ОКОНЧАНИЕ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

Часть 6. Кто?

36. Повелитель крыс

‑ Люблю чеснок, он колбасой пахнет! ‑ радостно сообщил Николаю бородатый скульптор и продемонстрировал крупную чесночную головку, крепко сидевшую на ладони. ‑ Форма строгая, а вся играет. Здесь чуть сплющена, и зубчики сразу уже других пропорций. Вот, где истина. Во всём должна присутствовать некоторая жизненная порча - отступление от абсолютного совершенства. Если у человека очень ровные и белые зубы, я подозреваю, что они искусственные.

‑ Ника здесь? – так же без лишних церемоний спросил Николай.

Бородач утвердительно кивнул и ушёл к себе, продолжая задумчиво вертеть в руках чесночину. Николай постучал в неплотно закрытую дверь соседней мастерской. На душе было муторно после бездарного разговора с Тамарой, которая наотрез отказалась идти с ним к художнице. После смерти сестры она изменилась до неузнаваемости. Замкнулась, стала холодной и подозрительной.

Дверь мастерской внезапно распахнулась, он невольно отпрянул. На пороге стояла щуплая черноволосая девушка в бирюзовом халате и расшитых блёстками тапочках. С очень бледного лица в упор, не мигая, глядели глаза Шамаханской царицы. Николай замер на пороге в бездумном оцепенении. Девушка засмеялась, обнажая мелкие белые зубки, и отступила в комнату. Впустила его. Закрыла дверь на задвижку.

‑ Наконец-то мы встретились, милый! Будь как дома. Мы ведь тёзки. Я Ника, а ты Ник.

Под её неотступным взглядом он согласно закивал головой, чувствуя, что всю жизнь мечтал быть Ником и только ждал, чтобы кто-то озвучил его истинное имя. Избегая жгучих глаз, оглядывал мастерскую, силясь вспомнить цель своего прихода. Художница наблюдала за ним, обнажая в улыбке хищный оскал. Эта деталь не позволяла раствориться в очаровании, внушала стихийную тревогу.

‑ Ник, садись на диван, я покажу тебе свои новые работы.

Пола бирюзового халата зацепилась за угол рамы и обнажила стройную ногу. Николай судорожно сглотнул. Но халат отцепился, занавес закрылся. Ника поочерёдно ставила у стены картины, похожие одна на другую, где по очень тёмному фону – коричневому, бордовому, иссиня-чёрному ‑ шли белые диагональные зигзаги. В мастерской было тихо, Николай невольно сдерживал дыхание, чувствуя нарастающее волнение. Девушка поставила очередной холст и засмотрелась на него, забыв про гостя. Лицо стало жёстким, острый подбородок ещё более заострился, губы сомкнулись в тонкую упрямую черту.

Николай вдруг очнулся, недоумевая, каким образом заурядная смазливенькая девчонка, всего лишь встретив в неглиже, вмиг охмурила его? Вот так он и проиграл первый тайм. Недооценил малышку. Ника всё ещё смотрела на картину, хотя, с точки зрения искусствоведа, полотно ничем не отличалось от других. Отвёл глаза и тут заметил грубый чёрный чехол, зацепленный за крюк под потолком. По краю чехла шли аккуратные круглые отверстия, усиленные металлическими кольцами, как на баннерах. Распустившаяся белая шнуровка покачивалась на сквозняке, тянущем из форточки. За окном неприметно серели сумерки.

«Ты знаешь про подвалы. Расскажи о них. Расскажи, где скрываются крысы» ‑ мысленно потребовал Николай, буравя взглядом фигурку в бархатном халате, призадумавшуюся у мрачного полотна. Не отрывая глаз от картины, художница провела рукой по изображению.

‑ Ах, Ник! Смотри, – и вдруг истерично взвизгнула. – Подойди!

Подчиняясь, он поспешно вскочил, ударился коленом о ножку стола, чертыхнулся. Подошёл, глянул на картину через бархат угловатого плеча. Тонкий палец Ники медленно двигался по неровной фактуре холста сверху вниз. Замедлил ход и остановился на смутно видневшемся красном пятне в левом нижнем углу изображения.

‑ Пожарный щит! – Николай стиснул бирюзовые плечи, желая отодвинуть помеху и лучше рассмотреть картину, но передумал, притянул к себе.

Она засмеялась, запрокидывая к нему бледное лицо с прикрытыми глазами. И он зашептал в маленькое ухо, открывшееся в смоляных волосах:

‑ Как? Неужели ты знаешь? Это ответ?

‑ Клёво? – мурлыкала она, упершись лопатками в его грудь, отчего сердце бешено заколотилось, и он ничего не понял из её захлёбывающейся речи, улавливая только вибрирующий тембр. – Плоскость и объём, условность и реальность. Надо только нажать. Вот и весь секрет, Ник! Нажать, а не потянуть…

Она легко повернулась в его руках и оплела мягкими рукавами, захватила полами халата, прижимаясь и трепеща. Он хотел подхватить её на руки, но она вдруг яростно оттолкнула его, отскочила в сторону, открывая картину.

‑ Нет! Погоди. Присмотрись к щиту.

Он повиновался, тяжело дыша, наклонился, неохотно вглядываясь в красный прямоугольник на картине, угадывая намёки на багор, лопату и ведро, висящие над ящиком с песком. Настойчивая ладонь Ники нажимала на его затылок. Прикосновение опаляло дьявольской чувственностью. Николай пропитывался угрюмым сознанием, что не уйдёт отсюда, не переспав с этой сумасшедшей. Её ладонь скользнула с его головы, палец ткнул в холст, и пожарный щит провалился внутрь, оказавшись вырезанной дверцей.

‑ Ближе, бли-и-и-же, Ник. Что там? А? – настойчивая ладонь толкнула его лицом к картине, голос взвился злостью. ‑ Ближе!

Картина дрогнула, и из дырки на Николая выскочила крыса, шарахнулась в сторону, соскользнула на пол, за ней выскочила другая, третья. Закрываясь от крыс рукой, он повалился навзничь на пыльный пол, хватаясь за бирюзовые пóлы и увлекая за собой Нику. Вокруг с грохотом рушились подрамники, среди них метались крысы.

‑ Малышка! У тебя всё в порядке? – близко за дверью гаркнул скульптор.

‑ Да! Я как раз взялась за него! Ха-ха-ха… ‑ выкрикнула она в ответ и, ластясь к Николаю, с треском рванула его рубашку.

‑ Ну, до завтра. Я ушёл, ‑ гоготнул скульптор и грохнул дверью на улицу.

‑ Ну как тебе мой перформанс? Моя авторская индивидуальность? – она вплотную придвинула лицо к его лицу.

‑ Супер! – шептал он, гладя её грудь.

Она мелко покусывала его ухо, не переставая смеяться тихим восторженным смехом, от которого по спине у Николая бежали блаженные мурашки. ‑ Почему ты не хотел меня? Я целый год схожу с ума, – стиснула ему горло. – Отвечай!

‑ Нет… Я всё время... – хрипел он, силясь притянуть её к себе, наливаясь звериной страстью.

‑ Ага! Значит, это всё она! Твоя кукушка драная. Как же ты сегодня от неё сбежал?

Разжала пальцы. Он жадно вздохнул, но не успел ответить, она впилась в его губы. Он взревел каким-то невыразимым мычанием. Ника истерично захохотала, не отпуская его, содрогаясь всем телом, шаря быстрыми руками по его джинсам. Вдруг оттолкнула, вскочила на ноги.

‑ Хочу! На диван! – и, понукая встать, принялась с силой колотить его ногами в остроносых турецких тапках.

В слабых отсветах, падавших из окна, искажённое безумием лицо было страшно. Пьянея от её неистовства, уворачиваясь от нешуточных ударов, он вскочил и сгрёб ведьму в охапку, чтобы одним рывком упасть на диван, заваливая её на себя. Бархатная тьма халата накрыла их, как стихия. Они бились во тьме. Он кричал от боли и таскал за путаницу волос светящееся лицо с неподвижными глазами мертвеца. Цепкие быстрые когти впивались в шею, спину, грудь, норовя полоснуть больнее. Острые зубы хватали за плечо, за горло. Николай выл, отбиваясь, отрывая от себя увёртливые когтистые лапы, подминая, вминая в диван перепутанное с бархатом ледяное каучуковое тело, одолевая издевательский хохот брыкающихся ног.

Он свирепел, не находя выхода, готовый убить от бешенства, и вдруг попал в цель. Безошибочно и точно провалился в горячую скользкую глубину. Бешеный ком, царапающий хищными лапами, клацающий хищными зубами, задёргался, силясь вырваться и продолжить борьбу, но Николай смертельной хваткой вцепился в него и сам торжествующе захохотал в восторге от победы, удачи, полного превосходства. Убивал и убивал злобное вертлявое визжащее существо. Убил и сам умер на нём, не приходя в сознание, накрепко обвитый его жалящими щупальцами. Но и умерший, вздрагивал в конвульсиях и хохотал до слёз, до изнеможения. Тело ныло, плечо саднило, губы распухли и запеклись. Снился себе истерзанный, заколоченный в гробу. Во сне разразился тяжёлыми рыданиями и очнулся. И не понял, где он?

Была кромешная тьма, горло перехлестнуло что-то тугое, скрученное в жгут. Попытался освободиться, ощупывая голову, чем-то обмотанную. Отодвигая от себя неподвижное чужое тело, с трудом стянул заслоняющую лицо ткань. Ослеп от света. Зажмурился. Под веками пылало карминное пламя. Приоткрыл глаза и всё вспомнил. Сжался от ужаса, осваивая памятью безумие ночи, стараясь не пошевелиться и не разбудить разметавшуюся рядом Нику с закинутой назад смоляной головой и оскаленным в улыбке ртом. Содрогнувшись, отвёл глаза и обомлел.

Узкая комната, заваленная картинами, разбросанными вещами, была полна крыс. Они сидели на полу, на книжных полках, подрамниках, подоконнике. Некоторые взобрались на откосы двери и окна. В недрах висящего на крюке чехла тоже блестели глаза. Даже на спинке дивана теснились крысы. Ни одна не шелохнулась, заметив пробуждение Николая. Наоборот, они словно приветствовали его, шевеля усами. Осторожно сел, спустил на пол ноги. Обнаружил себя совершенно голым, но в одном носке. Второй исчез. Ощупал исцарапанную до крови грудь, потрогал распухшую нижнюю губу. Тихий, будто чмоканье, звук напугал до сердцебиения. Николай быстро оглянуться. Ника во сне еле слышно скрежетала зубами. Острый подбородок двигался из стороны в сторону.

Не отрывая глаз от спящей, он быстро одевался, руководимый одним желанием скорее покинуть жуткое логово. Рубашка была разорвана, джинсы испачканы краской, но из штанины выпал второй носок. Еле удалось разыскать ботинки. Изумляясь количеству крыс, а ещё более их мирному поведению, Николай шагнул к двери, бесшумно отвёл задвижку. Крысы проводили его немигающими взглядами. Вышел наружу и остановился, хватая ртом утренний майский воздух, наполненный свежим запахом политых улиц. Тело болело, вид был ужасный. Следовало как можно быстрее добраться до машины, оставленной поблизости в переулке. Трудно одолевал ступени. Сделал последний шаг, поднял голову. Перед ним стояла Тамара.

‑ Я всё видела, ‑ серые глаза сощурились до черноты. – Но теперь это не важно.

Он беззвучно шевелил искусанными губами. Сделал шаг навстречу. Она отступила, остановила его жестом, не скрывая отвращения.

‑ Не приближайся! А какой с виду дружелюбный и заботливый. Зачем ты сделал меня своей мишенью? Где живёт Зина, знал только ты. Кого ты послал расправиться с ней? Или сам… ‑ она беззвучно заплакала, слёзы потекли по лицу неуёмными струями.

‑ Тома!

‑ Не смей меня так называть! Самые жестокие расправы всегда случались там, где оказывался ты! – засверкала гневными глазами, отступая от него в подворотню.

‑ Ладно. Я подлец, ничтожество, я кругом виноват. Но убийства, о которых ты говоришь, это не я! Любимая. Верь мне, ‑ взмолился, чувствуя, как постыдно неубедителен.

‑ Ты соображаешь, что говоришь? ‑ она уже совладала со слезами и произнесла внятно, с горькой иронией. ‑ Ты один способен управлять крысами. Ты - Повелитель крыс! И если меня придут убивать, я буду знать, что это ты, даже, если это будет кто-то другой или только крысы… Прощай.

37. Пятый

Домой не поехал. Как добрался до Заиканова, не помнил, потрясённый разрывом с Тамарой. Друг ни о чём не расспрашивал, но взглядом выразил изумление. Дал водки. Не подействовало. Состояние было шоковым. Раскаяние, отчаяние были тем сильнее, чем отчётливее вставало перед глазами ночное безумие с Никой. Но на ступенях мастерской Тамара добила его не обвинением в измене, а внезапным чудовищным обвинением в крысиных расправах. В гудящей голове, среди скачущих мыслей застрял невыразимый вопрос, вне слов, вне понимания. В своём теперешнем состоянии Николай не способен был его сформулировать. Под душем стоял очень долго, бездумно. Встревоженный Заика просунул голову в ванную и глянул с подозрительностью. Потом не утерпел и ехидно полюбопытствовал:

‑ Кто это тебя так отделал?

Не получил ответа и убрался. Но разбуженный вопросом, Николай отключил воду и, не вытираясь, завернулся в простыню. Первая мысль, которая явилась после душа, была кристально простой и бесполезной: «Хорошо, что глаза остались целы». Все события ночи и утра спрессовались в безобразие и кошмар. Хлопнул ещё полстакана, свалился на знакомый, заваленный газетами диван на кухне, но спать не мог, катал и перекатывал в уме тот самый невыразимый вопрос: «Кто?!» Горестно застонал, закрывая лицо руками. Задел разбитую губу, взвыл и выругался. «Неужели вправду зло идёт от меня? Кто? Кто? Кто?» Натягивал джинсы и знал, что, только ответив на этот вопрос, докажет свою непричастность. Заика собрался уходить, подошёл, молча положил на диван чистую рубашку взамен изодранной.

‑ Бросишь ключ в почтовый ящик.

Николай кивнул и задумался. Если крысы исполняют его волю, то когда и как он руководит ими, если сам этого не замечает? Нет, это уж слишком. Есть кто-то ещё, кто способен принуждать их совершать зверские нападения. Вернулся к старой версии. Тамара, Лариса, Чечет. Но ни одна из кандидатур не удовлетворяла. Второе предположение – Некто, не ведающий о своих возможностях и не догадывающийся, что зверские расправы спровоцированы им. Теоретически следовало согласиться с Тамарой, что источник воздействия на крыс – он сам. Это действительно, по зрелому размышлению, подтверждалось фактами. Всё загадочным образом сводилось к нему, как к человеку, способному навязывать другим свою волю, способному оперативно перемещаться, хорошо осведомлённому и причастному к истокам крысиной истории.

Потянул к себе одну из газет, валявшихся на диване, пробежал по заголовкам. Всё крысы, крысы, крысы. Не углубляясь в чтение, свернул тугую трубку. Версию, по которой расправы совершал он сам, нельзя было отвергнуть. Её требовалось опровергнуть. Он зло ударил газетой по пухлому диванному подлокотнику, подняв облако пыли. Вскочил, заходил по крошечной замызганной кухне, пытаясь припомнить детали зверских случаев. Прямо или косвенно, но все они действительно были направлены против Тамары. Кошмарный случай с женщиной в лифте. Сумасшедшая атака крыс при первом посещении мастерской. Тогда он удержал их, хотя и не смог умиротворить.

Но сегодня крысы были в полном подчинении. Сидели смирно. Он скривился, вспомнив ночь, больше похожую на жестокую драку, чем на любовную игру. Будучи в душе приверженцем классических традиций, Николай всё же предпочитал любить женщину, а не ненавидеть. Сейчас он не мог не признать силы испытанных чувств, но чувствовал, что никогда не решится по доброй воле повторить эту ночь. Тайна подвалов, возможно, раскрыта. Хотя, девчонка точно сумасшедшая и верить её выдумкам рано. Надо проверять. Идти в подвалы повторно. Но даже если место, где прячутся крысы, указано верно, истина добыта чрезмерно дорогой ценой, Тамара потеряна. Хотя… может, именно её присутствие делало крыс агрессивными? Может, это теневая сторона её самой? Теневая сторона… А вдруг, Ника? Слишком откровенно она окружена крысами. И в больнице лежала в то самое время, когда происходили главные события. Но томограф-то не проходила. А вдруг дело не в томографе?

Совершенно неожиданно вспомнилось нечто, заброшенное на задворки памяти, как злобный казус, нелепость. Он отчётливо представил себе сплющенное лицо за окном кафе, где они сидели с Тамарой, рассматривая фотографии. Вспомнил, как выбежал на улицу и нашёл дохлую крысу, а потом стал свидетелем кровавого нападения крыс на человека. Сначала у кафе. Потом во дворе Тамары в тот вечер, когда была убита женщина в лифте. Лицо серой фигуры было скрыто капюшоном. И снова у машины лежала дохлая крыса. Тамара ни при чём. Оба раза только он видел серую фигуру и оставленных ею крыс, как вызов. Фигура в сером балахоне. Вот кого следует искать.

По этой версии и он, и Тамара однозначно выпадали из числа подозреваемых. Маловероятно, что это охранник. Не проходит по габаритам, да и не придумать ему такое в силу его ограниченности. Теоретически, за балахоном мог бы скрываться и Валентин, руководящий или руководимый ручным Видóком, но его выдавал бы рост. Оставалась Лариса. Однако трудно было поверить, что скромная чувствительная женщина, врач по призванию, способна тщательно обдумывать и осуществлять изощрённые злодейства. А с другой стороны, как легко их совершать человеку, находящемуся вне подозрений Смирнова.

Круг рассуждений замкнулся тем же вопросом: «Кто?» Николай хмуро следил за мухой, вяло летавшей по кухне и теперь севшей на липкую клеёнку стола. Стараясь не спугнуть жертву, нащупал свёрнутую в трубку газету и начал медленно заносить над столом, одновременно озадачиваясь, почему первая вестница солнца и тепла вызывает единственное желание – убить? Взмахнул рукой и ударил по столу. Но муха снялась с клеёнки на мгновение раньше, отлетела к окну и, стукнувшись о стекло, обморочно свалилась на подоконник. Отбросил газету. Вернулся на диван, уставился в потолок. А вдруг пятый всё же не умер? Или был кто-то ещё? Шестой? Седьмой? Восьмой? Всё указывает на то, что есть кто-то, до настоящего времени нераскрытый.

Схватил мобильник и набрал номер Валентина, тот был недоступен. Послал сообщение, чтобы перезвонил. В ожидании звонка снова мерил шагами кухню, напряжённо думая, каким образом сумасшедшая Ника так просто свела его с ума, словно неопытного мальчишку? Мобильник подал сигнал. За помехами раздался взволнованный голос Валентина.

‑ Медцентр закрывают из-за крысиных случаев. Территория объявлена запретной зоной! ‑ он замолк, выплеснув новость.

