ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

21. За гранью света

Оказалось, можно вытирать руки о прожитые дни. Валентин обрывал календарь истекающего года, без разбора выхватывая снизу случайные листы, комкая в мокрых ладонях. Опять Таня забыла повесить чистое полотенце, а грязное уже сдала сестре-хозяйке. Бросил в урну зелёный клок июня, понюхал ладони. Запах столовки был побеждён запахами мыла и мокрой бумаги. С чистыми руками вышел из лаборантской и поднялся на один этаж, рассчитывая устроиться на широком подоконнике у окна в конце коридора. Представлял себе, как сядет там, будет смотреть на обжитый воронами заснеженный парк с редкими голубыми фонарями и думать. Думать было о чём.

Окно манило к себе горячей батареей. В темноте, создаваемой тенью выступающей стены, оно светилось сказочным синим светом. Освещённый холл был пуст. Больные уже отужинали и разошлись по палатам, серебряная новогодняя ёлка вхолостую мигала цветными огоньками. Валентин дивился нынешней резвости администрации - до праздника было ещё добрых две недели. Переступая границу света, шагнул было в тёмную часть коридора и отшатнулся, словно получил удар в грудь.

Растеряв стоптанные ботинки, тяжело дыша, остановился, переживая испуг. Кровь ухала в висках. Положил руку на лоб. Решительно расхотелось садиться на подоконник. Тут же вспомнилось, что лаборантская осталась не запертой, будет скандал, если кто ненароком обнаружит. Попробовал забрать ботинки, но темнота, захватившая их в плен, не впускала, будто граница света и тени была непроницаемой. Прозрачная тьма стала плотной как скала, к которой можно прильнуть, но войти нельзя. Валентин отнял руку ото лба и всматривался в темноту, надеясь найти разумную причину происшедшего.

Перед ним был унылый тупик, застланный горбатым истёртым линолеумом. Широкий пустой подоконник. Радиатор. Всё как всегда. Только в левом углу светились две маленькие фосфоресцирующие точки. Там на задних лапах сидела крыса, вытянув шею и высоко задрав чуткий нос. «Может, Видóк?» ‑ разволновался Валентин. Но из светлого холла невозможно было разглядеть в густой темноте метку на ухе.

С того момента, как Видóк исчез, истекал двадцатый день. Если ручная прикормленная крыса не вернулась, то напрашивался один вывод ‑ опыт над ней привёл к летальному исходу. А значит, на совести лаборанта гибель нескольких человек. Обнадёживало только, что тётка пока была жива. Валентин теперь звонил ей чаще, надеялся что-то узнать, выспросить. Голос у Ларисы был усталый, но она не слишком жаловалась, разговоры получались дежурными. Рассудил, раз она жива, то видимо, и другие живы, и Видóк жив, но что-то мешает ему вернуться.

‑ Видóк, Видóчек… ‑ позвал осторожно, вытягивая в темноту ладонь.

Сильнейшей силы удар оттолкнул назад. Руку пронзила резкая боль. Лаборант едва устоял на ногах. Отскочил, со стоном потирая и разглядывая руку. На кисти проступали кровяные пятна, словно от укуса. Но крыса по-прежнему неподвижно сидела у батареи, на расстоянии нескольких метров. Лаборант стоял в нерешительности, не в силах объяснить происходящее.

Позади, за освещённым холлом задребезжала, удаляясь, тележка санитарки, собирающей после ужина посуду у лежачих. Мирный звук вернул в сознание. Так и не надев ботинки, словно они находились под запретом, сначала пятясь, а потом развернувшись лицом, лаборант на цыпочках затрусил по коридору прямиком к столовой. Он не озадачивался, зачем, а откуда-то точно знал, что так нужно. И чем ближе подходил к распахнутым дверям, тем согласнее сплетались в нём желание войти туда и желание добыть еду. Нездоровое желание для человека, только что поужинавшего.

От удушливого смешения пищевых запахов закружилась голова. Преодолевая отвращение, осторожно заглянул в дверь посудомоечной и схватил ведро с объедками. Отведя в сторону руку с добычей, брезгливо отворачиваясь, он, крадучись, двинулся в обратном направлении, через светлый холл к чёрному торцу. Но на границе света резко остановился. Ноги словно прилипли к полу. Лаборант едва не упал вперёд с тяжёлым ведром.

Брошенные ботинки отсвечивали замятыми задниками, а дальше, у самой стены неподвижно горели те же две точки. Валентин вытянул вперёд руку, насколько было возможно, и поставил ведро в темноту в направлении этих точек. А тогда, будто настойчиво подталкиваемый в спину, побежал прочь к лестнице, кинув ботинки на произвол судьбы. Но прежде, чем спуститься вниз в лаборантскую, оглянулся и увидел, как в провал ведра с объедками соскользнула большая крыса, блеснув меткой на ухе…

Это было в декабре. Следы от зубов на руке держались несколько дней. Потом сошли. Но мучительные мысли уже не оставляли. Неужели Видóк, ‑ а теперь не оставалось сомнений в том, что в коридоре лаборант встретился именно с ним, ‑ неужели Видóк так запросто манипулировал им, принудив принести ведро объедков и мощно оттолкнув предательское заискивание? Как он это проделывал? Такого не может быть. Нет, может. Синяки на руке красноречиво подтверждали факт.

С этого вечера во все свои дежурства Валентин поднимался к батарее на втором этаже и оставлял под ней любимые лакомства Видóка, но саму крысу больше ни разу не видел. Однажды только померещилось в щели свечение глаз, и следом вернулось слабое напоминание об отпоре, полученном при первой встрече. Но теперь ощущение было иным: словно строгая рука не ударила, не оттолкнула, а положила на грудь ладонь и принудила выдержать дистанцию.

От крысы исходила властная сила. Валентин подчинился ей беспрекословно. Теперь лишь терпением и мягкостью можно было надеяться вернуть доверие хвостатого властелина. Очевидно, Видóк всё ещё был сердит за наркоз, за некомфортное пробуждение в ящике стола. Но лакомые кусочки, которые каждый день возникали у батареи, делали своё дело. Их регулярное исчезновение показывало, что контакт налажен. Валентин так был поглощён приручением Видóка, что не заметил новогодних праздников. Даже в выходные приезжал в медцентр, лишь бы не нарушался режим выдачи крысе приманки. Уже мог, приблизившись к норе, тихонько разговаривать со светящимися огоньками и не чувствовал сопротивления, но ещё не решался протянуть руку.

Неотвратимое сучилось внезапно. Утренними сумерками у входа в корпус появились рабочие с вёдрами краски. Занятый своими мыслями, Валентин сразу забыл об этом. И только в обед, поднявшись на второй этаж, обнаружил развороченный коридор, перегороженный грязными строительными козлами. Щель у батареи была замурована, обляпанный краской линолеум задран и свёрнут. Рабочие энергично орудовали кистями. Батарея стала сразу и недоступной, и бесполезной. Он, понурившись, вернулся в лаборантскую.

‑ Какой чёрт тебя понёс на второй этаж? Гляди, все ботинки в мелу, – отстранился от него самовлюблённый Севрюк, поправляя у зеркала золотые кудри, которыми необычайно гордился. – Подменишь? Не раздумал? Как уговаривались. Я с Ниночкой в кино. Ну и пятое-десятое, и всё такое, и так далее…

‑ Хоть сейчас иди, герой-любовник, ‑ Валентин сунул кормушку с неиспользованным угощением на подоконник.

‑ Словоблудие ещё не блуд! – возмутился Севрюк, но не заставил повторять дважды, швырнул халат в шкаф и улетучился.

Оставшись один, Валентин долго сидел, водя пальцем по столу. Труды полутора месяцев пошли насмарку. Где теперь Видóк и чем он встретит бывшего приятеля? Кто может положиться, что, обнаружив щель заштукатуренной, хитрющая крыса не будет подозревать хозяина в очередном злодейском умысле? Поднялся, поплёлся в диагностическую. Сегодняшние обследования кончились. Аппарат надо было протереть, зачехлить, всё прибрать. Возился там, поглощённый унылыми раздумьями. Вернулся в лаборантскую и не сразу заметил негромкий повторяющийся звук. В комнате было пусто, однако настойчивый звук указывал на чьё-то присутствие.

Валентин оглядывал стол, кушетку, стеклянный шкаф с инструментами и препаратами. Никого не было, лишь занавеска окна слабо шевелилась. Замер на месте, вперив взгляд в полупрозрачную ткань, за которой на подоконнике прорисовывался силуэт живого существа, которое грызло ванильный сухарь, лежавший в кормушке. Валентин ещё не мог разглядеть, кто там, но всё подсказывало ему, что у таинственного существа есть метка на ухе.

Видóк расправился с содержимым кормушки и сел на задние лапы, глядя сквозь кисею на лаборанта. Валентин решился подойти. Сдвинул занавеску в сторону и в первый раз с того рокового ноябрьского дня прикоснулся ладонью к жёсткой шкурке Видóка. Крыса позволила ласку. Прищурила глаза и смирно сидела на подоконнике, пока её гладили и чесали за ухом. Потом Видóк обошёл свои владения, прогрыз пошире старую дыру в углу и скрылся.

Теперь Валентин оставлял угощение около этой дыры, камуфлируя её от посторонних глаз большим куском картона. Видóк являлся и ел, не обращая ни на кого внимания. Даже Севрюк, хоть и побаивался его, и был возмущён разгулом грызунов в больнице, терпел данный экземпляр. Крыса была умна, прекрасно поддавалась дрессировке. Под руководством Валентина исполняла разные трюки. Сидела на задних лапах на крышке трехлитровой банки. Переваливалась по полу с бока на бок по команде или держала в зубах карандаш, а потом отдавала его. И в эти минуты на её острой морде играла самодовольная ухмылка. Лаборант подозревал, что с точки зрения крысы, дрессируемым является он сам.

‑ И такая рожа, будто не ты его дрессируешь, а он тебя! – озвучил мысль Севрюк.

‑ Я задумал с ним один номер, ‑ признался Валентин. – Но пока не расскажу, в чём изюмина. Когда подготовимся получше, проведём генеральную репетицию.

– Но будь очень осторожен, крысы опасные твари, особенно, если есть предводитель… – содрогнулся Севрюк, словно отвечая тайным тягостным мыслям. – Это очень, очень страшно. Верная смерть.

Валентин удивился внезапному признанию, но напарник быстро закруглил тему бодрым «Ну и пятое-десятое, и всё такое, и так далее…»

Севрюк часто приносил из дому сушёные яблоки, которые Видóк очень уважал. Валентин умолял экономить, иначе яблоки закончатся, и крыса обидится. Севрюк успокаивал.

‑ У меня мешок. Сам резал и сушил весь август. А в этот год хочу вообще, как можно скорее, свалить в деревню. Там рядом волонтёрский лагерь. Девочки симпатичные бывают. Не соскучишься. Найду тебе вместо себя замену, ну и… Согласен?

‑ Я-то здесь причём? Спрашивай начальство.

Поглаживая Видóка, который, свесив длинный сильный хвост, сидел у него на коленях, Валентин ни на секунду не забывал, что гладит бочку с порохом. И если сейчас крыса охотно вступает в диалог и подчиняется дрессировщику, вознаграждаемая за труды сухими яблоками, то любой незначительный сбой в подземном мире, куда она уходит через щель в углу, способен нарушить хрупкий союз. И тогда могучая воля, заключённая в звере, обрушит на голову сокрушительный удар или полоснёт по горлу зубами.

Видóк не терял своей невероятной способности, проявившейся на грани света и тьмы в ту первую после разрыва встречу. Лаборант продолжал чувствовать на себе мощное влияние, подозревая, что таким свойством могут обладать и пациенты, которые прошли томографию вслед за Видóком, не исключая злополучную Ларису. Хотя, совсем не обязательно. Крысы и люди устроены по-разному. То, что действует на одного, для другого может пройти незамеченным.

По крайней мере, Видóк и Лариса были живы, что вселяло обоснованную надежду, что живы и остальные. По мнению лаборанта, только в одном случае они могли прийти и потребовать от него правды: если бы почувствовали какое-то ухудшение, и связали бы его причины с обследованием. С Ларисой ничего не случилось, Валентин знал доподлинно. Она жаловалась на обострённое сопереживание, но для неё это было обычным явлением. Пока никто не приходил.

Уже март дышал в форточку сыростью. По подоконнику ударяли редкие капли, которые слетали с веток, качающихся перед окном спящего дома. Этой ночью Валентин проснулся и больше не спал, вспоминая первую после томографа встречу с Видóком, перебирая события прошедших месяцев, страшась думать, чем же всё кончится? Зловещие слухи о безобразных безумствах людей, о жестоких нападениях крыс мучили опасениями, что между его невероятной историей и этими сообщениями есть прямая связь. Абсурдно, но неотступно томила совершенно несуразная тревога за Видóка. Просыпался ночами и выстраивал в уме возможные прогнозы, один другого ужаснее.

Так и сегодня. Лежал с закрытыми глазами и искал в себе причину новой неведомой тоски. В принципе, причина была всегда, с того самого поворотного утра, двадцать пятого ноября, с которого всё и началось. Но сегодняшняя ночная тоска была иной. Особенной, тянущей… Беспричинной. Ни одна неудача, которую примерял к ней Валентин, не подходила к ней, даже тот страшный день, даже встреча с крысой в тёмном коридоре. Тоска разбудила и не дала заснуть, оформляясь в тяжёлое предчувствие вместе с наступающим утром.

Каким-то глубинным подсознанием Валентин понял, что грядёт час расплаты. Убеждённость сложилась из мерной капели за окном, затаившейся тишины пустой квартиры, тягостных мыслей, горького раскаяния, страха. Ожидание разоблачения было невыносимым. Прекратить пытку можно было только одним путём – встречей лицом к лицу. С кем-то, где-то и как-то это должно произойти. Не размыкая глаз, он неподвижно дожидался звонка будильника. Сигнал раздался. Лаборант вскочил, быстро собрался, взял корм для Видóка и уехал навстречу неизбежности.

22. Сон и явь

‑ Коля, я люблю тебя только за то, что ты добр ко мне и согласен выслушать, что я чувствую и думаю! – Тамара упала на сидение рядом и захлопнула дверцу машины. – Бежала к тебе и мечтала непременно сказать об этом. Добежала и не вижу тебя. Кручу головой, машины нет. Что так неудобно встал?

Николай обнял её, любуясь серыми лучащимися глазами. Поцеловал один глаз, другой, они закрылись. Вернул её на сидение, стараясь не стряхнуть выражения блаженства с её трепетного лица, зарумянившегося от бега. Наклонился близко.

‑ Я был уверен, ты найдёшь меня, с твоими-то способностями.

‑ Нужна большая сосредоточенность, ‑ глаза распахнулись и прищурились. ‑ На скаку ничего не выйдет.

‑ Холодно сегодня. А нам, думаю, долго придётся кружить вокруг медцентра, пока не достигнем намеченной цели. Смотри, патрули на дороге, как коровы. Лениво помахивают палками. Никто не ведёт дела с такой значительностью, как инспектор ГИБДД.

Николай чинно проехал перекрёсток. За ним предусмотрительно сбавил скорость у автобусной остановки, где перед широкой лужей столпились угрюмые люди, а среди них негр с белолицей девушкой. Люди единодушно проводили машину недобрыми взглядами и отвернулись в ту сторону, откуда ждали автобус.

‑ Глядя на русскую девушку рядом с негром, я сразу думаю про негритят, ‑ Тамара искоса взглянула на Николая.

‑ Закрой глаза, не ослепляй на дороге! – грозно прикрикнул он.

‑ Так я засну, ‑ отвернулась. ‑ А я уже наспалась, и мне приснился сон. Про нас с тобой.

‑ Расскажи, может он извлечёт из твоего подсознания что-то нам полезное, ‑ похлопал её ладонью по колену, поощряя.

‑ Конец зимы. Каток. По бокам сугробы. Мы вдвоём, держась за руки, быстро катаемся по кругу. Каждый шаг непомерно длинный. Ты катаешься на коньках?

‑ Когда-то катался. Давно не был на катке. Несколько лет.

‑ И я в эту зиму ни разу не каталась... На катке много людей в пёстрых костюмах. Будто представление. Вдруг на середину выезжает ещё один персонаж. Ему принадлежит главная роль. Он громадный, пузатый, в синем комбинезоне и в коротком рыжем парике. Он очень быстро катается, смешно выпячивая живот. Но никто не смеётся. Он страшен. И знаешь, кто это?

‑ Уродливость – одно из несомненных свойств, поэтому так убедительно. Одеваться уродливо – стиль сильных. Кто самый сильный из тех, кого мы оба знаем? Опер Смирнов?

‑ Как легко ты догадался. Соображаешь, ‑ она восхищённо изучала его, словно видела впервые. ‑ Правильно. Он лихо вращается, высоко подпрыгивает. С его ноги слетает конёк и откатывается к нам. Оказывается, это не конёк, а затёртая кожаная тапочка. Я удивляюсь, как Смирнов так быстро катается в тапочках? Но лёд тает. Каток размок. Люди исчезли. А мы с тобой всё скользим по кругу, взявшись за руки. Коньки опасно прорезают асфальтовые пятна. Тут я нарочно разгоняюсь и на всей скорости вылетаю на мокрый асфальт. И с блеском, с шиком, с искрами из-под лезвий, одним великолепным виражом останавливаюсь. Гляжу ‑ тихая весна, светит солнце. Ни о каких катках никто уже не помнит. Всё спокойно, мирно.

Николай молчал. Она заподозрила, что ему было не интересно, и он вытерпел длинный рассказ, лишь бы не огорчать её. Но он вдруг очнулся.

‑ А ты права, нам следовало бы забежать далеко вперёд… В тихую весну.

‑ Я попыталась разгадать сон, ‑ она вытащила из сумочки сонник с закладками. ‑ Но здесь ничего нет про коньки, зато «людей множество видеть» к страху и болезни. Ну, мы и едем в медцентр, в больницу. «Снег видеть» к благополучию и плодородию. А «солнце светлое видеть» к благополучию и знакомству. Если клоунский комбинезон посчитать кафтаном, то «кафтан видеть» к вступлению в брак. Если парик посчитать волосами, то «волосы видеть» к злому времени и худым вещам.

‑ Насчет худых вещей не сомневаюсь.

