безделушки на этажерке, на тумбочках, в витринке, я теперь понимаю – откуда они появились и почему, причем не о каждой вещице понимаю, а в целом антураж разглядываю. Напоминает ту, давнюю квартиру моих московских тетушек, той самой Валюшки, жены бабушкиного брата Александра, она приехала к сестре Зине почти сразу после его смерти. Представляешь, заявляется такая небольшого росточка дама, изящная и в желтоватом перманенте, настаивающая, что она «старая большевичка»… кстати, сохраняла до самой смерти ясность мышления необыкновенную – говорила она четко, доходчиво доносила смысл… И вот не стало мужа-директора завода, отгоревала она, и упаковала свой шикарный гардероб, шубы и туфельки в невероятных количествах, костюмы твидовые и шелковые, перчатки и сумочки. И все в столицу перевезла.

Но еще целиком старинными безделушками, фарфоровыми и серебряными, а может, и золотыми, набитые комоды у них, и витринка вот такая же стояла.

Не имея особых средств к существованию – одна на машинке печатать умеет, другая «персональный пенсионер», но привычка жить широко и очень широко сохранилась. В антикварные магазины относили свои картинки, солонки и чайнички, брошки в ломбарде закладывали, и до последних дней колокольные дворянки – хотя впрочем, сестры, тетушки мои московские к церковному сословию никакого отношения не имели. И жили, припеваючи.

С салонами красоты и укладками волос, в пальто из дорогих тканей с начесом, съестное покупали в «Торгсине», равно как и одежду… я не задумывалась тогда, на какие средства и что. А теперь думаю – возможно, это видоизменилась часть тех царских драгоценностей, что священнику Васильеву была на сохранение вручена, а сынок Александр, уверенный в себе Валюшкин будущий муж – вроде бы, понемногу руку в них запускал…

Все так запутанно. И Лариса Носова, дочь Окрылина, мне от души жаль ее, задорную и прекрасную, и азартного Матвея Захаровича жаль – но они ведь тоже не только любовались найденными сокровищами, тайнами земли и времени, будем так говорить – не только любовались, но и умели найти им применение в благоустройстве своей жизни.

Заставили служить себе.

А есть вещи, которые можно изучать, можно ими любоваться, но применять в хозяйстве не рекомендуется.

Вот такая история. Прими мои самые горячие соболезнования, и извини, что утомляю тебя долгими рассуждениями. Зато выговорилась. И я кажется, совсем засыпаю.

Михаил, слушавший не меняя позы, и глядя в одну точку, будто застыл, – заговорил медленно, не сразу:

– Света, для меня наслаждение с тобой общаться. Ты говоришь, я слушаю… Ты мне будто камень с души сняла. Или он сам слетел. Нету тяжести. Нету. Не ожидал, мне давно скучно среди людей. Читаю документы, пишу статьи, встречаюсь со студентами – и еле слышным контрапунктом в душе, без пауз – судьба моей Ларисы. Я счастлив сейчас, что тебе все рассказал.

Он сделал жест, напоминавший поползновение подоткнуть одеяло, во всяком случае, он намеревался что-то поправить, но я отстранила его руку – мне уже жарко, не нужно по-вчерашнему укрывать.

Седьмая чашка чая меня лишила сознания.

– С утра буду здорова, – пробормотала я, не имея ни малейшего представления, который час.

Проснулась – свет пробивается сквозь темно-вишневые шторы, голова гудит, но будто и не было никакой хвори. Судорожная горячка, есть такое заболевание? Осторожные шаги Михаила в кухне, сейчас мне уже не все равно, как я выгляжу – в конце концов, мы были едва знакомы перед злосчастным купанием в Иртыше с внезапной судорогой и чудесным спасением. Или это был знак? Медленно и без скрипа приоткрывается дверь, я счастливо потягиваюсь, демонстрируя недавнее пробуждение и, по всем правилам комедии дель арте, озираюсь по сторонам, вот-вот скажу «где я?», но мне самой становится смешно. Я прекрасно знаю, где нахожусь, и лучше вести себя естественно. Ничего особенного. Гостья города неудачно ознакомилась с одной из достопримечательностей, житель города помог ей оклематься, и теперь они несколько лучше знают друг друга.

Не так, чтоб уж очень хорошо знают, но знакомство разностороннее, истории обрастают деталями, о кокетливой женщине на портрете я знаю практически все. Осталось еще спросить «кто же автор картины?», но меня это почему-то не интересует.

– Миша, доброе утро! По-моему, я здорова, а значит, неплохо бы привести себя в порядок. Я в ванную сперва, можно?

– Свет, ты сначала бы позавтракала, а? Я старался. Тут не только чай – ну пойми, нужно силы восстанавливать – но и творог со сметаной, я в магазин с утра сбегал. Блинчики стряпал сам. И ты права, доброе утро, а вернее, белый день. Никакого дождя и в помине, солнце. Я пока у себя в кабинете закончу кое-что, в твоем распоряжении столько времени, сколько нужно, чтобы выйти из дому в прекрасном настроении. Я молился за твое выздоровление.

– Мишенька, ты еще и сделал для меня столько, что не молитвой единой. В жизни никто меня так не лечил! – Что правда, то правда, всегда сама бегала в аптеку, горячие напитки сооружала, никого вокруг – и даже если кто-то присутствовал рядом, излечение было моим сугубо личным делом. Ну, так сложилось, что поделаешь, я привыкла. И вдруг Мишина забота, небывалый для меня случай.

Зеркало, наконец-то. Не так уж и скверно я выгляжу для перенесшей жар, лихорадку и сопутствующие этому состояния души и тела. Со смесителем в ванной разобралась, потоки воды струятся, голова намылена – в принципе, если ускориться, я умею за полчаса приводить себя в полную боевую готовность, на свет божий выходит вполне раскрасавица, и косметики не чересчур. Для женщины важна непоколебимая уверенность в том, что она неотразима, это как приговор, что не подлежит обжалованию – присутствующим остается только безропотно согласиться.

Сметана, творог и румяное яблоко – и как чудесно, наконец-то я пью настоящий крепкий кофе, он еще не остыл, и первый блинчик еще не до конца съеден, аппетит у меня зверский после вчерашней чайной церемонии длиною в день. Михаил еще и кулинар отменный! Я хочу ему об этом сообщить, но не вполне прожевав, трудно передать восторг его способностями, а Миша уже окликает меня:

– Света, нам пора, ты готова?

Такое чудесное утро, такое чудесное утро, и как вы думаете – куда же мы приехали? На главном проспекте города я уже начала что-то такое подозревать, высотки плавно перешли в двухэтажные домики, неразборчивые двух-трехоконные строения. У знакомых ворот «Тойота» остановилась. Михаил помогает мне выйти из машины, голос его звучит глухо, он произносит две фразы, но слова никак эмоционально не окрашены, даже непонятно, ко мне ли они обращены.

– На Завальном кладбище они. Чуть правее огороженных могил декабристов, мне отец Вадим с местом помог. – Мы плавно движемся по центральной аллее, мимо горделивой несуразной часовенки и единственной в городе неухоженной церкви, причины ее неухоженности мне так и остались непонятны, ведь единственная в городе, что не закрывалась никогда! А впрочем, наверное, это и есть причина – остальные церкви восстанавливали из руин, а здесь жизнь била ключом, если так можно сказать о кладбищенском храме.

Две обширные светлые плиты из цельного мрамора, ничего лишнего. Вырублено – Матвей Захарович Окрылин, Лариса Матвеевна Носова, годы жизни, «от любящего мужа и сына». Мог бы написать «безутешного» – так вернее, подумала я, застыв у могильных надгробий. Михаил поправлял цветы, купленные только что у безмолвной старушки со слезящимися глазами – от солнца, наверное, сидящей у входа в Храм Семи Отроков. Отец Вадим, которому я звонила несколько дней назад, должно быть, еще занят хлопотами с семейным транспортом, он в отпуску.

Конечно, мы возвращались к выходу в безмолвии. Торжественность момента я понимала. Я вообще-то не люблю бродить среди могил.

Мы снова в машине, Миша рывком опускает ручник, а я обозначаю маршрут. Моя очередь, у нас эстафета.

– А ведь все, что ты мне рассказал о Ларисе и ее отце через пять-десять лет станет легендой об изыскателе и его отважной дочери, погибших по неосторожности, или по роковому стечению обстоятельств. Ключевое слово – «роковой». В Сибири оно звучит чаще, чем где бы то ни было.

Послушай, что если мы к Распутину в Покровское наведаемся? Раз уж мы начали вспоминать. Он ведь тоже «роковой» и «легенда», и дорога сегодня гладкая, и на удивление пуста.

Снова мчится лес по обе стороны шоссе, деревья сбегают от нас, оставаясь где-то там позади, нерассмотренные толком, да что толку рассматривать, ландшафт по обе стороны дороги примерно одинаковый.