‑ Понял. Учёл, ‑ Николай был краток, деньги на счету заканчивались. ‑ Признавайся. Ты уверен, что пятый умер? Может, он жив?

‑ Если мне не изменяет память… ‑ начал в свойственной ему высокопарной манере лаборант, но Николай перебил его.

‑ Ты видел его в гробу?

‑ Нет. Я звонил в поликлинику, где он наблюдался. Мне сказали, он выбыл, но по мнению врачей, ему оставалось не больше месяца.

‑ Так ты потерял его! Ввёл нас в заблуждение своими непроверенными данными, – возмущённо взвился Николай. – Ещё вопрос. Почему ты уверен, что прошедшие томографию на другой день, не имеют свойств?

‑ Всех остальных обследовали на другом томографе, стопудово…

‑ Мог ли кто-то, кроме тебя, тайно провести обследование в тот день?

‑ Только Севрюк, но не представляю… Впрочем, я пил чай.

‑ Сколько обследований можно было провести, пока ты пил чай?

‑ Одно.

‑ Ты можешь расспросить Севрюка?

‑ Нет. Он уехал в деревню на всё лето. Там нет связи. Я ещё поручил ему заготовить сушёных яблок. Видóк их ужасно любит.

‑ Какой, к чёрту, Видóк! – заорал в трубку Николай. ‑ Какие сушёные яблоки, твою мать!

‑ А что случилось? – у лаборанта дрогнул голос.

‑ Абсолютно точно есть кто-то пятый. Жестокий и изворотливый.

38. Карточка с адресом

Разрыв с Николаем добил её окончательно. Безвыходность душила. Опять одна, без опоры, без защиты, без будущего. Тамара хватала телефон, узнавала номер и отключала. Не добившись ни слова, Николай попытался несколько раз подстеречь её. Она уходила, не останавливаясь, не отвечая на его увещевания и мольбы, охваченная ужасом и отчаянием. Мерещилось изощрённое колдовство, которым он продолжает привязывать её к себе, храня для каких-то кошмарных целей. Дома металась по квартире и скрытно рыдала, угадывая в себе прежнюю любовь, ничуть не уменьшившуюся, наоборот, ставшую ещё более жгучей, испепеляющей. Молчаливый Гера вдруг подошёл, взял за руку.

‑ Крепись. Я молюсь за тебя, ‑ отвёл глаза в сторону

Короткая фраза, произнесённая тихим голосом, образумила. Тамара опомнилась. Но жить, как прежде, было невозможно. Несложный ряд рассуждений приводил к выводу, который требовал мгновенных решительных действий. Николай оказался злодеем, который слишком много уже знал о ней. Его преследование оборачивалось смертельной опасностью для неё и Алёши.

Схватила лист бумаги, набросала заявление в школу, где, по возможности, внятно объяснила, что по семейным обстоятельствам она вынуждена, не дожидаясь окончания учебного года, отвезти сына на лето к родственникам, поэтому просит аттестовать его досрочно. На другом листе составила телеграмму в нечернозёмную глушь: «Тётя Наташа умоляю прими лето Алёшу жду ответа Тамара». Через три дня пришёл ответ: «Вези».

Купила оторопевшему от стремительности событий Алёше новый рюкзачок и отвезла в захолустный городишко, где сдала с рук на руки доброй тёте Наташе, даже не родственнице, а подруге давно умершей матери. Вернулась домой поздней ночью, с утра уже была на работе. От сердца чуть отлегло. Но появился новый страх. Вдруг с ней самой что-то случится, она погибнет? На кого оставить Алёшу? Не на Геру же? Животный материнский инстинкт тут же вычислил единственного надёжного человека.

Отпросилась с работы на час раньше, чтобы успеть в диспансер до окончания приёма. Не замечая терпкого запаха тополей, благоухания распускающихся вишен на заросшем участке, спешила по дорожке к невысокому вытянутому дому. Нежный майский вечер ранил душу больнее, чем ужасы последнего времени. Затравленно озираясь, боясь встречи с вездесущим Николаем, вошла в вестибюль, поднялась на второй этаж. Брела по коридору, пока не остановилась перед нужной табличкой. Взявшись рукой за косяк, прикрыла глаза и увидела внутренним зрением седого старого человека в коричневом костюме, сидящего в кабинете за столом.

Отчего-то сразу и глубоко уверилась, что не уйдёт отсюда прежде, чем заручится согласием НН. Эта уверенность абсурдно укрепила её, ведь поступок, который она намеревалась совершить, был, по меньшей мере, бесцеремонным. Постучала, толкнула дверь. Человек за столом поднял голову. Его лицо было усталым, но глаза остро выстрелили из-под кустистых бровей. Тамаре показалось, он сразу догадался, кто перед ним. Она прошла к креслу, на которое ей указал хозяин кабинета. Села, не отводя глаз от спокойного лица. И с ходу призналась:

‑ Никанор Никанорович. Я хочу доверить вам моего сына, ‑ и улыбнулась, чувствуя при этом, что сейчас расплачется.

‑ Так-так… ‑ пробормотал НН, словно читая с лица. – Вы ведь Тамара?

Согласно кивнула.

‑ Я вас узнал. Мне рассказывали о вас и Валентин, и Лариса. Я сделаю всё, что в моих силах.

Онемела от благодарности, и лишь торопливо кивала. Открыла сумку, лежавшую на коленях, потянула оттуда почтовую карточку, но НН заговорил:

‑ Я ждал вас не одну. Мне хотелось познакомиться с Николаем Орловым. Где же он?

‑ Он… ‑ убрала карточку, бледнея, чувствуя, как меняется в лице. ‑ Оборотень, подстраивающий расправы. Все самые ужасные случаи происходят в его присутствии и открыто угрожают мне и дорогим мне людям. Он убил мою сестру, Зину.

Не выдержала и заплакала. В кабинете было тихо. НН, видавший за свою жизнь море слёз, пролившихся перед ним, спокойно ждал. Тамара справилась с горьким воспоминанием, вздохнула.

‑ Не знаю, как я ещё жива? Ни о чём не догадывалась, была влюблена, верила. Мечтала… Я боюсь! Не за себя, за сына.

НН слушал, хмурясь, сцепив в замок короткопалые руки с крепкими желтоватыми ногтями. Тамара, наконец, вытащила из сумки и протянула ему через стол почтовую карточку с адресом тёти Наташи.

‑ Здесь я спрятала Алёшу.

Он положил карточку в верхний ящик стола, но не закрыл его. Сидел, не поднимая головы, что-то перемещая в выдвинутом ящике. Тамара ждала, измученная воспоминаниями о пережитых ужасах, и предчувствиями, что недалеки новые. НН задвинул ящик, поднял глаза.

‑ Я знаю об истории томографа и крыс от разных людей. Все говорили правду, а картина сложилась противоречивая, ‑ снова выдвинул ящик и начал перекладывать в нём бумаги, продолжая неторопливо рассуждать. – Если разделить всё известное нам на факты и догадки, то догадки вроде бы логично вытекают из фактов. Но кто сказал, что в фантастической истории вскрыты все тайны? А вдруг есть другие неизвестные мощные силы, которые вмешиваются в ход событий?

– И параллельно с Николаем движется сильная личность, направляющая крыс на зверские расправы? ‑ Тамара впилась глазами в НН.

‑ Это лишь предположение, хотя и близкое к истине, ‑ он внимательно взглянул на неё. ‑ Однако что-то ведь ещё произошло между вами?

Тамара молчала.

‑ Я не настаиваю на ответе, – НН опять было потянул на себя ящик.

‑ Нет, нет! Мне нечего скрывать. Мы расстались. Его очаровала художница. Она давно хотела завладеть им, ревновала его ко мне. Теперь он преследует меня, уверяет, что ночь с ней была кошмарной ошибкой. Но я никогда не забуду, как прибежала к мастерской и оказалась свидетелем того, что там творилось. Ведь на свою беду я вижу сквозь препятствия.

‑ Дорогая моя гостья, сделайте милость! – вдруг спохватился НН, глядя на Тамару с нескрываемым интересом. ‑ Продемонстрируйте ваше феноменальное свойство. Перечислите, что у меня в столе?

Он демонстративно подался вперёд, животом прижимая ящик, словно тот мог по своей инициативе выскочить и раскрыть все секреты. Тамара заслонила рукой лицо, закрыла глаза, окунаясь в мутную, словно предрассветную тьму.

‑ В ящике темно, сделайте маленькую щёлку для доступа света, ‑ попросила она.

НН выполнил её просьбу. Тьма перед глазами рассеялась, открывая очертания предметов. Тамара засмеялась.

‑ На фанерном дне, которое вы освободили от бумаг, рассовав их в стороны, лежит карточка с адресом Алёши, а рядом горсть фантиков. Есть из цветной фольги – синей, оранжевой и красной, есть бумажные. На самом большом фантике, который сверху, белка, грызущая орех.

Восхищённый НН выдвинул ящик, приглашая посетительницу взглянуть. Она улыбнулась и только развела руками. НН прищурился снизу.

‑ Вы опечалили меня, когда сказали, что никогда не сможете забыть невольно подсмотренную сцену в мастерской художницы. Согласен, есть события, которые не забываются. Но я призываю вас забыть бесповоротное слово «никогда» в отношениях с живыми людьми.

Тамара пристально смотрела на него, читая за простыми словами невидимое. Он протянул ей фантик с белкой, сказав серьёзно:

‑ Как значителен каждый шаг, когда понимаешь, что на каждом шагу ждёт опасность. Возьмите этот фантик, пусть он будет вашим талисманом.

39. Чёрные чехлы

‑ Тома!

Вздрогнула и отшатнулась от заступившего дорогу Николая, который, не надеясь на её внимание, быстро проговорил:

‑ Я иду в подвалы. Я найду крыс. А тогда уже Смирнов с ними справится.

Она молчала в смятении. Да, он изменил ей, но, как сказал НН, только это и доказано. Вдруг обвинение в расправах роковая ошибка? Николай не дождался ответа, повернулся и пошёл прочь. Но страх за него преодолел страх перед ним.

‑ Когда ты пойдёшь? – крикнула ему в спину.

‑ Завтра ночью.

‑ Почему не днём? – вглядывалась с подозрением.

‑ Медцентр закрыт из-за крыс. Запретная зона. Под охраной.

‑ Ладно. Я пойду с тобой.

‑ Тома! – он хотел пожать ей руку, но она отдёрнула её.

‑ В последний раз! – сказала это и поняла, что нарушает заветы мудрого НН.

Она быстро ушла, унося в себе смешение чувств, но сильнее других было желание снова быть с ним.

Назначенная ночь спустилась мягкая и безлунная. Вдоль ограды прохаживались патрули, светили прожектора. Пришлось долго идти дворами и пустырями, обходя обширную территорию, прежде чем появилась надежда проникнуть внутрь. Остановились за сквером напротив проёма в бетонном заборе. Здесь тоже был организован очередной пост охраны. Тамара отмалчивалась, отворачивая от своего спутника бледное, с пятнами лихорадочного румянца, лицо. Стояли за кустами сирени, одетой в листья и уже выбросившей кисти, собранные в плотные бутоны.

‑ Как Алёша? – спросил Николай.

Она отпрянула от него с нескрываемым ужасом, и он умолк. Отошёл, чтобы лучше видеть пост, и направил пристальный взгляд на охранников. Один, помоложе, прохаживался, другой сидел на выступе цоколя, поплёвывая на тротуар. Вдруг перестал плевать, откинул голову назад, прикрыл глаза. Николай схватил Тамару за руку и крепко сжал. Она дёрнулась, желая освободиться, но в этот момент второй охранник сел на асфальт, обнял согнутые в коленях ноги, и уронил голову. Увлекая Тамару за собой, Николай быстро перебежал дорогу и проскользнул в пролом.

В последний раз они видели парк в начале апреля, оттаявшим и голым, когда их всех привёл в подвалы Смирнов. Теперь трава ещё не вымахала, зато дробная листва могла уже служить прикрытием. Кусты и деревья, подступившие к глухому забору, вдоль которого лежала густая чернота, ограничивали обзор. Отсветы прожекторов бросали путаную сеть резких теней. Не отпуская руку Тамары, Николай уходил вглубь парка, избегая прямых дорожек. Она чувствовала сильную горячую ладонь и невольно доверялась ей. Спотыкалась в темноте, дрожа от волнения и страха. Взглядывала исподтишка на Николая, но не могла рассмотреть его лица.

В глубокой тьме за деревьями на фоне неба виднелись очертания больничного корпуса. Ни одного освещённого окна. Незапертые створки хлопали от сквозняков. Под ногами хрустело битое стекло. Из упавшей урны ветер по одному выдувал мелкие обрывки бумаги, разгоняя их по асфальту. У дверей главного входа стояли штабелями деревянные ящики, запакованные, но не вывезенные. Везде бросались в глаза признаки панического бегства, к которым можно было легко причислить и окно лаборантской, нарочно оставленное Валентином незапертым. Николай первым забрался внутрь, обернулся. Тамара сжалась под его пронзительным взглядом, но протянула Николаю руки и оказалась в пустом узком помещении с беспорядочно распахнутыми дверями стенных шкафов. Входная дверь, как и окно, тоже была лишь прикрыта.

По коридору пробрались в вестибюль и на ощупь спустились вниз, к железной двери в подвалы. Только здесь решились воспользоваться налобными фонариками. В углу у двери отыскались ключи, которые в общей свалке заранее стянул и припрятал Валентин. Замок громко лязгнул. Нехотя открылась тяжёлая дверь в угрюмые анфилады. В чревах труб, змеящихся по стенам, что-то свистело, гудело. Лучи фонариков выхватывали из темноты пыльные пороги, низкие балки, под которыми приходилось наклонять головы. В молчании быстро добрались до тупика.

Было странно, что в прошлый раз никто не догадался искать дверь за щитом. Видимо, сказалось сковывающее присутствие Смирнова. Да и на лохматых чертежах, взятых в архиве Комитета по строительству, обозначения со ссылками на переход к другой части подвалов, были, вероятно, оторваны, и это место читалось как тупик. Но сейчас уже было ясно, что, оценивая те события, они не учли одно крайне важное предположение, которое легко объясняло, казалось бы, необъяснимую агрессию участников и их необоснованную безынициативность в исследовании помещения, - это вероятность близкого присутствия неизвестного пятого. И если он находился за скрытой щитом дверью, а все они, невзирая на силу своих свойств, исполняли его волю, то он невероятно силён. Подстроенная им свирепая стычка легко отвлекла группу от поиска мест, где прятались крысы и он сам.

На первый взгляд, с тех пор, как Смирнов затеял драку, здесь всё оставалось без изменения. Лопата и багор валялись там, куда их отшвырнули. Откатившееся ведро поблёскивало жестяным боком. На песке в ящике остались отчётливые отпечатки солидных ягодиц Чечета. Пока Николай освобождал щит от поперечной доски, выступавшей за края ниши и не позволявшей открыть проход, Тамара водила лучом по полу и вдруг заметила небольшой посторонний предмет. Подняла, и по спине тонкими пальцами пианиста пробежал озноб. На ладони лежал выдавленный тюбик масляной краски с надписью на этикетке «Сажа газовая». Николай глянул и нахмурился. Она тоже нахмурилась и опустила находку в карман куртки.

Надавили на щит, он нехотя ушёл с дверью влево, открывая неизведанную тьму новых коридоров. Спёртый звериный дух ударил в лицо. Тамара на мгновение замерла на пороге и шагнула вперёд, чувствуя, как в походке появляется пружинистая лёгкость зверя. Николай задержался, закрывая проход, и нагнал её там, где коридор поворачивал направо.

‑ Постой, посмотри сквозь стены. Надо сориентироваться. Здесь может оказаться пятый.

‑ Скорее, пятая, ‑ ответила с вызовом.

‑ Нет! Я отверг эту версию. Сумасшедшая, не отрицаю. И хоть томограф не проходила, но явно обладает незаурядными гипнотическими способностями. Долго сидела в больнице, конечно, облазила тут всё в поисках тем для своих картин…

‑ Ищешь любые оправдания сообщнице. У тебя к ней субъективное отношение, ‑ оборвала она язвительно. – Но краска, сто процентов, из её этюдника.

‑ Я всего лишь прошу тебя осмотреться, вглядеться в глубину. Пожалуйста.

Не отвечая, Тамара закрыла глаза, рукой, как козырьком, защищая лицо от света фонаря. Долго всматривалась в темноту, которая была много темнее, чем в ящике стола НН, но не у кого было попросить приоткрыть хоть щёлку. Замотала головой, открыла глаза.

‑ Ничего не вижу.

‑ Значит, сейчас его здесь нет. Он человек, ему нужен свет. Это крысам свет не нужен, ‑ удовлетворённо отозвался Николай.

‑ А Видóк?

По странному совпадению неожиданно близко шмыгнули крысы, но не скрылись, а побежали рядом, примеряясь к скорости идущих. Свет фонариков шарил по неровным, грубо обколотым стенам.

‑ А ведь мы нашли их! ‑ Николай чиркнул лучом по её глазам.

‑ Это уже не подвалы, а подземелья… Ты, Повелитель крыс! Скажи им, чтобы они оставили нас.

‑ Они меня не слышат.

‑ Не хочешь! Но тебя я не боюсь, ‑ презрительно бросила она.

Обогнула его и пошла первой, касаясь рукой кирпичной стены, которая вскоре вывела в помещение с тремя коридорами, расходящимися в разные стороны. Средний был самым широким, но Тамара уверенно повернула вправо, к дохнувшему норой узкому низкому проёму. Николай шёл следом, полагаясь на её интуицию. Коридор сделал один поворот и привёл в большой зал с низким потолком и толстыми квадратными колоннами посередине. На полу стопками и поодиночке валялись чёрные чехлы.

‑ Да это же допотопные спортивные маты! – воскликнула Тамара, забыв о страхе. ‑ Что за чушь? И шнуровка. Я была права.

У матов была потрескавшаяся очень толстая кожа, как у старых бегемотов. Из распущенной шнуровки вываливались клочья слежавшейся серой ваты. Но бегемоты были живы. Бока поднимались и опадали, пряча скрывающихся внутри хвостатых жителей. Повсюду высовывались морды, сверкали глаза, шевелились усы. Крысы карабкались на маты, на выступы стен, вытягивая шеи, вставая на задние лапы, будто хотели убедиться, что пришедшие ‑ именно те, кого они ждали.

‑ Вот оно, засекреченное производство биологического оружия. А если расшнуровать мат с края, туда сможет забраться очень большая крыса, ‑ Николай обвёл зал лучом.

В его словах Тамаре почудился зловещий намёк. Она прикрыла глаза, пытаясь проникнуть в невидимое окружающее, и ахнула, показывая на стену, около которой стояла.

‑ В соседнем помещении свет!

‑ Не может быть, электричество отключено.

‑ Там на полу фонарик освещает пол, стену, скопище крыс. Они карабкаются друг на друга, ползут огромным комом… Так вот, что ты имел в виду!

‑ Я просто глупо шутил, ‑ неловко оправдывался Николай. – Ты сама сказала, что тут никого нет.

‑ Тут есть ты. И теперь ясно, что есть твой сообщник, который пользуется фонарём. Не верю тебе! Зачем ты заманил меня сюда? Чего тебе от меня надо?