‑ «Брюхо большое видеть» к болезни и досаде. Зато «башмаки видеть» знак добрый, опять же, если коньки считать башмаками. А «падать и воздержаться от падения» к возвращению потерянного, ‑ закрыла сонник.

‑ Короче, Смирнов, хоть он страшный, ничего нам плохого не сделает, потому что в тапочках, ‑ подытожил Николай и затормозил, не доезжая ворот больничного парка. Поднял стекло окна до упора и сказал:

‑ Мы не зря во сне катались на коньках. В итоге ‑ солнце и бракосочетание. У сказки хороший конец. Но сейчас мы находимся в её начале. Главные испытания впереди. Застёгивайся на все пуговицы, заматывай шарф, пойдём брать языка.

Аллея, ведущая к больничному корпусу, протаяла, по обочинам выступили пятна асфальта, но в середине ещё оставалась ледяная утрамбованная полоса. В безлюдном парке под осевшей снежной целиной, усыпанной прошлогодними листьями, обломанными веточками, семенами и перьями птиц, мучительно отходила от мороза земля. В воздухе висел туман. Гортанные крики ворон прорывали в нём лохматые дыры, которые не затягивались, а шелестели рваными краями среди голых веток переросших лип.

‑ Будем первыми влюблёнными, севшими на весенние скамейки, ‑ Николай заметил одинокую лавочку. – Сейчас мы рядом с нашим корпусом. Посидим, понаблюдаем.

Устроился на спинке, поставив ноги на заснеженное сидение, и потянул Тамару к себе на колени. Она склонила голову ему на плечо, прикрыла глаза, прислушиваясь к бесцеремонному карканью над головами.

‑ Но как мы узнаем лаборанта? ‑ размышлял Николай.

‑ Не мы его, а он нас узнает, ‑ убеждённо отозвалась Тамара, подняв голову. ‑ Но работает ли он сегодня? Работает ли ещё здесь?

‑ Он здесь… Он ждёт… Я зову его... Я хочу его увидеть... ‑ Николай смотрел прямо перед собой.

‑ Ты сейчас страшный… ‑ взглянула в его помертвевшее лицо.

‑ Не смотри. Но надо позвать его, надо, надо... Он уже услышал... Иди! ‑ выкрикнул он.

Тамара отпрянула и соскочила со скамейки. Николай упёрся руками в колени и раскачивался, глядя в одну точку перед собой, твердя:

‑ Лаборант, иди сюда. Лаборант, иди сюда. Я… Хочу… Увидеть… Тебя…

Оттолкнулся от коленей и закрыл лицо руками, заваливаясь назад. Казалось, ещё секунда, и он упадёт со скамейки. Но он оторвал ладони от лица и сел прямо, с обычным видом. Потряс головой, полез в карман куртки за сигаретами. Ничего не изменилось в туманном парке.

‑ Напугал тебя? Когда ты убежала? Я не заметил. Сколько это продолжалось?

‑ Минуты три-четыре. Но лицо зверское, ‑ обошла скамейку, встала у него за спиной, обхватила двумя руками, выглядывая сбоку и следя глазами за грузовичком, который въехал в ворота медцентра.

Исцарапанный алюминиевый кузов с голубой надписью «Продукты», удалялся в сторону больничного корпуса. В конце аллеи он отвернул к столовой, вспугнув сигналом долговязого человека в белом халате и телогрейке, накинутой на плечи. Человек отпрыгнул с дороги в снег и остался стоять там, вглядываясь в пустыню парка.

23. Под карканье ворон

По стеклу окна лаборантской ползла капля. Валентин тупо следил за ней и погружался в глухоту, заполоняющую голову низким звоном. Уборщица Мироновна приступила с каким-то утренним вопросом, но он ничего не слышал из-за звона. Обхватил голову руками и с такой мольбой посмотрел на Мироновну, что она, неодобрительно поджав губы, удалилась. Не отнимая рук от головы, сел на обтянутую клеёнкой кушетку и слушал звон, улавливая в нём слабые колебания. Мыслей не было, только звон, где вспыхивали короткие, болезненно ранящие импульсы. Комната сжималась, давя потолком, стенами, проламывая череп. Валентин громко застонал, вскочил, схватил телогрейку и кинулся прочь от настигающих стен.

Требовательный гудок заставил отпрыгнуть в сторону. Лаборант очнулся. Стоя по колено в снегу, он изумлённо озирался, не понимая, как оказался здесь? Проводил глазами грузовик с продуктами и бездумно направился по протаявшей аллее. Слушал весеннее карканье, приятный хруст снега под лёгкими ботинками, в которых выскочил, не помня себя. С неожиданным пронзительным наслаждением ощущал, как немеют ноги от засыпавшегося в ботинки снега. Холод остужал больную голову, освобождая от звона, отрезвляя, успокаивая.

‑ Лаборант, иди сюда! – прозвучало из туманного безлюдья парка.

Валентин резко повернул на зов, сошёл с аллеи и направился напрямик по рыхлому мокрому снегу к одинокой лавочке, на спинке которой сидел мужчина в спортивной куртке. Позади, обхватив его руками, стояла женщина. Ослепительно красивая. Валентин сразу узнал её, а потом его, и окончательно пришёл в себя. Повесив голову, остановился перед ними, шмыгая носом. Мужчина курил и молчал. Женщина с любопытством выглядывала из-за его спины.

‑ Поговорим? ‑ мужчина послал окурок в снег.

Валентин кивнул. Его бил колотун. Сцепил красные пальцы и покорно поплёлся за этими двумя. Волнение перехватило горло. Раскрыл рот, пытаясь вдохнуть. Воздух прорвался в грудь с гортанным каркающим звуком. Женщина обернулась, взмахнув волосами, в глазах мелькнуло сострадание. Она схватила лаборанта за ледяную руку и бегом потащила к машине. В салоне включили печку. Валентин потирал влажные пальцы, запахивал края телогрейки на груди, не решаясь поднять глаза.

‑ Тебя как зовут? ‑ мужчина повернулся к нему.

‑ Валентин. Я знаю, кто вы… ‑ завертел коротко стриженой головой. ‑ Вы – Николай Николаевич Орлов, искусствовед, вы – Тамара Алексеевна Угарова, главный специалист…

‑ Ждал нас? Когда догадался, что мы придём?

‑ Нет… Да... ‑ косо глянул назад, на Тамару. ‑ Давно, в январе.

‑ Сколько людей обследовалось двадцать пятого ноября?

‑ Пятеро...

‑ Кто остальные? – нажимал Николай.

‑ Одна ‑ моя родственница, Лариса Дмитриевна Красинская, психолог. По блату устроил... ‑ он сокрушённо махнул рукой.

‑ Что с ней?

‑ Ничего особенного, вроде. Она всегда была с чудачествами. Теперь только слишком переживает за всех. У кого что случится, она переживает так, будто случилось с ней... Пациент поделится с ней бедами, а потом НН её откачивает.

‑ Кто такой НН? – допрашивал Николай вконец оробевшего лаборанта.

‑ Тоже психолог, очень известный. Их кабинеты рядом. Я не знаком с ним, так, слышал от неё.

‑ Кто четвёртый?

‑ Мужик молодой. Охранником работает... Я, когда понял, что случилось, сделал копии со всех историй болезни. Я о каждом… до мелочей... лучше родных... – затараторил Валентин, но Николай перебил его.

‑ Пятый? – он неотрывно смотрел на побледневшего лаборанта, который сжался под взглядом, вопрос пришлось повторить. – Кто пятый? Отвечай.

‑ Пятый умер, ‑ и заморгал испуганно, вспомнив об очках, забытых в лаборантской, избегая расширившихся глаз Тамары, пробормотал. – Пенсионер… Старик… Нет! Нет! Злокачественная опухоль! Обследование показало…

Смолк, шмыгая носом. Негромко шумела печка в салоне. Тамара, сидевшая на заднем сидении, подвинулась вперёд и положила локти на спинку водительского кресла. Лаборант вспыхнул, хрустнул пальцами, глянул на неё и ещё ниже опустил голову. Николай записал под его диктовку адреса, телефоны, имена других обследовавшихся. Вороны каркали над головами. Трое в машине слушали их.

‑ Лариса Красинская, психолог, ‑ внезапно заговорил Николай. ‑ Её свойство ‑ обострённое сопереживание. Она болезненно беззащитна. Да, вероятно, в результате обработки на томографе резко усилилась наиболее яркая особенность каждого. Интересно, кто из себя охранник? Тома, вот, фантазёрка, любит всматриваться, видеть то, чего не замечают другие. Я люблю убеждать людей, заставлять их служить мне.

‑ Вы можете гипнотизировать! На огромном расстоянии! ‑ лаборант горящими глазами впился в Николая. ‑ Я с ночи почувствовал. Тяжесть навалилась, спать не могу, думать не могу, ничего не понимаю. Сюда приехал, ничего делать не могу. Звон в голове. Ватный, плотный, непроницаемый. Увидел вас на лавочке, и звон прекратился… Я с тех пор, как догадался, что крысы по городу, случаи страшные ‑ из-за меня, я всё время как с петлёй на шее…

‑ Что? Что ты мелешь про крыс?!

‑ Как… Ну, слухи же, что крысы… что люди… ‑ испугался лаборант.

‑ Нет, погоди. Я что-то не понял, ‑ в голосе Николая звучала угроза. ‑ Ты сказал, случаи из-за тебя. Кого ты имеешь в виду? Людей или крыс? Или себя самого?

Тамара во все глаза смотрела на Валентина, он растерялся и не мог вымолвить ни слова. Губы, руки тряслись. Съёжился под свирепым взглядом Николая и, слыша, как быстро нарастает в голове звон, закричал.

‑ Нет! Нет! Не надо, прошу вас! Люди, да… Люди, конечно… ‑ закрыл лицо дрожащими руками. ‑ Крысы тоже…

В машине повисло молчание. Николай и Тамара, ничего не понимая, ошеломлённо смотрели друг на друга. Лишь вороны продолжали деятельно шуметь. Сквозь рокот мотора доносилось их звонкое карканье. Валентин вскинул голову.

‑ В феврале… во второй половине… я догадался, ‑ опасливо взглянул на Николая и торопливо забубнил. ‑ Ведь и мой Видóк, как вы, влиял на меня. Он не совсем ручной, полуручной. То нет его, а то, непременно ночью, придёт и сядет в углу у норы, и смотрит… Что я только ни делал по его требованию, стыдно сказать! Ощущение такое же, как и сегодня, когда вы меня позвали. Тот же звон. Сначала я думал, от усталости. Потом заметил, так случается всегда, если рядом Видóк.

Смолк и сидел понурый, осторожно протягивая пальцы к тёплой воздушной струе из печки, будто грел их у костра.

‑ Ты хочешь сказать, что Видóк – это крыса? Которая тоже прошла в тот день томограф? – выпалил Николай и беззвучно, одними губами длинно выматерился.

Валентин горестно кивнул головой.

‑ Что же дальше? Дорасскажи, – тихо попросила Тамара.

‑ Да всё уже… Но когда меня гипнотизировала крыса, я был способен думать, мог иногда воспротивиться. А с вами не мог ничего. Голова чуть не лопнула. Вы намного сильнее! – убеждённо произнёс он, повернувшись к Николаю. – Только вы один сможете побороть крысу! Всех крыс. Вы пересилите их.

‑ Голословное заявление. Возможно, твой Видóк ещё не применял к тебе свою силу в полной мере. Я не хочу быть ни героем, ни святым, ‑ Николай тёр руками лицо, словно только что очнулся ото сна и ещё остаётся во власти кошмарных видений. – Да, братец, ну и признание ты сделал. Нет, я искал варианты, я пытался построить картину событий, но такой трюк предположить мне не дано. Сила разума меркнет перед бредятиной действительности. Вот, значит, чьих это рук дело. Вот она, роль личности в истории. А с виду не скажешь.

‑ Теперь ясно, откуда происходят управляемые крысы, – прошептала Тамара. ‑ Значит, органы не зря интересовались Северным районом.

Николай оторвал руки от лица, печально покачал головой.

‑ Ну, ты меня убил. Просто раздавил этой новостью. А теперь с самого начала, по порядку. Рассказывай, горе-лаборант, как дело было.

24. Двадцать пятое ноября

Было по-зимнему темно, по-осеннему сыро. За ночь подмёрзло, а теперь отпускало. Окна больничных этажей ещё не зажглись. Валентин бежал на работу. Прыгал через схватившиеся ледком лужи, втягивая голову в плечи, чтобы набрякшие водой хлопья снега не упали за шиворот. Уже был на крыльце, когда холодная капля сорвалась-таки с карниза и шлёпнулась, хоть не за шиворот, но на стекло очков. На несколько секунд окривел, но в вестибюле очки запотели, и ослеп уже на оба глаза. Снял очки и стал относительно зрячим.

Линолеум коридора просыхал, являя среди отражений матовые пятна суши. Проклиная старательную Мироновну, осторожно пробрался к лаборантской, тоже хранящей выразительные следы влажной уборки. Сбросил на пороге уличную обувь, в носках прошёл к шкафу. Сырой пол противно студил ступни. Сунул ноги в сменные ботинки с болтающимися шнурками, натянул халат. Первым делом следовало незаметно перетащить дьюар из диагностики в лаборантскую, чтобы потом, попозже, отдать на склад. Главный не должен знать, что опасный объект ночевал возле только что отрегулированного томографа.

В диагностической стоял нежилой холод. Дьюар невредимый ждал в углу за столом, хотя влажный линолеум и здесь распускал запахи хлорки и мешковины. По стёклам чиркал снег с дождём. Был тот краткий промежуток в утренней темноте, когда на верхних этажах сёстры уже разнесли по палатам градусники, собрали их, и всё притихло до завтрака.

Посторонний звук, до боли знакомый и неуместный, заставил насторожиться. Характерный звук, который ни с чем нельзя было спутать. «Видóк, мерзавец, ещё и ты здесь на мою голову! Что ты там нашёл?» ‑ мысленно возмутился Валентин и стал неслышно подкрадываться. Один ботинок поскрипывал, другой ступал тихо. Скрип ‑ тихо, скрип ‑ тихо… И вдруг, правая нога, пойманная за шнурок бесшумной левой, сделала судорожную попытку оторваться от пола. Левая скользнула по мокрому линолеуму, и лаборант ухнул всем корпусом на стол, сметая с него карточки пациентов.

Стол подался вперёд. Из выдвинутого ящика пулей вылетела серая тень. Обмирая от недоброго предчувствия, Валентин застыл в неожиданной позе, напряжённо вслушиваясь в звуки диагностической. Продолжался дождь со снегом. Снег чиркал по стеклу. Шуршание, тихий свист… Осторожно выпрямился, оттянул стол на себя и, крадучись, обошёл кругом, подбирая упавшие карточки.

Дьюар чуть покосился, обшивка одним углом встала на плинтус. Внешне всё было нормально. Если бы не тонкий свист, который стал отчётливее. Валентин чутко прислушивался и чуть не упал, вздрогнув от громкого хруста Видóка, вернувшегося в стол к своим занятиям. Из ящика свешивался хвост, который постепенно уходил вглубь и, наконец, исчез. Поддавшись мстительному чувству, лаборант одним ударом задвинул ящик и обмер, запоздало сознавая роковые последствия этого жеста. В ужасе рухнул на пол и закрыл голову руками.

Свист резко усилился. Из щелей обшивки начал сочиться белый стылый газ, расплываясь по линолеуму, подбираясь к Валентину. Дьюар взорвался с силой освободившейся из плена стихии, победно выстрелив тугой пробкой. Стол больно двинул в плечо. И всё стихло. Только сверху со слабым шелестом сыпались зеркальные осколки колбы и ложились на пол, по которому, шипя, быстро катались мелкие шарики испаряющегося газа. Они сталкивались, разбегались, шевелили слюду осколков. Над ухом обиженно заскрёбся Видóк.

‑ Свинья ты, а не крыса! – с яростью выдавил Валентин. ‑ Прибить тебя мало.

Надо было срочно заметать следы. На цыпочках, стремительным шажком балеруна он забéгал, засуетился, зорко следя за тем, чтобы никому не попасться на глаза. Прикатил из лаборантской пылесос, тщательно собрал осколки и отогнал назад в лаборантскую. Раздавленный дьюар перенёс туда же и сунул в шкаф. Уронил халаты, куртку, разлил бутылку с недопитой минералкой, стал вытирать пол носовым платком. Вдруг осел и мелко затрясся в неслышном плаче без слёз.

‑ Пьянствуешь? – распахнул дверь Севрюк. ‑ Справедливо. Лучший способ уйти от ответственности, это быстро напиться. А я Ниночку встретил, говорю ей, пойдём по кофейку ебабахнем, ну, и пятое-десятое, и всё такое, и так далее… Танечку не видел? Не пришла? ‑ снял пальто, взбил у зеркала кудри и удалился.

Валентин с трудом заставил себя подняться с пола, с тоской оглядывая пылесос, распахнутый шкаф. Но оставалось ещё одно очень важное дело. Непременно надо было проверить томограф. Чёртов дьюар бил прямой наводкой.

‑ Доброе утро! – в дверях возникла Таня с малиновыми щёчками, в малиновом пальто, на отлёте мокрый малиновый зонтик. ‑ Я такая бегу, а Главный навстречу… А я такая… ‑ и недовольно сложила губки, заметив кавардак.

‑ Роковое стечение обстоятельств. Встречный ветер и снег, ‑ Валентин выжал из себя улыбку и взмолился. ‑ Таня, спаси, прибери здесь. В пылесосе полно стекла. Дьюар… Я в диагностику. Шоколад за мной, сколько скажешь.

Вышел в коридор и остановился, наблюдая, как возвращается Севрюк. На его вопрос о Танечке развёл руками и соврал.

‑ Звонила, задерживается.

‑ Дай знать, когда придёт. Я тогда пока к Верочке на четвёртый. Пошушукаемся… Ну, и пятое-десятое….

В диагностике на первый взгляд всё было прилично, не считая беспорядка в бумагах и звука, создаваемого зубами, грызущими деревянный ящик. Валентину стало совестно. Видóк в своём роде был уникальной особью, яркой личностью, возвышающейся над серой массой своих собратьев, которыми кишел медцентр, сколько бы ни проводили в нём облав и чисток. Всегда умел вовремя скрыться, никто и не знал, какими привилегиями он пользуется в лаборантской.