– Ты мне историю о гибели Ермака обещал рассказать, просил напомнить. Напоминаю.

– Легенду, – отозвался он задумчиво. – Попробую, тут рассказ долгий. С личностью самого Ермака ничего непонятно, то ли русский казак, то ли иностранный авантюрист, но сказание о его кончине от самих татар исходит. Тем и ценно. Когда раненый Ермак переплывал реку Вагай, приток Иртыша, он плыл и плыл, – и кольчуга была уж больно тяжела, утонул герой. Понимаешь, вера в сверхъестественную силу таинственного могучего завоевателя у татар была настолько сильна, что выловить утопленника они смогли, это всем известно, а вот то, что потом с телом происходило – это уже особое предание, легенду из уст в уста татарские воины передавали. Суеверия, страх, но обида пересилила. На много дней и ночей выставили мертвого Ермака на площади для всеобщего обозрения, и пытались в него, уже мертвого, повторяю, стрелы из луков пускать. Дабы показательное надругательство учинить.

Но в ужасе разбежались воины, потому что стрелы в тело не вонзались, отскакивали и падали вокруг, валялись на земле. А само тело светилось, и – как казалось врагам – издавало звуки. Не речь слышали они, а музыка разливалась в лучах ясного света, что струился от Ермака. В конце концов, труп был предан земле самими татарами, и мертвый Ермак Тимофеевич вызывал еще больший ужас, чем живой. Завоеватель Сибири. В его человеческую природу татары так и не поверили.

В «Истории Сибирской» Ремезова сцена узнавания татарами приплывшего тела Ермака наполнена конкретными деталями, позволяющими представить себе всю последовательность действий и переживаний. И место названо – Епанчинские юрты, туда принесло тело человека, одетого «в пансыри». Упомянуты имена татар, принявших участие в вылавливании тела, его опознании, признании в нем не просто Ермака, но «человека божьего». Ремезов описал возникновение страха и поклонения перед Ермаком, из тела которого текла живая кровь. Кайдаул мурза положил обнаженное тело на лабаз и отправил послов в ближайшие городки, призывал татарских воинов прибыть и отомстить за свой род.

Чудо нетления тела Ермака привело одних татар к признанию христианского Бога, других же – к умопомешательству: «И нарекли его богом и погребоша по своему закону на Баншевском кладбище под кудрявую сосну». Описывая поминки по Ермаку, историк вкладывает в уста татар признание: «Аще ли жива тя учинили бы себе царя, и се видим те мертва, безпамятна русского князя». Это вынужденное признание со стороны татар придает завершающий аккорд образу Ермака в концепции Ремезова. Бывший казацкий атаман, наделенный силой и умом, будучи беззаветно верен государеву делу, использует свою власть во имя высшей цели присоединения Сибири и приобретает уважение, достойное князя.

Есть разные мнения по поводу беззаветной верности государеву делу, иные считают, что Ермак вовремя понял, что один на один с Сибирью он долго не продержится. Проще опираться на цареву поддержку. Иначе пропадешь ни за что.

– Тем не менее, он пропал ни за что, никакая государственная поддержка не помогла. Он по правде и был «один на один с Сибирью», до конца. Герой он, авантюрист, или переметнувшийся к царскому делу разбойник – понять уже невозможно. Есть сказание о герое.

– Есть принципиально разные легенды, но ипостаси Ермака ты перечислила верно.

– Равно как и принципиально разные легенды о Григории Распутине… – я литературу проштудировала основательно, и не скажу, что факты перевираются, нет. Но одни авторы-исследователи доказывают, что он был Божьим человеком, другие – что проходимец-наперсточник; тут читаешь, что умен и проницателен, там – что глупый и темный мужик. Как он выглядел – сотни описаний, и образы несовместимые!

 Если уж совсем упростить, одна из женщин описывает, что зубы он имел ровные, белые и крепкие, как у зверя, что дыхание чистое и благоухающее, другая – что при улыбке обнажались гнилые темные корешки, издающие зловоние.

Вот еще история, вроде и смешная, но не спеши с выводами.

Петербуржский врач, автор одной из книг, выкупил член Распутина у французских коллекционеров, 24-сантиметровый формалиновый орган одиноко продолжает земной путь в отсутствие хозяина.

Мне книга «Распутство Распутина» запомнилась – уже упомянутый доктор Князькин к члену Григория относится с любовью. Допустим, чисто профессиональной любовью, он сексопатолог, если ты помнишь, ему простительно. Зато вследствие выработанного навыка выслушивать жалобы больного, ставить диагноз на основе клинических исследований, автор сопоставляет разные факты спокойно, без попытки отстаивать определенную точку зрения.

Он утверждает, что Григорий – и поныне самый популярный русский. Что во всем мире он – символ и воплощение глубинных черт русского характера.

Сто лет со дня смерти прошло, а до сих пор слава его не меркнет. «Старец с особыми дарованиями» – для одних, «нечистая сила» – для других.

Не смейся, я случай реальный случай расскажу, не так давно произошедший. В продолжение темы «сексопатолог Игорь Князькин»… да, он человек сомнительный, доктор или нет – споры ведутся, но заинтересованный исследователь. Въедливый и напористый, тут возражений нет.

В Петербургском музее эротики (тот же Игорь Князькин музей и основал, сейчас он закрыт, насколько мне известно) бывший военный предпенсионного возраста охранником работал. На газетные сенсации не реагировал, к актуальным новостям и слухам относился спокойно.

Крепкий дядька, до того не замеченный в экстатических настроениях, мистическим припадкам не подверженый. Новый экспонат «член Распутина», залитый формалином и выставленный на всеобщее обозрение посреди главного зала (на специальной стеклянной стойке), в первую же ночь трудовой вахты вызвал у старого солдата приступы наваждений. Службу он не покинул, но недалек был от помешательства. Слышал стуки, шаги, голоса. Промаялся до утра на рабочем месте, и в тот же день уволился от греха подальше.

Нет достоверных и не опровергаемых – то одними, то другими – описаний не только внешности, но и фактов распутинской биографии. Я уже не о вечном споре – святым он был или чертом (Князькин, например, склоняется к мысли, что тем и другим одновременно).

Но если серьезно говорить… Я уверена в том, что Распутин обладал глубоким умом, сметкой и проницательностью, харизмой и недюжинной силой воли, происхождение этой воли можно по-разному объяснять, но отрицать наличие ее трудно – ведь хвори-то с болезных снимал! Да, Григорий пришел пешком в Петербург, сразу понравился Иоанну Кронштадскому, а тот искренний человек, праведник. Ввели его в Царскую Семью. И тут случилось чудо – оказалось, что он умеет страдания невинного ребенка унять. Молитвой, силой духа, чистотой веры. В Бога ведь Григорий Ефимыч праведно верил, истинно! И горел истинным желанием помочь Цесаревичу.

Тут ведь какая штука, Мишенька – если нет истинного, глубинного желания помочь страждущему – то помощь не может быть реализована, никоим образом не может! Стало быть, искренен он был в своем служении Государю, помазаннику Божию.

«Вокруг сплошной обман, измена и предательство» – это так. Но возможно, Григорий и был тем единственным, ни разу не предавшим.

Факт – Григорий восстал против кровопролитной и бессмысленной войны. С такой настойчивостью удерживал Царя от схватки с Германией только он один. Но потоком шли «Вилли-Никки телеграммы», велись интенсивные переговоры с германским кайзером.

Одна телеграмма, наиважнейшая – осталась неотвеченной. Телеграмма от Никки с предложением мирного решения. На другой день «Вилли», теперь уже грозный Вильгельм, объявил войну.

Николай II начал всеобщую мобилизацию, это и было начало конца. Страну оставили без присмотра, и пошло-поехало.

Будущие лидеры партии большевиков времени даром не теряли. Ситуация для них складывалась блестяще: разброд и шатания усилились, народные волнения захлестнули страну. По странному совпадению, именно тогда идея свержения самодержавия становится популярной.

Зловещие пляски смерти.

Предсказания в то время – популярный тренд. Спрос на предсказания огромный, не будем судить ясновидящих, не было им числа.

Но что предсказал Григорий? Предрек, что коль убьют его – неминуема гибель Российской империи и всей семьи Романовых. Два года отвел. Он в чем-то ошибся? В одном только, заплечных дел мастера уложились в полтора. Но там и сказано было: и двух лет не пройдет. Не прошло.

И как объяснишь?

Григорий был человеком с тысячью лиц, искренним только в своем поиске истины. Ведь почему ссорился с могущественными людьми, будто нарочно врагов множил?

В ком видел измену и подлость – с теми общаться не мог. Сила бы его ушла. Правило такое есть, непреложный закон.

Истинная молитва помогает страждущему.