‑ Тома, я ведь сам просил тебя смотреть сквозь стены… для безопасности!

‑ Не-е-е-т. Для того, чтобы вернее привести меня к месту расправы!

Крысы, сидящие на матах, на полу, заволновались, оскалили зубы. Шерсть на спинах встала дыбом. Сотни глаз горели злобой. Ряды уплотнились, усилились возня и писк. Одна за другой крысы соскальзывали со своих мест и устремлялись к людям. Не дожидаясь, когда они хлынут лавиной, Тамара бросилась назад, в темноту коридора. Вихрем промчалась по нему, но у развилки остановилась в панической надежде отыскать хоть какое-нибудь орудие для защиты. Увидела подходящий обломок доски, схватила за узкий конец и помчалась по петляющему коридору к спасительной двери под пожарным щитом. Луч фонаря скакал по стенам впереди.

Николай бежал следом, настигал, его шаги отдавались в бетоне тяжёлыми ударами. Тамара уже не знала, отчего бежит, от чирканья острых когтей по полу или от топота ног за спиной. Увернулась от прыгнувшей на неё крысы, другую отбила палкой. Но следом уже нападала третья. Николай выскочил из темноты.

‑ Если не ты, тогда останови их! ‑ крикнула ему.

‑ Не могу! – отскочил от крыс, которые вылетели из-за поворота, скребя когтями по полу.

Но крысы не трогали его. В алчной охоте за Тамарой они обходили Николая, словно пустое место.

‑ Подлец! – выкрикнула она в отчаянии, едва понимая, куда её несут ноги, отбиваясь палкой от настигающей стаи.

Шум лавины нарастал сзади. Но она уже выбежала к неплотно прикрытой двери за щитом. По-звериному расчётливо кинулась не к ней, а вбок, увлекая за собой настигающих крыс. И едва они сделали поворот, одним махом перепрыгнула серый поток, проскользнула в щель, с грохотом захлопнув за собой тяжеленное металлическое полотнище.

В смертельном ужасе она неслась по пустым коридорам мимо тянущихся по стенам труб, как бегун на дистанции с барьерами, перепрыгивая через пороги, пригибая голову. Злые слёзы заливали лицо. Не рассчитала, зацепила фонариком за балку. Наступил полный мрак. Долгую ужасную минуту продолжала идти, вытянув вперёд руки, выбрасывая вперёд ноги, ощупывая очередной порог, пока впереди не забрезжил серый проём выхода. Слабый ночной свет проникал с первого этажа на лестницу, падал на порог подвальной двери.

Снова побежала. Спотыкаясь о ступени, смахивая слёзы кулаком, в котором была намертво зажата палка. Выскочила наверх и растерялась. В унылый, окрашенный в больничные цвета, коридор выходило много одинаковых дверей. Далёкий гулкий удар донёсся из подвалов. В ужасе отшвырнула палку и заметалась между запертых дверей. Рвала их на себя, не находя нужную, слыша настигающий топот оборотня на лестнице.

Яростно дёрнула очередную ручку. Дверь распахнулась. Ужас пронёс через лаборантскую к окну. Зазвенело разбитое стекло отброшенной створки. Тамара соскочила вниз и в считанные секунды скрылась в черноте деревьев. Бесшумно, на цыпочках она бежала по благоухающему весеннему парку. Заблудилась среди стволов и ярких теней, но не могла остановиться. Кралась вдоль забора, прячась от прожекторов. Падала, запутавшись в ветках, поднималась и продолжала бежать.

Охранники ещё спали. Она выбралась наружу и неторопливо пошла мимо них по тротуару, словно мечтательная жительница, решившая прогуляться тихой ночью. Пересекла улицу, углубилась в тень сквера. Оттуда, скрытая сиреневыми кустами, увидела, как из-за поворота выскочили две патрульные машины и затормозили у проёма в заборе. Спохватилась и побежала прочь. И бежала, бежала через дворы и пустыри, хотя её никто не преследовал.

40. Придурки

По колодцу вечернего двора летал старый высохший лист. Потоки воздуха поднимали его высоко вверх, до карнизов последнего этажа, поддерживая невесомое сетчатое тело. Лист, вероятно, был сломан пополам, но еще не развалился, и половинки взмахивали подобно полупрозрачным, со сложным обрезом, крыльям большой бабочки скромного коричневатого окраса. Лист подлетел к окну и остановился перед стеклом, как бы размышляя, присесть на подоконник или продолжить кружение? Но крылышки затрепетали, забились о стекло, и летучее существо ушло вверх, покинув пределы видимости.

Смирнов не верил, что это бабочка, но и не находил доводов в пользу того, что это мёртвый рваный лист. Рука сама собой потянулась под стол и потёрла левое колено, на котором с давних пор, когда он ещё только сошёлся с Ларой, оставалась шишка от встречи с махаоном. Да, было. Оступился и упал, заглядевшись на желтовато-белые резные крылья с длинными концами, с голубыми и оранжевыми пятнышками, вдавленными в черную кайму как драгоценные камни. Лара была такой же редкостью, что и махаон. Другие женщины бесследно улетучивались вместе с их телефонами, адресами, голосами, цветом глаз. А Лара, верная и самоотверженная, так и оставалась в его памяти. Её внезапное возвращение было подобно рассеянному порханию махаона. Смирнов признался себе, что рад этому, и не устыдился, как бывало прежде. Однако летучее существо за окном решил считать листом, хотя оно летало очень живо.

А Глотов сволочь. Но нельзя не признать его пользы для дела. Всё-таки, именно благодаря ему, удалось наткнуться на четверых беззубых дилетантов, которые способны здраво мыслить и слаженно действовать в контакте с крысами тогда, когда вооружённые люди Смирнова во главе с ним самим становятся непредсказуемыми и беспомощными. Глотов сволочь, но есть его приказ. Есть срок. Есть четверо… Нет, Лара останется в стороне. Есть действенные рычаги, которые заставят троих с воодушевлением выполнить приказ Глотова. С презрительной гримасой достал из сейфа почтовую карточку и ещё раз прочитал адрес тёти Наташи. Поднялся, посмотрел на часы, на окантованный портрет над головой, подошёл к окну. За пыльным стеклом на подоконнике лежал, сложившись пополам, трухлявый прошлогодний дубовый лист, коричневый, полуистлевший. Сочувственно покивал ему. Выпил чай, принесённый секретарём, и поехал к медцентру.

Спускалась ночь. На экране компьютера, установленном в штабном вагончике, светились изображения с видеокамер, размещённых на территории медцентра и у больничного корпуса. Смирнов сидел рядом с оператором и катал во рту спичку, зло прикусывая её. Угарова и Орлов появились в первом окне в половине двенадцатого. Отослал оператора и остался у экрана один. Две крадущиеся фигуры перемещались по окнам экрана. В промежутках, когда они исчезали из одного окна и ещё не успевали возникнуть в другом, Смирнов нервничал, кипел. Отсутствие длилось, терзал страх, что произошла ошибка, что-то не учтено, не продумано, не подготовлено, и двое дилетантов снова провели его, профессионала. Но вот очередное окно оживало, на лицо Смирнова возвращалась та же презрительная гримаса, и он шептал: «Придурки, ну какие же придурки!»

В час ноль семь из проёма выскользнула Тамара и, кусая губы, ушла по улице к скверу. Смирнов проследил за её исчезновением с экрана, поднялся и вышел из вагончика на улицу, где стояли наизготовку две служебные машины. В час десять он, не торопясь, вылез из кабины и, подбирая полы нового серого плаща, протиснулся сквозь узкий проём в ограждении, где в свету прожекторов под деревьями лежал лицом вниз искусствовед с заломленными за спину руками. Двое патрульных удерживали его.

‑ Поднимите.

Пойманного подняли. Николай мрачно глянул оперу в лицо. Смирнов откатил спичку в угол губ и заговорил, не давая противнику возможности сосредоточиться.

‑ Сопротивление бесполезно. Прошу не баловаться гипнозом. Любая попытка скрыться бегством повлечёт за собой санкции по отношению к дорогим для вас людям. За всеми установлена слежка.

‑ Где Тамара? – вскинулся Николай.

‑ Ей не мешали уйти. Мне нужны вы.

‑ Что вам нужно?

‑ Освободите его. Оставьте нас, ‑ приказал Смирнов.

Он яростно катал в губах спичку, пока не ушли патрульные. В парке было тихо. Очень тихим голосом, глядя в лицо Николаю белыми глазами, Смирнов посвятил искусствоведа в замысел Глотова.

‑ К двадцать четвёртому мая в городе не должно быть ни одной крысы. Этот приказ вы выполните с радостью.

Закусил спичку и достал из нагрудного кармана почтовую карточку. Вынес её на свет от прожекторов, позволяя Николаю прочесть адрес тёти Наташи.

‑ Думаю, вам знаком этот почерк. Какое детство, какая наивность, немыслимо! Что такое фанерный ящик стола, если в нём находится та самая точка опоры, которая позволит мне перевернуть мир? Вы знаете Алёшу?

‑ Это подлость! – Николай сжал кулаки.

‑ Это работа. Выражайтесь осторожнее. Вы нарушили закон, перейдя границу запретной зоны. До сих пор я смотрел за вами сквозь пальцы и не мешал вам загрести своими руками нужные мне угли. Итак. Не позже двадцать третьего мая вы лично, Угарова и Чечет соберёте крыс, имеющихся в городе, и приведёте в подвалы медцентра, в которых всё будет подготовлено для их уничтожения. Так вкратце. Детальные инструкции получите позже.

‑ Тамара не захочет пойти со мной.

Смирнов, не отвечая, выразительно помахал перед его лицом карточкой. Потом вынул стодолларовую бумажку и так же помахал ею в воздухе:

‑ А это Чечет. Он уже работает. В отличие от тех, кто вместо борьбы с катастрофой, занят любовными похождениями.

Николай стиснул зубы, но смолчал. Опер покатал спичку в губах, хищно прикусил и усмехнулся.

‑ Я верно рассчитал. Всё-таки, Угарова, а не художница? Угарова и её сын будут гарантами вашего послушания. Ну а в противном случае вы окажетесь виновником… Нет, лучше исчезновения ребёнка.

‑ Если вы перегнёте палку, вы лишитесь ценнейшего для вас участника.

‑ Принимаю совет. Угарова, да. Я в ней заинтересован, как в уникальной рабочей единице, не могу лишиться её. Но ребёнок хрупкое создание. Его легко соблазнить любой чепухой, заманить… Согласитесь, в мышиной возне, которой я так бездарно занимался с вами, я сумел нащупать нужные рычаги.

‑ Бессовестный шантаж.

‑ Ещё раз повторяю, всего лишь работа. Я спасаю свою шкуру. Я умею не путать приоритеты. Сначала моя шкура, наиболее зависимая от начальства. Потом все остальные, насколько возможно.

‑ Почему вы не назвали Ларису?

‑ Она не пойдёт, ‑ жёстко рявкнул Смирнов, перекусил спичку и выплюнул её. ‑ Любая ваша попытка вовлечь её в дело, будет расценена мной как ваше личное неповиновение, что автоматически включит вышеназванные картельные санкции. И мне безразлично, в вашей ли власти было предотвратить событие.

Николай сверлил его ненавидящими глазами. Смирнов полюбовался отчаянием заносчивого искусствоведа и добавил в утешение:

‑ Лара мало знает. Мне до всего пришлось доходить своим умом, своими слабыми силами. Даже НН, проницательный чёрт, не делился с ней своими соображениями. Но я не мщу доверчивым старикам, которые считают, что запертый ящик стола способен сохранить тайну.

‑ Что вам известно? – воскликнул Николай.

‑ Не имею оснований отвечать на вопросы арестованных, но сегодняшняя чудесная ночь располагает к откровенности. Я знаю всё.

Он был по-настоящему горд тем, что, отвечая так, почти не блефует.

‑ Тогда вам известно, кто совершает расправы. И вам известно, что это не я, поэтому вы меня не боитесь.

‑ Всегда рискую. Такая работа, ‑ ерничал Смирнов.

‑ Но если не я, то должен быть кто-то другой!

‑ Мне безразлично есть кто-то другой или нет. Данный вопрос входит исключительно в ваше ведение. У вас достаточно времени, чтобы его решить. Истекло шестнадцатое мая. Штурм подвалов начнётся в ночь с двадцать второго на двадцать третье. У вас… ‑ он неторопливо подсчитал, загибая пальцы. ‑ Целых шесть дней.

‑ Но неизвестный решительно сильнее меня. Я могу лишь некоторое время сдерживать крыс, но не могу повернуть их вспять, заставить меня слушаться. Если я приведу людей в подвалы, я погублю их, не справившись с крысами, которыми манипулирует неизвестный. Повязанные вашими условиями, мы войдём в подвалы, но не выйдем.

Смирнов холодно смотрел на него, снова и снова удивляясь недальновидности искусствоведишки, его неисправимому идеализму. Скривился, но всё же ответил.

‑ Моё дело – найти исполнителей и обеспечить их качественную работу. Если вы не выйдете из подвалов, вы будете признаны героями. Если выйдете… тогда и поговорим. План операции расписан до минут, маршрут, по которому вы будете двигаться к медцентру, ‑ до сантиметров. Машина, которую вы поведёте, собирая крыс, будет оснащена и подготовлена для движения по городу. Кстати, знаменитая крыса племянника Лары не поймана, хотя за ней идёт настоящая охота. Умнейшая тварь. Не берёт отраву из рук силовых структур. Не она ли ваш конкурент в борьбе за власть среди крыс? Подумайте об этом, ‑ ухмыльнулся Смирнов и закурил, наслаждаясь упоительным чувством превосходства.

‑ Но чей фонарь сейчас горел в подвалах? – в отчаянии воскликнул Николай. – Не могли же крысы его включать и выключать?

‑ Считайте, что это был мой фонарь, ‑ отмахнулся Смирнов и отчеканил. ‑ Теперь начинается главный разговор. Вы должны получить инструкции. Едем.

41. В овраге

‑ Неужто, кот ест яблоки? ‑ патрульные уже привыкли к долговязому парню, который приходит каждый день и то свистит, то подзывает по имени своего кота, убежавшего за ограду медцентра. – Да и зачем ему яблоки, когда там столько крыс?

Иногда кто-нибудь из охранников от нечего делать прохаживался с Валентином, смотрел, как безутешный хозяин кладёт у щёлки под забором свою смешную приманку.

‑ Мой чрезвычайно любит сушёные яблоки. Известно, что и другие коты имеют удивительные пристрастия, например, едят шоколад или дыни, ‑ охотно разъяснял Валентин и шёл дальше вдоль ограды, надеясь, что вот-вот из какой-нибудь щели высунется наглая морда Видóка.

Ежедневно к ограде подъезжали военные фургоны. На оцепленной территории вокруг медцентра что-то разгружалось, устанавливалось. Но за ограду беспрепятственно заходил лишь один человек – крепкий парень с самодовольной улыбкой на румяном лице. Валентин знал от патрульных, что зарвавшийся Чечет потребовал колоссальные деньги за работу в зоне, а начальство молча подписало смету. Несколько раз промелькнул белоголовый Смирнов. Он лично руководил Чечетом. Сердце лаборанта сжималось от страха, что гениальный Видóк бесславно погибнет, удушенный в подвалах газом вместе с другими крысами. Ведь не зря к корпусу тянули шланги от намертво припаркованных в отдалении грузовиков, а по периметру территории шли земляные работы – блокировались и замуровывались выходы из подвалов и коллекторов, обрезались трубопроводы.

За эти тревожные дни лаборант несколько раз обошёл медцентр, убеждаясь в неотвратимости штурма. Николай не звонил. Тамара не звонила. Тётка тоже пропала. Дома не жила. По всему, переехала к Смирнову. Видóк пропал. Попытки найти его были обречены, учитывая начавшиеся работы по укреплению ограждения и замоноличиванию контура. Всё это, несомненно, делалось с целью обеспечить перехват крыс, если в панике они хлынут из зоны поверху. Бессмысленно и опасно стало раскладывать сушёные яблоки. В очередной раз, приехав с этой целью, Валентин решил не приближаться к медцентру и ушёл на задворки заброшенной стройки. Брёл по ссохшейся глине, издали следя за суетой вокруг медцентра. Нашёл место, поросшее свежей травкой. Сел, вытянул ноги. Ласковый ветер поднимал волосы на голове, в ветках кустов трезвонили птицы. Вслед за ними в кармане затрезвонил мобильный телефон.

‑ Слушаю!

‑ Ты узнал про пятого? Умер или нет? – голос Николая был глух и суров.

‑ Нет. Поликлиника на ремонте, регистратура закрыта. Я жду…

‑ Нечего ждать. Смирнов закрутил гайки. Двадцать третьего я, Тамара и Чечет все погибнем в подвалах с крысами, если раньше не вычислим и не обезвредим пятого. Тамара уверена, что оборотень я. Полный разрыв… Короче, немедленно выезжай к Севрюку и расспроси его. Только он ещё может что-то знать. И учти, на Видóка ведётся охота! Я буду…

Связь прервалась. Мысли спутались. За одну минуту на голову обрушился поток сообщений, каждое из которых было потрясением. Требовалось действовать немедленно. Вскочил, лихорадочно соображая, как отыскать Севрюка? Заметался, прикидывая, как быстрее выйти на улицы, ведущие к Северному проспекту, сокрушаясь, что далеко забрёл. Оставалось только идти дальше вокруг всей стройки, замыкая круг. Телефон зазвонил снова. Валентин выхватил его, крикнул:

‑ Николай, слушаю!

‑ Я Тамара, ‑ прозвучал сухой ответ.

‑ Извините, я только что… ‑ смешался и, ни с того, ни с сего, выложил. ‑ Я уезжаю в деревню, Николай посылает искать моего напарника, Севрюка. Может, он тайно провёл обследование какого-то человека, который...

‑ И ты веришь очередной уловке? – оборвала она его. – А я думаю, что в твоё отсутствие он надеется объединиться со Смирновым и завладеть Видóком.

Лаборант на мгновение смутился, настолько уверенно прозвучало обвинение. Но всё же осмелился не согласиться.

‑ Я очень надеюсь, что это не так! А Видóк сбежал ещё до объявления закрытой зоны. Едва ли теперь найдётся, ‑ и заговорил торопливо и тревожно. ‑ Вы в опасности. Смирнов готовит наступление на крыс двадцать третьего. С вашим участием.

‑ Валя! Мне страшно! Меня сегодня опять вызывают к нему. А мы так ничего и не поняли, никого не нашли, всё запуталось, все врозь, все враги. Среди нас оборотень, который смеётся нам в лицо и готовит расправу. Звони, если что-то узнаешь. И… прощай! ‑ она оборвала разговор.