Валентину по какой-то своей прихоти Видóк отвечал доверием, ему же был обязан звучным именем. Когда в углу лаборантской обнаружилась новая щель, Валентин как раз читал о знаменитом французском детективе Видóке, ‑ преступнике, осведомителе и полицейском в одном лице. Щель следовало немедленно заделать, предварительно набив толчёным стеклом. Но стоило приступить к работе, как в темноте провала мелькнула усатая морда и не скрылась, а напористо выбралась наружу, усевшись перед врагом на задние лапы. Восхищённый беспредельной наглостью крысы, Валентин окрестил её Видóком. Имя село, как влитое, придав бурому пасюку особый статус.

Теперь Видóк, протестуя против заключения в ящике стола, злобно грыз его изнутри. Валентин вытащил из этажерки с медикаментами пузырёк с хлороформом. Дважды перевернул его с прижатой к горлышку марлей и быстро сунул марлю в ящик, задвинув и придерживая коленом. Видóк подозрительно затих, потом забился, шурша пакетом и бумагой. Когти полоснули фанерное дно ящика. Ещё раз. Ещё, но слабее. И мелкой дробью с убывающей силой. Валентин отошёл к окну, распахнул его, проветривая, глядя на сплетение веток, облепленных снегом.

Выждав время, вернулся к столу и осторожно выдвинул ящик. Поверженный зверь лежал на спине, раскидав чуть подрагивающие лапы и выставив на всеобщее обозрение живот в нежнейшей белой шерсти. Пасть была приоткрыта, стеклянные глаза отражали комнату, искажая как в самоваре. Длинные резцы глянцево блестели. Развалившаяся крыса заняла весь ящик, круто заломив вдоль длинной стенки голый хвост, который был толще пальца в основании.

Именно в этот момент у лаборанта возникла одна перспективная идея. Он вытащил ящик с крысой и, чуть поколебавшись, разместил в томографе там, где при обследовании обычно лежала голова пациента. После этого стал оперативно готовить томограф к проверочному сеансу. Выполнял привычные действия, вслушивался в оживший аппарат, но пока не улавливал отклонений. Нажал на кнопку и ушёл к столу, где принялся с обстоятельностью идиота раскладывать в аккуратные стопки перепутанные диагностические карточки. Откуда-то выпал стеклянный осколок, весело сверкнул под лампой, послав на потолок крошечного зайчика. Валентин смахнул осколок в карман халата.

Томограф работал в обычном режиме. В душе лаборанта ослабевала туго сжатая пружина страха. Карточки были разложены, от нечего делать взял в руки красный степплер, рассеянно примеряясь, куда бы вбить скобку. Поигрывая степплером как эспандером, поднялся и подошёл к томографу, завершавшему сеанс. Склонился над ящиком, где среди раскрошенных печений лежал Видóк. Глаза его теперь были закрыты, но веки и лапы чуть вздрагивали, говоря о том, что жизнь ещё не покинула это упитанное мохнатое тело.

‑ Видóк, Видóчек… ‑ тихонько позвал Валентин.

Морда крысы чуть сморщилась в ответной ухмылке, зверь отзывался на ласковый призыв. Действие наркоза заканчивалось. Лаборант приподнял замшевое, с сетью светящихся кровяных сосудов крысиное ухо и, просунув его в степплер, пробил скобкой. Видóк дрогнул лапами, но остался лежать. Валентин прикрыл ящик с крысой халатом и понёс в лаборантскую.

‑ За такой пылесос не меньше двух шоколадок, ‑ обернулась с укоризной Таня.

‑ Тань, хочешь печенья? ‑ Валентин опустил ящик на пол, где в стене чернела дыра, и потянул халат, открывая развалившегося Видока.

‑ Ай! Дурак! ‑ завизжала Таня, вырвала халат из рук Валентина и бросила на ящик. ‑ Я такая сижу, а ты такой…

В первый раз за утро улыбнулся. Поднял халат. Из кармана выпал лёгкий осколок дьюара. Наклонился подобрать его и увидел, что ящик пуст. В нём остались только скомканная бумага, рваный пакет и обломки печенья. Валентин почувствовал смертельную усталость, присел к столу, уткнув лицо в руки.

‑ Тань. Не нервничай. Он сбежал. Прошу тебя, сделай крепкого чаю. Пациенты ещё через два часа, успеешь.

Таня, взвинченная от пережитого, не переставая тараторить, вскипятила чайник, опустила в стакан пакетик заварки и с очаровательной улыбкой вытащила из сумки пачку точно такого же печенья, с каким расправился Видóк. Едва она ушла в диагностику, Валентин набрал номер третьего этажа.

‑ Вера? Привет. Скажи Севрюку, чтобы шёл, он знает.

‑ Да его давно здесь нет, котищи вашего.

В этот момент тот сам нарисовался в дверях.

‑ Таня в диагностике, – сообщил Валентин, откусив печенье с тем же хрустом, с каким его грыз Видóк.

‑ Отлично… Встретил её по дороге, ‑ безо всякого энтузиазма промямлил Севрюк, и рухнул на стул.

Вид у него был растерянный. Он потёр шею, на которой были видны симметричные следы ногтей. Валентин приблизился, разглядывая.

‑ Постой-ка, кто это тебя душил? Неужели Вера, на неё не похоже.

‑ Где, что?! – напарник подскочил, подбежал к зеркалу, с тревогой разглядывая себя, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, но вдруг ухмыльнулся. – Столько читаешь, а не знаешь. Это Кама Сутра, любовные игры, следы страсти. Чем больше на мужчине таких шрамов, тем он ценнее.

Однако вытащил из рукава пальто свой шёлковый шарф и тщательно обмотал вокруг шеи, поучая Валентина:

‑ Нечего раньше времени раскрывать свою готовность к любовному бою.

На этом его запал кончился, он посуровел и даже не довёл до конца обычное присловье, ограничившись кратким «Ну, и пятое-десятое».

25. Серый кардинал

После встречи с Тамарой и Николаем в больничном парке Валентин перевёл дух и почувствовал себя способным к действию. Ему было поручено повидаться с тёткой, убедиться в её свойстве, и по возможности познакомиться с НН. Знакомство надо было как-то обосновать. Сошлись на том, что лаборант пожалуется на галлюцинации. Будто к нему по ночам приходит крыса и смотрит из угла маленькими светящимися глазками, погружая в оцепенение. Валентин, не откладывая, позвонил Ларисе на работу. Она обрадовалась желанию племянника её навестить, но едва он завёл речь о крысе, взволновалась.

‑ Это же Северный проспект… Тебе нужен Никнорникнорыч. Но сейчас он на конференции. Приходи в понедельник. Обязательно!

Валентин пришёл за час до конца рабочего дня. У кабинета психолога-консультанта, Ларисы Дмитриевны Красинской, ‑ как сообщала зеркальная табличка на двери, ‑ в ожидании приёма сидело двое. Валентин прошёлся по унылому полутёмному коридору, где горела только половина ламп, обстоятельно изучил таблички на других дверях, особенно порадовался перед табличкой «Психолог-консультант Виктор Тарасович Приходибатько».

Вернувшись, нашёл у кабинета тётки всего одного посетителя, бритоголового детину в чёрной форме, который сидел, обхватив руками наклонённую голову и уставившись на свои кованые ботинки. Валентин было пристроился перед дверью с табличкой «Психолог Никанор Никанорович Фролов», но тут как раз эта дверь и открылась. Плотный седой старик внимательно глянул из-под мохнатых бровей. Валентин невольно поджал неуместно длинные ноги.

‑ Вы ко мне? – НН сделал широкий приглашающий жест.

От неожиданности Валентин забыл, что начинать надо с тётки, он послушно вскочил и прошёл в кабинет. НН, прихрамывая, пробрался к столу на своё место, указав посетителю кресло напротив. Лицо его было спокойно, но глаза постреливали острыми искрами.

‑ Рискну выдвинуть предположение, ‑ сказал он после минутной паузы. ‑ Вы племянник Ларисы Дмитриевны. Есть что-то общее в глазах. Надеюсь, галлюцинации, о которых она меня предупредила, выдумка, повод прийти?

Старик мгновенно взял ситуацию под контроль. Валентину ничего не оставалось делать, как сдаться на его милость. Кивнул, трогая кончиками пальцев вспыхнувшие уши.

‑ Вы ведь медик? ‑ старик внимательно вглядывался в лицо гостя.

‑ Незаконченное высшее. Работаю лаборантом в медцентре.

‑ Отслужили?

‑ На альтернативке, медработником.

‑ Расскажите о себе, не робейте. Будьте свободнее. Разговор останется медицинской тайной. Умно и обдуманно говорить надо только со сплетниками. Именно они разнесут ваши слова по всему свету, ‑ дружелюбно предупредил НН. ‑ Ну и как, тянете в медцентре от получки до получки?

‑ Тяну… Ем мало. Никуда не хожу. Родители работают за границей. Я один в квартире. Книжки читаю, ‑ хрустнул сцепленными пальцами и опять безвольно умолк, чувствуя, что сейчас всё выложит этому старому чёрту, у которого никаких волшебных свойств, только глубокое знание людей.

‑ Какие книги предпочитаете?

‑ Стыдно сказать, неравнодушен к фэнтези. Детективы люблю. Боевики не люблю, где увечат людей. Из серьёзного - Фабра читаю и словарь Даля, когда от фэнтези начинает тошнить.

‑ Как зовут вашу крысу? – с невинным видом поинтересовался НН.

‑ Видóк. Он… ‑ ответил с готовностью и смолк, спохватившись.

НН перебирал на столе горстку фантиков. Подтянул к себе глянцевый синий, обжал край крепким желтоватым ногтем, полюбовался, перевёл глаза на гостя.

– Ишь! По-французски поименован… Итак, галлюцинация имеет имя и пол. Это ведь вы проводили обследование Ларисы Дмитриевны?

‑ Да, ‑ признался с горечью.

‑ Но пациентов в тот день было несколько.

‑ Да… Четверо, ‑ он малодушно умолчал о пятом.

‑ А первым, вне списка, шёл половозрелый пасюк, – НН сцепил руки на животе, упёрся взглядом в собеседника.

‑ Да… ‑ подтвердил Валентин. ‑ Я на нём… Я должен был проверить томограф…

‑ …только что прошедший профилактику, идеально отрегулированный, имеющий гарантию, как мне известно от вашей тёти, ‑ в тон ему продолжил НН и принялся двигать по столу фантики, выстраивая по цветам радуги.

‑ У меня было опасение, что томограф нарушен, ‑ обречённо выдохнул лаборант.

От выдоха несколько лёгких фантиков слетели со стола. Полез их собирать, радуясь возможности спрятаться от сверлящего взгляда НН, который грозно молчал, лишь отодвинулся с креслом, давая доступ.

‑ Я встречался с двумя из обследовавшихся, ‑ робко признался из-под стола Валентин. ‑ Они… живы, здоровы. Но они… По слухам, опасные крысы гипнотизируют всех без исключения. Так вот, те двое не поддаются влиянию крыс! Один из них, Николай Орлов, сам способен гипнотизировать, как крысы, но гораздо, гораздо сильнее! Я испытал на себе, ‑ он выбрался из-под стола и вернул в коллекцию четыре цветных прямоугольничка.

‑ У Ларисы Дмитриевны чрезмерно усилилось чувство сопереживания, ‑ НН подтянул к себе подобранные фантики. ‑ Приступы связаны с обследованием на томографе.

‑ Николай считает, что у каждого после томографии обострилась индивидуальная природная способность, но независимо от возникших свойств все, прошедшие обследование в тот день, не поддаются влиянию крыс. И Лариса. И тот четвёртый, наверное, тоже, ‑ взволнованно сообщил Валентин, пытаясь прочесть в лице НН свой приговор, и выложил главный козырь. – Николай может остановить нашествие крыс!

‑ Пылкость речи – то, что в речи не обосновано, ‑ произнёс НН назидательно. ‑ Четыре человека стали жертвами вашей халатности… ‑ он выложил в ряд четыре фантика и подтянул к ним ещё один, большой, с белкой, грызущей орех, который поставил первым в ряду. ‑ Четыре человека и крыса. Здесь её представляет символический грызун, ‑ постучал по белке пальцем и, пристально взглянув на Валентина, строго произнёс. – Удобно, являясь центром событий, смотреть на них со стороны.

‑ Я… Клятва Гип-по-по… крата… ‑ заикаясь, начал тот и смолк, тревожно поглядывая на пять фантиков.

‑ А ведь масштаб свершения демиургический, ‑ невесело рассуждал НН. ‑ В начале была крыса… Она оказалась способной передать полученное свойство потомству. Акценты сместились. В считанные дни ваш подопытный грызун превратился в Короля крыс. Лаборант, наделивший его безграничной властью, стал игрушкой в его лапах, а за ним население целого города.

Валентин сидел, подавленный. Устрашающие контуры бедствия расплывались в невообразимом будущем. НН замолчал, уставившись на хаос пёстрых фантиков перед ним. Потом создал из них горку и, разделив на две равные половины, раздвинул в стороны, словно две армии, вставшие друг перед другом на поле сражения.

‑ Боюсь, нам ещё рано надеяться на гипнотизёра Николая, – он навис над столом с видом полководца, изучающего карту военных действий. – Но смоделируем простейшую ситуацию, противостояние людей и крыс. С одной стороны ‑ люди, усиленные фантастическими свойствами, с другой стороны ‑ крысы, усиленные фантастическими свойствами. Картина будет неподвижна до тех пор, пока Король крыс не определится, на чьей он стороне. И повлиять на его выбор способен единственный человек, лаборант-укротитель. Эдакий серый кардинал, не имеющий никаких фантастических свойств и реальной власти.

По спине Валентина пробежали мурашки. В коридоре раздались голоса. Хлопнула соседняя дверь. Зазвонил местный телефон. НН смотрел на поле боя, словно забыв о своём посетителе, но вдруг смешал фантики, поднял трубку.

‑ Пти… Лариса Дмитриевна, ваш племянник у меня. И наша любимая игра ждёт нас. Да. Мы уже провели разминку, ‑ положил трубку, повернулся к посетителю. ‑ Настоятельно советую оставить Ларису Дмитриевну в полном неведении. Должен предупредить, сюда приходил её давний знакомый. По роду службы он занят проблемой крыс в городе и будет знать всё, что вы расскажете ей. Не думаю, что это пойдёт на пользу Видóку, а он нам крайне необходим в нашем сегодняшнем раскладе.

‑ Неужели Смирнов-альбинос? – Валентин подался вперёд. ‑ У неё не было других.

26. Женщина в лифте

Николай позвонил в самом конце рабочего дня, отменил встречу, сославшись на срочный выезд с Заикой, был встревожен, умолял быть осторожной.

‑ Я чувствую себя в безопасности только рядом с тобой! – ответила ему с убеждённостью.

Но лишь закончив разговор, поняла, как точно охарактеризовала своё теперешние состояние. После невероятных откровений лаборанта о крысах, наделённых способностью управлять людьми, время шло в ином режиме, медленно и страшно. Март тянулся как год. Тамара постоянно была настороже. Заходя в подъезд, страшилась темноты и пустоты, оглядывалась на шаги, на стук двери за спиной, чутко вслушивалась в шорохи подвала.

Но весенняя погода, тёплое солнышко, счастливая любовь звали поверить в спасение, нашёптывали, что всё обойдётся, всё будет хорошо. Впереди лёгкой походкой шла стройная женщина. Тамара узнала соседку по площадке. Распущенные волосы взлетали на ветру. Один золотистый, ускользнув, пролетел по ветру и упал Тамаре на запястье. Она сняла его и отпустила лететь дальше, испытывая весеннее чувство симпатии и тайной причастности. Соседка подошла к подъезду, уверенно распахнула дверь, у которой уже несколько дней был сломан кодовый замок, и скрылась внутри, блеснув кокетливыми цепочками на сапожках.

Сумерки только начинали сгущаться, воздух дышал сыростью земли, оттаявшей за день, ещё не прихваченной вечерним холодом. Тамара не спеша поднялась по ступеням крыльца и задержалась, читая объявление: «Завтра, 29 марта, с 10 до 14 будет отключена горячая вода». Скептически сложила губы. Вошла в подъезд, как раз когда раскрылись двери спустившегося лифта.

‑ Поедете? – соседка вопросительно вскинула брови.

‑ Спасибо, возьму газеты, ‑ вставила ключ в замочную скважину ящика, борясь с непослушным замком.

Двери сомкнулись, лифт ушёл и прошумел дверями на шестом этаже. Там раздался дикий вопль и захлебнулся. Кнопка вызова погасла. Тамара сжалась от страха, надеясь, что ослышалась. Всё было тихо. Видно, кто-то подшутил над соседкой, и ситуация исчерпалась. Неуверенно подняла руку, вызвала лифт. Он пошёл вниз. Опустился, постоял, доходя до упора. Створки дрогнули. Тамара сделала шаг вперёд и в ужасе отскочила от хлынувшего из создавшейся щели напористого потока шустрых бурых тварей, подобных громадным тараканам. Они шарахнулись от неё, и стремительно обрушились в подвал. Двери лифта разошлись и задержались, приглашая войти.

Тамара обмерла перед кабиной, от пола до потолка залитой кровью. Резкие розовые полосы на светильнике бросали зловещий оттенок на осевший на пол труп в лохмотьях, с неестественно вывернутой шеей и лицом, облепленным окровавленными волосами. С задника сапога, упёртого в стенку лифта, свисала цепочка. Она слабо качалась.

Двери подождали и закрылись. Тамара зашаталась, ноги подогнулись, сумочка и пакет поползли из рук. Она вцепилась в перила, уткнувшись лицом в руку, удержалась. Хватаясь за стены, ничего не видя, не понимая, выбралась на крыльцо и бессмысленно побрела по двору, пытаясь вдохнуть и не в силах это сделать. Горло сдавил спазм. Словно сквозь туман увидела откуда-то взявшегося Николая, большими шагами бегущего к ней. Он подхватил её, потащил через палисадник на улицу.

‑ Скорей, нас не должны здесь видеть вместе!

Усадил в машину, запрыгнул сам. Спрашивал, тормошил. Она смотрела перед собой остановившимися глазами, бесчувственная и онемевшая. Он совал ей коньяк. Но руки не держали флягу, пальцы безвольно разжимались. Николай влил ей в полуоткрытый рот глоток. Задохнулась, закашлялась. Слёзы струями побежали по лицу, и она расхохоталась.