Истинная молитва исцеляет, а пустые слова – что тот фонтан, когда вода по стене стекает без толку, я у одной своей знакомой в Питере на кухне такой дизайнерский элемент видела – до красного обожженного кирпича оголена перегородка, и по ней бесполезная жидкость медузится прозрачно, параллельно стене. Для этого ручку устройства нужно повернуть, и мерцающая голубизной пелена стекает тоненько. Переливается, отсвечивает.

Фонтан включают редко, разве что гостям показать, иного применения нет. Сырость от него в доме.

Мы едем по селу Покровское. Теперь я знаю, что у дома Григория из машины нужно выходить с осторожностью.

Знакомый уже забор, два дома за ним – темный покосившийся ( а я читала, он на доски разобран) и новый, с так и не увиденной мною экспозицией.

– Кстати, Григорий сам второй этаж достроил, и мебель специальную привез – для благородных петербургских дам, своих визитерш. Он их дурами звал. Но лечил, фантомные боли снимал, какими путями – опять-таки, сотни не сходящихся ни в чем описаний. Я не о легенде говорю, не о мифе. О человеке по имени Григорий Распутин, страннике и искателе истины, наделенном умением развивать в себе необходимые для концентрации духа состояния. Его больше ничего не интересовало.

И верность Богу и Царской Семье. Верность России.

У Олега Платонова, автора многих трудов на темы исторические, экономические, философские – в книге «Жизнь за Царя» прочла, что поводом для пешего перехода из Сибири в Петербург – в 1904 году – стала заветная мечта Григория о строительстве церкви в родном селе, именно это побудило его преодолеть препятствия, добиться представления Царю. Григорий получил пять тысяч рублей на постройку церкви в родном селе. Построил.

И необходима ему была церковь, потому что тот человек, что построит Божий храм неуязвим для демонов, признан как человек Божий. Но об этом сказано только у Платонова. Я людей опрашивала в Тобольске – говорят, была, но разрушена. А иные говорят, и не было никакой церкви. Так была или нет? Или только собственный дом Григорий отстроил и супруге помогал детей поднимать, что тоже дело святое и праведное. Но вот даже по поводу церкви нет единого мнения – строил или нет?

– Была церковь в Покровском, и построена именно в 1905-6 годах. Только я не встречал данных, что по инициативе и на деньги Распутина.

– Так ведь не было в деревеньке церкви до него! Кому бы захотелось строить? Оглянись вокруг, сейчас, конечно, и улица широка, и дома справные. А теперь представь себе дороги столетней давности, грязь и холода…

Морозы стоят, и в рубище Григорий Распутин пешком доходит до Одессы и Киева, и Москвы. От природы был слабым, но сумел стать тем, о ком говорили «человек железного здоровья». Я в одном уверена – слабое от рождения тело он закалил – и молитвами, воздержанием, и ограничениями, порой доходящими до аскезы.

Исследователь психологических тайн, доктор Фрейд «без университетов» – и шел он тяжким путем познания истины.

Мы не знаем, как сложились бы обстоятельства, если бы «русский Дориан Грей», надменный вельможа князь Феликс Юсупов, не отколотил бы непокорного Григория гантелькой для спортивных упражнений по голове. Потомок Юсуфа из Казани, если в глубины генеалогии лезть.

Верный Царю продолжатель татарского рода, ныне представитель высшей российской аристократии, благородно заманивает жертву в ловушку приглашением помочь заболевшей супруге Ирине!

Слишком много таких примеров «верноподданичества». Корону с головы Николая Второго намеревались снять любыми способами, многочисленные Романовы, которым короны не досталось – в том числе.

Царицу объявляли немецкой шпионкой те, кому по каким-то причинам это казалось выгодным…

Дьяволиада.

Против убийц Распутина не было возбуждено уголовного дела, не было справедливого разбирательства.

Разве можно назвать возмездием за столь страшное злодейство высылку Юсупова в своё имение и перевод Дмитрия Павловича на Кавказ? А Пуришкевича и других участников вообще не тронули.

Цесаревич Алексей не понимал, почему царь справедливо не наказал убийц.

Анна Вырубова пишет: «Их Величества не сразу решили сказать ему об убийстве Распутина, когда же потихоньку ему сообщили, Алексей Николаевич расплакался, уткнув голову в руки. Затем, повернувшись к отцу, он воскликнул гневно: «Неужели, папа, ты их хорошенько не накажешь? Ведь убийцу Столыпина повесили»! Государь ничего не ответил ему».

На российское общество это произвело огромное впечатление — в общественном сознании возникала идея «безнаказанности убийства» — главный двигатель будущей революции. Человеческая жизнь не стоила ничего. И в итоге оказалось, что по-настоящему выгодна чехарда с расшатыванием трона только одному человеку – Владимиру Ульянову-Ленину. Он и не ожидал, что аристократы России с таким вдохновением и воодушевлением будут ему помогать.

Не ожидал, что такое количество вполне цивилизованных стран захочет снабдить его деньгами. Пожертвования лились золотым дождем, партия возникла из ниоткуда, но не исчезла в никуда. А вот помощники партии, в большинстве своем – впоследствии исчезли.

Погибла империя, как и предсказал простой мужик из села Покровское Григорий Распутин.

Смешно, чуть ли не в каждом городе мира есть ресторан «Распутин», и этот ресторан непременно знаменит.

«Григорий Распутин. «Мои мысли и размышления»:

«Много разных народов и все умные в своем духе, но веры у всех и во всех нациях мало и любви нет. С ними очень нужно быть ласковыми, они не понимают, но на любовь твою смотрят как на диковину. И вот в то время, как мы указываем на небо, они с любовью смотрят и в лице у них делается перемена и сейчас говорят о пророках. Очень много умных, а веры в них нет, с ними очень нужно говорить, но не о вере, а о любви, спаси их Бог. Критиковать и указывать на свою веру, как она высока — не надо, а надо сперва расположить их, а потом и сеять осторожно и кротко свою веру, но на это годы нужны. Надо показать пример любви и иметь любовь яркую, вот тогда будут христиане, как в первые года и миссия христианская будет не за деньги служить, а по доброте. Они очень понимают, когда говоришь и удивительно на них слова отражаются — сейчас садятся крутом и смотрят на тебя. Надо обязательно знать язык их и характер их наций, а всего короче — любовь к Богу иметь, как к другу, а то хоть и постимся, а не умеем с Богом беседовать, то и на людей не подействуем. Как колокол без серебра плохо звучит, так и неопытный всегда только портит.

Добрыя дела вменились защитой всех мытарств.

Теперь копьями не мучат, а словами — больнее стрелы.

И все стрелы слов больнее меча.

Боже! Храни Своих!

Бывает такое счастье, что два человека соберутся и у них одинаковые таланты. Хотя искусства разные, но таланты — одни.

А не имеющие таланта тоже видятся и разговаривают, сидят часами и днями и годами, а отошли друг от друга и забыли, что говорили.

Почему это так, что забыли? Потому что занимались болтовней, а болтовня, как лето без дождя, себя утомили и окружающих, а талантливые люди себя успокоили идеей жизни, а окружающие увидели таланты их и любовались и вспоминали минуты, как им было приятно от этих двух сил. Боже, научи нас хоть часть взять от этих людей примера!

Не станешь учиться — никого не научишь — Аминь! Как станешь у всех учиться, настоящим станешь учителем. Никто не учи, только сам учись.

Не молился, не грешил, как камень.

Бог людям своим крепость даст, не скорбите.

Радость Божья бывает от человека и через человека, но только кто близок, да и мы все близки — да на то и созданы жить с Богом — но не слышим голоса — нет. Слышим, да боимся, то тетя забранит, то и в храм идти и некогда, то надо обедать у родных — и вот сердимся на врага. А пойди и помолись и делай от любви. Плюй на врага, не лезь окаянный.

И у тебя в хате есть Бог, Бог дал дарование и умудряет нас, будем не стыдиться, а беседовать. Стыд — себе убийцы. Радуйтесь. Враги не спят, но Господь закрывает свыше вас пеленой покрова Царицы Небесной.

Любовь есть идеал чистоты ангельской и все мы братья и сестры во Христе, не нужно избирать, потому что ровные все мущины и женщины и любовь должна быть ровная, бесстрастная ко всем, без прелести. Вообще те могут любить, у которых идеал любви с детства еще и всякое послушание кажется не в силу и не в моготу, с этими людями вообще Бог не предстоит: хотя Он всегда от нас не отходит, но когда послушание кажется противным и не в моготу, в это время Бога в нас нет. Так нужно быть совершенным, чтобы молодые девы, старые, взрослые и в преклонных летах, не находились в струпьях или разных болезнях, так любить как своих родных и маленьких детей, приветство во Христе, зло и рана не приблизятся во век, и всякий яд не повредит спасающему. Это дар приходит не в один год, а дожидаются много лет идеала любви.