По ветру доносилось тарахтение экскаваторов, двигавших горы грунта у ограды медцентра. Валентин затравленно озирался. Чувство было такое, что надо тотчас стремглав бежать. Только непонятно, куда? Сообразить никак не удавалось. Пустота в голове отвечала пустырям. Он тупо пробирался к полосе леса за дорогой, совсем не туда, куда намеревался направиться вначале. Удалялся от города, всё ускоряя шаг и, наконец, побежал, охваченный внезапным неодолимым желанием достигнуть леса и упасть лицом в траву. Перепрыгнул через канаву у дороги, перебежал дорогу, перепрыгнул через другую канаву, но неудачно, одной ногой попал в лужу. От ледяной воды пришёл в сознание. Остановился, оглядываясь, не понимая, как оказался здесь? Черёмуха отцветала, осыпая в траву последние белые лепестки. Среди них сидел Видóк, подняв вверх морду, словно любовался поздним цветением.

‑ Видóчек… ‑ прошептал изумлённый Валентин, ощупывая карман, где осталась нерастраченная порция яблок. – Так вот кто меня гипнотизировал, кто сюда заманил. Тварюга ты невероятная.

Видóк поводил головой, красуясь, давая хозяину убедиться в том, что это действительно он, его любимец. Но едва Валентин протянул ладонь с яблоками и сделал шаг вперёд, крыса отступила за черёмуху. Там остановилась, оглянувшись. Лаборант приблизился, но крыса отбежала дальше и снова села. Валентин шёл за Видóком, сжимая в потном кулаке ненужную приманку. Крыса больше не оборачивалась, уверенно уходила в заросли подлеска, который хлестал тонкими упругими ветками, хватал за ноги. Валентин торопился, отталкивая ветки локтями, боясь потерять бурую спину, мелькающую впереди. Наконец, выбрался к небольшому оврагу, на дне которого громоздились старые бетонные плиты, вросшие в землю, скрытые поднявшейся вокруг юной порослью. На вершине нагромождения сидел Видóк. Валентин спустился к нему в овраг и высыпал на замшелую поверхность плит мятые яблоки. Видóк есть не стал, спрыгнул вниз и исчез в провале между глыб. Лаборант наклонился, отвёл рукой ветки разросшегося куста и заглянул в сырую тьму узкого тоннеля.

42. Серый шлейф

Война ‑ машина, которая работает только с очень большими цифрами. Надежда победить втроём в войне с крысами была абсурдной. Николай не верил ни в победу, но в то, что они живыми выберутся из подвалов. Шесть дней истекли. Была глубокая ночь. Он медленно вёл по заданному маршруту захудалую «шестёрку», выделенную органами для этих целей, и не мог отделаться от мысли, что всё это в последний раз. Глянцевые листья тополей, уже большие, но ещё нежные, были черны, и лишь у фонарей оживали изумрудным сиянием. Он вслушивался через опущенное стекло в невнятный шёпот мягких тополиных губ. Суровым выдался май. Разрыв с Тамарой, жёсткое давление Смирнова. Оборотень так и не обнаружен. Какое-то время под подозрением был даже Валентин, потому что расправы прекратились одновременно с его отъездом к Севрюку. С того времени лаборант словно сквозь землю провалился. Зато Ника без конца донимала бесцеремонными звонками.

‑ Ни-и-ик… Мне было так хорошо-о-о… А тебе-е-е?

От напоминания о безумной ночи передёргивало. Однако не решался грубо оттолкнуть девчонку, мучимый потаённым чувством вины. Говорил с ней, но старался отделаться короткими ответами.

‑ Тоже.

‑ А где больше понравилось? На полу-у-у или на дива-а-а-не? – не унималась она, не замечая его холодного тона.

‑ Везде.

‑ Ну, приходи-и-и-ы! – страстно выдыхала в трубку.

‑ Не могу. В другой раз.

‑ Не вздумай вернуться к своей кукушке драной! – взвивалась вдруг, и в голосе дребезжали визгливые ноты. – Или я её убью!

Николай попытался прогнать неприятное воспоминание, но вдруг похолодел. Неужели Ника? И эта её угроза «убью»? Всё сходилось. Стремительно совмещались кусочки фактов, складываясь в убедительную картину. Был только один необъяснимый момент – как она получила свойство? Но ведь могло так случиться, что пока Валентин распивал в лаборантской чаи, сластолюбивый Севрюк уединился со смазливой пациенткой в диагностической. Вполне правдоподобно. Но зачем он провёл её через томограф? Сознательно? Случайно? Дичь. Однако надо было уточнить, где сейчас Ника. Николай вызвал по передатчику Смирнова.

– Прошу проверить, где сейчас находится художница, Ника Нерль. У меня укрепилось подозрение, что она как-то причастна к случаям с крысами.

– Ваше сообщение весьма своевременно, – хмыкнул Смирнов. – Смею заверить, что за ней, как и за всеми личностями, связанными с вами, установлено наблюдение, включая вашу семью и журналиста Заиканова…

– Я хочу знать, где в настоящий момент Ника. Это крайне важно мне, ответственному исполнителю вашего задания. Немедленно сообщите. Или остановлю машину, – зло заявил Николай и отключился.

Невозможно было избавиться от ощущения близкого присутствия врага, все последние дни чувствовалось его негласное наблюдение за подготовкой к операции. Несомненно, оборотень следил из толпы, подходил вплотную, всё видел, и теперь имеет большие преимущества в игре. Николаю мерещилось потаённое преследование даже сейчас, когда машина медленно двигалась по спящему городу, начав от исходной точки, назначенной оперативниками.

По сравнению с маниакальной жестокостью оборотня заносчивый и циничный Смирнов стал почти симпатичным, хотя и захапал грязными руками благородную цель ‑ спасение города от крыс. Николай тряхнул головой, запрещая себе раскисать. Высокая цель не стала ниже и грязнее. Но жизнь и свобода поставлены под угрозу. Шансов уйти из подвалов без потерь мало. Следует быстро думать и чётко действовать на месте в конкретной ситуации. В том, что впереди будет множество смертельных сюрпризов, он не сомневался.

«Шестёрка» входила в район, граничащий с медцентром. Николай начал мысленно звать: «Крысы, ко мне! Крысы, ко мне!» Но пока всё было тихо. Ничего не происходило. От участия Чечета в ночном плутании по городу он отказался категорически, теперь в одиночку было трудно. Если бы кто-то вёл машину, можно было бы полностью сосредоточиться на крысах. Но только не Чечет. Клонило в сон, веки слипались. Он забывался и не понимал уже, куда едет. Вздрогнул от сигнала телефона. Звонил Смирнов. Говорил свысока, но в голосе слышалась растерянность.

– Ника Нерль ушла из-под наблюдения. Пока её обнаружить не удалось.

– Я ждал этого. Её исчезновение подтверждает мои подозрения. А вы, как всегда, переоценили себя и недооценили противника, – сделал паузу, с удовольствием слушая, как опер от гнева скрипит зубами, и прибавил с тревогой. – Если оборотень она, я уступаю ей в способности влиять на крыс, а прочие тем более. Но что теперь об этом думать.

На ходу рассылать призыв не получалось. Остановился. Закрыл глаза, сосредоточился, размеренно повторяя: «Крысы, ко мне! Крысы, ко мне!» Очнулся, глянул на часы, ‑ в беспамятстве прошло три минуты. Тронулся дальше. За окном машины внешне всё оставалось по-прежнему, но прибавились едва уловимые постукивания за кустами, шорох вдоль тротуаров. Ещё ничего не было видно, но всё дышало одним устремлённым порывом, течением, магнитным притяжением к идущей по улице машине.

Движение нарастало, становилась напряжённее, но ещё оставалось скрытым, неявным. И вдруг на раскрошенный бетонный парапет у газона, выскочила крыса. За ней другая. Мгновение, и вровень с машиной, подравнивая к ней свой бег, уже бежала цепочка крыс. Отовсюду выскакивали новые, тесня прежних, уплотняя строй, напирая, громоздясь на узком парапете. Серо-бурая бугристая масса опасно свесилась выпуклым краем, вздрагивая бахромой длинных хвостов, замялась толстыми неровными складками и хлынула на газон. Там вскипела горбами спин и поднятых голов и выбежала на тротуар к машине, но не вплотную, а на трепетном расстоянии.

Крысы подчинялись. Слышали и приходили. Значит, оборотня поблизости не было. Посылаемый из кабины призыв стократ усиливался солидарным ему зовом крыс, который мощными вспышками накрывал кварталы, примыкающие к улицам, где шла машина. Крысы сбегались, присоединяясь к шествию. Они отличались друг от друга цветом шерсти и размерами, но все как одна заворожённо следовали за предводителем. Некоторые пытались встать на задние лапы, словно желая лучше видеть, даже выскакивали вперёд, чтобы взглянуть в лицо ведущего. Но напирающие сзади сбивали их, заставляя бежать со всеми. Блестящие точки глаз сверлили Николая, он чувствовал их давление, уколы, укоры. Хотя нет. Укора не было. Крысы смотрели с любовью. Он старался избегать их блестящих глаз. Из спасителя человечества он превратился в живодёра. Крысы, идущие за ним, были обречены. Но и он, связанный с ними узами фантастического родства, был обречён и шёл на свою собственную казнь.

Далеко впереди медленно двигались две служебные машины. В одной из них сидел Смирнов, на которого теперь было наплевать. А позади, насколько хватало взгляда, тянулся шлейф крыс. В лучах уличных фонарей блестела шерсть спин. Живое серое одеяло ползло за машиной, охваченное едва сдерживаемым желанием настичь и нежно укутать её собой. Туго запеленать в шерстяную темноту, забраться в салон, приникнуть к водителю, наступая на лицо жёсткими когтистыми лапами, удушая шерстяными горячими животами, скользя плетями кожаных хвостов. Шерстяная темнота… Бархатная темнота… Терзающая бархатная темнота! Николай содрогнулся, снова пронзённый воспоминанием о кошмарной оргии с Никой. Неужели она?! Почему он упустил такую очевидную версию? Что помешало?

Крыс уже было много. Так, наверное, начинался всемирный потоп. Когда первая длинная волна, ещё не страшная, но непостижимо широкая и стремительная, является, словно ниоткуда, и блещет подлунной рябью на захлёстнутой ею материковой поверхности. А той кажется, что это шутка, мимолётное касание, и она долго недоумённо ждёт, когда же наступит откат? А потом, уже погибая, запоздало понимает, ‑ никогда! Казалось, асфальт приподнимается, растрескавшись от частых точечных ударов, взрывающих, взламывающих его изнутри. Казалось, и дорога, и обочины, и дворы домов одинаково покрываются раскрошенным асфальтом. Трава газонов вздрагивала, качалась и ложилась под серый пласт. В рассветной мути уже были различимы острые морды первых, самых матёрых, шедших строгой свиньей.

Машина проезжала участок дороги, останавливалась. На несколько минут Николай выпадал из реальности, рассылая свой призыв, а серый шлейф послушно ждал. Вдоль всего маршрута были установлены видеокамеры, но в отдалении иногда мелькали патрули, наблюдающие за процессией в бинокли. Прошёл широким кругом вертолет. Николай почувствовал страшную усталость. Большая часть пути была преодолена, уже показалась ограда медцентра. Военные машины, штабные вагончики и грузовики далеко отступили от полотна дороги, по которой подходили крысы. Образовалось обширное пустое пространство, в центре которого у единственных ворот ждали угрюмая Тамара и бодрый Чечет. Следуя приказу, объявленному по громкой связи, они развели в стороны тяжёлые створки. Всё замерло в ожидании процессии. Всё стихло до такой степени, что стал слышен жаворонок над пустырями. Отчаянный женский крик взорвал тишину.

‑ А я! Я тоже с ними!

Расталкивая патрулей, сквозь оцепление рвалась Лариса. Все оторопело расступались перед женщиной Смирнова. Никто не посмел её остановить. Прыгая на высоких каблуках по колеям, оступаясь, она выскочила на дорогу. Одновременно на финишную прямую вырулили предварявшие процессию служебные машины и начали отклоняться в сторону, открывая путь к воротам. Дверь первой с силой распахнулась, оттуда на ходу неловко выбирался Смирнов.

‑ Лара! Куда ты? Куда-а-а… ‑ исступлённо кричал он.

Не оглядываясь, она бежала навстречу «шестёрке» и крысам. Хрипя и задыхаясь, Смирнов устремился за ней, но уже не успевал перехватить. Полы его плаща развевались, путались в ногах. Споткнулся о выбоину, нелепо закачался, размахивая руками, чтобы удержаться на ногах.

‑ Лара! Опомнись, ты погибнешь! – выкрикивал с отчаянием. ‑ Оттуда никто… Лара!

Затаившись в машинах, за окнами бытовок, за кольцом стянутых к медцентру грузовиков и расчехлённых грузов десятки изумлённых свидетелей наблюдали этот невероятный порыв обычно значительного неторопливого Смирнова. Поражённые, они смотрели как неловко, вперевалку, с искажённым от горя лицом заносчивый альбинос бежит за женщиной. Но Лариса уже прыгнула в кабину, громко хлопнув дверцей. Багровое лицо опера исказилось мукой. Он рухнул на колени, врубаясь широкими растопыренными ладонями в пыль дороги, и страшно зарыдал, вскинув к небу белые глаза.

‑ Умоляю, остановись, вернись! Лара!

Она сидела в машине, зажмурившись, зажав руками уши, бледная и решительная. Машина, не останавливаясь, продолжала идти к воротам медцентра, ведя за собой крыс. Смирнов упал на дорогу. Обхватив руками голову, он выл страшно и дико.

‑ Что ты наделала! Что ты наделала! Я люблю тебя, Лара! Лара…

Внимание всех было приковано к нему. Николаю показалось, что внезапный порыв каменного опера поразил очевидцев больше, чем невиданная процессия, возглавляемая малиновой «шестёркой». Рядом всхлипнула Лариса. Он очнулся и отвернул машину в сторону, объезжая неподвижную фигуру, распластавшуюся на пути. Серый шлейф в точности повторил вираж.

43. Сухие осоки

Если лёг и не спится, надо встать и снова лечь. Но это не так-то легко сделать, если не спится на второй полке плацкартного вагона. Подтянув к подбородку колючее одеяло, Валентин бессонно слушал стук колёс и скучный ночной дождь, секущий по стёклам. Минувшие два дня мелькали перед закрытыми веками вереницей событий, фраз, догадок. Единственной, но колоссальной, радостью была встреча с Видóком. Он стыдился этой радости и клялся себе, что вывернется наизнанку, но разыщет Севрюка и вытрясет из него признание. Очень смущала, на первый взгляд, ерундовая деталь, ‑ отчего Видóк отказался есть сушёные яблоки? Неужели крыса что-то имеет на Севрюка? Гнал от себя эту мысль, как совершенно бредовую, но, с другой стороны, если всё перевернулось с ног на голову, не следует пренебрегать значением столь откровенно презрительного жеста.

Лаборант снова и снова мысленно возвращался в тот заброшенный тоннель, куда накануне заманил его Видóк. Крыса настойчиво уводила за собой во тьму и вдруг исчезла. Сколько он ни звал её, слепо тычась в сырые стены подземного хода, она не вернулась. На счастье увидел во мраке над головой горящие звёзды и, хватаясь руками за выступы, скользя по земляному полу, выбрался в тот же овраг в перелеске. А на другой день вечерним поездом выехал по поручению Николая.

Дорога баюкала, постепенно успокаивая, усыпляя. Но и в полусне Валентин волновался, как бы побыстрее найти Севрюка? Было известно одно название, – село Сухие осоки. Оттуда, вроде бы, шла грунтовая дорога в заброшенную деревню, которая умерла без электричества после того, как четыре года назад за одну ночь со столбов срезали и смотали на цветмет восемь километров проводов. Недалеко от деревни за полосой леса стояли на поляне четыре дома, которые теперь существовали на свечах и газе. Один принадлежал Севрюкову брату пасечнику. На этой стадии размышлений Валентин заснул, словно провалился в темноту туннеля. Проводница долго трясла его за ногу, пока он выбирался из лабиринтов сна в серые утренние сумерки. Не успев, как следует, продрать глаза, спрыгнул с подножки вагона на низкий перрон захолустной станции. Шёл дождь. Площадь за станционным зданием была пустынна. Сомнения в реальной возможности добраться сухим до Сухих осок крепли.

После двух часов унылого голосования удалось за общеизвестную плату перехватить грузовик. Валентин подскакивал на ухабах просёлков, глядя, как из-под колёс летит жидкая грязь, и пытался выяснить у смурного водилы, назвавшегося Семёнычем, что-нибудь про Сухие осоки и деревни вокруг них. Тот со значительным видом хмурил брови, но только и вспомнил, что понаслышке знает о мужике в тех краях, который имеет огород в заброшенной деревне и летом ходит ухаживать за ним двенадцать километров туда и столько же обратно. Вот тот мужик должен знать про пасечника.

‑ Надо фляги завезти, ‑ вдруг объявил он и свернул на теряющуюся в размокшем поле дорогу.

Переваливаясь из канавы в канаву, миновали свалку ржавой искорёженной сельхозтехники и вдоль покосившихся заборов подъехали к нужному дому. Семёныч побежал через дождь, вжимая голову в плечи, распахнул калитку и исчез за ней. Валентин смотрел на текущие по стеклу струи и приходил к пониманию, что не то, что за четыре дня, а за четыре года не найдёт здесь Севрюка. Водилы долго не было. Наконец, он вышел из калитки нетвёрдой походкой.

‑ Идём за пузырём. Люди ждут. Душа горит, ‑ и, отвечая на тревожный взгляд пассажира, заверил. ‑ Гадом буду! Довезу...

Тронулись вечером под тем же моросящим дождём. Семёныч с трудом забрался в кабину, бухнул дверью.

‑ Только держись крепче, Валька! А так… мастерство не пропьёшь.

Он то ронял голову на руль, то раскачивался из стороны в сторону, стуча головой о стенку кабины, о плечо Валентина, но баранку из рук не выпускал. Грузовик ревел, взрывая глину, буксуя в размытых колеях. В насквозь мокрые Сухие осоки добрались в темноте. Заглохли у первого же светящегося окна. Семёныч, еле шевеля языком, определил пассажира на постой, пьяно расцеловал его и беззаботно уехал в ночь. Валентин заснул в натопленной комнате, обливаясь потом под тяжёлым одеялом, с тяжёлой мыслью, что мобильник не ловит, связи нет, и он уже сейчас не успевает сообщить Николаю ещё не полученное признание Севрюка. И путь по-прежнему в самом начале. И возвращение будет таким же мучительным.

За весь следующий день удалось лишь отыскать мужика-огородника. Он сидел на ступенях магазина невменяемый от выпитого, неспособный не только передвигаться, но и говорить. Из его расслабленного мычания можно было уловить лишь, что завтра… за две бутылки… трактор… Однако в округе насчитывалось три или больше заброшенных деревень, и везде на отшибе имелись поселения, и везде, вроде, были пасечники. Фамилию Севрюк никто не слышал. Валентин отчаялся и распил с огородником ещё одну бутылку белой с названием «Боцман».

Когда забрызганный грязью трактор вышел на поле, и глазам открылись остовы домов, совсем недавно бывших деревней, а теперь разграбленных и разобранных на стройматериал, Валентин почувствовал отчаяние. Слишком уж трудно давался каждый этап. Он напряжённо вглядывался в полосу леса за деревней. Мысль невероятно опережала неспешный ход событий, несоответствие надрывало душу. Месили целину, наконец, выбрались к единственному уцелевшему дому. Сговорились, что отсюда надо идти через поле одному, что вернётся сюда же, расплата за услугу состоится по возвращении к магазину.