‑ И цепочка… Цепочке… ‑ надолго зашлась в истерическом смехе. ‑ Цепочке… хоть бы что!

Закрыв лицо ладонями, качалась взад-вперёд, то горько плача, то надрывно смеясь. Наконец, тяжело вздохнула и отняла руки от лица. Николай сжал её руку.

‑ Глотни ещё, Том, надо успокоиться. Я сейчас с ума сойду от неведения. Что случилось, что с тобой? ‑ он сунул флягу ей в руки.

– В лифте крысы растерзали женщину. В считанные минуты. Когда я его вызвала, он привёз мне её труп и стаю крыс, которая выскочила из лифта и умчалась, – она зажмурилась и потрясла головой, отгоняя страшное видение.

Николай завёл мотор и потихоньку объехал дом по кругу, припарковался во дворе с противоположной стороны. Отсюда сквозь прозрачные безлистные деревья хорошо был виден подъезд, перед которым сбилась толпа. Подъезжала служебная машина с мигалками. Тамара, нащупала под ногами сумочку и пакет с продуктами, усмехнулась невесело.

– Себя не помнила, но в пакет с продуктами вцепилась мёртвой хваткой. Коля… Но как ты здесь оказался?

‑ Заика всё отменил в последнюю минуту, а ты уже ушла со службы, ‑ он опустил стекло своего окна, закурил. ‑ Я решил тебя перехватить. Мобильный недоступен. Примчался сюда. Видел, как ты вошла в подъезд. Пока ставил машину, ты уже вышла, как будто тебя там ударили по голове.

– Но меня видел ты, и другие тоже видели, они не могли не заметить. Сейчас же найдут. Будут спрашивать…

– Не найдут, я им внушу, только не мешай, – он прижал руки ко лбу, прикрывая ладонями глаза.

Тамара сидела тихо и наблюдала за движением у подъезда. Скорая задержалась недолго. На носилках вынесли накрытое тело и увезли. Но полицейские мигалки ещё оставались. Народ глазел, не торопясь расходиться.

‑ Мухи редко ошибаются, ‑ пробормотал Николай, вскинув голову. ‑ Но откуда в лифте взялись крысы?

Тамара всхлипнула, мелко затряслась в рыданиях.

‑ Том, не надо, не надо, ‑ коротко затянулся, выбросил в окно окурок и с тревогой посмотрел на неё.

Она совладала с собой, стала рассказывать, судорожно всхлипывая.

‑ Крысы ждали лифт на шестом этаже. Едва он открылся, ринулись внутрь, затолкали женщину назад и немедленно растерзали. Я услышала жуткий вопль. И всё было кончено.

‑ Почему ты так уверена, что на шестой, Том? – он гладил её руку, успокаивая.

‑ Эта женщина ‑ моя соседка по этажу. Мы вошли в подъезд друг за другом. Но я задержалась у почтового ящика, а она уехала… Коля! Я отпустила на волю золотой волос, он один спасся! ‑ внезапно разрыдалась снова, не отводя глаз от мигалок на противоположной стороне двора.

‑ О чём ты? Тома, милая, ‑ обнял её.

Она угрюмо молчала, и вдруг убеждённо произнесла:

‑ Эта женщина оказалась там случайно. Вместо неё должна была быть я! Или мы с ней должны были быть вместе, она просто была заложником. Но цель – я.

‑ Нет! Почему? Кто может искать твоей смерти? – тревожно изумился он.

‑ Не знаю. Но сам посуди, все крысиные случаи, которые мы знаем – это стихийное влияние случайных крыс на случайных людей. А этот случай подстроенный. Я чувствую, просто пока не могу точно объяснить.

‑ Почему? – опять повторил он, силясь что-то вспомнить.

Кошмарная логика происходящего подсказывала, что существует подтверждение, и что-то подобное однажды уже было. Но тогда он не придал этому значения.

‑ Счастье, что Алёша уехал со школой на эти дни, ‑ она дрожала так, что стучали зубы. ‑ Иначе бы я свихнулась.

‑ У тебя озноб. Сейчас закрою окно, ‑ он потянулся к стеклоподъёмнику, но она остановила.

‑ Не закрывай, я задыхаюсь от страха, не от холода.

‑ А куда убийца делся? Как он вышел из подъезда? – он расспрашивал её, стараясь вывести из оцепенения. ‑ Вдруг это кто-то из соседей? Ведь крысиная зараза распространяется с бешеной скоростью. Проклятый лаборант. Безмозглый растяпа! Ты никого не видела в подъезде? Ведь убийца спускался пешком. Он не мог спуститься на лифте и не мог остаться в доме, если только он не твой сосед, что крайне маловероятно. И ушёл раньше, чем труп обнаружили. Иначе бы его поймала полиция или жители.

‑ У меня путаются мысли. Мне страшно, ‑ она опять беззвучно заплакала.

‑ Милая, любимая, не надо. Постарайся успокоиться. Мы найдём того, кто управляет крысами. Но нельзя исключать и вариант, что они действуют самостоятельно. Что им было всё равно, кого убить в лифте.

‑ Нет, невозможно. Крысы не способны сами принять решение. Если бы им нужен был случайный человек, и они действовали бы в слепой стихийной злобе, они бы расправились с ним, где угодно внизу, выскочив из подвала, встретив у подъезда, на виду у всех. Зачем крысам скрываться? Нет! Кто-то мыслящий скомандовал им. Иначе как они могут точно вычислить конкретного человека, точно знать, где он будет? Кроме того, звери боятся механизмов и клеток вроде лифта. Только под очень сильным давлением они пойдут туда.

‑ Но мы никого больше не знаем! Только четвёртый. Или пятый, если он остался жив. Или всё-таки это крысы самостоятельно. Может, ими управляет Видóк? Может, дистанционно… ‑ вслух размышлял Николай, но она оборвала его.

‑ Нет. Он был там!.. – безумные глаза уставились на него. ‑ Знал, что лифт придёт на мой этаж. Высмотрел меня сверху. Перед этим вызвал из подвала стаю, завлёк на шестой и ждал там, уверенный, что зомбированные крысы убьют всех, кто окажется в лифте вместе со мной. И едва лифт подошёл, дал им приказ.

‑ Настичь жертву в движущемся лифте – это изощрённый замысел какого-то маньяка.

‑ Он не учёл одного, что я не поеду, ‑ она расхохоталась до икоты, до слёз.

‑ Послушай, Том, ‑ Николай крепко обнял её за плечи. – Есть вероятность, что некий маньяк каким-то, неизвестным нам пока образом, получил власть над живыми существами и просто развлекается дрессировкой крыс, и ему безразлично, кого убить столь экзотическим способом. Но если иметь в виду маньяка, то дальше нет логики событий, кроме его минутной прихоти. Если развлекается маньяк, он крайне опасен, но не для тебя одной, а для всех, с кем пересекутся его пути. Тоже вполне реальное предположение.

‑ Но меня не отпускает чувство опасности. Не минувшей, а подступившей вплотную. Мы не детективы, чтобы вытянуть все ниточки и сделать верный вывод. Я не могу выстроить доказательства, я лишь внутренне уверена, что удар был прицельно направлен на меня.

‑ Томочка, не впадай в паранойю. Если убийца искал тебя, то каков мотив? Кому и чем ты досадила так, чтобы он всерьёз захотел твоей смерти?

– Не знаю. Не могу ничего вспомнить. Или сейчас не могу. Я в панике… ‑ она с недоумением пожала плечами, вытирая ладонями заплаканные глаза.

‑ И всё же попытайся вспомнить. И не только в отношении тех, которые прошли томограф, а вообще всех. Любую глупость, незначащую нелепость, которой не придала значения, а она-то возможно, и будет причиной ненависти неизвестного, расценившего твой поступок или слово, как жестокую обиду, породившую желание мстить.

– Но как можно проследить ситуации, когда наступила кому-то на ногу в метро, или столкнулась с кем-то? Единственно, если такое случается, я всегда очень извиняюсь… Знаешь, ‑ вдруг резко повернулась к нему. – Это не случайный человек, с которым столкнёшься в метро и навсегда расстанешься. Это кто-то, кто знает меня. Если он решил мстить, он знает кому и за что. Он меня знает! И значит, я знаю его. И узнаю, если встречусь с ним.

‑ Да, возможно… Он управлял крысами, но сам хотел остаться незамеченным.

‑ Коля! Если этот человек способен управлять крысами, он способен управлять и людьми, поэтому он вышел из подъезда и ушёл открыто, но всё равно его никто не видел. Заметить его могли только я и ты. Но я вышла раньше и не оглядывалась. А ты был поглощён мной.

В потемневшем дворе вспыхнули фонари, осветив оранжевым светом ветки деревьев и ограду газонов.

‑ Томочка, мы переберём все возможные варианты. Мы высяним, кто и какой мог иметь мотив против тебя. И кто мог быть на шестом этаже из тех, кто может влиять на крыс. Где был придурок Валентин, где был его Видóк, где был четвёртый, о котором мы пока ничего не знаем, кроме того, что он вздорный парень, по твоим словам, как ты его запомнила в очереди на томографию. Всё, дорогая, любимая, больше никого нет в перечне.

‑ Нет есть. Ведь я бюрократ. Дорогой, любимый, но ты не посчитал себя. И все факты против тебя: ты был здесь в этот момент, ты знаешь, где я живу и когда я должна прийти, ты можешь подчинять своей воле людей и крыс.

‑ А мотив? – сказал он грустно. – И у меня нет кода твоего домофона.

‑ Мотива я просто пока не знаю, – она погладила его по щеке. – А домофон уже несколько дней не работает. Его заведомо вывел из строя убийца, планируя операцию.

‑ Это подтверждает, что убийца не сосед, соседу не пришлось бы ломать домофон. Кстати, у меня есть алиби! – он так и подпрыгнул на своём сидении. – Наинадёжнейшее! И ты прямой свидетель. Я уже много раз, если б захотел, мог бы убить тебя гораздо менее трудоёмким способом. Просто задушить в объятиях.

Они грустно рассмеялись, обнимаясь в темноте салона.

‑ Мы одолеем крыс, ‑ убеждал Николай. ‑ Начнём с подвалов медцентра, откуда вылез Видóк. Наверняка там есть удобные обиталища. Давай проверим подвалы? Сядем на нашу скамейку в парке, прикроешь глаза… Помнишь, как ты наблюдала за совещанием?

‑ Помню, ‑ устало ответила она. ‑ После голова раскалывается.

‑ И ты никогда не пользуешься своим свойством?

‑ Раз пришлось. Приехала к дому сестры, встала во дворе напротив и увидела Зину, сидящую в комнате перед телевизором…

‑ У тебя есть сестра? А я и не знал. Старшая или младшая?

‑ Старшая, но мы очень похожи, ‑ отвечала нехотя, мыслями была далеко.

‑ И нет другого способа увидеть её? – искренне удивился Николай.

‑ Живёт одна, не любит, если её навещают, а сердце плохое. Мне стало тревожно. Ведь Северный район.

‑ А где там?

‑ Северный переулок, дом сто шестьдесят семь, средний подъезд, второй этаж, квартира по центру... – бубнила она словно в бреду.

‑ Ну, причём здесь квартира? Как ты? Успокоилась, идти можешь? Пойдём, толпа у твоего подъезда поредела. Провожу тебя.

Он отвернулся, чтобы закрыть окно и вздрогнул. Около машины стоял человек в свободном сером плаще с капюшоном. Лица видно не было. В ночном дворе топталось много людей, но этот плащ был слишком близко. Николай неотрывно смотрел, как удаляется зловещая фигура, а следом, словно привязанные невидимыми поводками, устремляются быстрые маленькие существа, шурша старой листвой. Видение слилось с чернотой кустов.

‑ Дорогая, ты права, опасность вплотную, ‑ заговорил он горячо, обернувшись к Тамаре. ‑ Будь крайне осторожна. Включай своё свойство, когда одна, когда в глухом месте. Мы знаем троих, но есть ведь четвёртый, а, возможно, и пятый. Может, кто-то из них ведёт против нас свою злодейскую игру?

Распахнул дверцу, шагнул из машины. Нога ступила во что-то мягкое и упругое. Отдёрнул её, брезгливо вглядываясь в непонятный предмет на земле, и его бросило в холодный пот. У борта машины лежала большая дохлая крыса.

27. Последний в очереди

НН взглянул в лицо конфете и съел её, а фантик принялся тщательно разглаживать, притворно ворча:

‑ Я люблю конфеты плотоядно, но название «Коррида» не вызывает у меня аппетита. Следуйте за мной, молодой человек, ‑ приказал он Валентину. ‑ Ешьте конфету и делайте свой вклад в игру.

Валентин немедленно подчинился.

‑ Как на вкус? ‑ заинтересованно спросила Лариса. ‑ Я покупала только ради красивых обёрток.

‑ Неплохо, но фантики лучше. Как сегодня самочувствие? Выглядишь хорошо.

‑ Спасибо. Держусь. Если женщина хочет произвести приятное впечатление, ей стыдно жаловаться на здоровье, ‑ засмеялась радостно. ‑ Но очень хочется!

‑ Сапожки у тебя новые, каблукастые. Ты уже собралась. Торопишься сегодня? ‑ НН обстоятельно сворачивал фантик.

‑ Есть ещё несколько минут, ‑ улыбнулась, мельком глянув на часы. – Честно скажу, я неуверенно иду на работу на тонких каблуках. И с работы тоже… Кстати, у меня такой необычный посетитель был сейчас.

‑ В кованых ботинках? – поинтересовался Валентин, осторожно приглядываясь к тётке и удивляясь разительной перемене к лучшему, произошедшей в ней.

Опасения НН в отношении Смирнова полностью подтверждались.

‑ Да, посетитель непростой, ‑ кивнула Лариса. ‑ Он не из нашего района, не по записи. Но предприимчивый парень. Познакомился со мной где-то в очереди в больнице или поликлинике. Сразу выяснил, кем я работаю, обозвал врачихой, но взял телефон на всякий случай. Я, честно говоря, об этом забыла. А он вот пришёл.

‑ Лариса Дмитриевна, ‑ вставил НН. ‑ Разрешите нам с вашим племянником раздеть остальные конфеты. У меня просто руки чешутся.

‑ Конечно, Никнорникнорыч, ‑ рассмеялась и обернулась к Валентину. ‑ Собираем коллекцию с Нового года. А что с тобой стряслось, у тебя точно галлюцинация?

Опережая ответ, НН доложил твёрдо и чётко:

‑ Сильное переутомление и врождённая впечатлительность тонкой натуры. Чтение детективов бессонными ночами. Я верно вас понял? – он сверлил Валентина глазами, спрятанными в тени бровей.

‑ Да, именно так.

НН удовлетворённо кивнул, успокаивая любящую тётушку:

‑ Мы уже работаем, я дал рекомендации.

‑ Спасибо, значит, ребёнок в надёжных руках. Да! Валя, как там у вас в медцентре? Ты ведь не мог не слышать про кошмарные случаи в районе Северного проспекта? – в её глазах вспыхнул хищный интерес.

На подоконнике бурно кипел чайник, поднимая высокий пар за спиной Ларисы. Казалось, это она дымится от напряжения.

‑ Слышал, но думал слухи, болтовня, ‑ уклончиво ответил Валентин. ‑ Потому, наверное, и стала мерещиться крыса в углу лаборантской, у норы. А это невозможно. Все щели ещё зимой заштукатурили с битым стеклом.

‑ Что же, сидишь в эпицентре и ничего не знаешь? – тётка взглянула недоверчиво.

‑ Ларис, чайник вскипел, ‑ очень непосредственно забеспокоился Валентин.

‑ Да, Лариса Дмитриевна, принесите его, пожалуйста. И чашки сюда, ‑ включился в разговор бдительный НН. ‑ Так поведайте нам о своём посетителе.

‑ Он два года назад отслужил, ‑ принялась рассказывать, звякая чашками. ‑ Живёт в области. Там определился в охранники. Потом нашёл работу в городе, тоже охранником, но в банке. Платят в разы лучше. Снимает комнату. И вот, сидит на посту однажды, месяца три назад это было, и вдруг слышит голос идущего через контроль человека. Будто бы тот говорит сам с собой. Этот удивился, но подумал, что недоразумение какое-то. Или телевизор, или кто-то другой говорил.

НН слушал, молча, воздерживаясь от комментариев. Валентин недоумевал, подозревая открытое враньё Ларисиного пациента. Ишь, не мог ничего лучше придумать, чтобы откосить по болезни. Лариса тем временем разлила чай в две чашки. Подвинула племяннику и НН, который с усердием складывал фантики, высунув кончик языка. Он взглянул на неё.

‑ Благодарствую. А вы не хотите?

‑ Нет, спасибо. Тороплюсь, ‑ она присела к столу. ‑ Он уверяет, что слышит голоса людей. И не какие-нибудь пророчества, а конкретный мат или рассуждения о делах и заботах данного человека.

‑ Нехорошо, когда мат расходуется нерационально, как сказал один мудрый человек. Женщина, кстати. И я с ней согласен, ‑ вставил НН. – А вам не кажется, что охранник натуральный телепат?

‑ Не знаю, ‑ усомнилась Лариса. ‑ По его виду, по речи не скажешь, что он способен не то, что читать чужие мысли, но и рождать собственные. Сейчас был скован, старался не смотреть на меня. Иначе, говорит, сразу начинается шум в голове и полная пустота, а потом гулко, как в колодце, звучит голос человека, на которого смотрит. Но в этот момент уже сам не способен ни слова связать.

‑ Он пьёт? – НН спросил Ларису, но отчего-то пристально глянул на Валентина.

‑ Любитель пива, как сам мне признался. Видно, подозревал такой вопрос, ‑ она поднялась. ‑ Но на дежурстве запрещено. А в первый раз случилось как раз на дежурстве. На Новый год крепко подвыпил, а утром заступил. Сидел с головной болью и поначалу всё списал на неё. Я ещё приду к вам посоветоваться, Никнорникнорыч. Мне бежать пора.

‑ Беги, беги. На каблукастых осторожней будь. А красивый фантик получился! ‑ он вертел в пальцах новый конвертик. – Позволишь мне сейчас взглянуть на карточку охранника?