А любовь это такая златница, что ей никто не может цены описать. Она дороже всего созданного Самим Господом чего бы не было на свете, но только мало ее понимают. Хотя и понимают любовь, но не как златница чистая. Кто понимает сию златницу любви, то этот человек такой премудрый, что самого Соломона научит. Многие — все мы беседуем о любви, но только слыхали о ней, сами же далеко отстоим от любви. Она пребывает наипаче у опытных людей, а сама по себе она не придет к тому человеку, который человек в покое и живется ему хорошо, хотя он и батюшка. Ведь батюшка двояко есть — есть наемник паствы, а есть такой, что сама жизнь его толкнула быть истинным пастырем и он старается служить Богу — наемник же на него всячески доносит и критикует.

У избранников Божиих есть совершенная любовь, можно сходить послушать, будут сказывать не из книги, а из опыта, поэтому любовь не даром достают. Тут-то и мешает враг, всячески старается как бы человек на захватил любовь, а это ему врагу самая есть загвоздка. Ведь любовь это своего рода миллионщик духовной жизни — даже сметы нет. Вообще любовь живет в изгнанниках которые пережили все, всяческое, а жалость у всех есть»». (Апрель 1915, Петроград.)

Записи в своих тетрадях я читала Михаилу почти всю дорогу от села Покровское до Тобольска. Вслух. Он слушал, а когда я, наконец, затихла – сказал задумчиво:

А ведь действительно, по одним описаниям Распутин был неопрятен и волосы вечно спутаны, как и борода. По другим – точно знал, что крестьянская одежда единственный органичный для него образ, хотя вряд ли он слышал слово «имидж». И волосы тщательно распределены, он и расческу всегда с собой носил, закрывал шишку надо лбом. Да и баня входила в распорядок дня, так что чистоплотен и свеж, питался умеренно. Ничего нельзя о нем определенно сказать, да и слова эти, тобой прочитанные – точно ли ему принадлежат?

– Во всяком случае, доподлинно известно, что он умел успокоить тревоги Александры Федоровны и Николая Александровича, всей семьей они слушали его и записывади потом в дневниках: как легко и ясно на душе!

Силой умиротворения он обладал. Не может темный и злобный человек даровать кому бы то ни было и хоть на миг то, что называют благодатью. Ее в себе накапливать надо, так мне Маргарита, послушница из Иваново-Введенского монастыря сказала.

Ты знаешь, от нее тоже свет исходил. Вроде и немудреные слова говорила, но от сердца идущие.

Маргариту только я одна слушала, а известный праведник епископ Феофан, директор Петербургской духовной академии, оставил записи, в которых черным по белому: «Григорий Ефимович – крестьянин, простец. Его устами говорит голос русской земли. Я знаю все, в чем его обвиняют. Мне известны его грехи. Но в нем такая сила сокрушения, такая способность к раскаянию, такая наивная вера в божеское милосердие, что я готов бы поручиться за его вечное спасение. После каждого раскаяния он чист, как младенец, только что вынутый из купели. Бог явно отличает его своей благодатью».

– Ну хорошо, хорошо. Отличает. Я подумаю. – Но думал Михаил уже не о Распутине. А может и не думал о нем вовсе, просто вежливо согласился меня подвезти. Выслушал, дорога долгой была.

В ста метрах – моя гостиница, Максим у входа, на скамеечке. Важный (как всегда) и забавный от этого. Попросила Мишу остановить: я тут выйду.

– Я уверен был, что мы возвращаемся ко мне. Почему вдруг?

– Переодеться и чуточку отдохнуть.

– Но ты ведь можешь захватить кое-что, даже свои вещи собрать, ты ведь улетаешь, хотя мне не хочется расставаться. Никогда. Если честно. – Он остановил машину и смотрел на меня, в глазах то ли удивление, то ли боль: резкий взгляд, напряженный. – В прошлом живем, в прошлом копаемся. Мне казалось, нам еще говорить и говорить. Или вообще не нужно говорить, и так понятно. Мы ведь встретились не случайно. И смеешься ты так замечательно, переливисто и звонко.

– Как Лариса? Да, и так понятно, что любишь только ее одну. Сегодня мы, не обсуждая маршрута, на кладбище поехали. Это уже потом я эгоистично сбила тебя с привычной темы, рассказывая о человеке, личность которого мне удивительна , да разве мне одной?

– Крыша съезжает, если тебя слушать, сразу и Лариса, и Григорий Ефимович.

– Царский Друг. Так его называют, и такая книга тоже есть.

– Лучше бы мне вовсе не слушать, – Миша потянулся ко мне, обхватил за плечи обеими руками, и губы у него как у теленка годовалого, пухлые… Я с трудом отстранилась, не сразу.

– Нет, Миша, Мишенька, Михаил. Пойми, я так решила, еще сегодня утром поняла. Для тебя кроме Ларисы никого не существует. Мне просто нет места рядом с тобой, даже если мы вдруг решим, что это серьезно. Хорошо с тобой, я тебе рассказываю, мне ведь все это время и рассказать было некому, мысли то в одну, то в другую сторону ведут… но пойми, постарайся меня понять. Вот приедем мы к тебе, уснем…

– Не уснем, – он гладит мои волосы, плечи, и я не могу сказать, что мне это не нравится. Но я действительно решила, и за весь день не спохватилась, что решение неверное.

– В конце концов уснем, Михаил, – я невольно улыбнулась, если б не темнота, он бы заметил, как глаза оживились, зажглись – но на миг, на миг… – А как проснемся – увижу портрет Ларисы на стене, который ты никогда не решишься убрать. И правильно, что не убираешь. Ты только ей верен. Ей одной. Сдается мне, это насовсем.

Миша, поздно уже, и я очень устала. И говорить устала, и думать об одном и том же. Очень. Я пойду.

– Но мы увидимся? – спрашивает он потерянным голосом, неуверенно. – Я приеду тебя проводить. Я точно приеду, я знаю, что твой самолет из Тюмени улетает ночью. Даже время уточнил…

– Не нужно, Миша. Прошу тебя, не нужно. Меня Максим привез, он и обратно отвезет. Мы сразу договорились. Пять тысяч туда, пять – обратно. Вон он сидит, мой перевозчик, гостиницу свою охраняет. Начеку.

Спокойной тебе ночи, Михаил Носов. Прости меня и прощай. Мне пора. – Дверцей я постаралась не хлопать. Может, она и не закрылась, не важно.

Я вышла из «Тойоты» с увесистой сумкой через плечо, проследила, как она тронулась с места и, задержавшись на полминуты у светофора, исчезла за поворотом.

– Максим, привет! Не забыли, что я скоро улетаю?

– Проблемы с расчетным днем? – встрепенулся он.

– Да нет, никаких проблем. Мы собирались в аэропорт на вашей машине ехать, помните? К рейсу, в Тюменский аэропорт.

– Конечно, помню. Ровно в полночь машина будет подана, правда, возможно, не Audi. Она в ремонте пока. Но есть вполне приличный Opel, подвезу, не волнуйтесь!

– Да я и не волнуюсь. Приятно увидеться, до встречи!

Вечно заспанный дежурный, встрепенувшийся за стойкой регистрации гостей, несколько удивился, увидев меня. Видимо, успел забыть, как я выгляжу. Я, улыбаясь, прохожу мимо, уверенно прохожу.

Лифт в гостинице работает бесперебойно, через несколько минут я принимаю душ в собственном номере.

Ночью не спалось, хоть и устала. И показалось на миг, что пропустили меня туда, наконец.

А может, так все и было.

***

Две недели уже суета и все вверх дном в прицерковном доме. Чемоданы и сундуки вещами наполняются, Лидия Ивановна юбки неношеные по соседям раздает, что-то выбрасывает, что-то перешивает, хрусталь с фарфором китайским упаковывает и переупаковывает, суетится днями напролет, ожила наконец-то, давно ее Алексей Павлович такой не помнит. К сыну Александру затеяли переезд, в Омск, тот еще семь лет назад туда уехал. Зовет. Да и кончилось здесь все. Пора.

В воскресенье на пароход всем семейством грузятся, Семен, Алексей и Лизанька с супругом Яковом Ивановичем, и с сенбернаром ее верным Тимошей, огромный состарившийся пес, но ласковый. Любимец.

Священник Алексий так рясы и не снимает, ходит печальный по городу, строгий – никакие хвори или напасти его не берут. Заколотили Благовещенскую в 1929 году, а до того времени исправно службы отправлял о. Алексий. Церковь в чистоте содержал, отчетность образцовая, прихожанам слово Божие нес. Страждущих и сомневающихся умиротворял, и неизменное у него окончание душеспасительных бесед: «На все воля Божья».

Сколько народу по воскресеньям собиралось! Какая там новая власть, есть одна на святой Руси власть, и воля на всех одна – Божия.