Валентин направился к лесу. Неуёмный дождь моросил по-прежнему. С листьев падали увесистые капли. Он шёл по заросшей, еле видной тропе, скользя и спотыкаясь, смирившись с ирреальностью происходящего. Где-то в городе стремительно летело к роковому рубежу другое время, а здесь оно стояло или лежало безмерное и неподвижное. Севрюк представлялся сказочным персонажем, надеяться найти который, по меньшей мере, смешно. Неожиданно лес расступился, открывая пологую поляну. И первое, что бросилось Валентину в глаза, был Севрюк.

В сапогах, в мокрой рубахе и кепке он шёл навстречу, словно выдернутый под дождь неким магическим словом. Лицо его стало будто бы пошире, может, оттого, что золотые кудри были острижены. Он совершенно преобразился в деревенского жителя, но не узнать его было невозможно. Валентин остановился, раскрыл, было, рот для приветствия, но Севрюк скользнул по нему рассеянным взглядом и пошёл себе дальше. Он уходил по лесной тропе спокойно и уверенно. Ошеломлённый Валентин смотрел ему вслед. Но вдруг опомнился и заорал:

‑ Севрюк!

Тот вздрогнул, на мгновение приостановился, но не обернулся, и неожиданно со всей силы припустил в чащу. Длинноногий Валентин нагнал его среди густых папоротников, сгрёб за ворот, свирепо шипя:

‑ Убью! Признавайся немедленно!

Пойманный стучал зубами, не отрывая выпученных глаз от искажённого лица преследователя, который встряхивал его так, что трещала ткань рубахи, повторяя:

‑ Севрюк, зараза! Какого чёрта?!

Напарник бессильно осел в мокрую траву и забормотал:

‑ Да, да, Севрюк я, да… Отпусти, задушишь.

‑ Кого ты тайно обследовал на томографе? Кто это был? Кто? Говори! – рассвирепел Валентин.

‑ Не надо, ай, больно, я ничего не знаю! Я его брат, я Иван, а он Пётр, мы близнецы… ‑ жалобно ныл перепуганный Севрюк.

Валентин с недоверием разглядывал его, не отпуская, пытаясь отыскать приметы, которые могли бы подтвердить, что перед ним действительно другой человек. Не покидала мысль, что пройдоха напарник ловко обвёл его вокруг пальца, врёт в глаза, плетёт про брата. Но вдруг вспомнил.

‑ А ну-ка! – властно рванул ворот рубашки.

Тот отшатнулся и замер, вытаращив глаза. Валентин пристрастно разглядывал его шею. Отпустил ворот и оттолкнул от себя.

‑ Пожалуй, ты вправду другой.

‑ Ну вот, я же говорил, ‑ он с осторожностью ощупывал шею. ‑ Что ты там нашёл?

‑ В том-то и дело, что ничего. Зато у братца твоего, Петра, есть приметные знаки.

‑ Какие? – глаза Ивана тревожно расширились.

‑ Следы страсти, Кама Сутра. Где он? Веди меня к нему.

‑ Его здесь нет.

‑ Как нет? Он чуть ли не с марта в деревне, всем на работе сообщил. С квартиры, которую снимал, съехал.

‑ Но сюда не приезжал. Он в городе. Специально распустил слух, чтобы замести следы. Я неделю назад на станции получил от него письмо, он передал с проводницей. Написал, что непременно кто-то придёт… искать его… Что он в страшной опасности… И только одному человеку назвать его новый номер. – Иван обернулся к Валентину. – Как тебя зовут?

‑ Валентин.

‑ Да. Велел дать Валентину для срочной связи, – он продиктовал номер по памяти. ‑ Звони только с городского. На станции есть.

Валентин устало осел на мокрую кочку. Чудовищно трудное предприятие обернулось полной бессмыслицей. Время бездарно потеряно.

‑ Что ты ещё знаешь? Кто ему угрожает, имя?

‑ Не назвал. Написал только, что она зверь.

‑ Она?! Женщина? Врёшь!

‑ Нет! – отпрянул Иван. – И ещё написал, что он должен прятаться, потому что она везде найдёт и нашлёт своих крыс.

Валентин угрюмо взглянул на лже-Севрюка, устало поднялся.

‑ И на том спасибо. Прощай.

Он бежал через дождь, через лес назад, туда, где за размокшим полем ждал трактор. Мысли мешались в голове. Ничего не складывалось. Она! Тамара или Лариса? Или тот ненайденный пятый вдруг оказался женщиной? Или Севрюк кого-то всё же протащил через томограф? Попытался припомнить пассий своего любвеобильного напарника и сбивался со счёту. Ниночка, Верочка со второго, Танечка? Нет, Танечка тогда была в лаборантской, заваривала чай. Сообщение Ивана внесло полную сумятицу в и без того запутанную картину. Оборотень стал реальностью, но кто он, где он? Она! Свирепая и изворотливая. Способна внести хаос в запланированное движение крыс, взвинтить ярость не отдельной стаи, а полчищ, стянутых в одно место, устроить немыслимое кровопролитие. До начала операции оставался один день. Исходя из местных условий, Валентин уже не успевал переговорить с Николаем до его выхода на маршрут. Оставалось как можно быстрее связаться с истинным Севрюком. Вытрясти из него правду и если не обезвредить оборотня, то попытаться спасти людей.

Часть 7. Оборотень

44. Зона

«Если я сегодня не умру, то завтра меня вылечит любой врач», ‑ Николай морщился от головной боли, сказывались напряжение и бессонная ночь. Машина проехала в ворота медцентра и остановилась. Одновременно остановился эскорт, подчиняясь мысленной команде своего предводителя. По плану ворота должны были закрыться, когда последние крысы пройдут на территорию зоны. Для этого надо было увести их далеко вглубь. Крысы слушались. Значит, оборотень был далеко. Или же сознательно затаился в подвалах, поджидая процессию. А может быть, сейчас его глаза, как и глаза всех присутствующих, следят за ними. Валентин не позвонил. Невиданный серый шлейф тянулся от «шестёрки» за поворот дороги и дальше. Вертолёт отдалился, делая вираж. Вернулась тишина раннего утра, которую нарушали только карканье ворон и хриплые стоны Смирнова.

‑ Лара… Лара…

Зажимая ладонями уши, она смотрела в одну точку перед собой. К машине шли Тамара и Чечет. Мельком глянув на Тамару, Николай ужаснулся её неподвижным глазам самоубийцы, решившегося на последний шаг. Чечет, наоборот, самодовольно улыбался. Бравируя перед зрителями, составляющими оцепление, он как космонавт помахал рукой и занял место за рулём. Николай сел сзади него рядом с Тамарой. Теперь его задача усложнялась. Следовало по-прежнему вести за собой серый шлейф и одновременно сдерживать крыс, находящихся в подвалах. Чечет оглянулся, блеснув шальным взглядом, убедился, что все на местах, и с силой нажал на газ. Сидящих отшвырнуло назад. Машина рванула с места и помчалась по аллее к больничному корпусу.

‑ Сто-о-о-й! ‑ взвился Николай. ‑ Надо медленно, иначе начнётся свалка!

‑ Не мельтеши, Колян! Догонят, ‑ хохотал Чечет, запрокидывая голову. – Бабульки, мендальки быстрее возьмём и по домам.

Машина, подскакивая на ухабах и выбоинах, неслась по аллее. Николая подбрасывало на сидении. Схватившись за спинку водительского кресла, он старался не ударить Тамару. Взглядывал на неё, пугаясь безразличия в её лице.

‑ Зона! Приём! – прорвался в салон голос из передатчика. ‑ Прекратите гонку! Вы растеряете крыс. Они ещё не успели войти на территорию.

‑ Вас понял! – заорал в ответ Чечет, не думая сбавлять скорость.

Над головами, за высокими кронами старого парка завис вертолёт, посылая громовые команды, но ничего нельзя было расслышать за рокотом лопастей и рёвом мотора. Машина летела к пустынному перекрёстку аллей.

‑ Зона! Приказываю прекратить гонку! ‑ кричал из передатчика командный голос, но не Смирнова. ‑ Крысы разделились на потоки, бегут к вам наперерез.

‑ Нет! Нет! – внезапно закричала Лариса, вцепляясь в Чечета и указывая вперёд.

Сбоку из парка с диагональной аллеи выскочили крысы. Казалось, плоский серый зверь, подрагивая шкурой, стремительно скользит по траве, метя под колёса ревущей машины.

‑ Стой!

Николай рванулся с заднего сидения, нащупывая ручник, но безумный возница уже ударил по тормозам. Все упали вперёд. Машина сделала крутой вираж, рассекая серый пласт крыс, взрывая алые борозды. Из-под колёс на окна брызнула кровь. Женщины завизжали. Николай упал лицом на спинку водительского кресла, одной рукой ловя за плечи Тамару. Она вырвалась. «Шестёрка» ударила одним колесом в бортовой камень и замерла.

‑ О-о-о! – беспрерывно надсадно крича, Лариса распахнула дверь и выскочила наружу, в красное месиво под колёсами. ‑ О-о-о!

‑ Закрой дверь! – взревел Чечет, силясь дотянуться, но всклокоченные волны крыс уже добежали, готовые зацепиться когтями за порог кабины, вскарабкаться и провалиться внутрь.

‑ Зона! Приём! – ожил передатчик, но Чечет одним ударом кулака заставил его замолчать.

‑ Болван! – вскипел Николай.

‑ Они не виноваты! ‑ рыдала Лариса, стоя среди обезумевших крыс. ‑ Они нам слепо верят! А мы?

‑ А нам плевать! ‑ Чечет дотянулся до ручки и захлопнул дверь.

В машине повисло молчание. Теперь уже и Чечет растерянно чесал в затылке, эйфория сменилась оторопью. Николай пристально глянул на него и поразился добродушному выражению лица, которое только что было свирепым. «А вдруг оборотень именно Чечет? Или Лариса?» – мелькнула мысль. Тамара опускала стекло, с остервенением вертя ручку:

‑ Лариса, возвращайтесь в машину, ‑ взволнованно, но ласково, заговорила она, ‑ Вспомните про людей, которые растерзаны, убиты из-за крыс. Надо сделать трудный выбор. Выбор в пользу людей. Мы не можем поступить иначе.

‑ А я с крысами! – упрямо выкрикнула Лариса, отскакивая от протянутой к ней руки.

‑ Но вы присоединились к нам, чтобы побороть крыс, ‑ включился в уговоры Николай. ‑ Вы нам нужны, нас и так очень мало.

‑ Нет! Я крыса! – убеждённо настаивала она. ‑ А вы ведёте меня умирать!

Николай не нашёл в себе сил возразить. Он проваливался в сон. Веки слипались, голова падала на грудь. Лишь кишащие у колёс крысы и ожидание близкого нападения оборотня ещё удерживали на грани бодрствования. В мутной голове одно за другим сменялись предположения. Показалось, что оборотнем, всё-таки, может оказаться и Валентин. Вдруг проверил томограф на себе? Или Севрюк, по случайности сунувший голову в саркофаг.

‑ Ничего не помню… ‑ слёзно жаловалась Лариса, прильнув к окну. ‑ Я люблю всех вас… Но я с ними… Прощайте…

Она опустилась на четвереньки и поползла среди шевелящейся массы, ощупывая руками путь. Волосы свесились на лицо. Солнцезащитные очки раскачивались на цепочке в такт движениям тела. От этой нелепой детали повеяло ужасом безумия. Крысы доверчиво жались к новой хозяйке, пристраивались рядом.

‑ Её надо забрать, – прошептала Тамара.

‑ Рехнулась, ‑ сочувственно покачал головой Чечет, вылупив прозрачные глаза. ‑ А, пусть её. Всё равно придёт в подвалы… ‑ и неожиданно со всей мощью гаркнул в окно. ‑ Сто-о-о-ой!

Лариса вздрогнула, повалилась на асфальт и осталась лежать без движения. Крысы тревожно пробегали по ней, будто это был холм, но в считанные секунды тоже погрузились в неподвижность. Николай, вырванный криком из сна, моргал, ничего не понимая. Тамара не отрывала глаз от неподвижного тела.

‑ Она умерла?

Николай выскочил наружу. Замершие крысы смотрели на него бусинами немигающих глаз. Осторожно ступая среди них, он обошёл машину и склонился к Ларисе. Её глаза были полны той же свинцовой неподвижностью, что и глаза крыс. В приподнятых углах губ затаился хищный оскал. Невозможно было понять, парализована она страхом, или мертва? В растерянности оглянулся на Тамару, глядящую из машины. В этот миг Лариса с необычайной прытью вскочила на ноги и кинулась в парк. Вслед за ней устремились крысы, сметая всё на своём пути. Одолевая их штормовой напор, Николай распахнул дверь и вмялся в машину на водительское место, мощно отпихивая вглубь неловкого Чечета. Едва он успел грохотом захлопнуть дверь, по корпусу тяжело ударила забурлившая серая волна. «Шестёрка» качнулась и осела под навалившейся на неё тяжестью.

‑ Сергей! Дверь, смотри, твоя дверь! – закричал вдруг Николай, вывернувшись на сидении, но крысы уже заскочили в салон, ткнулись в стенки и заметались в поисках выхода, вспрыгивая на сидения, на людей, врезаясь в стёкла острыми осклабившимися мордами.

‑ Ляксевна, открой свою дверь! – орал Чечет, отбиваясь ударами ботинок.

Надсадно, непрерывно сигналил приёмник. По крыше с гулким вибрирующим звуком топотало множество когтистых лап. Тамара распахнула, наконец, дверцу, выпуская очумевших крыс со своей стороны. Николай рванул машину с места, врубаясь колёсами в живое месиво. Передняя дверца освободилась. Чечет с грохотом захлопнул её. Тамара на заднем сидении сжалась в комок, закрыв лицо руками. И вдруг воскликнула:

‑ Я увидела её, увидела Ларису! Она бежит к ограде!

‑ Не выйдет, ‑ отозвался довольный Чечет. – Не то, что крыса, ни одна мышь не прошмыгнёт! Не зря замоноличивали контур.

45. Объятия крыс

Вертолёт завис на окраине парка как большая хищная птица, высматривающая добычу. «Шестёрка» скакала по ухабам заросшей просеки, давя крыс, которые метались по парку поодиночке и стаями, сталкивались и перемешивались. Николай вёл машину, ориентируясь на грохот вертолёта, сделал поворот и резко затормозил у обитых жестью задних ворот, где происходило чудовищное столпотворение. Все трое в ужасе прильнули к окнам. Неузнаваемая, исцарапанная Лариса выла и билась о гулкий металл, скребя его ногтями, размазывая по жести кровь и землю. Вместе с ней ворота штурмовали крысы. Они налетали свирепыми волнами, под ударами которых всё ниже оседала шаткая фигурка их предводительницы. Новый мощный удар обрушился на ворота, сшибая Ларису с ног. Лавина крыс наплыла выбегающими одна на другую волнами и поглотила опрокинувшееся на спину тело.

‑ Спаси её! – с отчаянием и ненавистью крикнула в затылок Николаю Тамара.

‑ Каюк, ‑ высунувшийся было Чечет проворно захлопнул дверь.

‑ Попытаюсь, ‑ Николай выскочил из машины и замер, сознавая своё бессилие перед разбушевавшейся стихией.

Волна крыс вскипела гребнем у верхней кромки ворот, совсем немного не доходя до края стены и, достигнув апогея, начала откат. Высокий гребень расстелился длинным языком. На жести остались две вертикальные красные полосы – следы окровавленных ладоней. Изуродованное тело лежало на земле без движения. Улучив момент, Николай побежал к воротам, перескакивая через крыс, зная, что успеет лишь добежать, но не успеет вернуться и должен будет принять новый удар там, у ограды. В несколько прыжков он достиг Ларисы и склонился над ней. С располосованного, залитого кровью лица на него глянули ясные, изумительно зелёные глаза, и он мгновенно понял Смирнова, его отчаяние и тоску.

‑ Такая никчёмная. Такая неле... – она сделала жест, будто хотела отмахнуться от бегущих к ней крыс, но рука судорожно дёрнулась и упала, голова безжизненно склонилась на землю.

Угадывая возвращение волны, Николай бросился к воротам, подскочил, схватился за перекладину. Он едва успел подтянуться и забросить ноги, когда жесть грозно загрохотала под ударом. С высоты ограждения глазам открылись пустыри брошенной стройки, бурьян и кусты у дороги, зазеленевший лесок за ней. Синицей прозвенела возможность спрыгнуть вниз по другую сторону ворот и раствориться в пустырях. Ряды крыс смешались. Вскипели барашками белых животов и рассыпалась. Воспользовавшись их минутной неорганизованностью, Николай спрыгнул вниз, бегом вернулся к машине. Хлопнул дверцей, с размаху раздавив крысу, сунувшуюся за ним в салон. Брызнувшая кровь окрасила штанину. Он не заметил. Упал на сидение, тяжело дыша. Все приникли к окнам и смотрели туда, где лежало тело в окровавленных лохмотьях.

‑ Она жива! Она шевелится! – испуганно вскрикнула Тамара.

‑ Нет, – возразил Чечет, вытягивая шею, чтобы лучше видеть. ‑ Это крысы её ворочают.

Мёртвое тело двигалось. То плечо, то голова, то нога были видны в кипении горбатых спин. Тело поднималось, словно Лариса вставала в клубящемся серо-буром кольце, завалив окровавленную голову, мотая плетьми рук. Взмывшая волна достигла головы, нижние слои рванулись навстречу, выбрасывая тело вверх. Оно в последний раз качнулось и провалилось в серое море. Гора росла, погребая под собой Ларису. Со всех сторон сбегались крысы, заряженные стремлением, во что бы то ни стало, достичь, прикоснуться. Передние пятились назад, задние теснили их, ломясь навстречу. Но движение всё замедлялось и, наконец, остановилось. Сидящие в машине следили за происходящим, онемевшие, подавленные зрелищем страшной смерти. Гора дрогнула. С вершины кубарем покатились серые комки, быстро перебегая к «шестёрке».

‑ Колян! Сматываем удочки! – фистулой завизжал Чечет.

Николай нажал на педаль, мотор взревел и заглох. Крысы, сменив вождя, уже бурлили у колёс, лезли друг на друга. Возня, писк плескались за окнами. Белые, светло-серые животы распластались по поверхности переднего стекла. Было явственно слышно, как дробно стучат резцы прижатых к стеклу морд, как скребут, словно ножом по стеклу, выпущенные когти, пытающиеся зацепиться за выступы корпуса, за своих собратьев. В салоне стало темно. Сквозь толщу, накрывшую кабину, едва доносился рокот вертолёта.

‑ Так это правда? – тяжело задышал в темноте Чечет. ‑ Ты, падла, Ляксевна, командуешь крысами?

‑ Молчать! – рявкнул Николай. ‑ Или погибнут все.