‑ Конечно. Пусть Валя со мной пойдёт, я дам.

Получив карточку и наскоро распрощавшись с тёткой, Валентин вслед за ней вышел из коридора на лестничную клетку и спустился на один марш, притаившись у окна. Внизу в вестибюле гулкой дробью пронёсся стук каблучков. Потом Лариса уже в пальто нараспашку, с непокрытой головой пробежала по дорожке к воротам. Едва выскочила на улицу, у тротуара остановилась глянцевая тёмная машина. Судя по прихотливым складкам капота, «Ягуар», но больше ничего разглядеть не удалось. Задняя дверь распахнулась, вобрала в себя тётку, и машина, тут же дав газу, укатила.

‑ Видел Смирнова? – спросил НН, когда Валентин вернулся к нему в кабинет.

‑ Из машины не выходил. Марку я в темноте не разглядел. Но четыре года назад тачка была попроще, ‑ вернулся в кресло для посетителей и положил на стол карточку, которую в рассеянности уже успел свернуть в трубку. ‑ Че-чет… Сергей Чечет! – он уставился на НН.

‑ Да. Охранник, полагаю, взял телефон в очереди на томограф. Лариса Дмитриевна не помнит, ей не до этого. ‑ НН смахнул фантики в ящик стола и задвинул его. ‑ Посетитель Ларисы Дмитриевны не кто иной, как…

‑ Четвёртый! – шёпотом продолжил Валентин. – Сам нашёлся. А ведь я потерял его след. Уже отчаялся найти.

28. Чудо дрессировки

Знакомство с НН сказалось на лаборанте благотворно. Приступы тяжёлых мыслей прекратились. Он готов был искупать свою вину перед человечеством. Но ничего не происходило. Валентин был уверен, что где-то там Николай и Тамара что-то придумывают, решают, совершают, не посвящая его в свои планы. Знал, что в психоневрологическом диспансере НН умно работает с четвёртым, помогая ему, но и незаметно ведя допрос, извлекая сведения, которые просил проверить Николай.

С тех пор, как стало известно о четвёртом и о том, что НН полностью посвящён в детали происшедшего, Валентин говорил с Николаем только раз, когда слово в слово передал ему сведения НН: что двадцать восьмого марта Чечет до конца смены, то есть до десяти вечера находился на службе. Заодно Николай выспросил его самого, что он делал в тот день, и кто может это подтвердить, и когда в тот день он видел Видóка? Валентин обстоятельно рассказал, что был в медцентре и с обеда до темна по поручению сестры-хозяйки таскал на склад коробки с медикаментами, сдавал завхозу по описи. А Видóк, как всегда, пришёл только ночью. Чем двадцать восьмое марта было так важно, Валентину не сообщали.

Поначалу казалось, что едва Николай и Тамара узнают о его знакомстве с НН, об охраннике-телепате, о настырном тёткином Смирнове, тотчас будут предприняты какие-то шаги, назначены встречи, однако апрель уже приближался к середине, а никто не звонил, не приезжал. Один Видóк был последователен. Приходил ежедневно, обычно ближе к полуночи. Валентин, опасаясь, что в его отсутствие кто-нибудь спугнёт крысу или спровоцирует на нежелательные действия, стал оставаться ночевать в лаборантской.

Ужасала опасность, которую несло потомство Видóка, быстро растущее и вооруженное способностью гипноза. Но едва в уме лаборанта зарождалась мысль пленить крысу, чтобы лишить возможности плодиться, ‑ Видóк исчезал, и его последующие действия становились непредсказуемы. Валентин оставил эту идею, находя, что доверительный контакт и возможность, так сказать, сотрудничества, всё же важнее. Видóк лакомился сухарями и яблоками, давался в руки, подыгрывал интересу хозяина к дрессировке, радуя его немалыми успехами. Невозможно было преодолеть в себе привязанности к умной крысе, хотя не исключена была вероятность, что привязанность эту зверь поддерживает искусственно, пусть и непроизвольно.

Уже неделя прошла, как Валентин, фактически, переехал жить в лаборантскую. В ожидании ночного часа, когда обычно являлся Видóк, он привык совершать ежедневный вечерний моцион. Глянул на часы, было пол одиннадцатого. Подсыпал в кормушку сушёных яблок и вышел на улицу подышать весной. Служебный вход тщательно запер, как учил Сашка Боев, охранник медцентра, который извлекал из ночёвок лаборанта свою практическую выгоду.

Валентин прохаживался вдоль притихшего корпуса. На последнем этаже бессонно светились ультрафиолетом окна операционной, на первом – белым дневным светом два окна лаборантской. Вдалеке стояла у морга скорая, неторопливо ходили санитары. Миновал корпус и отвернул в тень деревьев. Парк шевелил ветвями, чёрный, с большими неровными проталинами вокруг стволов. Влажные асфальтовые дорожки уходили в глубину, отблёскивая под редкими фонарями. У ближайшего фонаря стояла труповозка. В кабине просматривались два пьющие мужика. Их реплики красноречиво говорили о том, что они уже давно пьющие.

‑ Я ему грю б… я нанесу, тебе визит вежливости… б… Шампанское, водочка. А то и не встретимся потом б… до семидесяти, ‑ бубнил один и вдруг заорал из окна в спину Валентину, который надеялся уйти незамеченным. ‑ Долговязый иди сюда. Третьим будешь.

‑ Мне срочно вернуться надо. У меня встреча. Сколько времени?

‑ А хрен его знает. У меня часы хреновые б… Вот, уже нолито, ‑ со стороны пассажирского места высунулась рука с пластиковым стаканом.

Валентин замялся, удивляясь отсутствию в перевозчиках той бравурной радости, которая обычно сопровождает выпивку.

‑ Брэзгуешь, значыт? – вдруг яростно выпалил второй, с резким восточным акцентом.

‑ Нет, нет, просто… Вы-то… чего так поздно разгрузились? – он боязливо подошёл, справедливо предполагая какую-нибудь неприятную неожиданность, которая всегда сопровождает подобные ситуации.

‑ Пттому и пьём за рулём б… Что вроде бы разгруззились, а вроде бы и нет б… ‑ загадочно ответил первый, продолжая тянуть к нему налитый стакан.

Лаборант взял его и держал перед собой, не зная, как поступить. Выручил тот же, кто наливал. Он вылез из кабины и позвал второго.

‑ Вылезай. Чего он там, а мы тут. Не по товарщссски… б… ‑ протянул руку лаборанту. – Я Миха, а он Андрон. Грузззнский б... князь!

‑ Валентин, ‑ переложив стакан в другую руку, ответил на пожатие и вдруг ни с того, ни с сего предложил. ‑ Может, пойдём ко мне в лаборантскую?

‑ А пшли б… Коль не шутишь, – сразу согласился первый. – Пропустят? Теперь охрану ужжжсточили. Везде облавы.

‑ Я сам охрана на ближайшие два часа, – лаборант позвенел ключами и с воодушевлением пообещал. – Заодно увидите мою дрессированную крысу.

Андрон круто развернулся и забрался в кабину, выразительно хлопнув дверью.

‑ Крыс б.. нам теерь по гроб жизни хватит, ‑ пошатываясь, с пьяной печалью сообщил Миха.

‑ Это же не та крыса, что вы подумали. Это чудо дрессировки… ‑ попытался оправдаться Валентин и отступил, намереваясь уйти. ‑ Ладно, как хотите.

‑ Брэзгуешь, значыт? – засверкали из кабины грозные глаза.

‑ Да нет… Давайте здесь, раз боитесь, ‑ лаборант уже не знал, как отделаться, надо было возвращаться, времени до прихода Видóка оставалось мало.

‑ Я боюс?! – вскипел князь и выскочил наружу, сжав кулаки. – Ты оскорблят? Гдэ твой крыса? – и первым направился к корпусу.

Валентин едва поспевал за ним. Запыхавшийся Миха, торопливо собравший выпивку и закусь в пакет, нагнал уже на ступенях служебного входа. В лаборантской сгрудились у письменного стола. Хлопнули, крякнули. И сразу по второй. Посидели, помолчали. Валентин опасался вспыльчивого князя. Тот снова разлил по стаканам и поднялся. Вопреки ожиданиям, он ничего не произнёс, только мрачно задумался. Лаборант выпил, не дожидаясь завершения раздумий. За ним Миха. Князь тоже выпил, но не сел. Стоял, поглаживая себя по груди, отслеживая сделанный глоток.

‑ Андрон б…, расскжи ему, ‑ жалобно попросил Миха.

Князь насупиился. Внимательно осмотрел пустой стакан. Поставил его на стол, сел и спросил у стены:

‑ Можэт ли труп сам встрэчат труповозчиков? Можэт он за полчаса стат скэлэтом? Можэт скэлэт снова стат трупом? А потом помахат рукой из окна квартиры, гдэ его уже нэт, потому что он в кузове? Потому что я сам его туда запэр?

‑ Тс! Тихо… ‑ Валентин поднял вверх палец. ‑ Он пришёл.

Андрон позеленел, обводя глазами лаборантскую.

‑ Да не труп, не труп! Моя крыса, ‑ Валентин замахал на него руками, указывая пальцем в угол, где Видóк невозмутимо уминал подношения.

Перевозчики мутными глазами неодобрительно следили за процедурой кормления. Едва Видóк доел, Валентин ласково поманил его к себе. Не обращая внимания на чужаков, словно их здесь не было, крыса взобралась к хозяину на колени. Валентин почесал её за ухом и спустил на пол.

‑ Сейчас вы увидите обещанное чудо дрессировки, физкультурную супер-композицию!

Отошёл на середину лаборантской и, изображая постамент, встал на четвереньки. После негромко скомандовал.

‑ Видó-о-о-к… Царь горы! Алле-оп!

Крыса медлила, словно зная цену своему искусству. И вдруг одним прыжком взлетела на спину Валентина. Приникла, растопырив мускулистые лапы, ощерив хищную пасть. И застыла в этой воинственной позе. Перевозчики в страхе прижались друг к другу. Валентин, выдержав паузу, похвалил:

‑ Молодец, Видóчек, хорошо! Иди на место.

Крыса соскользнула с его спины и удалилась в угол к своей щели.

‑ Во б…! ‑ прошептал Миха. ‑ С ней бы в цирке б...

‑ Сэйчас этот звэр нэ в модэ, ‑ буркнул Андрон.

Втроём тесно сдвинули бесшумные пластиковые стаканы.

‑ Ну, за Царя горы!

Часть 5. Смирнов

29. Одинокий труп

У Андрона и Михи были веские причины опасаться крыс. Происшедшее с ними не поддавалось никаким объяснениям. Говорят, без стакана не разберёшься, но и со стаканом ничего не прояснилось. Сам собой напрашивался вывод о вмешательстве сверхъестественных сил. А ведь начало дня не предвещало ничего скверного. Правда, задним числом перевозчики припомнили, что и в начале промелькнула некоторая странность. Во-первых, администратор лично вынесла на улицу листок со списком. Во-вторых, её лицо, обычно неподвижное, отчего-то нервно подёргивалось. Андрон изучил листок и передал Михе.

‑ Быстрее б… отстреляемся, – обрадовался тот, обнаружив в списке только один адрес. – Сегодня у нас что, десятое апреля? Ко мне брат приезжает, освобожусь б… раньше.

Наступали сумерки, когда труповозка подъехала к ободранной панельной пятиэтажке, где всё говорило о застарелой нищете, ждущей очереди на снос, поэтому районные власти ни копейки не желают вложить в ремонт. Ступени подъездов перекосило, асфальт на дороге износился, в нём зияли ямы, затоптанный двор был усыпан мусором. Андрон въехал передними колёсами на грязь газона и заглушил мотор. Прежде, чем взяться за обычную работу, следовало перекурить. Дымили у запертого кузова и разглядывали унылый фасад с выступающими над входами бетонными козырьками, изрядно обкрошившимися. В окне второго этажа, наполовину скрываясь за занавеской, стоял человек в чёрном свитере.

– Чего это баба б… на нас таращится? – недовольно буркнул Миха.

– Зачэм баба? Это мужик. Делать нечего, вот и смотрыт.

– Ты серьёзно?.. – удивился Миха. – Как можно бабу с мужиком спутать?

– А чэм докажэшь, что там баба?

Оба внимательно посмотрели на окно. Пыльные стёкла скрадывали детали, оставляя образ в неопределённости. Убедившись, что перевозчики заметили его, загадочный человек помахал им рукой, а потом отступил в темень комнаты.

– Тьфу, чёрт! – с досадой плюнул Миха. – Не знаем даже мужик или баба, а уже ясно б…, что он над нами насмехается.

Андрон, сверился с адресом и указал на этот самый подъезд. Поднялись по лестнице, нашли нужную квартиру, позвонили. Долго прислушивались, недоумённо переглядываясь. Выждали паузу, позвонили снова.

– Гадом буду б… если это не та самая квартира. Чего не открывают?

Миха сердито ударил в дверь кулаком, и она медленно отворилась, пропуская в тёмную прихожую. Было видно, как светится на кухне приоткрытый холодильник, наводя на мысль о чьём-то тайном присутствии. Вошли.

‑ Хозяева! – позвал громко Миха и притих, приложив ухо к плотно прикрытой двери комнаты. ‑ Ох, б...не нравится мне всё это.

Постояли в тесной прихожей и, не сговариваясь, одновременно толкнули дверь в комнату. Она распахнулась, с размаху ударилась о книжные полки за ней, что-то обрушилось, покатилось. Перевозчики замерли на пороге. В неосвещённом помещении на узком диване, застеленном клетчатым пледом, лежал тот самый человек. Теперь было совершенно ясно, что это женщина. Сухощавая, в чёрном свитере, в юбке. Волосы были собраны на затылке в тугой хвост. В сумерках, в тёмной комнате с задёрнутой полосатой шторой, она показалась спящей.

‑ Хозяйка?.. ‑ позвал осторожно Миха. – Надо включить свет!

Женщина на диване была мертва. Правильные черты узкого лица заострились, руки вытянуты вдоль тела. Она давно окоченела и никак не могла махать перевозчикам из окна десять минут назад. Ошеломлённые, они в страхе стояли перед ней. Андрон коротко опасливо оглянулся. Миха, нервно отзываясь на его движение, шарахнулся, толкнул шаткий стол, схватился за него руками и заметил бумаги.

‑ Гляди. Справка от участкового б... а вот из поликлиники! Как может труп сам на себя оформить документы?

‑ Здэс кто-то ест, ‑ Андрон обвёл комнату прищуренными глазами. ‑ Надо обойти квартиру.

Осмотрелся и снял с комода увесистую бронзовую вазу, захватив пятернёй узкое горло. Последовательно включая свет в прихожей, в туалете, рывком открывая дверки шкафов, он исследовал захламленную однокомнатную квартиру.

‑ Никого нэт, ‑ раздался из кухни его окрепший голос. ‑ В холодильнике банки, пакэты, масло. Но нэ растаял. Кто-то был. Можэт, спешил спрятаться?

Он вернулся в комнату и остановился перед диваном, недоверчиво разглядывая лицо умершей.

‑ Может кто-то другой нам б… махал? – предположил Миха. ‑ Т-с-с-с!

Где-то в квартире раздавались тихие булькающие звуки. То ли плач, то ли смех. Перевозчики напряжённо вслушивались. Миха осторожно вышел из комнаты и тщательно закрутил краны в туалете и на кухне. Вернулся к Андрону с загадочным выражением на лице.

‑ Там б… в холодильнике чекушка…

‑ Нэ буду!.. Пока.

‑ Ладно. Ну её. У меня в машине под сидением свои есть пол литра б…. Для брата брал.

За неплотно задёрнутыми шторами сгустилась синева. Растерянные перевозчики присели у стола, тупо следя за часами, перебирая бумаги и с опаской взглядывая на труп.

‑ Опят кран шумит... На нэрвы дэйствует, ‑ буркнул Андрон.

‑ Это не в сортире б…, ‑ возразил Миха, тряся пальцем в ухе, и пристально посмотрел на диван, где лежало тело.

Края покрывала свисали до пола, скрывая пространство под ножками. Там вполне мог поместиться человек. Стало не на шутку страшно. Заговорили шёпотом.

‑ Давай б… свалим отсюда? Как вошли, так и уйдём. Пусть полиция б… разбирается.

Поглядывая на справку, лежащую на столе, Андрон поднял трубку городского телефона, который оказался действующим, набрал номер участкового.

– Васильева мнэ! На участке? У нас тут труп… Адын… Нэ у кого принят… Да, ‑ он назвал адрес, положил трубку и заходил по комнате, сторонясь, однако, дивана. – Васильева нэт. Уехал.

‑ Будем ждать? Схожу покурю б… – Миха вылез из-за стола.

‑ Вмэстэ пойдём.

Пятясь, опасливо озираясь, вышли на площадку, прикрыли за собой дверь. Торопливо спустились по лестнице, подбежали к машине, залезли в кабину. Закурили, жадно затягиваясь и, не сговариваясь, оглянулись на освещённое окно, задёрнутое полосатыми шторами. В этот самый момент свет в окне погас. Перевозчики уставились друг на друга.

‑ Может, б… лампочка перегорела? Пробки выбило?

‑ Сэйчас я загляну под дыван! Клянус мамой! ‑ Андрон засверкал глазами и решительно выскочил из кабины.

Михе ничего не оставалось, как последовать за ним. В подъезде за дверями других квартир слышались болтовня телевизора, детский смех. Жизнь шла своим чередом, отвергая дикость подозрений, с ней несовместимых. На цыпочках поднялись на второй этаж.

‑ Ты почему двэр нэ закрыл? – гневно зашипел на товарища Андрон.

‑ Я закрыл! Вместе закрывали б… ‑ и осёкся, вытаращив глаза. – Никак у нас труп попятили.

По грязному кафельному полу площадки от двери до лестницы пролёг широкий бурый след. Он прочитывался до поворота идущего вниз марша, а там рассеивался и исчезал.

‑ Но никто ведь б... из подъезда не выходил. И решётка чёрного хода заперта на замок… Мы же видели б…

Сцепив зубы, Андрон оттолкнул его в сторону. Пихнул ногой дверь. Уверенно вошёл в прихожую. На светло-коричневом линолеуме явственно прочитывался кровавый след, идущий из комнаты, снова погружённой в темноту. Андрон нащупывал выключатель. Миха у него за спиной дрожал мелкой дрожью. Свет вспыхнул. Перевозчики шарахнулись назад, с ужасом разглядывая чёрно-красное месиво на том месте, где недавно лежало тело. Сбитое покрывало показывало глухой мрак под диваном. В тишине раздавался тот же неопределимый звук, то ли плач, то ли попискивание, то ли шум слабо струящейся из крана воды.