Пришли хмурым зимним утром люди в кожанках, свои же тобольские ребята, переодетые комиссарами. Добровольцев с собой привели, в один день заколотили двери и окна. Сноровистые. Одна из последних открытых церквей в городе оставалась. Семье какое-то время дозволили оставаться в прицерковном доме. Георгий давно уже в Омске живет. Семья у него разрослась, двое сыновей, жена строгая – дочка красного полковника, что она скажет, то он и выполнит.

А у Александра квартира просторная, в самом центре. Зовет. Грехи замаливает. Небось, ждет, что и заветный чемоданчик к нему перейдет. Не перейдет. Теперь ни к кому тот чемоданчик не перейдет, уже никогда. Ничего, переберутся, будут как-то жить. Да и для детей лучше. Семен и Алексей вяловатые у меня для жизни новой, я им духовную стезю полагал… да какая теперь духовная стезя, была да вся вышла. А там работу найдут, Александр сказывал, что стране рабочие руки требуются. Александр – вот он как раз не пропадет, умник, за него не волнуюсь.

Лизанька, красавица моя, с ней посложней, хрупкая и чувствительная. Нежная грустная девочка. Лизанька с мужем Яковом едет, он и не годится ей, да разве о таком супруге грезилось! Она вон и гимназию с отличием, и музыке училась, на фортепьянах играет. Уроки дает, а сама на третьем месяце беременности уже – я, говорит, папенька, обысками этими перепугана. У меня и фамилия теперь другая, Гребеникова. И ребеночек будет. Спрячусь в Омске, как трудолюбивая мышка. В подпол. И скрестись не буду, буду тихонько сидеть, а вдруг все по старому повернется? Не веришь. Вот и я не верю, папенька. Унылая нынче жизнь, нераскрашенная. Маленькая была, ты меня все раскрашивать картинки учил, и церковные святцы для детей… Я росла, а все раскрашивать любила. Любила… – тут она всхлипывает, по обыкновению, слово «любила» для нее только в прошедшем времени. Потому и с ребеночком спешит. (Ребеночек – это мама моя. У Елизаветы Алексеевны вскоре родится собственный «Бэби», и заботиться она о дочери будет с должным тщанием и смирением. Но слово «любовь» с глаголом в прошедшем времени перестанет произносить только после моего рождения. Я для нее – Светочка и свет в окошке, она – мое счастливое детство с ежегодными семейными пансионатами у самого синего моря. Но это все потом будет, нескоро… пока что они собираются в Омск, бабушка беременна, в большой семье переполох, предотъездные хлопоты.)

Как-то устроимся, Лизанька повторяет, не волнуйся, тебе это вредно. Откуда она знает, что мне вредно? Она чувствует. Никому ведь не открывал, что с того дня, как церковь заколотили, дышать полной грудью трудно, будто нож в сердце торчит. Потом отпускает на какое-то время. И опять.

Как мечталось о хорошей и ясной судьбе для нее! Ласковая дочка, добрая. Единственная. И к отцу прижалась, вот-вот заплачет. Тот ее по головке погладил, посидели так с минуту – и материнский голос, заполошная же баба, что с нее взять? снова наверх зовет – нам еще занавески перестирывать надо, скорей за водой к колодцу беги!

Да куда ж ей ведра таскать. А где Яков твой? В школе детей учит, он же физику преподает, забыл? Ученый у меня муж! – и засмеялась, гнутое коромысло дареное, издалека привезенное – ловко ухватила. Ведра пустые с двух сторон качаются мерно, и вдали уже тоненький силуэт.

Ровно спину держит, не сгибается. Будто и не поповская дочка, а настоящая королевишна уродилась. Царевна. Осанка прямой иглой, пальцы на руках княжеские, длинные да нежные. Привык Алексей Павлович дочкой любоваться, да только судьба ее не задалась. Так и будет уроками кормиться. И мужа кормить, и ребенка поднимать.

Взвалит на себя любую ношу неподъемную – и легко, как это коромысло – понесет, к колодцу с пустыми, обратно с полными, ей разницы нет – лишь слегка бедрами покачивает, виду не подавая, как ей нелегко.

Нет у него доверия к Якову, быстро у них сладилось. Вокруг аналоя их успел обвести, радовался как! а он разведенный, оказывается. И весь, почитай, доход – бывшей супружнице и детям, с нею прижитыми. Сидел бы в своей деревне, так нет, в город его принесло.

Тяжелая будет у Лизы жизнь. Да ладно, теперь времена такие. – Тут священник вздохнул глубоко, и лицо стало каменным. – Окаянные времена.

Отплывает пароход «Иртыш». И когда отплыли, жаркий стоял день – вспомнил безработный священник, как двенадцать лет назад прибыл к Тобольской пристани огнями расцвеченный другой пароход, «Русь». Весь город на пристани собрался, и стар и млад – Царская Семья вот-вот выйдет! Семья-то так и не вышла тогда, скопления людей стражники испугались, а дом Корнилова еще не готов оказался, они месяц на пароходе и жили. Зато чемоданов, чемоданов сколько вынесли! Вся площадь ими заполнилась, зевакам предложил разойтись подобру-поздорову. Чай, не торжественный прием, а прибытие в сибирскую ссылку.

Ссыльный город. К нам знаменитости по другим вопросам не жалуют. Святителя Иоанна – и того сослали, тут и прославился. Епископа Гермогена – отправили сюда с глаз долой, а поди ж ты, как все повернулось. Сюда ссылают, убивают не здесь. В других городах. Что за люди там собрались, что так им расправы пó сердцу?

Вспомнил, как верил он, что временное помутнение на русских людей нашло, восстановится прежний порядок, затаиться надо.

Никто не ждал, что на погибель приехали. Уверены были – для славы, что ярче прежнего воссияет. Как сказывал детям о Царе Николае Втором, что с семейством в Тобольске появится. И как Лиза рассказу о Цесаревиче обрадовалась: «Он тоже приедет? И он»?! Ждали гостей, на которых снизойдет милость Господня. Здесь снизойдет, в Тобольске.

Не снизошла.

***

«Поправьте волосы», – я стою у зеркала в одной из комнат Гостиного Двора, и она почему-то требует, чтобы я сделала этот жест, хотя я и в зеркало-то не смотрю, мне ночью ехать в аэропорт, и уже не до чудес и музейных экспозиций. Неуместное Полина Сергеевна, хозяйка моя требовательная затеяла, и вовсе это ни к чему.

– Пойдемте, Светлана, я вам покажу кое-что, мы же договаривались, что в самый последний день, когда голова у вас будет трещать от переизбытка впечатлений – у меня будет итоговый сюрприз. Для вас.

Я послушно прикасаюсь рукой к волосам – и зеркале возникает силуэт приветливой таможенной хозяйки, она в кокошнике и сарафане, у нее такая же загадочная улыбка, как у самой Полины Сергеевны. Молодуха протягивает мне меха, сафьяновые сапожки, я вижу распахнутые резные крышки, плывут ларцы с драгоценностями, летят шелка и ситцы, танцуют фарфоровые статуэтки, вьется нарисованный дымок над чайными сервизами. Теперь я смотрю в зеркало, ошарашенно, пытаясь сообразить, как включается проекция, ведь никто не притрагивался. Новейшие технологии! Еще одно музейное чудо из серии «фонд Возрождение неутомим». Разнаряженная низко кланяется и исчезает, остается лишь сверкающее стекло, отражающее мое лицо в крайне изумленном варианте.

– Света, волшебную «Таможню Гостиного Двора» мы ввели в действие совсем недавно. Мой обещанный сюрприз. Таможня всея Сибири, конечно, находилась не здесь. В Гостином дворе располагались заезжие и проезжие купцы, кладовые для хранения товара. Вот портрет таможенного головы – доволен и радешенек, но на лице строгость и служеюное рвение. Такая ответственность! Центр евразийской торговли на три века!! Великий Шелковый путь, Большой Чайный путь – шли через Тобольск. Драгоценные камни, золото, меха, китайские товары.

И на картине ехидится «себе на уме» целовальник – ответственный мужичок, от него многое зависело! Вроде и простачок по виду, но простачки там не приживались, таможня – крупнейшая в Сибири на протяжении трехсот лет!

Комната – имитация в полный размер. Тут всего понемногу, и атрибуты обстановки представлены: сундук – подголовник с особо ценными сборами, ларь с таможенной казной, а в углу под образами стоял аналой с иконами и крестом для принятия присяги. Перед рабочим столом ставили скамью, в одном из углов построена печь.

Я оказываюсь перед стеной с огромным плакатом, напоминающим верительную грамоту:

«В 1590 году Тобольск стал столицей Сибири, поставляющей в государственную казну перечень общероссийских богатств, и в течение трёх веков удерживал этот статус.

В 1620 году была учреждена самая большая Сибирская епархия. К концу XVII века Тобольск превратился в один из важнейших духовных центров России.