В наступившей тишине было слышно, как снаружи, ища опору, ползёт по стеклу коготь. Николай замер, шевеля губами. На лбу выступила испарина. За спиной сжалась Тамара. Чечет, развернувшись, смотрел на неё в упор, но не решался нарушить приказ. В страшном напряжении никто не заметил, когда и откуда возник ровный шорох, похожий на шум моросящего дождя. На лобовом стекле открылась световая щель и сразу же расширилась, растянулась. Николай поднял руки и положил на руль. Последние крысы скатывались с корпуса и торопливо отбегали в сторону. Зарокотал мотор, и машина тронулась сквозь вязкую живую лаву, взрывая кровавые брызги, выбрасывая из-под колёс узлы голубых кишок. Одолев живое препятствие, выбрались на просеку, там сбавили скорость, позволяя отставшему рваному эскорту пристроиться сзади. И под надзором вертолёта вернулись на аллею, ведущую к больничному корпусу. Позади над деревьями в лучах предвечернего солнца кругами снижались вороны. За ограждением, не прекращая, выли сирены скорой помощи.

46. Страхи Севрюка

Пока трактор то ломался, то чинился в полях, пока с рёвом тащился по грязи до проезжих дорог, пока раздолбанный автобус тащился по раздолбанным дорогам до станции, стало уже совершенно не важно, что скажет Севрюк, кого назовёт. Вступила в права ночь и пробил назначенный час, когда Николай начал движение по городу, созывая к себе крыс. Время стратегических решений ушло. Оставалось использовать те средства, которые были в наличии – гипнотическую мощь Видóка, если он соизволит отозваться, и тоннель, который он показал. Показал неспроста, Валентин был глубоко убеждён в этом.

В зале ожидания дрожащими от холода пальцами, не веря в успех, набрал на телефонном аппарате заученный на память номер. Связь была. Пока ждал ответа, слушал неожиданно весёленькую музычку, установленную на вызове, которая как-то не отвечала общему настрою опасности, возникшему после рассказа Ивана о настоящем положении его брата-близнеца. Музыка оборвалась, и уверенный спокойный голос спросил:

‑ Кто звонит?

‑ Валентин, напарник твой. Я видел твоего брата.

‑ Валька, наконец-то, ты не представляешь, что со мной случилось, это кошмар. Мне нужна твоя помощь! – запричитал Севрюк, тут же сменив тон на жалобный.

‑ Какого рожна я таскался за твоим телефоном в эту чёртову дыру, если ты мог найти меня в городе, раз никуда не уезжал? Я бездну времени потерял и уже бессилен помочь Николаю и остальным. Этой ночью началась операция по уничтожению крыс.

‑ А что Видóк, цел, активен? – с искренним интересом поинтересовался горе-напарник.

‑ Меня беспокоит, что он не ел в последнее время твои яблоки, вот что. Я его уже неделю не видел, пока болтался в ваших мокрых Сухих осоках. Говори, кого ты провёл тогда через томограф? Кто тебе наставил знаков любви?

‑ Лежала у нас одна… Валька, боюсь прослушивания, боюсь шелохнуться. Давай утром на вокзале по прибытию. Проберусь осторожно, встречу тебя, всё расскажу. Как есть, без утайки.

Связь прервалась. Валентин постоял перед телефоном, но не решился перезванивать, мало ли что, ещё и Севрюка подставишь, хоть он тот ещё жук… В поезде согрелся, обсох, лежал, в сотый раз перебирая в уме женщин, с которыми мог флиртовать Севрюк. Значит, не из персонала, кто-то из пациенток. Из привлекательных, опять же, Тамара, но она прошла томографию за Николаем. Не могла же она проделать это дважды.

Поезд прибыл на вокзал, когда по всем расчётам собранные Николаем крысы уже должны были втянуться в пределы ограждённой зоны. Его телефон не отвечал. Или работали глушилки, или был отключён. Валентин нервничал, думая о том, что расскажет Севрюк, кого назовёт? Искал его глазами, но того не было видно. Решил ждать десять минут, потом взять такси до пустырей, попытаться в овраге найти Видóка и с ним или без него идти в тоннель. И будь, что будет. Спохватился, в тоннеле-то тьма, и немедленно приобрёл в ларьке налобный фонарь с новыми батарейками. А в соседнем – печенье «Юбилейное» для Видóка. И чуть не уронил покупку, услышав свистящий шёпот над ухом:

‑ Ты не представляешь, что с тех пор со мной случилось.

Шарахнулся в сторону, оглядываясь. За спиной стоял Севрюк. Волосы были стянуты в хвост и заправлены под бейсболку, на глазах – солнцезащитные очки.

‑ Ты меня напугал, ‑ Валентин окинул его взглядом, узнавая и не узнавая.

‑ Это семечки по сравнению с тем, как я мог бы напугать. Ладно, ещё представится случай, тогда посмеёмся вдоволь. А сейчас перекинемся парой слов и разбежимся незамеченными.

‑ Ну кто, кто же она?

‑ Художница. Настя. Проклятая кошка.

‑ Это которая Ника Нерль? С которой Николай Орлов знаком?

‑ Да, да. Она по случайности, по чистой случайности, получила самый сильный заряд. После Видóка, конечно. Её сила больше всех остальных. Опять же, после Видóка. Что она делает с крысами и при помощи крыс, ты знаешь. В газетах расписано в красках. Что она со мной вытворяла, пока я не сбежал, страшно сказать. Это уже не Кама Сутра. От таких знаков помереть недолго. Смотри.

Он задрал футболку и показал живот, на котором розовели шрамы от крысиных когтей.

‑ Спрячь скорее, ‑ содрогнулся Валентин. – Искренне сочувствую. Как же ты от неё скрылся?

‑ Баба и есть баба, взбрело в голову, что ей нужен искусствовед Орлов. Но с ним пришлось потруднее, чем со мной. Я-то что, простой смертный, а он уже как бы сверхчеловек, не считая, конечно, её. Ну и Видóка.

‑ Видок, скорее, сверхкрыса, ‑ некстати сострил Валентин и сам тому устыдился. ‑ Постой-постой, а откуда тебе известно, что Видóк – сила? Я тебе не рассказывал.

Глаза Севрюка блеснули за очками, он усмехнулся.

– Думаешь, тебя одного он гипнотизировал? А других пропускал? Ха-ха. Он и на мне тренировался. Он – сверхкрыса, которая сильнее сверхчеловека, поверь мне, уж я-то знаю. И Настька тоже его боится. А ты вообще… управляешь оружием невиданной силы. Но имей в виду, как только оружие это исчезнет, ты – пустое место.

‑ Как же он тебе открылся в этой роли? Я не видел его боёв, не приходилось, – заинтересовался Валентин, пропустив мимо ушей прочую болтовню.

‑ Вынужденно наблюдал одну их стычку, Настьки и Видóка. Не представляешь, как она визжала от злости. А тому хоть бы что… Ну вот, она занялась искусствоведом, я воспользовался моментом и дал дёра. И с тех пор затаился.

‑ Понимаю, понимаю, но мог бы раньше хоть какую-то наводку дать, указать на неё. Ведь люди гибли. И теперь, что теперь будет? Даже если они сверхлюди, рядом с ней они только жертвы.

‑ Они обречены, – как-то деловито, по бытовому, констатировал Севрюк, но смутился и затараторил. – Все мы обречены. Она всех свидетелей и соперников постепенно вычислит и расчленит. Ну и пятое-десятое, и всё такое, и так далее… Она монстр.

‑ Эх, если бы нашёлся Видóк, что-то ещё можно было бы сделать…

‑ Да, это и меня крайне тревожит. Если он в подвалах, его убъёт газ, независимо от того, кто победит. Если он не в подвалах и не приходит к тебе, значит, погиб. А ты один ничем не сможешь им помочь. Настька прикончит тебя, как крысу. Да и контур оцеплен, все входы-выходы заблокированы.

‑ Да, ‑ убито согласился Валентин, погружённый в грустные мысли, но вдруг встрепенулся. – Хотя нет, есть один вход вне оцепления.

‑ Ты серьёзно? – Севрюк приподнял очки и пристально посмотрел на него. – Где?

‑ За бетонными плитами в овраге. А ты тоже его знаешь?

‑ Я ничего не знаю, боюсь туда и сунуться. А художница знает, хвалилась мне, она там всё облазила.

‑ Поехали туда со мной, ‑ пылко предложил Валентин. ‑ Вдруг найдём Видóка? Ну, и вдвоём будет легче.

‑ Что легче? Не смеши меня, – Севрюк с изумлением смотрел на него сквозь очки. ‑ Даже умереть нам легче не будет, если мы встретим её. А она уж точно там, своего шанса не упустит, чтобы покуражиться. Нет, друг, прости. Я так уже натерпелся, что буду позорно сидеть в кустах до последнего, пока не увижу её мёртвой. Сил тебе в твоём предприятии, хотя, предупреждаю, оно абсолютно провальное.

‑ Понимаю. Прощай.

‑ Спасибо тебе, ты сам не знаешь, как изменил мою жизнь, помог мне найти себя, ‑ озираясь по сторонам, взахлёб расшаркивался Севрюк. – Кстати. Ты к медцентру, на пустыри? Мой схорон там недалеко. Подбрось, чтобы я не светился лишнего. А то её зомбированная гвардия и сейчас на посту. Зомбированные не ушли в зону. Они здесь. Бдят.

Кивнув утвердительно, Валентин направился к стоянке такси. Севрюк шёл чуть сзади и горячо шептал ему в плечо:

‑ Согласись, когда сегодня все они погибнут, включая твою феноменальную крысу, в мире исчезнут помехи, которые ты сам в него внёс. И тогда я, наконец, смогу выйти из вынужденного укрытия и развернуться.

Валентина передёрнуло от такого открытого цинизма. Но чего ещё было ждать от Севрюка? Впрочем, со страху кто угодно свихнётся. Он промолчал. Такси на удивление быстро, без пробок перекинуло их в Северный район. Севрюк сошёл недалеко от оцепленного медцентра, на окраине, дальше был уже пустырь брошенной стройки.

‑ Бывай, ‑ сказал он в затылок бывшему напарнику, выбираясь из салона. – Глядишь, ещё свидимся.

Он скрылся среди кустов. Валентин покачал головой. Ну, Петруха, вляпался, не позавидуешь. На дороге за пустырями отпустил такси. Прячась под кронами деревьев от патрульных вертолётов, пробрался через перелесок к бетонным плитам в овражке. Дыра подземного хода была закамуфлирована кустами, развернувшими широкие листья. Валентин присел на плиты и протирал очки. Недавние прогнозы Севрюка не шли из головы. Они были особенно гнусными именно тем, что нельзя было не признать их справедливость. Был недоволен и собой, и перетрусившим Севрюком.

– Видóк, Видóк, Видóк, – звал негромко, оглядываясь в надежде, что вот-вот увидит своего всемогущего питомца. – Видóк, Видóчек?

Никого. Даже не было того слабого помутнения в голове, которое обычно предшествовало появлению крысы. Вздохнул, вытащил из кармана мятую пачку печенья. Развернул и оставил на плитах. После оглядел ещё раз весёлый овражек и, пригнув голову, шагнул в тоннель. Сберегая фонарь, он уходил по тоннелю, слабо освещённому блекнущим естественным светом. Внезапно сильнейший удар в лоб оглушил его. Валентин взмахнул руками, пытаясь опереться на стену, но стены не оказалось. Рука впустую пролетела над чернотой, и он рухнул в не замеченный им невидимый провал.

Яма была глубокой, но на дне валялись какие-то тряпки, которые смягчили удар. Валентин не мог понять, сколько времени прошло, пока он пролежал в беспамятстве. Очнулся, со стоном отыскал в кармане фонарик, включил. Поднял слетевшие очки. Покрутил головой, радуясь, что очки целы, что не сломал шею. Сильно болело плечо, на которое приземлился. Руками принялся ощупывать верхний край ямы, но зацепиться, опереться, чтобы вылезти, было не за что. Нащупал какой-то выступ, потянул на себя и еле успел отскочить в сторону от рухнувшего сверху обломка бетона. Используя его, как ступеньку, превозмогая боль, он кое-как выбрался назад в тоннель.

47. Единственный выход

«Главное знать, что это дурак. Тогда он не так опасен. Его нападение не будет внезапным. Если же он тебя захватит врасплох, ты сам дурак», ‑ думала Тамара, глядя в спину Чечету, который шёл первым. Та же мысль годилась и для Николая, но следовало заменить одно слово. Не «дурак», а «враг». Но теперь Тамара не находила в себе прежней ненависти. А страха уже давно не было. Всё стало безразлично, после того как Смирнов вызвал её в управление и сообщил, что знает адрес тёти Наташи. В тягостной тоске тянулись дни перед штурмом, ночь накануне. Предупредила Геру, что навсегда уходит от него, и сидела в ожидании звонка, готовая спуститься вниз и уехать к медцентру.

Она перешагивала через пороги, наклоняя голову под низкими балками, и слышала за спиной шаги Николая. Луч его фонаря ударял ей в спину, бросая на пол резкую тень. Тамара уходила в темноту лабиринтов, уверенная, что там кто-то обязательно отнимет у неё жизнь. Ужасная смерть Ларисы представлялась теперь утешением, хорошим концом. Смерть была теперь единственным выходом, а не тот последний люк, через который по плану Смирнова трое злополучных штурмовиков должны были выйти наверх, бросив в подвалах крыс. За спиной нарастал шум. Казалось, горячая вода хлещет из разорвавшейся трубы, выбрасывая свистящий пар. Это, держась на почтительном расстоянии от Николая, шли крысы. Царапали когтями бетон, взбираясь на пороги, заполняя один за другим квадраты полов.

‑ Нагонят и задушат нас, ‑ равнодушно сказала Тамара.

‑ Смотри на план! Ляксевна. И не шути тут, предупреждаю, за мной не заржавеет, ‑ пригрозил Чечет, он один был бодр и деятельно возбуждён.

‑ Зона? Приём! ‑ подал сигнал передатчик. – Все крысы вошли в подвалы. Вход задраен. Орлов, сверяем время…

‑ Колёсами-то мы их порядочно передавили, – отозвался Чечет – Так и надо было всех, без церемоний.

Луч его фонаря скользнул по суровому лицу Николая и скользнул в анфиладу подвалов. Вдалеке красным пятном вспыхнул пожарный щит. Держа луч на этой красной кнопке, Чечет припустил вперёд. Тамара едва успевала за ним. Николай отстал, замедляя движение возглавляемой им процессии, чтобы дать Чечету время открыть дверь. Багор и лопата, валявшиеся на полу, полетели в сторону. Следом за ними ведро. Чечет выдернул из-за щита поперечину, надавил на тяжёлое металлическое полотно и брезгливо сморщился.

Перед дверью сбилось множество крыс. Ощетинившиеся шерстью полы и стены блестели бусинами глаз. Неприметно переступали лапы, всплёскивали хвосты. Тамара перешагнула порог и пошла дальше, ведя ладонью по горбам сжавшихся спин, которые вздрагивали от прикосновения пальцев. Шерсть сухо трещала и выбрасывала искры. Позади неотступно следовал Николай.

Чувство близкой опасности нарастало. Каждый следующий поворот в темноту требовал новой решимости. А за спиной, в пройденных лабиринтах, из серых, чёрных, коричневатых, рыжеватых комков вылепилось гигантское лохматое чудище на коротких когтистых лапах, с длиной уха около двух третей длины ступни, с голым хвостом, составляющим около восьмидесяти процентов длины тела, волочащимся по полам и бьющим наотмашь в выщербленные стены. Казалось, какие-то немыслимые циклопические сооружения обваливаются позади с гулким грохотом.

Тамара ярко представила себе, как мощный кольчатый хвост в редких прутьях волос крушит армированный бетон стен и балок, навсегда заваливая искорёженными обломками путь к отступлению, как гигантские острые резцы впиваются в края проёмов, расширяя слишком узкие отверстия, куда настойчиво протискивается исполинский пасюк с непроницаемыми глазами, торопясь догнать, коснуться носом затылка, кольнуть жёсткими усами над длинной длинногубой острозубой мордой.

Монстр рос, пух, хрипел, порываясь подняться на задние лапы как доисторический динозавр, плотоядно потирая маленькими передними лапками, зависая над тремя возомнившими о себе безумцами, пока небольшие и гладкие полушария его головного мозга совершают трудную, почти невыполнимую работу, безвольно уступая звериному инстинкту право принимать окончательные решения.

‑ Где зал, через который идти к люку? – обернулся Чечет, вопросительно глядя на Николая, и раздражённо взвился. ‑ Ляксевна, ёлы-палы, щас буду материться, кончай с динозавром! Уже достала своими чудищами.

‑ Близко, ‑ ответил Николай, не обращая внимания на его крик. – Условный сигнал подадим, только когда пройдём зал. После этого у нас есть примерно тридцать минут, чтобы с учётом всех неожиданностей успеть выйти наверх, а потом начнётся подача газа.

‑ Ха! – язвительно отозвался Чечет. – Здесь никто не сдавал кровь из носа?

Ему не ответили. Молча прошли ещё один коридор, свернули, и Тамара узнала развилку с тремя низкими проходами. Невольно ускоряя шаги, устремилась по правому. Она чувствовала горячее дыхание бегущего вплотную Николая. Чечет первым выскочил в зал с чёрными чехлами и вдруг отшатнулся.

‑ Колян! Где ты, ё..! Крысы местные, сволочи, нападают!

Ударом злой царапающей волны Тамару отбросило назад. Руки Николая схватили её, удержали, губы поцеловали в шею и тут же отпустили. Она даже не успела испугаться. Разъярённый Чечет сорвал вцепившуюся в его рукав крысу, отшвырнул в темноту и ретировался, пропуская Николая вперёд себя. Все сбились в узком проходе у выхода в зал, не решаясь двинуться дальше. Лучи фонарей обшаривали мрачное подземелье в поисках второго выхода, но везде были только крысы. Сотни крыс воинственно замерли на чёрных чехлах, неотрывно следя за теми, кто посмел нарушить их покой. Николай тихо выругался:

‑ Дьявол! Я передатчик уронил. Чечет, глянь под ногами.

Вдалеке, где-то у пожарного щита, слышался гул. Там бил хвостом гигантский пасюк, догадавшийся о западне. Тамара медленно вела лучом по противоположной стене зала, на которую падали широкие тени от колонн. Луч полз по кирпичным рядам стен и вдруг провалился в бездонную нишу в дальнем углу.

‑ Вон второй выход! – воскликнула она.

‑ Сука!.. – неожиданно прошипел Чечет и отскочил в сторону, слепя её фонарём. – Задумала нас прикончить?

Тамара в изумлении переводила глаза с него на Николая.

‑ Сука!.. Ну и сука же… ‑ орал Чечет, отступая к выходу.

‑ Сергей, заткнись! – угрожающе бросил Николай. – Или я не удержу крыс.

‑ Не удержишь, Колян! Надо драпать. Это она! ‑ Чечет тыкал пальцем в онемевшую Тамару. ‑ Твердит одно слово… Знаешь какое? «Убью! Убью!» Я всё слышал!

Николай резко повернулся к Тамаре. Пользуясь создавшейся паузой, Чечет быстро перебежал ко второму выходу. В насторожённой тишине внезапно заверещал передатчик. Все вздрогнули. Чечет хлопнул себя по карману и злорадно заулыбался, подзывая Николая.

‑ Бежим, Колян! Выскочим к люку, дадим сигнал. И разом всех! И её, и крыс.