‑ Клянус мамой! – сжимая волосатые кулаки, Андрон медленно пошёл к дивану. ‑ Клянус мамой! Клянус мамой!

Нагнулся, протянул руку к покрывалу, схватил его за конец, но потянуть не успел. Жутко взвыл и, отдёргивая кисть, упал на пол, корчась от боли, выкрикивая гортанные проклятья, перекрывая звенящий телефон. Миха схватил трубку, которая доложила:

‑ Говорит участковый Васильев.

‑ А-а-а! – кричал Андрон, ощупывая руку.

‑ Вы слышите? С кем я говорю? – кричала трубка. – Вы перевозчики, у которых одинокий труп?

‑ Мы, у нас труп, б… Сожрали.

‑ Как это, сожрали? Кто там кричит?

‑ Андрон. Кто-то под диваном…

‑ Есть в доме крысы?

‑ Нет б... Не видели, вроде. Только хлюпает кто-то б… или пищит, под диваном.

‑ Ждите, ‑ трубка загудела короткими гудками.

Андрон перевернулся на четвереньки и с оханьем отполз к стене, с трудом поднялся. Теснясь друг к другу, не отрывая глаз от дивана, ждали Васильева. От еле слышного журчащего, захлёбывающегося звука бросало в озноб. Раздался шум подъезжающей машины. По лестнице затопали ботинки. Прозвенел длинный звонок. Миха выскочил в прихожую. Открыл дверь.

– Не заперто.

‑ Участковый Васильев, ‑ объявил вошедший первым. Глянул в комнату, присвистнул. Обернулся к перевозчикам. ‑ Давно здесь?

Они разом обмякли, схватились друг за друга, беспомощно вылупились на служителей порядка и бестолково мямлили.

‑ Приехали… б… позвонили. Кабы вы сразу...

Но Васильев уже не слушал. С подобострастным видом отступил в сторону, пропуская белоголового штатского, который прошёл в комнату. Высоко задирая подбородок, он встал перед диваном, давая указания.

‑ Осмотреть квартиру, допросить свидетелей.

Сразу несколько человек проскользнули по узкому коридору в кухню, в комнату, начали ворошить, шелестеть, хлопать дверцами шкафчиков. Откуда-то вывалилась новая обувная щётка и осталась валяться у всех под ногами. Васильев сгрёб бумаги со стола и браво докладывал.

‑ Умершая Лунёва, тридцать семь лет. Документы в порядке. Следы крыс на полу. Есть очень крупные.

‑ Занесите в протокол, ‑ приказал главный.

На площадке слышались возгласы и пересуды сбежавшихся соседей.

‑ А сосэди всэ уже здэс. И спат нэ надо, толко подай им мэртвэц… ‑ шёпотом возмутился Андрон и потряс головой. ‑ А мнэ звук этот, плач этот опят...

Он поймал ногой сапожную щётку и одним ударом загнал под диван. Она ударилась в глубине о плинтус. Перевозчики удивлённо переглянулись, но в этот момент их вызвали на кухню. Там они сбивчиво рассказали о происшедшем сотруднику, который с подозрительностью, то и дело переспрашивая, вытягивал из них сведения. Потребовал дыхнуть. И остался недоволен отсутствием алкогольных паров. Андрон выразительно глянул на напарника. Расписались внизу заполненных листов. Сотрудник забрал бумаги и ушёл.

‑ Квартиру опечатать, ‑ скомандовал белоголовый. ‑ Родственников завтра на опознание. Труп с перевозкой отправить в морг медцентра.

‑ Слушаюсь, ‑ Васильев проводил начальство до машины и вернулся к перевозчикам. ‑ Вот предписание, забирайте… что осталось. Сдать без промедления. Дело на особом контроле.

В комнате было душно, стоял тяжёлый запах истерзанного мёртвого тела. Стараясь не глядеть на останки, кое-как увязали их в покрывало, подсунув снизу клеёнку, снятую со стола.

‑ Слушай, ‑ тревожно прошептал Миха на ухо Андрону. ‑ Почему они б… так и не заглянули под диван? Ведь всю квартиру перекопали? Про крыс спрашивали б…

В сопровождении участкового, его людей и любопытствующих соседей вынесли труп и заперли в кузове перевозки. Васильев залез в свою машину. Миха боязливо взялся рукой за его дверку.

‑ Что там ещё? – строго глянул участковый.

‑ Да. А… Это… ‑ замялся. ‑ Вы под диваном-то не смотрели. А ведь там что-то… будто журчит или пищит.

‑ За трупом приглядывай, ‑ отрезал Васильев. – Остальное не вашего ума дело.

Полицейская машина уехала. Перевозчики проводили её глазами. Андрон вытащил пачку сигарет, протянул Михе.

‑ Вот тэбэ всего адын адрэс в списке.

Оглянулись на затихший дом и обмерли. Окно второго этажа не светилось, но совершенно отчётливо было видно, как сдвинулась штора, и показалась та же неустановленная личность в чёрном свитере. Она прощально помахала рукой, в которой держала сапожную щётку.

30. Охранник

«Значит, четвёртый - охранник!.. ‑ размышлял Николай, бесцельно кружа по ночному городу, пытаясь успокоиться после ссоры с Заикой из-за проклятых случаев. ‑ Так-так… Охранник. Камуфляжная форма. Плащ-палатка...»

Охранник вполне мог быть человеком в сером плаще. А, впрочем, им мог быть кто угодно. Даже Белотелова в сером длинном пальто, и та сойдёт. Николай попытался вспомнить, не болтался ли у неё капюшон на плечах? Правда, Белотелова в шляпе. Но тоже метод – приучить всех, что ты в шляпе, и тогда никто тебя не признает в капюшоне. Охранник, по словам лаборанта, молодой здоровяк, но роста нормального. Набросит балахон и уже можно спутать с Белотеловой, если она на каблуках. И пятый, вроде бы щуплый лысый старик, но в балахоне покажется крупнее, если подложит плечи, возьмёт обувь на платформе… Убийца обязательно будет стараться скрыть свои истинные черты и особые приметы.

Информация о кровавых трагедиях с участием крыс, невзирая на секретность, уже просачивалась в народ. Заика прожужжал Николаю все уши, убеждая в наличии нераскрытой преступной личности, незримо возглавляющей свирепых крыс. Неужели он прав, и в основе наиболее громких дел помимо слепой воли животных присутствует осознанная злая воля человека, способная организовывать их? Тогда логично определяется роль серой фигуры. Николай не раскрывал перед Заикой свои карты и справедливо считал себя более посвящённым в обстоятельства дела, но теперь готов был согласиться с его доводами.

Однако не было никаких фактов, которые бы прямо указали на фигуру в сером балахоне, как на организатора преступления. Был лишь косвенный ‑ её неизменное присутствие там, где случались жестокие эпизоды, свидетелем которых был сам Николай. В информации, которой располагал Заика, ни о какой серой фигуре не упоминалось. Это могло быть по двум причинам: или серой фигуры там не было, или она никем не была замечена. Если об этом ничего не знал вездесущий и проницательный Заика, значит, серая фигура просто не хотела быть замеченной. Но в случаях с Николаем, её план был другим: им она хотела быть замеченной. Это вызов.

И другая неясность. Каков статус серого балахона? Он тот, кто и задумывает, и совершает преступления? Или он вольный или невольный исполнитель чьей-то воли? Впадает в транс и даже не знает, что исполняет чей-то приказ. «Так я додумаюсь до того, что я и есть убийца, просто не ведаю, что творю», - подытожил невесёлые рассуждения Николай. Потому что таким же невольным исполнителем могла быть и Тамара. Она тоже каждый раз оказывалась при расправах, более того, отдельные случаи происходили только в её присутствии.

Пока что считалось, – правда, непонятно, почему они приняли это положение за аксиому, – что он и Тамара, и, возможно, Лариса, а, возможно, и Видóк, при всех своих свойствах не восприимчивы к влиянию друг на друга. Но это вовсе не значит, что нет кого-то другого, кто много сильнее их. Из известных и пока не проверенных претендентов на роль главаря могут быть охранник и пятый. И опять же Видóк. Крысу вообще невозможно проверить, она неуловима, либо Валентин, вопреки всякому здравому смыслу, умышленно скрывает её. Пятый до сих пор не найден. Словно растаял. Справку о его смерти никто не видел. Лаборанту верить нельзя. Говорит, что семья старика, прихватив лежачего, неизвестно куда выехала из квартиры, которую снимала, плетёт про временную регистрацию. Или нарочно врёт и, покрывая Видóка, переводит стрелку на несуществующего пятого.

Версии множились, уводя от цели. Невозможно было остановиться ни на одной. Не отпускала идея непременно разведать подвалы медцентра, куда уходит Видóк и откуда приходит. Проникнуть туда вдвоём с Тамарой, которая сможет что-то увидеть, что что-то разъяснит… Они уже договорились на послезавтра, рабочий день, шестое апреля. Она отпросится в обед с работы, он подберёт её на Северном проспекте у выхода из метро. Дела-то на полчаса… Но сегодня первым номером охранник. Начать надо с него, срочно. Выяснить его причастность к расправам. И если непричастен, то его телепатические способности и устойчивость к внешнему влиянию следует проверить заранее. Вдруг придётся вплотную столкнуться с крысами. Да и не только с ними. И с серым балахоном… Да и с самим охранником, ведь никто не знает, какая он карта в раскладе.

Банк, где служил Сергей Чечет, находился в центре, на улочке с жиденьким сквериком, перед которым можно было припарковаться и выждать, не привлекая к себе внимания. В высоких окнах банка, освещённых приглушённым дежурным светом, поблёскивали металлом и стеклом безжизненные стойки операторов. Несомненно, чьи-то бдительные глаза, скрытые отражениями, напрямую приглядывали за улицей, не ограничиваясь информацией с видеокамер.

Чтобы выманить охранника, следовало сформулировать короткую внятную речь. Сложилась такая фраза: «Сергей Чечет, ты стал телепатом в результате обследования на томографе. Я, Николай Орлов, такой же, как ты, и много знаю об этом. Моя машина стоит на парковке за сквером». Николай вылез из салона, закурил. Бегущая строка на здании банка показывала 01.47. Бессонными глазами всматривался в окна, повторяя призыв. Выкурил сигарету. Подождал. Выкурил вторую. Повторил фразу раз пятьдесят и понял, что сейчас упадёт на тротуар и уснёт. Вернулся в машину, некоторое время боролся со сном, но не справился со свинцовыми веками. Они сомкнулись, мозг отключился, напоследок бросив в пространство: «Сергей Чечет…» Снился себе в толпе людей. Будто стоит и громко выкрикивает эту фразу. Люди прислушиваются и начинают кричать вместе с ним. Они идут вплотную, задевают, толкают.

К опущенному окну склонилось широкое лицо, рука боязливо трясла за плечо. Бритоголовый парень в чёрной форме смотрел на Николая со страхом. Заметив, что тот очнулся, убрал руку, отступил от машины, но не уходил. Николай тёр глаза, пытаясь разобраться, где сон, где явь? Высунул голову в окно и мысленно произнёс: «Я Николай Орлов. А ты кто?»

‑ Сергей Чечет… ‑ шёпотом ответил парень. – Ты звал меня, обещал рассказать...

«Когда освободишься?»

‑ В восемь утра.

«К восьми вернусь. Встретимся здесь же». Николай включил зажигание и уехал, проследив в зеркало заднего вида, как охранник, поминутно оглядываясь, возвращается в банк. Апрельский дождь падал на мокрые тротуары, на стёкла машины. Включил щётки. Вытащил мобильный, набрал номер Заики и после долгого ожидания, произнёс, имитируя автомат:

‑ Сообщаю. Сейчас ровно три часа ночи, ‑ и удовлетворённо улыбался, слушая длинную непечатную тираду в ответ, после чего прибавил. ‑ Я рядом. Еду к тебе.

Добрался по пустым улицам в считанные минуты. Пешком взбежал на третий этаж. Заиканов сонный, в мятых трусах и грязной рваной майке ждал на площадке. В ответ на критический взгляд Николая с вызовом заявил:

‑ Знаменитый журналист может быть и таким.

‑ Разбуди в полвосьмого! ‑ выпалил Николай, прошёл мимо хозяина на кухню, упал на топчан, заваленный газетами, и тут же уснул.

Заика разбудил, как было поручено. С расспросами не приставал, заварил крепкий кофе, нарезал тугой сыр. Вёл себя как радушный хозяин берлоги. Николай ушёл от него почти бодрым. К банку подъехал вовремя. Охранник уже ждал. В лице сохранялось выражение беспомощности, особенно заметное в сочетании с могучей комплекцией и военизированной формой. Однако, не колеблясь, не задавая вопросов, он сел в затормозившую рядом с ним машину.

‑ Как ты? Спать хочешь? ‑ вместо приветствия поинтересовался Николай.

‑ Маленько.

‑ Я потом завезу тебя домой, ‑ и подумал: «Не пойти ли в парк? Тихие места со скамейками… Только холодно».

‑ Нет, холодно не будет. Сегодня обещали до плюс десяти, ветер южный, ‑ сказал Чечет.

Николай не сразу сообразил, что охранник отвечает на его раздумья. Рассмеялся, изумлённо, но от парка всё же отказался.

‑ Лучше просто покатаемся… Ты, конечно, слышал про крыс, из-за которых люди сходят с ума?

‑ Враньё, Колян, ‑ убеждённо заявил Чечет. ‑ Чокнутых полно и так.

‑ Согласен. Но всё-таки не враньё… Хотя нам с тобой можно не опасаться крыс. Благодаря томографу.

‑ Не по-о-онял… ‑ Чечет посмотрел с подозрением.

‑ Нечего пялиться, ‑ огрызнулся Николай на языке собеседника. ‑ Слухай сюда. Все без исключения люди из-за крыс сходят с ума. А мы нет. Сечёшь? Без нас спецслужбам с крысами не справиться.

‑ И сколько отмусолят на брата? – последовал чёткий вопрос.

‑ Сколько скажем. Куда они денутся?

‑ А что надо делать? Отлавливать, травить? – деловито интересовался Чечет.

‑ Для начала найти место, откуда крысы разбегаются по городу, и обследовать.

‑ И кто пойдёт? Я? Вдвоём? Платить будут каждому или на бригаду?

‑ Каждому, ‑ заверил Николай.

‑ Погоди-ка! – всколыхнулся парень. ‑ Надо силы сплотить. В очереди ещё бабы были. Врачиха, как её, Лариса Дмитриевна, к которой я ходил недавно.

‑ Да. И на неё крысы не действуют.

‑ А мне не сказала! Вытягивала, выспрашивала битый час про маму с папой, про чем в детстве болел. Только голову морочила.

‑ Она сама могла не знать. Это стало известно совсем недавно.

‑ И вторая баба была! Пролезла передо мной. Опоздала и давай права качать. Из-за неё меня, считай, готового вытащили из аппарата. Ещё старикан был трухлявый. Но если баксы показать, козлом поскачет. Стариканы все такие.

‑ Старикан крякнул.

‑ То есть?.. – переспросил охранник.

‑ Копыта откинул, – пояснил Николай. – Куда к тебе ехать?

‑ Вот! По этой улице, ‑ воскликнул Чечет, тыча толстым пальцем в лобовое стекло. ‑ За автобусом свернёшь и до конца. Там на остановке по бокам жёлтые урны. Крякнул, значит… Запомним.

Он закрыл глаза, затих устало. Николай не тревожил его, выравниваясь за автобусом и мысленно повторяя слова первых попавшихся стихов «По улице ходила большая крокодила…», чтобы не дать Чечету возможности проникнуть в голову. Впереди показались жёлтые урны.

‑ Приехали, Серёга, ‑ окликнул посапывающего пассажира.

‑ Без предоплаты работать не буду! – выпалил тот, алчно вылупив глаза. – Аванс ‑ пятьдесят процентов вперёд наличными. Нет… семьдесят!

‑ Ну, ты и жила, ‑ тормозя у остановки, рассмеялся Николай, теперь уже сильно сомневаясь в причастности простоватого и жадного Чечета к звериным случаям.

‑ Баксов по сто в час дадут? Как думаешь? ‑ поинтересовался тот.

‑ Дадут, если никому не проболтаешься. А иначе по шее дадут.

‑ Замётано! Ну, бывай, Колян.

Со значением пожал руку и вылез. Хлопнул дверцей. Выпрямился в полный рост. Сделал приветственный взмах, но тут же наклонился и застучал по стеклу. В лице читалась мучительная работа мысли. Николай опустил окно.

‑ Нет, Колян, надо круче заломить! Ты, прям, беззубый какой-то. Они нашими руками в сто раз больше загребут. Ещё чмырять будут, без этого они никак. Надо махануть по пятьсот в час. Срежут, конечно, но двести отвалят, а может, и триста!

31. Четверо

Даже человеку, живущему в достатке, непременно чего-то недостаёт. Смирнов вечно ощущал в себе эту антиномию, которая отступала на второй план, только когда он обдумывал очередной изощрённый ход в порученном ему деле. Сегодня был запланирован такой ход. Смирнов не придавал ему большого значения, но, не доверяя посредникам, намеревался сделать этот шаг лично.

Отпустил машину и пошёл один, с раздражением наблюдая за людской суетой, сторонясь мальчишек на самокатах. По Северному проспекту сновали люди, вбегали в магазины, выбегали из них, прыгали в троллейбусы и автобусы, выпрыгивали и рассеивались в разные стороны. Женщины оглядывали свои отражения в витринах и стёклах машин. Солнце добавляло весенней картине беззаботности, что откровенно диссонировало с известными Смирнову обстоятельствами и его замыслами.