В 1708 году, согласно реформе Петра I, Тобольск стал административным центром Сибирской губернии, включавшей Урал, Сибирь и Дальний Восток. В начале XVIII столетия каменное строительство велось только в трех городах государства: в Москве, Санкт-Петербурге и в Тобольске. Здесь функционировала таможня, вручались грамоты иностранным послам, и находилась малая государственная печать».

Полина Сергеевна комментирует:

– Обстановочка точь в точь, как в семнадцатом веке. За исключением зеркала, конечно. Впечатляет макет таможни? Приглашаю, посмотрите в зеркало еще раз, поправьте волосы – ну зачем вы пугаетесь, а что женщина делает, если зеркало есть, и никто не видит? – поправляет прическу, верно. Поправляйте!

Я повиновалась, ожидая подвоха, вдруг условное движение приведет в движение скрытый механизм, и меня на таможне примерно арестуют, чтобы подвальные казематы показать. Например.

Но нет, возникла уже знакомая мне разнаряженная, теперь я привередлива: почему она не трехмерная? Дева махнула правым рукавом – возникли ватрушки, блины и пончики, махнула левым – поплыли чайные принадлежности, затанцевали вокруг девицы в расшитых нарядах. Виртуальные распорядительницы – красавицы на подбор!

– Но рисованными пряниками не ограничимся. Приглашаю вас отведать выпечку в кафе Гостиного двора, там все настоящее. Пойдемте!

Входим в простенькое помещение, самовары хороши, разогреты, предъявленные мне цифровым зеркалом-самобранкой высококалорийные мучные изделия – в наличии, но только, к счастью, мест для нас нет, посетителей хватает. Либо в очереди ждать, либо…

– Зато диковинное показала, так? Сувенирные лавки вы еще не видели, но и мимо них пройдемся. Предлагаю чай на посошок у меня в кабинете пить. Не откажетесь? – Да ну что вы, как раз там я себя лучше всего чувствую. И к чаю припасено. – Я тоже позаботилась о последней встрече. Простенький подарок у меня, но все-таки.

Мы идем по коридору, справа еще один плакат в стиле верительной грамоты:

«В период с XVII по начало XX вв. г. Тобольск представлял собой крупнейший культурный, образовательный и духовный центр Сибири. Здесь функционировала администрация, управляющая всеми сибирскими делами, велись летописи, и формировался огромный сибирский архив. В Тобольске воздвигнут единственный в Сибири каменный Кремль, открылась первая в Сибири школа, первый в Сибири театр и был издан первый в Сибири журнал».

– Полезное чтение. Мы – первые! Раньше с тобой говорили об этом, сейчас могу кое-что из нерассказанного сообщить.

Я обернулась – за спиной стоит мой не позабытый, но временно исчезнувший из поля зрения Кот Бегемот в полном обмундировании. В темных очках и котелке, рукой тросточку вертит, весь в черном. Хорош! Я даже на шею к нему кинулась: Володь, я этой ночью уезжаю, хотела попрощаться, и все не знала, как и когда, и вообще…

– Что «и вообще»? Вообще, я для тебя выписку одну интересную сделал. Держи! – На белом листке круглым, будто женским почерком, написано:

 «Во время ссылки Царской семьи и проживания в Тобольске в 1917-1918 гг., был вырыт небольшой прудик для уток. Рабочие зачем-то насыпали груду песка по краям и оставили. Позже бортики из дерева укрепили пруд, но вокруг него оставался толстый слой песка, поэтому пруд напоминал замысловатую песочницу на детской площадке. Утки использовались в хозяйстве, а цесаревич Алексей частенько сиживал на деревянном бордюрчике с детьми, которым дозволялось с ним общаться. Они строили из песка большие крепости и сказочные города».

– Как здорово! Спасибо, Володя, недаром у меня возникло желание кинуться тебе на шею еще до вручения этой бесценной информации. Бабушка мне именно так рассказывала, а я никак не могла понять, откуда же песочница, что за ерунда?

 – И тут возникаю я, галантно приготовивший беленький листочек размером А4.

Это выписка из работы семинариста, он воспоминания жителей собирал. Там вообще невероятные вещи есть, я в следующий раз доложу. Ты ведь приедешь снова? когда-нибудь?

Ответа он не ждал. Володя умный, он – как и Кот Бегемот – прекрасно знает, что будет то, что будет. Возможно, когда-нибудь. Возможно, никогда.

– Ты мне очень нужные слова написал. И вообще, Полина Сергеевна права: Владимир Цыбушкин человек незаменимый. Кстати, есть и электронная почта, можно по имейлу невероятные сведения отправлять. – Я чмокнула его в щечку, которую мне, кстати, никто не подставлял, и к другой дотянулась губами, мой расцелованный на прощание гид не на шутку смутился.

– Володенька, я бегу к Полине Сергеевне, у нас в программе чай с конфетами. Присоединишься?

– Нет, много работы. Документы, документы, ты же знаешь, и коллеги, все как одна, совета ждут.

– И все как одна – прехорошенькие девушки, Полина сотрудниц выбирает, как на конкурс красоты. Я одной из них адрес для тебя оставила. Желаю удачи в научных изысканиях!

Тут совсем недалеко, двести шагов.

В кабинет к моей благодетельнице я влетела, изрядно запыхавшись, на ходу вытаскивая шуршащую целлофаном коробку конфет «Ассорти».

– Полина Сергеевна, это свежие конфеты, я точно знаю! В торговом центре, совмещенном с гостиницей, меня убеждали всем отделом. Принесла не в благодарность, просто так. Будто знала, что чай будем пить. Благодарить – как? Вы щедры на широкие жесты, не угонишься. И спасибо вам преогромное!

 – Спасибо… Мне радостно было с вами поработать. И хорошее может воспоследовать, видимся не в последний раз.

– Как вы можете знать?
– Знать не могу. Мы, сибирские жители, знать ничего не знаем, но ведать про все ведаем. – Она сдвинула свистящее стекло серванта, заполненного всякой всячиной, книгами в том числе, и извлекла из глубины эмалевую миниатюру в резной деревянной рамке. – Это мой главный подарок. Хорошая работа, сибирскими умельцами сделана, владейте!

Я всмотрелась – и сердце заныло

На бледно голубом фоне – надвигающийся паровоз с составами. Из трубы дым клубится, вокруг заснеженный простор. Время года, возможно, не соответствует, но мне подумалось, что мчится этот поезд прямиком к станции Дно. И вот он, этот момент, когда манифест об отречении еще не подписан, и все еще может перемениться…

Может перемениться, если…

Мы беседовали, но я смотрела на нежную эмалевую поверхность, и не могла оторвать глаз.

***

Палубная труба издала боевой клич, и отданы швартовые концы, резвились водные барашки по смоляной краске внизу парохода “Иртыш”. Алексей Васильев стоял на корме, держась за поручни крепко, и глядел, не отрываясь, на верхушки сосен.

Никогда ранее не покидал от родной город. В нем вся жизнь прошла, сорок пять с лишним лет после окончания духовной семинарии Благовещенской церкви отдано.

Закрыта церковь.

Закрыли имя Божие от людей, спрятали – как и он спрятал сокровища царские до лучших времен. До тех времен, что придут, и воссияет нимбом новая слава над головою российского Императора, и тогда извлечет из земли священник сбереженные им ценности, и вручит Николаю Второму и Семье его, благодарности не ожидая и не требуя, ибо счастлив, что порученное выполнил в точности, ибо веровал, не сомневаясь, в восстановление Богом освященного царствия. В справедливость верил.

А нету ее среди людей, и не будет. Клад сибирские недра берегут, он никому не откроется, он в земле силы российской до лучших времен останется, под березой высокой и гибкой, прекрасной и сильной, как дочка его Елизавета.

Лизанька, которой лучшее даровано уже, и больше гораздо, чем обычной женщине за целую жизнь. Видел он встречи ее с Царевичем у дворового пруда. Наблюдал из окна за длинными разговорами. И как смотрели дети друг на друга – помнит.

Государь Император Николай Второй свою суженую Александру встретил, когда она Лизаньке ровесницей была. И на всю жизнь полюбил. Ждал ее и дождался. Сочетались браком по взаимному чувству, и умерли в один день.

Любовь такая для небес предназначена. Не для юдоли скорби и суетных страстей.

На пароходе «Русь» Лизанькин принц приплыл, на нем же и отбыл, известно, в каком направлении. Не вернется он.

И не потому, что позабыл. Не потому что…

Не вернется он никогда, потому что его убили…

Убили…

Их всех убили, и никто не вернется назад. Никто не вернется на…

Грудь как тисками сжало, да так сильно, что только и успел он прошептать «Лиза, доченька»!

Сердце левою рукой накрыл, потом и правую возложил, тело его отяжелело вдруг, стопудовое стало – и грохнулся Алексей на палубу замертво.