‑ Зона! Приём! – передатчик снова и снова бросал позывные в темноту ощерившегося зала. ‑ Крысы пытаются выскочить из люка, сдерживаем из последних сил. Срочно выходите. Приём!

Лучи фонарей остановились на Тамаре. Она не могла произнести ни слова. Совсем близко в коридорах, где-то у развилки раздался грозный гул приближающегося крысиного потока, пришедшего следом за ними. Передатчик, не получая ответа, непрерывно повторял свой призыв.

‑ Зона! Приём! Что у вас? Приём!

‑ Дай его мне! – потребовал Николай, но Чечет расхохотался из дальнего угла зала.

‑ Нет! Передатчик мой. Или бежим вместе или подыхай со своей сукой!.. Ай! – он заслонился локтем от кинувшихся на него крыс.

Маты лопнули и взорвались скрытыми в них свирепыми тварями. Хлопья слежавшейся ваты взлетели вверх.

‑ Крысы, стоять! – взревел Николай, выбрасывая вперёд руку.

Передние ряды смешались в секундной растерянности. Но следующие навалились на них, не дав отступить. Атака лишь на секунды затормозилась, и уже снова отовсюду налетали взъерошенные полчища.

‑ А-а-а! Зараза! Сука! Б..! – орал Чечет, отбиваясь от крыс ногами, и вдруг выхватил из кармана пистолет. – Сука! Я сам тебя убью!

Тамара в оцепенении смотрела на него, но видела только пятно его фонаря. Николай бросился наперерез, заслоняя её собой.

‑ Колян, кретин! Подохнешь! ‑ с яростью взвизгнул Чечет.

‑ Зона! Зона! Приём! – сигналил передатчик.

‑ Ай, ё..! А-а-а!

Перепрыгивая через мечущихся крыс, беспорядочно паля из пистолета, Чечет промчался ко второму выходу и скрылся в нём в тот самый момент, когда в зал хлынули первые валы нагнавшего их серого шлейфа.

‑ Крысы стоять! Стоять! – ревел Николай, спиной отжимая Тамару к стене, вытянув в останавливающем жесте руки с растопыренными пальцами.

Её фонарь осветил его страшное лицо, исказившееся до неузнаваемости, вымазанное грязью, залитое потом. Глаза закатились и светили белками. На лбу и висках вспухли синие жилы. Стиснутые зубы скрежетали. Крысы уклонялись от его выдвинутых ладоней. Большой пасюк отпрыгнул и вцепился в куртку Тамары. Она завизжала, отрывая от себя горячее вертлявое существо, и вдруг бессильно смолкла, прижалась спиной к шершавой стене. Николай схватил её за руку, рывком поставив перед собой.

‑ Так это ты оборотень, Тома? – он прямо смотрел ей в глаза. ‑ Что ж… Я люблю тебя.

Узкий коридор рвотными спазмами выбрасывал в зал крыс. Взвинченные тягостным ожиданием расправы, безостановочным бегом по подвалам, они метались по залу, раня друг друга, вспарывая когтями трухлявые чехлы. Вата и окровавленная шерсть летели клочьями. Угрюмый зал наполнили визг, писк, скрежет когтей. Но был и другой звук, странный, неуместный, который становился всё отчётливее ‑ визгливый клокочущий смех. Тамара схватилась за голову, затыкая пальцами уши, лишь бы не слышать неведомого смеха. И поняла, что вот она, смерть. И беззвучно зарыдала от счастья. Вот он, единственный выход! Она нашла его. Оклеветанная, в подземелье, среди взбесившихся крыс, под защитой убийцы.

48. Битва в подвалах

Крысы летели вплотную, пробиваясь ко второму выходу, где скрылся Чечет. Чёрный провал глотал их и гнал по коридорам. Там дальним эхом раздавались беспорядочная стрельба и мат. Неимоверным напряжением воли Николай удерживал несущийся поток на дистанции. Стоял чудовищный шум, создаваемый метущимися крысами, над которым явственно поднимался всё нарастающий хохот. В отчаянии и бессилии Тамара закрыла лицо руками. Под веками вспыхивали зелёные пятна от фонаря, скакали стаи крыс, уплотнялись, образуя ком. Он куда-то полз между чёрных чехлов, цепляясь за распустившиеся шнуровки. Глаза распахнулись.

‑ Громадная крыса! Та самая. Встаёт. Идёт сюда!

Лучи фонарей ударили в темноту напротив, осветили приземистую колонну. Из-за неё выступила фигура в длинном одеянии с головой, накрытой капюшоном. На стену упала гигантская чёрная тень.

‑ Фигура в сером балахоне, ‑ Николай сжал руку Тамары. – Неужели вправду…

‑ Кто это? Или по-прежнему считаешь, что это я? – она нашла в себе силы говорить и поняла, что ещё не смирилась.

Низко надвинутый капюшон скрывал лицо, одеяние сотрясалось от взрывов торжествующего смеха. Так мог смеяться кто угодно, ‑ и мужчина, и женщина, ‑ кривляясь и паясничая. Рука серой фигуры взметнулась и упала, повисла вдоль тела, обессилев от смеха. Но подчиняясь небрежному взмаху, набившиеся в зал крысы как одна повернулись в сторону людей, изготовившись для нападения.

‑ Стоять! – Николай выбросил вперёд ладони, чувствуя, как стремительно убывают силы.

Безликая фигура торжествующе расхохоталась. Она захлёбывалась, задыхалась, перегнувшись пополам, изнемогая. Насладившись смехом, снова взмахнула рукой. На спинах крыс вздыбилась шерсть. Николая охватила неимоверная предательская усталость. Голова раскалывалась от нестерпимой боли. Он прижал ко лбу трясущиеся ладони, потирая виски ледяными пальцами. Крысы подступали, подчиняясь главарю в сером балахоне. Превозмогая боль, заслоняя собой Тамару, оттесняя её спиной к стене, Николай хрипел:

‑ Крысы стоять… Стоять… Стоять…

‑ Держись… Не сдавайся! – умоляла Тамара, стиснув его плечи.

‑ Я не справляюсь с ними… Не могу…

Фигура в сером балахоне вскинула руку. Крысы единым порывом метнулись на Николая. Первая волна ударила по ногам. Тут же пронеслась другая, захлёстывая. Тамара отчаянно закричала. Пронзённый её воплем, Николай воспрянул духом, закипел злостью, широким резким жестом, яростным возгласом отбрасывая крыс.

‑ Прочь! Крысы, прочь! Про-о-о-о-чь!

Серые толпы отшатнулись, осели на секунды, смешав набегающие ряды. Обезумевшие от злости, они били хвостами, скаля резцы, словно улыбаясь, солидарные с серым балахоном. Пользуясь мгновенной передышкой, Николай спешно отступал, тесня Тамару ко второму выходу.

‑ Беги! Я задержу их. Чечет, наверняка, уже вышел. Времени мало.

‑ Нет!

‑ Я истощён. Мы оба погибнем.

‑ Я с тобой!

Серая фигура сделала шаг вперёд, смех стал тихим, переливчатым. Полы широкого одеяния поползли по спинам расступающихся крыс, готовых к броску. Тень капюшона по-прежнему скрывала лицо. Николай и Тамара затаили дыхание, пятна их фонарей дрожали на приближающейся фигуре. Внезапно, тихий смех сменился диким хохотом. Руки взлетели хищными крыльями. Капюшон упал назад с запрокинутой головы, открыв бледное лицо в обрамлении чёрных волос.

‑ Ха-ха-ха-а-а! Ник!

‑ Ведьма…

‑ Нехороший мальчик. С кем ты пришёл сюда? Ты обещал мне бросить её. И вот… ‑ она зашлась в безудержном смехе, с усилием выговаривая: ‑ …теперь я убью её. Ха-ха-ха-а-а! Куда ж её деть? А ты иди ко мне. Иди! Будь моим!

Неожиданно боль отпустила голову, тело наполнилось лёгкостью и силой, вспомнив об испытанном наслаждении. Он забыл обо всём и стоял, смущённо улыбаясь, растерянный и удивлённый встречей. Он уже готов был подойти и обнять Нику, когда Тамара с силой схватила его за плечи и оттолкнула назад.

‑ Нет!

‑ Что-о-о?! – рассвирепела Ника. ‑ Не слушай её! Не серди меня. Ты ведь знаешь, что бывает, если я рассержусь? Видишь этих крыс? Помнишь женщину в лифте? Такая хорошенькая. Я не хотела… Это всё из-за неё! Из-за неё! – завизжала она, с яростью тыча пальцем в Тамару. –Зачем ты на моих глазах целовался с ней? Зачем я не убила её тогда ночью в палате? А как мне хотелось расправиться с вами обоими в мастерской … Я пощадила тебя! Неужели ты не понял? А теперь иди ко мне, иди…

Но Тамара с силой вцепилась в него, не отпуская, и наваждение прошло.

‑ Ты убийца! Оборотень, ‑ выкрикнул он, закрываясь рукой от жгучего взгляда.

‑ Н-и-и-к! Некрасиво, ‑ рассмеялась она издевательски. ‑ Ты спал со мной, не интересуясь, кто я. Ах, как нам было хорошо! Помнишь, как я играла с тобой? Ни-и-и-к…

‑ Замолчи! – взмолился он, кипя от ненависти и стыда.

‑ Я замолчу. Но только после тебя, ‑ она сделала шаг вперёд. – Но ещё раньше замолчит она! Как замолчала Зина. Вот где всё удалось! Правда, Ник, любимый? Как ловко ты вытянул из неё адрес сестры!

‑ Не поддавайся, это провокация, ‑ сдерживая рыдания, Тамара сильнее стиснула его плечи.

Серая фигура резко выбросила вперёд обе руки. Подчиняясь повелительному жесту, крысы кинулись в атаку. Ведьма зашлась в восторженном хохоте, потрясая складками балахона. Николай опомнился, злость придала ему сил.

‑ Крысы, стоять! ‑ он так же выбросил вперёд руки.

Набегающие валы ударились о невидимую преграду и оторопели, отхлынули назад. Серое месиво забурлило, как пену выкидывая на поверхность клочья разодранной ваты. Пользуясь смятением крыс, Николай с Тамарой отбежали в угол зала. Теперь от второго выхода их отделял один отчаянный бросок. Но сил на него уже не осталось. Торжествующий хохот Ники рос и ширился. Николай безвольно прижался щекой к стене, закрыл глаза.

‑ Тома! Беги. Следующий натиск мне не отразить.

‑ Нет! Коля, ты выдержишь! ‑ отчаяние всколыхнулось в груди жаждой мести.

Вдруг распрямилась, переполняясь реальностью ощущения. Вскинула голову, ударив по крысам лучом фонаря и, мгновенно подхватив одну, метко швырнула в лицо смерти.

‑ Получай! – восторженно расхохоталась, увидев на белом лице изумлённой Ники алую полосу от чиркнувшего когтя.

‑ Что-о-?! – рука окрасилась кровью из распоротой щеки. – Ну, держись! Я сама выцарапаю тебе глаза!

Сатанинский смех взорвался гулким эхом, взвинчивая остервеневших крыс. Ника приближалась, скаля острые зубы, поднимая руки, запрокидывая голову, и вдруг молниеносно бросила тело вперёд, насылая крыс. Стая ударила в Тамару, в глазах поплыли тёмные пятна. Окровавленные скрюченные пальцы Ники хищно потянулись к лицу.

49. Расправа

В ужасе зажмурившись, Тамара закрыла лицо руками. И вдруг чуть не упала от раздавшегося рядом оглушительного протестующего крика ведьмы. Распахнула глаза. Увидела измученного обессилевшего Николая. Увидела, как Ника, мелко дрожа и стуча зубами, повернулась туда, где за колонной был скрыт узкий проход, сначала никем не замеченный.

– Не-е-е-т! Ну, не-е-е-т же! – прижимая руки к груди, стонала и всхлипывала Ника, обращаясь к кому-то невидимому, но неумолимому.

Её измазанное кровью лицо было искажено непритворным страхом. Николай, тяжело опираясь на плечо Тамары, прошептал:

– Смотри, там, вроде, ещё один незаметный ход. В нём кто-то есть. Попробуй разглядеть. Может, это спасатели, помощь?

– Я не верю в помощь. Мне страшно увидеть то, чего не вынесу.

– Милая, родная, попробуй. Это может нас спасти, времени мало, я истощён.

Она нехотя закрыла глаза, прижала их ладонями, сцепила зубы, настойчиво пробиваясь мысленным взглядом за стену. Тянулась бесконечная минута. Ника, подчиняясь чьему-то безмолвному приказу, всхлипывала и отступала, отступала. С ней отступали крысы. Тамара прошептала так тихо, что Николай едва смог разобрать.

– Там человек. Но темно. Я не вижу, кто. Но она его хорошо видит. Он стоит в нише совсем близко к выходу в зал.

– Не-е-е-т! Подожди! Я сама хочу их убить! Дай мне выцарапать ей глаза, и мы убежим! – зарыдала Ника. – Я ведь верно тебе служила. Я всё делала, что ты хотел. И в кафе! И на стадионе, как вышло чисто, там даже следа не осталось, только красное пятно… И никто не узнал, не нашёл!

Тамара с ужасом смотрела на Николая, они без слов поняли друг друга. Разборка сообщников. В нише прячется главный. И если с ними не успела расправиться Ника, то убьёт он. Или пойдёт газ. Есть надёжные варианты гибели. Нет вариантов спасения.

– Господи, кто это? – одними губами проговорил Николай.

– Какая разница, любимый… – ответила еле слышно, но он услышал и почувствовал себя абсурдно счастливым.

Громкий зловещий шёпот донёсся из пролома:

– Дешёвая истеричка, ты больше мне не нужна. Я сам легко справлюсь с ними. Они слабы, а вот за тебя я не ручаюсь. Психопаты неисчерпаемы. Мне не нужны соперники.

– Что ты говоришь? Я не понимаю! – завизжала Ника и бросилась навстречу шёпоту.

– Стой! – змеёй прошипел приказ, и она встала, беззвучно открывая и закрывая рот. – Сейчас растолкую. Ты умница, что выполнила моё поручение и пробралась сюда. Повеселилась вволю. А теперь, детка, надо умирать. Ты ведь знаешь, как мне нравится смотреть на работу моих пираний.

Шёпот превратился в тихий смех. Крысы, словно по команде, повернулись к Нике. Тамара и Николай оцепенели, остановив лучи фонарей на её лице.

– Шутишь, маньяк, садист! – Ника отпрыгнула в угол, выбрасывая вперёд руки.

Но крысы уже не слышали её, они исполняли волю её сообщника. По одной выбегали из первых рядов и, норовя выпрыгнуть выше, кидались на свою недавнюю королеву, зубами вырывая кровавые клочья и отскакивая, давая место другим.

– Не надо, останови их! Я не хочу умирать! – дико визжала Ника, захлёбываясь кровью.

– Да ну? Тебе ведь раньше нравились их игры? – шёпот перерастал в грозный голос, который гулко раскатывался по туннелям. – Тогда говори, как тебя учили!

Крысы замерли. Стало тихо. Слышно было только хриплое дыхание истерзанной Ники и мерный стук крови, падающей с её локтя на пол.

– Ты прекрасен. О больно… Нет, нет, не надо! – она подавила стоны и продолжила срывающимся голосом. – Ты велик. Ты всемогущ. Ты единственный… Больно, больно, а-а-а-а… – и вдруг взвилась в бешеной ярости, тыча окровавленным пальцем в Тамару и Николая. – А вы, тупицы! Вот вам сюрприз! Вот ваш долгожданный оборотень, которого вы прозевали, пока обвиняли друг друга и плясали под мою дудку. Ха-ха-ха-а-а-а!

Крысы пришли в движение, словно трава под дуновением ветра. Налетели на неё. Опрокинули. Накрыли. Последний вопль потонул в крысиной возне. И стало отчётливо слышно, как пришёл в движение тот, кто находился в нише. Зашевелился, задышал, затопал ногами, бросая в зал луч своего фонаря. Николай крепко обнял Тамару, которую била неудержимая дрожь.

Из тоннеля крадучись вышел мужчина высокого роста в камуфляжном костюме с высоко поднятым воротником. Луч его фонаря упёрся в кровавое месиво в углу. Вошедший отшатнулся, на несколько секунд замер, словно хотел в чём-то убедиться. Потом полоснул лучом по сотням замерших крыс и повернулся к Тамаре и Николаю. Три луча пересеклись. Блеснув очками, убийца удовлетворённо воскликнул:

– Оборотень убит! А вы живы! Теперь, скорее, за мной!

Он бросился к ним. Они шарахнулись в сторону, потрясённые, не веря своим глазам. Кого угодно можно было представить здесь в качестве тайного пособника Ники, но только не растяпу-лаборанта. По залу пролетел лёгкий как шелест смех. Словно Ника была жива. Словно расправа с ней была блефом.

– Подлец! – с презрением внятно произнёс Николай.

– Я не виноват, я не мог объясниться, не было связи, – торопливо заговорил лаборант.

Простая фраза прозвучала тем более фальшиво, чем больше самоуничижения было вложено в оправдание. Тамара от возмущения потеряла дар речи. Все её представления о правильности, все идеалы рухнули разом, не вмещая масштаба открывшейся низости. Двуличие, жестокость, злая хитрость человека, которому так доверяла, на чью помощь, даже не признаваясь себе в этом, рассчитывала до последнего мгновения, сразили её. Надежды растаяли, лишая способности защищаться. Николай прижал её к себе. Оба понимали, что это конец. Но крысы пока сидели смирно. Их было в зале множество. Они забили собой все выходы, отрезав пути к бегству.

– Друзья мои, я хотел спасти вас! – Валентин сделал паузу, словно ожидая радостного ответа, но не дождался. – Отсюда есть не замурованный выход. Вы многое пережили, но надо уходить.

– Подлец, – повторил Николай, не находя лучшего слова, не желая слушать предателя. – Ерничаешь. Кровавый клоун, выступающий с собственноручно созданным монстром – крысой, в которой вся сила взбесившегося томографа. Можно безнаказанно вершить зло, сводить с ума людей, наслаждаться страданием, упиваться кровью.

– Это безумие! Нелепая клевета! – обиженно воскликнул Валентин, и по залу опять прошелестел лёгкий смех. – Видόка нет. Я один. Я бежал спасти вас.

Он шагнул к ним. Николай резким движением остановил его, бросив сквозь зубы:

– Меня сейчас от тебя стошнит.

– Что с вами? Что вы так на меня смотрите?!

– Издеваешься? Хочешь, чтобы мы озвучили то, что и так всем ясно? Ладно… – тихо, но внятно, произнесла Тамара. ‑ Потому что оборотень ты. Ника была только исполнителем. Что ж медлишь? Наслаждаешься своим гнусным фарсом? Одно движение твоей руки и пираньи устранят последних свидетелей. А ты… велик. Ты всесилен. Ты один будешь властвовать.

Валентин смотрел на них. И в его облике, таком, казалось бы, обычном, бытовом, проступали демонические черты, которые стремительно совмещались в образ зла. Блеск очков, заслоняющих взгляд, жёсткие волосы, вставшие дыбом над чёрной полосой фонаря, подрагивающие растянутые губы, длинные белые пальцы. Шелестящий смех наполнял зал, плыл под сводами. Он становился всё слышнее, неудержимей. Он висел над Валентином, словно тот был чревовещателем.