Привычка проверять новых сотрудников путём простого прослушивания телефонных разговоров, привела к любопытному открытию. Тамара Алексеевна Угарова, рекомендованная Шабыкиным, была всерьёз захвачена интересом к случаям с крысами, прямо-таки помешана на них. Та беспримерная чушь про телепатию и зомбирование, которую несли она и её любовник, могла быть расценена только как скрытое помешательство двух фантазёров, но проверить следовало. В первую очередь, откуда эти двое знают, что крысы идут из медцентра, более того, из подвалов больничного корпуса, когда лишь один Смирнов может, опираясь на секретные данные, говорить об этом твёрдо?.. А Глотов, он – та ещё сволочь.

Занятый своими мыслями, поднял глаза и встретил изумлённый взгляд Лары, которая стояла у рекламной тумбы рядом с выходом из метро. Как раз там, где Смирнов планировал подстеречь сердечную встречу Угаровой с её самонадеянным любовником Орловым. Он вздрогнул, но уже не мог уклониться от приветствия, слишком поздно спохватился. Обычно он первым замечал знакомых, и сам решал, окликнуть или нет. И не окликал.

‑ Здравствуй, ‑ руки не пожал, целовать не стал, не тот был момент.

В лице Лары было страдание человека, застигнутого врасплох и не имеющего возможности оправдаться.

‑ Я… Мне надо здесь встретиться с моим пациентом, ‑ виновато лепетала она. ‑ Позвонил, просил прийти, почему-то сюда, не могла отказать.

‑ Мне всё равно.

Знал, что больно ранит, но дал волю привычной злости. Ему нравилось мучить её. Наверное, этим, сама того не ведая, она и удерживала его. Но теперь продуманный план менялся. Подсматривать незаметно уже не получится. Закурил, положил руки в карманы мягкого верблюжьего пальто, оглядывал перекрёсток, машины у светофора, пешеходов. Стоял открыто. Угарова опаздывала. Про искусствоведа и говорить нечего, эта братия ничего про время не знает. Перекатил сигарету из угла в угол губ. Повернулся к Ларе.

‑ Не стану тебе мешать, ‑ и тут же пожалел её, так обморочно она побледнела, поэтому закончил мягче. ‑ Спасибо тебе за материалы. Я как-нибудь позвоню.

Кивнул ей и хотел отойти, но навстречу упругой походкой спортсмена уже шёл искусствовед, взглядывая то на часы, то поверх голов. Смирнов отступил за тумбу, будто заинтересовался афишами. Почти сразу за искусствоведом из дверей метро выбежала Угарова и бросилась к возлюбленному. Смирнов оценил сияющие глаза, взлетающие на ветру волосы, ждущие поцелуев губы, но не дал любовникам времени на восторги. Выступил из-за тумбы и направился к ним, удовлетворённо наблюдая, как стремительно меняются их лица от радостных к встревоженным. Так-то лучше. Они стояли, не разнимая объятий, но повернув головы в сторону так некстати появившегося свидетеля. Глаза Угаровой сощурились, их мерцающая ясность сгустилась до черноты. Она с решимостью вскинула голову. Гордая женщина. Не Лара. Смирнов против воли почувствовал к ней уважение.

‑ Какая неожиданная встреча, ‑ начал он, наслаждаясь смятением застигнутых врасплох влюблённых. ‑ Егор Маркович уверяет, что Угарова на месте и выполняет моё поручение, а вы наметили прогулку. Позволите присоединиться к вам?

Они молчали. Он хладнокровно ждал.

‑ Эй! Колян! Это я! ‑ внезапный крик нарушил затянувшуюся паузу.

Смирнов резко обернулся. Рука в стихийном порыве дёрнулась к оружию, как к самой остро чувствующей части тела. Но опомнился, сдержал предательский жест. Через перекрёсток бежал крепкий парень в чёрной форме охранника. По всей видимости, для любовников его появление здесь было неприятной неожиданностью. Угарова не скрывала удивления, искусствовед зло хмурился. Смирнов стоял, держа руки в карманах пальто. Парень подбежал, остановился, перебегая глазами с одного лица на другое, и безошибочно вычислил главного. Не здороваясь, с трусоватой наглостью он заявил Смирнову:

‑ Начальник, без предоплаты не пойду! Нас с Коляном всего двое мужиков, бабы не в счёт, а ты не годишься.

Больше всего Смирнова возмутило не хамство, а заявление, что он не годится. Что за чушь? Ситуация снова поменялась. Никак не удавалось нащупать логику происходящего. Или они, включая нелепую робкую Лару, так складно разыгрывают его? Брошенная тупым верзилой фраза сначала ударила по самолюбию, и только потом заставила насторожиться чуткий слух.

‑ Отчего я не гожусь?

Парень посмотрел уважительно, но с сожалением, и произнёс, будто напоминая давно забытое:

‑ Ну, ты ведь не лежал в томографе.

Томограф. Слово, которое как пароль звучало во всех прослушанных разговорах Орлова и Угаровой. Взял на заметку, но промолчал, словно не слышал ответа. Стиснул в линию губы и процедил, внутренне аплодируя себе за нестандартный ход.

‑ Сколько?

Парень растерялся. Вспыхнул, завёл бегающие глаза к небу, умоляюще вперился в искусствоведа, который гневно молчал, двигая желваками.

‑ Ну… Сто баксов! – выпалил и вжал голову в плечи.

Смирнов, не торопясь, вынул бумажник, извлёк из него купюру из представительских и протянул вымогателю. Тот взял, хмыкая, пожимая плечами, безуспешно пытаясь поймать взгляд Орлова. Но вместо этого поймал другой взгляд и мгновенно изменился в лице.

‑ Лариса Дмитриевна! ‑ он торопливо запихал предоплату в нагрудный карман. ‑ Это я! Сергей Чечет моя фамилия!

В лице Лары было то же непонимание, что и в лицах Николая и Тамары. Смирнов был каменно мрачен. Отступил в сторону, пытаясь понять, чем связаны охранник и Лара, какое отношение они имеют к любовникам, назначившим здесь свидание? Но опыт подсказывал, что сегодня он всё уже будет знать, для него уже не останется секретов. Или почти не останется… Виновато оглядываясь на него, Лара подошла к Чечету.

‑ Здравствуйте, Сергей, вы говорили, вам нужна моя помощь. Я не могла отказать, ведь вы – мой пациент. Но в чём дело? Почему здесь, не в диспансере? Объясните. Я ведь с работы… с трудом…

‑ Не мне одному. Нам всем нужна помощь, ‑ ухмылялся приободрившийся охранник, оглядывая остальных в надежде на поддержку, но они недоумённо переглядывались.

Лицо Николая вдруг озарила догадка. Он отодвинул рукой Чечета.

‑ Вы психолог? Лариса Дмитриевна Красинская?

‑ Да… – она пытливо всматривалась в него.

‑ Николай Орлов, искусствовед, журналист, ‑ он протянул ей руку.

‑ Я ей позвонил, ‑ встрял Чечет, с вызовом выпячивая живот.

‑ Но откуда ты узнал об этой нашей с Тамарой встрече? ‑ Николай кипел от возмущения, с трудом сдерживаясь ещё и от того, что Тамара во все глаза с восхищением смотрела на охранника.

‑ Так ты же всю дорогу до моего дома об этом думал, Колян. Крокодила-то по улицам ходила, но мыслишки никуда не спрячешь, ‑ простодушно развёл руками парень, вдохновлённый взглядом Тамары, и погрозил пальцем. ‑ Хотел один с Томкой дело обделать, деньги взять? А врачиху кинуть, раз она ничего не знает? Ошибочка вкралась! ‑ он помассировал пальцами нагрудный карман.

‑ Лариса Дмитриевна! ‑ Николай взял её за локоть, и Смирнова охватила глухая ревность. ‑ Надо же, мы все встретились. Поразительно. И все…

‑ …едем в медцентр, ‑ оборвал Смирнов холодно. ‑ Мы легко помещаемся в вашу машину, господин Орлов.

Отвернулся от них, вдыхая полной грудью весенний воздух, чувствуя, как быстро возвращается к нему уверенность. Теперь все они ненавидят его и презирают. Даже Лара, хотя сама этого не понимает и никогда в этом не признается. Они все патологически боятся его власти, распространяющей невидимые щупальца на их глупую жизнь. Они презирают его за бездумную подчинённость вышестоящему. Наивно презирают то, перед чем сами же трепещут. Да… Но какая же Глотов сволочь!

До медцентра ехали в молчании. За спиной сопел охранник. Женщины сидели тихо. Смирнов разместился впереди рядом с Орловым. Краем глаза следил за ним, и вдруг ни с того, ни с сего нестерпимо захотелось, как прежде, сесть за руль. И вдруг вместо злости обнаружил в себе размягчённость. Раскованность и лёгкость овладели им. Благосклонно взглянул через зеркало заднего вида на Лару, встретил её радостный взгляд, остался собой доволен. И неожиданно понял, что у него всё есть, и ему ничего больше не надо. И нет никакой антиномии.

32. В тупике

«Обратного путя не бывает!» ‑ громко крикнула в спину прохожему торговка зеленью, возле которой Николай свернул к воротам медцентра. Зоркий Смирнов отметил, что сидящие в машине все, как один, встревожились, словно торговка накаркала недоброе. Тамара перехватила его взгляд, и сжала губы.

Удостоверение органов произвело магическое действие на охрану у ворот и в больничном корпусе. Оно быстро устранило препятствия, решило формальности. Вызванный к проходной пожарник, красномордый мужичонка в засаленной спецовке, проводил возглавляемую Смирновым группу в подвальный этаж и отпёр толстую металлическую дверь на могучих петлях. После чего ушёл. Открылся длинный прямой коридор, разделённый на помещения поперечными стенами с квадратными проёмами и высокими порогами. Технические лампы в проволочных сетках бросали жёлтые пятна света на пыльные бетонные полы. Толстые трубы простёгивали пространство, змеясь вдоль коридора, повторяя очертания чёрных ниш, замурованных или скрывавших двери.

Ощущение, что они попали в лабиринт, держало в напряжении, заставляло присматриваться, запоминать путь. Смирнов завершал процессию, сверяясь с планом, полученным в Комитете у Шабыкина. Впереди шумно возмущался низкими потолками Чечет, с грохотом задевая пороги коваными ботинками. Лара шла за ним и увещевала, боязливо оглядываясь на Смирнова. Самыми первыми шли Орлов с Угаровой, вдохновлённые необъяснимой уверенностью и детским желанием непременно что-нибудь найти. Освещённая часть подвалов закончилась. Все остановились, всматриваясь в темноту уходящего коридора. Чечет легкомысленно посвистывал, радуясь лёгкости задания. Орлов достал налобный фонарик, укрепил на голове. Смирнов достал из кармана пальто такой же, включил, как бы невзначай коснувшись лучом лица искусствоведа, но по выражению не понял, что сейчас у того на уме?

‑ А почему искать надо здесь? – спросил Чечет.

Не отвечая, Смирнов пошёл вперёд, выстреливая лучом в темноту и чувствуя стремительно нарастающее раздражение. Волна злости возникла в нём так же внезапно, как полчаса назад в машине возникло ощущение легкомысленной расслабленности.

Безжизненность подвалов наглядно демонстрировала отсутствие каких-либо живых существ, в том числе искомых крыс. Тогда, где же они? Внезапно луч нащупал далеко впереди глухую поперечную стену. Смирнов остановился, мрачно изучая план. Остальные ждали в молчании. Даже болтливый Чечет воздержался от вопросов. Миновали ещё с десяток отсеков. Смирнов перешагнул очередной порог и обвёл лучом фонаря большое помещение, оказавшееся тупиком. Единственным украшением был висящий на стене противопожарный щит с установленным перед ним ящиком песка. Чечет принялся с интересом ощупывать крашеные красной масляной краской багор и лопату, громыхать висящим на крюке треугольным ведром. Зачерпнул горсть песка и ссыпал в ящик струйкой.

‑ Ну, чего, начальник, дело сделано, пора по домам.

‑ Меня всегда удивляет, ‑ заговорила Лара. ‑ Какими законченными бывают бесполезные вещи вроде этого щита.

Смирнов стиснул зубы, кипя от злости, усугублённой дурацкими репликами. И Лара туда же. Но и примолкшие любовники бесили его не меньше. Угарова стояла, картинно прислонившись спиной к стене, закрыв глаза ладонями, словно её душат слёзы. На лице Орлова была озабоченность. Пытаясь совладать с нарастающим бешенством, Смирнов обошёл тупик, встал перед щитом, освещая его и Чечета, усевшегося на ящик с песком.

‑ Начальник, ну, хватит уже «Глотов сволочь, Глотов сволочь», ‑ закрываясь рукой, заныл парень.

‑ Ты знаешь Глотова? – не на шутку испугавшись, Смирнов направил луч ему в лицо.

‑ Не знаю я никакого Глотова! Это ты всё время: «Глотов сволочь, Глотов сволочь…» Лучше думай, где крысы.

‑ Крысы близко. Их много!.. Я их вижу! – как кликуша вскинулась Угарова, резко отняв от лица руки.

‑ Где? Не изображайте из себя ясновидящую! – огрызнулся Смирнов, всё более убеждаясь, что его окружают сумасшедшие.

Происходящее не укладывалось в схемы, которые он так тщательно прорабатывал в управлении, допоздна засиживаясь в своём кабинете. Казалось бы, все детали, мельчайшие подробности учтены, и вот результат – абсурд, мрак, безумие, тупик. Возмущение вспыхнуло в нём с новой силой. Он прижал рукой спрятанный под пальто пистолет и следил глазами за искусствоведом, который лучом фонаря обшаривал ниши в пройденных коридорах. Смирнов выхватил чертёж, ткнул пальцем в план, указывая Угаровой.

‑ Здесь тоже показан тупик. Где же крысы? Где вы их увидели? Или вы издеваетесь надо мной?

‑ Ни-где! Ни-где! У тебя на бороде! – сидя на ящике, Чечет ритмично ударял каблуками по доскам. ‑ Не-здесь.

‑ Здесь! – упрямо стояла на своём Угарова. ‑ Я не…

‑ А я!.. ‑ вдруг страстно, с какой-то визгливой нотой выкрикнула Лара. ‑ Я!.. Я всех вас ненавижу!

‑ А-я-ду-ма-ю-э-то-ба-бья-бол-то-вня… ‑ завёл новую песню Чечет, но не допел.

Задыхаясь от лютой ненависти, которая, наконец, нашла повод для выхода, Смирнов схватил оторопевшего охранника за грудки и отбросил с такой силой, что тот провалился в ящик, на котором сидел.

‑ Вошь… Не смей, Лару… ‑ нависая над Чечетом, прошипел он и сделал выпад головой.

Фонарик с хрустом рассыпался. Тупик заполнила тьма. Лишь из дальнего конца лабиринта, где был Николай, доходил слабый свет, смутно намечая выступы стен и замерших в оцепенении людей. Чечет, в чёрной спецодежде ставший невидимым, шумно возился, пытаясь выбраться из ящика.

‑ Начальник, мы так не договаривались… Сразу по морде.

Упрёк подействовал на Смирнова, как удар в челюсть. Он закипел от гнева. Мелькнул растерянный вопрос: «Что со мной, изменяет выдержка, старею?» Но ярость затмила сознание, он рванулся к щиту, сдёрнул багор.

‑ Олег, что ты делаешь, остановись! ‑ зарыдала Лара, повисая у него на локте.

С силой отшвырнул её, направляя остриё багра на противника.

‑ Коля! Коля! Скорее сюда! – в испуге кричала Угарова.

Отчаянный призыв гулко отдавался в подвалах, но Смирнов уже ничего не слышал. Выдвинув вперёд багор, он шёл на возню у пожарного щита. Чечет в ужасе взвыл, взбрыкивая ногами, и вылетел вон из ящика, хватаясь обеими руками за нацеленное в грудь копьё. От сильнейшего толчка Смирнов рухнул навзничь, с размаху хряснувшись головой об пол. Багор отлетел в темноту. Подскочивший Чечет замахнулся масляно блеснувшей кроваво-красной лопатой, которой успел вооружиться. Однако Смирнов уже нащупал багор. Неожиданно проворно для своей комплекции откатился и вскочил на ноги, выбрасывая вперёд остриё, отбивая нападение рассвирепевшего Чечета. Лязгнул металл, выбросив искры. Потерявший равновесие охранник отлетел к щиту и, охнув, осел на пол. Ведро сорвалось с крюка, со звоном покатилось по полу. Смирнов издал дикий животный вопль и, забыв о Чечете, вдруг угрожающе развернулся к Угаровой.

‑ Что вы делаете? Остановитесь! Коля! – закричала она, уворачиваясь от багра, которым с боевой сноровкой орудовал Смирнов, шаг за шагом загоняя жертву в угол.

‑ Убью! – он поднял руку, примеряясь к броску.

‑ Стоять! ‑ ворвался в тупик Николай, на бегу пихнув Ларисе фонарик.

Немедленно с лязгом упала на бетонный пол лопата, которую выронил из рук Чечет. Смирнов шагнул к Тамаре, но наступил на полу пальто и грохнулся на пол.

‑ Спокойно. Всем спокойно, ‑ Орлов навалился на него, отнимая багор, заламывая руки за спину.

Смирнов мгновенно ослаб, безвольно уткнулся лбом в холодный пол и уже не сопротивлялся. Затылок ломило. Мучил тихий плач Лары. Ослепительно белый круг от фонарика в её руках скакал у лица.

‑ Спокойно, спокойно… ‑ продолжая повторять своё заклинание, Николай выпустил его руки и отступил.

По полу с дробным позвякиванием каталось ведро, каждый раз сокращая амплитуду. Всхлипывали женщины. Чечет шмыгал носом и шёпотом матерился, отвернувшись к щиту, будто читал молитву перед образами. Ни на кого не глядя, Смирнов поднялся, морщась от боли и стыда, имея одно лишь желание, немедленно уйти. Но широкая ладонь загородила путь.

‑ Расчёт, ‑ процедил Чечет и сплюнул сквозь зубы.

На ощупь достал из бумажника купюры, сунул в темноту, которая поглотила их, и побрёл по коридорам к выходу. В мутной, будто спьяну, голове стояла туманная пелена. Следом в безмолвии шли четверо свидетелей его позора. Лучи фонарика бросали далеко вперёд их длинные тени. Он перешагивал через пороги, подбирая полы пальто, на ходу отряхиваясь, и чувствовал на спине взгляды тех четверых. И Лара с ними… Мучительно кривился. С этой же гримасой подошёл к служебной машине, ждавшей в условленном месте за оградой медцентра. Приказал везти домой и закрыл глаза.