Люди на шум сбежались, заголосили, заохали, приподнять старика пытались, Лидия Ивановна над ним хлопотала, Лизанька в слезах: Папенька родимый, да на кого ж?..

И доктора откуда-то привели, маленький пузатенький человечек, он, правда, фельдшером Омского военного госпиталя оказался.

Тот долго мял кисть высокого человека в черной рясе, распростертого недвижно на кормовой части, вытирал то и дело лоб платком – жара! И Алексею Павловичу лоб вытирал, и себе – одним и тем же платком, хотя понял уже, что пациент его помер. Пульс не прощупывался. Глаза закрыты, руки на груди сложены, и как это он успел подготовиться, удар ведь внезапным был.

«От сердечного приступа, от удара преставился раб Божий», – провозгласил перепуганно. «По всем признакам, сердце бывшего священнослужителя разорвалось… от жары», – подытожил он важным голосом и перекрестился трижды.

Но Лиза его тихо поправила:

– От боли. От боли, земным человеком непереносимой, разорвалось сердце отца моего, настоятеля Благовещенской церкви священника Алексея Павловича Васильева.

Растолкав толпу на пароходе, что закрывала от нее мужа, Лидия Ивановна со всего размаху споткнулась о лежащего, упала на него сверху, и запричитала резким голосом, перешедшим в визг «на кого ж ты меня покинул, родимый, да на кого ж ты меня оставил…» Ее увели, поддерживая за локти с двух сторон, сама не шла, ноги ослабели, не слушались.

Алексей и Семен подхватили недвижное отцовское тело, и понесли вниз, в каюту. Застыли у братьев лица, медленно шли они сквозь толпу, отстраняя предлагающих помощь. Разойдитесь люди добрые, дайте дорогу нам, нечего руками всплескивать, и представление из поповской смерти устраивать.

Так он в черной широченной рясе, цепь крупная до пояса с крестом сияющим, до самой смерти и ходил. Верный Богу, Царю и Отечеству.

Аминь.

На все воля Божья.

Лиза неподвижным изваянием застыла на палубе, огромный старый сенбернар ластился к ней, не издавая ни звука. Она присела, обхватила Тимошину лохматую голову и крепко прижала к себе, плечи то поднимались, то опускались, но рыдания не слышны.

Рядом Яков Иванович переминался с ноги на ногу в крайней растерянности, не понимая еще до конца, что произошло.

Пароход «Иртыш», разворачиваясь, выруливал к станции Тара.

Отъезд

Ссылка в Сибирь и безропотное, слепое повиновение, молитвы, молитвы, молитвы –затем столь же безропотное согласие переместиться и вовсе неведомо куда, ведь Царь понятия не имел о конечной станции назначения, комиссар Василий Яковлев/Константин Мячин, в историю вошёл прежде всего тем, что организовал, по поручению большевистских властей перевозку царской семьи из Тобольска в Екатеринбург. То ли двойной агент, то ли тройной, но приказал – и отправились в путь с Александрой Федоровной и дочерью Машей. Навстречу судьбе. Цесаревича с Анастасией, Ольгой и Татьяной оставили на какое-то время в Тобольске, они для неминуемой расправы прибудут позже – это все еще смирение?

Царь верил, что каким-то образом они в конце концов окажутся в Мурманске, покинут Россию. В это самое время Царица убеждена, что покидать Россию нельзя, она свято верит в «триста надежных всадников, верных царских офицеров», что мчатся во весь опор вызволять семью монарха. Но тиха дорога. И не слышен цокот подков.

Условный Яковлев с тайными надеждами, что удастся изменить направление поезда, вывезти плеников в Японию или Китай. Каким образом? Смекалка выручит, сколько раз сухим из воды выходил.

Не оправдались смутные надежды, да и как могли оправдаться?

Ни четких планов, ни организованной подготовки спасения не было и в помине.

История с появлением в Тобольске фрейлины Маргариты Хитрово, нелепые планы верной подруги Ее Императорского Величества Анны Вырубовой. Маргариту Хитрово тут же разоблачили и выслали. Единственный осуществленный план «по спасению», юношеский и наивный – сорвался в один день.

Счастливая Риточка, приехавшая «вся упакованная в документы и деньги». И тут же высланная обратно. Веселое развлечение, а трагедия так близка! У надвигающейся смерти тоже есть запах, и земля сибирская в то время должно быть, этим запахом напитана повсюду, предупреждая отчаянно: Торопитесь! Будьте решительны! Действуйте!

Но нет. Непротивление злодейству и терпеливое ожидание расправы. «Бывший царь», как его старательно величали охранники, впал в прострацию. Или я властитель Империи – или я вовсе не понимаю, как быть и что делать.

Матерый каторжник, вор или убийца, в остроге занят подготовкой побега, ничем более.

Благородный узник читает газеты по утрам, благодаря за своевременную доставку, не всегда ведь такое везение.

И пресловутые драгоценности нужны были для уединенной жизни частного человека, отца семейства. Тихие радости, единственное, о чем он мечтал. Тихие радости – что и есть для него счастье.

На это Божий помазанник не имеет права – ни царствующий, ни бывший.

«Валтасар в эту ночь был убит своими подданными», – надпись на немецком языке и четыре странных каббалистических знака нашел следователь Соколов на стене ипатьевского подвала. Написанные теми же чернилами, что и строки Гейне. Позже их расшифровали: «Здесь, по приказу тайных сил, Царь был принесен в жертву для разрушения Государства. О сем извещаются все народы».

…«За это и послана на Него кисть руки и начертано это писание. И вот что начертано: мене, мене, текел, упарсин. Вот и значение слов: мене – исчислил Бог царство твое и положен конец ему; текел – ты найден очень легким; перес – разделено царство твое.<…>

В эту же самую ночь Валтасар, царь Халдейский, был убит». (Даниил, 5, 28-29.)

Николая Второго, как и сына Навуходоносора, убили ночью. Прямая линия династии Романовых кончилась: она началась в Ипатьевском монастыре Костромской губернии и кончилась – в Ипатьевском доме города Екатеринбурга (кстати, в имени халдейского царя на стене расстрельной комнаты подвала – три ошибки, вместо “Bulthasar” стояло “Beltazsar”, в результате слово можно читать как “Белый царь” – так иногда называли последнего русского царя).

И как объяснишь?

***

Я собираю вещи, это мой последний день в неудобном, но ставшем за это время привычным номере гостиницы. Регистратор Даша принесла мне несколько книжек из своей библиотеки – фотографии гравюр с видами старинного Тобольска, документы о пребывании здесь Царской Семьи «Берите, берите, пусть у вас память останется, у меня целая коллекция дома, наизусть все выучила!»

Пригодится, конечно, – и спасибо, Даша!

В один из дождливых дней я купила в торговом центре, он в этом же здании находится, въедливо-розовые резиновые сапожки, почти бесплатно отдали, последняя пара.

Сильных дождей с тех пор не было, так и лежат без применения. Я с трудом запихиваю дополнительную пару обуви в разбухшую от вещей и книг сумку, облачаюсь в дорожные доспехи, в кои-то веки к выезду готова заранее: Даша только что собщила, что Максим задержится на полчаса. Но приедет? Приедет точно, вы не переживайте, он обещания держит. Но переживаю, конечно, жду его на улице, в эти незапланированные полчаса я и начала как-то странно нервничать. Максим появился, но продемонстрировать спокойствие у меня не выходит.

– Успеем, успеем, я сегодня утром внепланово съездил в аэропорт и обратно, друзья попросили гостей отвезти. Вернулся, пришлось машину слегка подреставрировать, но все окей, в общем, к поездке готов! – он и в самом деле взмок от дневных хлопот, а теперь еще и ночью не спать, как выдержит?

Уснет за рулем, и будет у меня неожиданный финал. Чего доброго.

Он точным движением отправил мою сумку в багажник, открыл мне дверцу – запыхавшийся, но галантный Максим. Все по необходимости, без причин он и не объявлялся. Не надоедал. Занятой человек, дела, дела.

Невысокий, ладный, небольшая круглая голова с короткой стрижкой по принципу «ничего лишнего», четкие, как бритвой вырезанные черты лица, татарские черты, за это время я привыкла – типы внешности в Тобольске четко различаются – славянский, татарский или ненецкий; смесь того и другого и третьего тоже встречается, но не так часто, причины так и остались мне неведомы. Казалось бы, различия должны стереться, должен появиться единый усредненный вариант. Но нет. Славяне к славянам тянутся, а татары к татарам, хотя Максим утверждает, что в роду у него только русские. Родители в Москву перебрались, а ему дом оставили, хороший дом.

– Под горой, на самой окраине. Изучили нашу местность? Там лучшее место. Дом и гараж. Я здесь пока, но не уверен, что надолго. Экология наша портится, химический комбинат строится, пусть и в двадцати километрах от города, но воздух будет другим. Президент ведь не только музеи и монастыри в порядок привел. Тут теперь и крупное строительство в разгаре, турки там работают. Пожар не так давно был в их рабочем поселке. Опасно это.