– Дорогие, друзья. Я не хотел. Умоляю, извините… – лаборант развёл руками.

И немедленно, словно раскрывая истинное значение произнесённых слов, сотни крыс окружили Николая и Тамару. Валентин стоял, выдвинув вперёд подбородок, как главнокомандующий армии, приготовившейся к смертельному броску. Только необъяснимый смех плыл под тёмными сводами. И вместе с ним в зал из пролома выходила фигура в сером балахоне.

50. Оборотень

Балахон с низко надвинутым капюшоном шёл по залу. Крысы подобострастно расступались. Люди онемели. Лучами фонарей они растерянно ощупывали изумлённые лица друг друга, и вдруг разом повернулись к серой фигуре. Она остановилась посередине зала, покачивая длинными складками.

– Ника? Как это получилось? Мы же были свидетелями… – стуча зубами, бормотала Тамара.

Из-под капюшона раздался насмешливый свистящий шёпот.

– Вы ждали оборотня? Ну, так встречайте. Всё прочее – цветочки.

И опять в гробовой тишине лишь шелестящий смех и скрип песка под ногами.

– Однако, дивная новость, Видóк пропал, – зловеще шептал балахон. – Покинул хозяина в беде! Вот так же бедняжка Малышка бросила меня. Умерла и всё тут. Жаль. Да, я планировал её убить, но не так, не так! Столь соблазнительно вылепленное тело можно было убивать долго и с наслаждением. А пришлось в дежурном порядке разорвать на клочья в этой грязной скотобойне.

– Кто ты, ублюдок?! – вдруг заорал Валентин, и Николай изумился его храбрости. – Хватит прятаться, интриган! Или я сам сорву с тебя твой гнусный капюшон.

– Догадайся. Мы хорошо знакомы, – прошелестел оборотень и озабоченно глянул на часы. – Но соображай быстрее. Времени мало. Крысы в подвалах. Люки задраены. Газ дадут по плану. У нас есть несколько минут для объяснений, а потом я буду получать удовольствие.

– Ты Смирнов альбинос! – крикнул Валентин. – Только он знал всё. Ему было…

– Ты всегда был дураком, хоть и начитанным!

«Скульптор?» – вдруг мелькнуло в голове у Николая, но догадка не получила завершения. Усталость, сонливость одолевали его. Длина жизни была отмерена несколькими минутами, всё становилось безразлично. Ноги не держали, сознание отключалось, он в беспамятстве сползал по стене. Серый балахон, прохаживаясь между крыс, покачивая складками, шипел:

– Сначала будет убита женщина. Весьма эротично. Крысы разденут её, а потом растерзают на глазах у благородных защитников. Весь процесс займёт минут пять. Остальных пустим в оборот разом и без стриптиза. Гарантирую, мои зомби перегрызут горло быстро и почти безболезненно.

Движением руки оборотень сбросил капюшон, тряхнул золотыми кудрями, оглядывая всех с надменной улыбкой, упиваясь произведённым эффектом.

– Севрюк, сволочь! Иуда! – рыпнулся к нему разъярённый Валентин, но крысы вздыбились и принудили его остановиться.

– Ну почему сволочь? Я, в первую очередь, жертва твоей непростительной халатности, а во вторую, – своего простительного сластолюбия, – иронизировал Севрюк. – Пациентка Настя пристала, проведи да проведи томографию, я и согласился. Проскользнули украдкой, уложил её для диагностики, а она как распахнёт свой халат, а под ним всё голо, брат, всё голо! Я и рухнул на неё. Ну и пятое-десятое, и всё такое, и так далее… Плевать, что томограф уже запущен. Вот и весь секрет. Крыса была первой. Потом мы с художницей. Но моя доза мощнее из-за позиции сверху. Остальные обследовавшиеся – плановые – взяли остатки всплеска, но и они со своими хиленькими возможностями умудрялись ставить мне палки в колёса. И сюда, вот, притащились, возомнив о себе.

Он театрально развернулся к Тамаре. Серая хламида, пройдя широким веером, заколыхалась вокруг ног.

– Поиграем? – он откровенно разглядывал её.

– Не смей! – в бессильном отчаянии крикнул Николай.

Не обращая на него внимания, оборотень кивком головы указал крысам на женщину. Николай попытался остановить натиск, но первый же мощный прицельный удар отбросил его в сторону. Крысы точными движениями с невероятной скоростью рвали с Тамары куски одежды, не слыша отчаянных криков, ловко уклоняясь от машущих рук. Одежда неумолимо исчезала, уже открылось плечо, мелькнула грудь, оголилось бедро. Николай не смел смотреть на неё. Валентин, зажатый стерегущими крысами, орал из своего угла.

– Прекрати! Извращенец! Гад!

Севрюк стоял напротив полураздетой жертвы, задумчиво водя языком по губам, накручивая на палец золотой локон. Глаза масляно блестели.

– Крысы, стоять! Прочь! – воспользовавшись моментом, собравшись с силами, крикнул Николай и выбросил вперёд руки.

Нападение на миг остановилось. Армия в растерянности заметалась по залу. Оборотень очнулся. Поднял руку, собирая пальцы в кулак. Повинуясь жесту, взвинченные яростью твари сгрудились возле него. Взмахом руки, не глядя, он бросил их на Николая и засмеялся взахлёб.

‑ Зачем убиваешь, если через несколько минут мы всё равно умрём от газа?! – закричал ему Валентин. – И ты тоже!

‑ Я должен быть уверен, что все мертвы. А обо мне не беспокойся.

От удара в грудь Николай рухнул на колени, врубаясь ладонями в битые кирпичи, пряча лицо от метущихся вплотную когтей и зубов. В ушах свистел змеиный шёпот оборотня, его смех. Тамара кричала, не переставая, всё надрывнее. Убийца подошёл к ней вплотную, медля прикончить. Под новым натиском кипящей терзающей массы голова Николая мотнулась вниз. Фонарь разбился. Но прежде, чем свет погас, он успел заметить, что впиваясь зубами в его руки, крысы наклоняют набок голову точно так же, как люди, когда целуют. Что-то липкое горячее потекло по затылку, по шее. Уже ничего нельзя было изменить, но в отключающемся сознании упрямо пульсировало: «Стоять… Стоять… Стоять…» Отчего-то надо было выстоять, удержаться, пусть на четвереньках.

– А, пожалуй, я начну с вас, пацаны, – глядя в глаза Тамаре, заговорил оборотень. – Женщина без камуфляжа недурна, она мне желанна. Да и я хорош, правда, дорогая? Пойдёшь потом со мной.

Он уверенно положил ладонь на её голое плечо, поглаживая, словно оценивая качество кожи. Тамара задрожала и заплакала тонко и жалостно, закрывая руками наготу.

– Не надо. Прошу тебя, лучше убей…

Слёзы лились из глаз от сострадания к себе, к Алёше, к Николаю, к той глупой жизни, которая осталась наверху, за задраенным люком. Умереть уже было не страшно. Лишь бы скорее.

– Крысы, вперёд! – оборотень сделал небрежный жест, посылая их добить Николая.

– Крысы, стоять! Отпусти женщину, сволочь! – вдруг раздался в ответ восторженный вопль Валентина. – Алле-оп! Царь горы!

Царь горы… Избегая глаз оборотня, мучительно дрожа от его прикосновений, Тамара подняла лицо к мрачному потолку. Тёплые слёзы из углов глаз падали на плечи. Царь горы… Детская игра! Она ребёнок. Мать, отец, сестра – все живы. Где они? Где Зина, хладнокровно замученная маньяками? Внезапно оборотень отдёрнул руку. Тамара вздрогнула и увидела, как лицо убийцы стало смертельно белым. Луч перелетел к сияющей физиономии Валентина. На его плече важно сидела большая крыса. Тамара, прикрываясь последними лохмотьями, забыв позор, страх, в восхищении смотрела на это, неизвестно откуда явившееся, легендарное существо.

‑ Пошёл прочь! – шипел оборотень, отступая, выставляя вперёд ладони с растопыренными пальцами.

– Видóк! Царь горы! – командовал Валентин срывающимся от радости голосом. – Алле-оп!

Крыса метнулась через зал и, разбросав сородичей, вскочила на кишащую серую кучу, в которую превратился Николай. Там угрожающе замерла, скалясь, поводя головой. Гора присмирела, сжалась, затихла. Николай ничего уже не видел, не понимал. Тонкий запах газа крался по залу, скользил на уровне чёрных разодранных матов. Одна из крыс-убийц, проскользнувших под локоть, вцепилась в горло. Он захрипел. Но хватка ослабла, крыса отпустила его, не сделав смертельного щелчка.

‑ Царь горы!– гудело в мутной голове.

– Прочь! – требовательно визжал оборотень.

‑ Коля, держись! Слышишь? – где-то в другой жизни умоляла Тамара.

‑ Спасай, Видóк! – звонко командовал Валентин.

‑ А-а-а-й! Останови его! Я всего лишь шутил, просто играл! ‑ вопил Севрюк, отступая.

Вместе с ним отступал фронт взъерошенных крыс. Валентин подбежал к Тамаре, набросил на неё свою куртку.

– Вот почему он не хотел твоих яблок, гад! – рявкнул он в лицо оборотню. – Он давно тебя вычислил!

Видóк, ощерившись, в воинственной позе так и стоял на спине неподвижно лежащего Николая, вперив немигающий взгляд в Севрюка.

‑ Газ. Уже идёт газ! Действуй, – умолял Валентин.

Видóк был неподвижен и грозен. Так артист на тёмной сцене ждёт луча софита, вырывающего его из будничности, возносящего над толпой. Он не шевельнулся, но под влиянием его могучей внутренней силы, крысы торопливо разворачивались против своего бывшего властелина, пробуждаясь от очарования, наполняясь лютой ненавистью.

– Пошли прочь! – Севрюк вскинул руки и собрал пальцы в кулаки.

Не слыша его команды, беспрекословно подчиняясь новой власти, серые стаи ринулись на него. Видóк соскользнул с горы и исчез среди атакующих. Проклятья поверженного оборотня взвились под своды, сменяясь истошными воплями.

‑ Скорее! ‑ Валентин сгрёб в охапку Николая, пытаясь поднять его на ноги.

Но тот и сам уже вставал, шатаясь, хватаясь руками за стены.

‑ Коля! Ты жив! – ещё не веря в спасение, сквозь слёзы смеялась Тамара.

‑ Я совершенство, совершенство! ‑ жутко кричал Севрюк из-под крыс. ‑ Они меня уродуют! А-а-аааа!

Там, где он только что стоял, образовался невиданный косматый водоворот, который втягивал в себя всё новые и новые волны, разбрасывая во все стороны кровавые брызги и клочья.

‑ Газ, уже газ… ‑ торопил Валентин.

Превозмогая боль, ударяясь о выступы и пороги, они бежали по подземелью. Слышны были только топот ног и тяжёлое дыхание. Николай как слепой, во всём доверился Тамаре. Она за руку тащила его за собой. Далеко позади в непроглядной темноте дико кричал Севрюк. Газ преследовал, стремительно заполнял извивы коридоров, вызывал одышку, головокружение.

‑ Сюда. Теперь за угол. Тут держитесь правее, – на бегу указывал путь Валентин.

Николая качнуло, он ударился плечом о невидимый железный засов и застонал, вываливаясь в сырость подземного хода. Тамара выскочила за ним. Сырой холодный воздух показался кристально чистым, как родниковая вода. Они жадно глотали его и не могли надышаться. Бегущий последним Валентин бухнул дверью, заскрежетал засовом, запирая в подвалах газ и с ним все пережитые ужасы.

Скользя, спотыкаясь о невидимые комья и камни, побрели дальше. Тамара изнемогала от усталости. Уже почти не понимала, куда они, когда это кончится, но руку Николая не выпускала. Схватилась за голову, и не нашла фонаря. И вдруг поняла, что идёт не по лучу, а на свет, истекающий из дальнего конца подземного хода.

51. Кукушка

Пальцы вцепились в бетонные глыбы. Глыбы были холодными, лучи восхода ещё не достигли дна овражка. Острота ощущения пронзила невозможной радостью. Николай подтянулся и вывалился из пролома на землю. Долго лежал без движения, без памяти. На ладонях сохранялся холод бетона. Поблизости раздавались голоса Тамары, Валентина, шорох ветвей на ветру, щебет птиц.

«…пять… шесть… семь…», ‑ он понял, что считает за кукушкой, гулкий голос которой разносился по леску. Бесхитростный знак продолжающейся жизни потряс до глубины души, пробудил сознание. Осторожно шевельнулся, резкая боль пронзила руку.

«…тринадцать… четырнадцать… пятнадцать… шестнадцать…», – продолжал он считать за кукушкой.

‑ Очнулся, ‑ заботливо произнёс голос, от звука которого захотелось по-детски расплакаться.

Склонилась, погладила по голове, по плечу. Прикосновения вызывали боль, но он терпел, боясь, что рука уйдёт, а за ней уйдут серые глаза, имя, трава, кукушка, ‑ весь иллюзорный мир надежды, предсмертный, сверкнувший в подвалах под натиском крыс.

‑ Тебе больно? Я не буду.

‑ Нет, будь, будь! – ему казалось, он крикнул на весь лес.

Но Тамара склонилась ниже и спросила участливо:

‑ Что ты говоришь? Повтори.

‑ Я люблю тебя.

Она долго молчала. Так долго, что он подумал, она ушла. И открыл глаза. Но она сидела рядом, уронив лицо в ладони, плечи вздрагивали. Поодаль растянулся на траве лаборант. Тамара повернулась к Николаю, быстро горячо заговорила, смахивая слёзы.

‑ Мы были марионетками в руках сумасшедшей и маньяка. Непредсказуемый кошмарный союз! Никто никогда не смог бы его вычислить. Я думала, сойду с ума, когда они как матрёшки выскакивали один за другим. Коля… Я ушла от мужа.

Он коснулся рукой её руки. Солнце уронило луч на куст у пролома, поползло по склону оврага. Николай сел, морщась от боли, с трудом перемещая израненное тело, поманил к себе Валентина. Тот подошёл, пристроился рядом, обхватив руками острые колени.

‑ Валя. Только благодаря тебе… ‑ начала Тамара.

Все трое переглянулись, оценив роковую двусмысленность слов. И тотчас нахмурились, вспомнив издевательский смех, которым жонглировали оборотни. Тамара прижимала носовой платок к глубокой ране на шее Николая. Он с удивлением продолжал отсчитывать кукушкины позывные: «…двадцать… двадцать один… двадцать два…»

‑ Валя, ты… ты спас нас… А мы-то, мы-то…

‑ Всё Видóк.

‑ А что же Севрюк? Он же в деревню уехал?

«…двадцать три… двадцать четыре…», ‑ прислушиваясь к разговору, отсчитывал в уме Николай, удивляясь настойчивости обычно капризной птицы.

‑ Никуда не уезжал, шнырял по городу с Никой и без неё, устраивал расправы и прятался в подвалах. Вчера подстроил встречу со мной, чтобы разнюхать про Видóка. Я дурак, всё ему выложил, как старому другу… и про туннель, и про то, что Видóк пропал. Он прямо расцвёл, едва узнал. Радостно так сказал, что когда вы все погибните, он, наконец, сможет вылезти из укрытия и развернуться. Я и догадаться не мог, что он на самом деле имел в виду.

‑ Он был настоящий злой гений, – содрогнулась Тамара.

‑ К счастью, первым был Видóк.

Замолчали, осмысливая жизнеутверждающий масштаб простой случайности.

‑ А Ника… как она влияла… на кого?

‑ На крыс, на людей выборочно… На Николая, вот… На вас нет… Но она же сумасшедшая!.. Была.

‑ … тридцать шесть… тридцать семь… тридцать восемь… ‑ теперь уже вслух считал Николай и улыбался им, подняв палец, призывая вдуматься в кукушкино пророчество.

‑ Если бы мы заранее знали, кто оборотень, скольких ошибок и потерь мы бы избежали, ‑ горестно покачала головой Тамара, жмурясь от бьющего в глаза солнца. – Лариса погибла. Ещё в парке.

‑ Как? – подскочил Валентин, впиваясь в неё глазами. – Смирнов запретил ей категорически. Я говорил с ней до отъезда.

‑ Она убежала. Но, оказавшись среди крыс… Мы всё видели. И ничего не смогли сделать. Она не слышала нас. Только их.

‑ … сорок четыре… сорок пять… сорок шесть… ‑ в полголоса продолжал считать Николай.

‑ Что я наделал! – закрыв лицо руками, застонал Валентин. – Всё, всё из-за меня!

‑ Главное, что ты делал потом. Беззащитный, без Видóка, на что ты рассчитывал, когда пошёл по подземному ходу в подвалы? Это была верная смерть, ‑ утешала Тамара.

‑ Я не думал об этом, ‑ он снял очки и стал протирать краем выбившейся из-за пояса рубашки.

‑ Но как же Севрюк оказался там раньше тебя? – вдруг озадачилась она.

‑ Наверно, обогнал, пока я выбирался из ямы, в которую свалился второпях. Он ушёл вперёд, расправился с Никой, а потом услышал мой топот, затаился в нише, пропустил в зал. И вдоволь посмеялся над нашей безумной встречей… Надеялся, что Николай меня убьёт, приняв за оборотня.

‑ Его погубила любовь к театральности, ‑ покачала головой Тамара. ‑ Он мог бы уничтожить всех нас, не дожидаясь тебя и Видóка. Но захотелось разыграть спектакль, покрасоваться.

Она нащупала в уцелевшем среди лохмотьев кармане какую-то бумажку. Вытащила и улыбнулась. На ладони лежал фантик с белкой, талисман НН. Взволнованно оглянулась по сторонам.

‑ Где теперь Видóк?

‑ Он везде!

Валентин кивком головы указал на бетонные плиты, где на самом верху, освещённый солнцем, невозмутимо расправлялся с юбилейным печеньем главный герой.

‑ … шестьдесят два… шестьдесят три… шестьдесят четыре… Хватит! ‑ объявил Николай и отмахнулся от кукушки. ‑ Нет смысла считать дальше. У нас уже и так вся жизнь впереди.

‑ Коля, что теперь с нами будет?

‑ Мы по-прежнему будем виноваты.

‑ Но как же мы не погибли? – изумилась Тамара и зябко поёжилась. – Просто в голове не укладывается.

‑ Смерть никогда в голове не укладывается.

‑ И не надо ей там укладываться, – сказал Валентин, возвращая на нос очки. ‑ Я был глубоко уверен, что вы справитесь.

‑ Можно быть уверенным в победе, но это не значит, что тебя не побьют.

Николай повалился спиной на траву, охая от боли в плече. Потянул за собой Тамару. На ясном утреннем небе висело одно огромное облако, круглое как мяч, с сияющим боком.

– И всё равно это просто чудо, что мы вот так лежим себе не траве и смотрим на небо… ‑ сказала Тамара.

‑ Да, Том. Но если бы людей на свете не было, не было бы и чудес.