Я в Тобольске из-за чистого воздуха живу.

– А в Крым зачем ездил? Присматривался? – я вспомнила его рассказы в первую ночь знакомства, целая вечность прошла, как кажется.

– Да нет, Крым это бизнес. Задание, да и здесь пока дела не закончены. Думаю пока.

– Вы живете в родительском доме один? Здорово, дом и гараж в Нижнем Посаде, сам себе хозяин!

– Зачем? Полгода назад женился. Медовый месяц решили отложить, дела закончить, денег поднакопить. Мы с женой хотим под Новый год дней этак на сорок на Бали уехать. Будет у нас там настоящий honeymoon. – Заговорил о загранице и медовый месяц тут же honeymoon. Забавный он, ­– подумалось мельком.

Дом, две машины, с утра до вечера торговым центром занимается – и пассажиров за пять тысяч рублей к аэропорту в любое время дня и ночи. Во имя семейного праздника, согласно народной рекламной мудрости «Новый Год нужно встречать с семьей, как встретишь, так и проведешь»!

– Поняла, вы с женой на Бали переезжать собираетесь, едете присмотреться. – Весело, я даже на какое то время оживилась, а перед его прибытием почти засыпала от усталости.

На нервной почве, наверное.

Он еще что-то говорил – для него сон необязателен; деньги мужчина обязан зарабатывать, ничем не пренебрегая, ни от какой работы не отказываясь, в этом он видит свое призвание. И экологию семье обеспечить должен, жить там, где чистота воздуха гарантирована. Родители его приучили к мысли, что это самое главное.

Сколько лет в тобольских лесах медитировал, колдовал над грибами и ягодами. Выискивал их, пешком и ползком. Родная земля силу придает, это так.

Но главное – чистота дыхания. Ясность и перспектива. Вот на Бали…

Я отвлеклась, остров Бали для меня перегруз, явно. Бежали назад, проносились освещаемые дорожными фонарями тощие сосны, могучие кедры, иногда березки стайками, и бесконечен, бесконечен лес.

Позади остается нагромождение мифов и легенд, я думала о том, как различно выглядит время в отрыве от места действия. В Питере виделось совсем иначе. А здесь – немыслимые подробности, плоть и кровь земли русской. С запахом таежных просек и едва различимыми тропинками, широкими и узкими, уводящими куда-то в бесконечность, откуда не выбраться.

И чья бы то ни было судьба вот так же теряется за горизонтом, который и разглядеть невозможно из-за частых туманов и дождей. Ни причины не важны, ни следствия. Одни поступки имеют значение. И смысл. Неважно, кто и что в момент совершения поступка думал. Пустое. И как за этот поступок заплатил – тоже неважно.

История – это факты, которые мы выбираем.

Может, и прав был Митя, похожий на попа-расстригу, тот ничего и никому не простивший парень в книжном магазине «Буквоед», свитер бы ему постирать, конечно.

Сейчас мы приедем, немного совсем осталось, и Михаил Носов ждет меня там, перед аэропортом, как хорошо! – успела подумать я и уснула, видимо. Перед глазами плыли комнаты виртуальных музеев, мраморные лестницы, резные книжные шкафы восемнадцатого века, и склонился надо мной Гришка Распутин с колеблющимся свечным огоньком в правой руке, вперился всепроникающим взглядом, борода у него и правда спутанная.

И Полина Сергеевна хитрó улыбается: вот теперь, наконец-то! – я в царских хоромах служу, и на работу хожу, как на праздник. И Кот Бегемот Владимир Цыбушкин, ночующий в карцере Тюремного замка под огромным портретом семьи Николая Второго – жена и дочери в кружевных платьях, Цесаревич в матроске, строгий и совершенно счастливый царь в самом центре, он вдруг оживает и озадаченно произносит: «Что-что?!!»

А вокруг великолепие свежеотремонтированных церквей, соборов, храмов и монастырей, сияющие золотом купола, – и постоянный, нескончаемый колокольный звон, переливы разнотонных колоколов, тяжелые металлические языки бьют по окаёмам бронзовых чаш – бомм, боммм, бомммм…

Максим трясет меня за плечо: «Приехали!» В полусне-обмороке я еще несколько мгновений не могла понять, что уже пора вести себя, как пассажирке – сумку мой водитель помог до дверей донести, руку на прощание пожал. Я машинально двигаюсь, очертания реального мира медленно восстанавливаются.

Регистрация моего рейса вот-вот начнется, я нашла соответствующую табличку – это важно, потому что в Тюмени все самолеты в крупные российские города отправляются ночью. Может быть, чтобы «стряхнуть Сибирь в одно мгновение». Жизнь продолжается, вокруг так много людей с чемоданами, они озабочены и целеустремлены, многие с детьми – дети, кстати, не плачут, и никто не выглядит сонным. Кроме меня, наверное.

«Улыбнись, а то они начнут что-то подозревать», – будем считать, что шутка меня разбудила окончательно, во всяком случае, я автоматически выполняла необходимые действия, не потеряла паспорт, крепко сжимала в руке посадочный, позабыв, что для этой важной бумаги у меня есть специальная сумочка из материи, шнурок на шее висит.

До посадки целых двадцать минут, я благополучно преодолела ненавистные процедуры проверки пассажиров. Успешно.

Еще восемь минут я металась по залу ожидания в поисках подходящей зарядки, у меня

6-я версия айфона, но я постоянно путаюсь, какая именно версия, и бегаю от одного угла до другого, иногда кругами, с телефоном в протянутой руке – все понимают, чтó случилось, но пассажиры отрицательно мотают головами еще до моего приближения, пока, наконец, вполне благополучный с виду японец не сделал мне знак – сюда!

Из бриф-кейса он достал белый проводок, я многословно благодарила, и взглядом сканировала розетки в стенах – подходит или нет?

Уладилось, но последние 10 минут скучать не пришлось. И японца я потом искала по всему залу, успела позабыть, как он выглядит.

Зарядку вернула, возможно, это был китаец, ночь глубокая и кружится голова. Еще несколько минут – и батарейки сядут не у телефона, а у меня, и ни японец ни китаец мне не помогут.

Держись, Света, держись! – Уговаривала я себя. – Еще немного. Слышишь, уже объявляют посадку!

Я уже в самолете, я улетела из Сибири – и óжил не отключенный телефон, голос в трубке взволнованный.

– Вот ты говорила о любви, я не знаю – это возвышенная любовь, или земная, но не понял, почему слова Гришки, ну хорошо, Григория Ефимовича (все в Тобольске замолкали и отводили глаза, когда я пыталась рассуждать о его святости и поиске истины), для тебя важны.

– Важны. «А любовь – это такая златница…», – зачем-то произношу, звучит красиво, но времени на цитаты уже нет, голос меня перебил, резко.

– И я не понял, почему ты так решительно «нас», меня и тебя – отметаешь. Ты меня в некрофилии обвинила. Я не могу любить умершую женщину, но я храню память о ней, это нормально. Почему ты мне не веришь? – Это Михаил. Будто мы минуту назад расстались, сейчас откроется дверь – и он войдет сюда, как ни в чем не бывало. Договорить нерассказуемое.

Ему трудно, мне трудно. И как объяснишь? Да меня попросту ничего не интересовало в том, что происходит сегодня… и потому я стала копаться в далеком прошлом, где ничего не понять и все перемешано.

Может быть, единственное, что имеет значение – это наша с ним встреча. На земле моих предков, на моей земле.

Может так быть?!

Я не готова. Мне надо подумать. .......................................................................................................................

– Миша, я тебе напишу! – Я зачем-то кричу в телефонную трубку. – Я тебе напишу, напишу! Ты – самое важное, что случилось со мной в Тобольске!

Какая я смелая, самолет-то уже летит. У меня настойчивое желание выпрыгнуть из иллюминатора, но вряд ли получится. Я борюсь с этим желанием, я плачу от всего сразу – и оттого, что в прошлом все перепутано и силуэтов не различить, и от непроизошедшей истории любви. Я ведь сбежала от любви, чтобы не плакать. И плачу теперь навзрыд.

– Я тебе напишу!! – реву я во весь голос, и стюардесса, блондинка и писаная красавица – сибирская, уж точно, – выдирает у меня трубку из рук силой, я пытаюсь не отдавать, но отдаю в конце концов.

– Я тебе напишу, Миша! – продолжаю всхлипывать уже безо всякого телефона, и вжимаюсь носом в стекло иллюминатора, будто смогу разглядеть его фигуру там, внизу, где силуэтов не различить, где прошедшее время неотделимо от настоящего, и где колеблются, дрожат, и расплываются от слез огни покинутого мной аэропорта.

БУМАЖНАЯ ВЕРСИЯ КНИГИ ЗДЕСЬ