Где-то за пульсирующей болью, за жгучим стыдом уже шла работа мысли. Смирнову было известно, что правильно поставив вопрос, обязательно найдёшь точный ответ, который станет шагом на пути к разгадке. Но данный случай… Сплошной клубок невнятицы. И Лара туда же. Начать хотя бы с того, что искусствовед знал охранника, но его появление было неожиданностью для искусствоведа. Угарова не знала охранника, и он не знал её. Зато он знал врачиху, и она его. А любовники даже не были с ней знакомы и не ждали её. Однако, невзирая на всю эту ахинею, четверо легко составили одно целое. И только он один был им противопоставлен.

Да, сегодняшнее предприятие отличал предельный идиотизм. Да, все несли дичь. Одна Угарова чего стоит. А Лара, «Я всех ненавижу!» Все психи. Нет, Чечет мыслит здраво, хотя «большая крокодила по улицам ходила» – тоже клиника. Смирнов полез за бумажником, глянуть, сколько сунул впопыхах подлецу, там в темноте показалось, что сотен пять. Так и есть. Плевать. Но когда же он успел сболтнуть Чечету про Глотова? Или Глотов тайно ведёт свою работу, а Чечет его агент?» Последнее встревожило основательно. Но какая же Глотов сволочь!

Всё было неясно, кроме одного: в подвалах на него что-то нашло. Жуткое наваждение. А на остальных нет. Чечет защищался вынужденно. Угарова вообще ни при чём, но желание убить её было непреодолимым. Он не подозревал за собой такой звериной свирепости. Никогда раньше ничего подобного с ним не случалось. Лишь вмешательство искусствоведа предотвратило неизбежное кровопролитие. «Что со мной случилось и почему я не такой, как они?» ‑ выстроился вопрос. «Ты не годишься. Ты не лежал в томографе» – ответ прозвучал в голове голосом дубины-охранника. Смирнов резко распахнул глаза. Дилетанты сохранили спокойствие там, где ополоумел он, вооружённый, опытный, готовый к неожиданностям.

Для начала следовало приласкать Лару.

33. Подарок скульптора

Николай нервно тасовал пачку фотографий, словно колоду замусоленных карт. Отшвырнул, они веером разлетелись по столу, открывая причудливый и мрачный мир саламандр, созданный Никой Нерль. Подпёр голову руками и тяжело задумался. Вчера, после кошмарного похода в подвалы, всё безнадёжно запуталось. Заносчивый Смирнов вмешался крайне некстати, хотя наступление с той стороны давно уже следовало ожидать. Но гораздо хуже, что в подвалах опер подвергся чьему-то мощному влиянию, толкнувшему его к развязыванию свирепой драки.

Кто мог это сделать, кроме самого Николая? Скрытые способности Чечета? Не похоже. Он прямолинеен. Не станет навлекать на себя реальную опасность. У Смирнова наверняка было с собой оружие. Пусть Чечет не умён, но он расчётлив, и не мог не учесть этот факт. Но кто-то влиял, причём находился совсем рядом. Во тьме мог скрываться Видóк… Или же кто-то из женщин? Николай понял, что подошёл к невозможному, но неизбежному выводу. Исключено, что зомбировала Лариса. Не могла она так дьявольски влиять на своего возлюбленного, которого боготворит. Её заявление, что она всех ненавидит, ‑ чепуха, всего лишь проявление обострённого сопереживания ‑ резонанс от полыхавшего бешенством Смирнова. Оставалась Тамара.

Надо быть хладнокровным. Всё спокойно обдумать. Тамара в своих поступках была адекватна. В отличие от Чечета она и расчётлива, и умна. Настойчиво уверяла, что крысы есть где-то очень близко. Вчера он в первый раз усомнился в её способностях и теперь чувствовал себя предателем. Или слишком настойчиво уверяла? Перебрал в памяти события, но нигде в её поступках не нашёл двойной игры. Хотя, именно она, если бы вела такую игру, вела бы её безупречно, ничем себя не выдавая… Навлечь на себя ярость Смирнова и тем обосновать свою непричастность к влиянию не него. Но зачем?

Идея подвалов исчерпана. Они пусты. В них нет ни крыс, ни следов их пребывания. Но почему поиск ограничился единственной версией о местонахождении крыс, почему не рассматривались другие?.. И независимый Смирнов со своей стороны повторил ту же ошибку. Рука механически перекладывала фотографии, рассыпанные на столе. Угрюмые помещения, изображённые на картинах, напоминали вчерашние катакомбы. Только не пустые, а густонаселённые. Пожалуй, после всего пережитого он уже готов написать статью о творческом импульсе автора, создавшего фантастический подземный мир. Николай сгрёб со стола фотографии и вытащил мобильник.

‑ Том, я отчаялся. Почему мы не нашли крыс? Ты, правда, видела их?

‑ Не веришь! А, по-моему, мы должны доверять друг другу, иначе погибнем, ‑ она словно прочитала его мысли. ‑ Но я их видела. Хотя там такая тьма. Может, надо искать не в подвалах, а в коллекторах, где идут трубы? И знаешь, что ещё меня гнетёт… Вовсе несуразное. Я отчётливо видела крупную белую шнуровку.

‑ На кроссовках того работяги в комбинезоне и с чемоданчиком, которого ты разглядела, когда мы ездили на стройку? – невесело пошутил Николай.

‑ Смеёшься. Глупый Коля. Если это шнурки, то где-то в подвалах живёт великан. Веришь или не веришь, а крысы были, и шнуровка была. Только не знаю где, может за теми дверями в нишах, которые мы проходили?

‑ Я их все до одной проверил. Двери в нишах вели в отдельные каморки с трубами, вентилями, датчиками и других выходов не имели. А великан там не поместился бы. Прости. Но эта деталь мало нам поможет.

‑ Теперь нам поможет любая деталь…

Николаю стало не по себе от того, что в каждом её слове, в интонации, с которой оно произносится, он уже ищет подтверждение своим подозрениям. Перевёл разговор на другую тему.

‑ Кстати, о любой детали, которая нам поможет. Есть одна. Тут попались мне на глаза фотографии работ Ники Нерль, ну, с саламандрами, я и подумал, не спросить ли у неё, какими интерьерами она вдохновлялась?

‑ Спроси, ‑ в голосе прозвучала отчуждённость.

‑ Том, я хочу, чтобы мы спросили её вместе. Сейчас приеду, выбеги на минутку. Скажи, что любишь!

‑ Я могу это сказать и по телефону.

‑ Нет, по телефону мы теперь встречаемся исключительно при посредничестве Смирнова. А я хочу побыть с тобой наедине.

Через полчаса они уже обнимались, спрятавшись в его машине.

‑ Том, послушай, какой я придумал эпиграф к рассказу о нашей любви, если бы такой был написан: Они были дураками, но это не помогло им стать счастливыми.

‑ Нет, мы счастливы! Хоть и умные, — пригладила ладонью вихры на его затылке. ‑ Счастье хитрое и совсем не похоже на то, каким мы себе его представляем. Оно незаметное, всегда подделывается под обычное. Надо быть внимательным и чутким, чтобы его разглядеть. Я счастлива...

Николай устыдился своих недавних подозрений. Она говорила искренне, так играть невозможно. Обнял её, не зная, что сказать. Тамара положила руки ему на грудь и нащупала в кармане куртки пачку фотографий с картинами Ники. Вытащила, стала перебирать, низко склонившись к изображениям, вглядываясь в чёрные чехлы на полах. Включили лампочку в салоне. Тусклый свет мало чем помог. Анфилады, населённые саламандрами, угадывались с трудом.

‑ А шнуровки нет, ‑ поддел Николай. – Но в любом случае, надо встретиться с художницей, я готов написать о ней статью.

‑ И в углу каждой работы подпись «НН», ‑ Тамара подчеркнула буквы ногтем. ‑ Так же, как в народе зовут знаменитого психолога. Обрати внимание: Ника-нор Ника-норович. Неприятное совпадение. Она точно женщина? Вдруг мужчина?

‑ Хочешь сказать, что всеми уважаемый психолог тайком пишет бредовые картины? А хрупкая девушка, как её описывают очевидцы, на самом деле тяжеловесный пожилой мужчина?

‑ С нами столько всякого маразма уже случилось, что данный поворот сущая ерунда. Как раз для психолога такие картины вещь нормальная. И говорим мы беспредметно. Ни ты, ни я не видели, ни её, ни его, вот и разыгралась фантазия.

‑ Да, мы беспомощные фантазёры, дилетанты, как нас обзывает Смирнов, ‑ и тяжело вздохнул. – А дело зашло так далеко, что надо всерьёз спасать свою жизнь.

‑ Знаешь, Коля, любимый. Если уж быть последовательными, то и ты попадаешь под подозрение. «НН» может быть и Нико-лай Нико-лаевич… ‑ она выразительно посмотрела на него. – Единственное, что полностью освобождает меня от разработки данной версии, это абсолютное доверие к тебе.

‑ Но есть же пределы… ‑ он не закончил, вспомнив, как легко позволил себе сомневаться в ней.

‑ Я поеду с тобой туда, ‑ собрала снимки в стопку и вернула ему. – Убери. Картины тёмные. Фотографии мятые. Ничего не видно.

‑ У меня есть целенькая, сейчас покажу, ‑ достал из бардачка снимок, на котором в заваленной картинами мастерской на переднем плане махала руками толстая перепуганная женщина в длинном расстёгнутом пальто. Коротко стриженая голова запрокинулась. Рот открыт. В лице испуг и отвращение.

‑ Не верю, что это Ника, ‑ усомнилась Тамара.

‑ Это керамистка Белотелова! – расхохотался Николай. ‑ Помогала мне фотографировать. Я уже нажимал на спуск, когда она увидела крысу. Крик, истерика. Картина падает…

‑ Постой, постой. А что за верёвки у неё над головой, свисают с потолка? – остановила его Тамара. – Смотри, как закреплён конец. Как у шнурков.

Николай взял фотографию, всматриваясь с сомнением.

‑ Давай прямо завтра и съездим туда, сама оценишь. Я там недалеко отдам машину в мойку, и мы встретимся на бульваре.

‑ Хорошо, суббота, Алёшка идёт в кружок, я могу ненадолго отлучиться, ‑ рассудила Тамара.

По дороге домой Николай несколько раз звонил Нике. Однако никто не отвечал. Уже начал подозревать, что столь хорошо разработанный план рухнет, но тут трубку подняли.

‑ Кого надо? ‑ спросил грубый мужской голос.

‑ Нику Нерль.

‑ Сейчас позову, ‑ пообещал голос и неожиданно смягчился. ‑ Малышка у меня пылесосит. А я ей картошку жарю. Мы ж соседи.

В недрах телефона раздавался отдалённый вой пылесоса. Николай долго слушал его и вздрогнул, когда вместо приветствия в ухо дохнул тихий смех.

‑ А… Ника Нерль? – пробормотал растерянно.

Ответом было захлёбывающееся хихиканье. Он смешался, стал путано говорить про Белотелову. Наконец, объяснил, зачем хочет завтра прийти. Ника прекратила хихикать и сразу согласилась.

От разговора осталось неприятное впечатление, будто его разыгрывали. Не мог заснуть всю ночь. В ушах гудел пылесос, раздавалось хихиканье. Успокоился только утром на бульваре, где условился встретиться с Тамарой. Пригревало ласковое солнце, толстые почки каштанов блестели клеем, из земли вовсю лезла трава. Воробьи скакали по веткам, с интересом поглядывая на сидящего человека, но у него ничего не нашлось для них. По дорожке быстро шла Тамара. Он вскочил, подхватил её, закружил.

‑ Может, никуда не пойдём? Прогуляем?

‑ Шутишь? – она была встревожена.

‑ Я пришёл сюда очень серьёзным и угнетённым, – улыбнулся он. ‑ Но провёл на солнышке десять минут и почувствовал себя восьмиклассником, сбежавшим с урока.

‑ А я чувствую себя заслуженным учителем, сбежавшим с урока, ‑ через силу улыбнулась она. – Да какой из меня учитель? Я люблю сидеть на последней парте.

Вдоль затенённого переулка у Третьей подворотни задувал прохладный ветер, взвивая пыль маленькими смерчами и стряхивая в замусоренные приямки подвальных окон мастерских. Тамара сосредоточенно молчала.

‑ Что с тобой? Что случилось? Поедешь потом со мной, Заики не будет три дня, берлога в моём распоряжении? ‑ остановил её, прижал к себе.

‑ Лучше бы прямо сейчас! – она пылко обняла его за шею. – У мня дурные предчувствия. Заочно ненавижу эту НН! Её картины, её шнурки!

Они целовались, не замечая людей, идущих мимо, глядящих из окон. Николай опомнился, лишь когда какой-то младенец в коляске закричал в точности, как его мобильный телефон.

‑ Ну, ладно, родная, двинули на разведку.

Свернули в подворотню, спустились по ступенькам, толкнули приоткрытую дверь. В подвале было душно. В углу уже не громоздились глыбы камня. Видимо, скульптор создал из них шедевры. Или перетаскал в более надёжное место. Подошли к нужной двери, Николай постучал. На стук никто не отозвался.

‑ Странно… Она уверяла меня, что будет. Ого, осторожно!

Отовсюду подступали неизвестно откуда взявшиеся крысы. Десятки крыс. Ровный шорох, сухой шелест, тихое угрожающее попискивание.

‑ Крысы прыгают на восемьдесят сантиметров, бегают со скоростью десять километров в час… ‑ шептала ему в спину Тамара и вдруг ахнула. – Смотри, они перекрыли выход!

Крик взметнул крысиную волну. Передние взлетели, нападая, но Николай заслонил собой Тамару и выставил вперёд руку, успев перехватить бросок. Волна отхлынула, смешалась, прихлынула повторно, снова ударилась о поставленный невидимый заслон и, набирая скорость, помчалась по кругу, скребя когтями по полу, стенам, взлетая до низкого потолка, тесня пленников.

Николай отшатнулся от крысы, проскользнувшей вплотную, схватился за ручку двери, она неожиданно распахнулась, и они с Тамарой провалились в узкую комнату, заваленную подрамниками. За пыльным окном светился солнцем переулок. Лавина крыс влетела следом. Но едва замыкающие ворвались в мастерскую, Николай выскочил наружу, выдернув за руку перепуганную Тамару, и захлопнул за собой дверь.

Сильнейший удар обрушился изнутри на дверное полотно. Из соседней мастерской высунулась лысая голова с широкой чёрной бородой, за бородой выдвинулись плечо, локоть, прижимающий охапку бумаг.

‑ Как делишки у Малышки? Очередная оргия?

Николай растерянно кивнул, узнав голос, отвечавший ему вчера по телефону.

‑ Резвая девчушка, но ни одного царя в голове, ‑ расплылся в улыбке скульптор. ‑ Просила помочь с буклетом. Я говорю ‑ в такие сроки я сделаю халтуру. А она мне, ‑ Я даже халтуру в такие сроки сделать не смогу! И смеётся. Ей всё нипочём. Вот… Эх!

Ворох бумаг выскользнул из-под его локтя и шлёпнулся на пол. Бородач принялся сгребать их. Николай поднял отлетевшую в сторону фотографию.

‑ Это Малышка, – сообщил скульптор. – Ты ж искусствовед? Что-то пишешь про неё? Возьми портрет. Вдохновляйся.

Дверь соседней мастерской ёкнула под новым ударом.

‑ Коля, скорее! – звала со двора выскочившая наверх Тамара.

Дверь Ники хрустнула под натиском крыс. Николай сунул фотографию в карман, торопливо пожал руку скульптору и кинулся к выходу. Опасаясь преследования, они пробежали через подворотню, по переулку, не снижая темпа, вызывая удивление у прохожих, и запрыгнули в отходящий трамвай. Вагон дал звонок, закрыл двери и загрохотал по рельсам.

Упали на сидения, тяжело дыша, бессмысленно глядя в окна. За освещёнными стволами каштанов на бульваре гуляли матери с колясками, прохаживались собачники. Два маляра красили сверкающей чёрной краской чугун ограды… Нападение крыс смешало все планы, всякое понимание. Николай вытащил из кармана фотографию. С неё смотрело юное, обрамлённое тёмными волосами лицо. Что-то хищное, от куницы или ласки, было в нём. Тамара глянула и схватила Николая за руку.

‑ Откуда ты её знаешь?!

‑ Скульптор дал. Это Ника Нерль.

‑ Ника? Когда я лежала с ней в одной палате в больнице, она звалась Настей.

34. Страшные подозрения

Ей снилось, что читает открытку со странным чувством слегка обманутых надежд. Открытка была мелко исписана сообщениями, объяснениями, но быстрые ищущие глаза не находили в ней главного, ради чего всё написано. В невнятном свете читать было трудно. Казалось, что из-за этого не удаётся отыскать тех важных слов, которых давно ждала от Николая. Рядом кто-то нудно бубнил одно и то же.

‑ Мам, вставай, ты так и не погладила рубашку. Мам, наш класс фотографируют первым.

Ничего не понимала спросонья. Наконец, очнулась. Неужели сегодня одиннадцатое апреля? Господи, Алёша ведь предупреждал. Опять не успела. Голова крýгом. Везде крысы. Доглаживала второй рукав, когда раздался звонок в дверь. Неурочный звонок. Открыла. Посыльный вручил ей повестку, велел расписаться и ушёл. На бумажке размером с открытку выстроились непонятные слова. Казалось, продолжается муторный сон. Опять ничего не поняла. Закрыла дверь, стояла в растерянности, сердце теснила тревога.

‑ Мам, можно забирать? – сын теребил за руку.

‑ Да, да…

Пошла на кухню, где молился Гера. Обычно не мешала ему, но сейчас прервала.

‑ Прошу тебя, мне вручили повестку… туда. Я боюсь. Проводи.

Гера довёл до громадных дверей длинного дома в классическом стиле и ушёл. Не решаясь войти, она долго медлила на ступенях. Наконец, потянула за массивную ручку. Открылся обширный тамбур и глухие двери с маленьким окошком. Назвала себя. В ответ прозвучало: «Ждите». Отступила. В тоске оглядывала мраморный пол, высокий потолок с лепниной и судорожно искала причину внезапного вызова. Подумала о Николае, но не решилась звонить, боясь навлечь беду и на него.

‑ Угарова Тамара Алексеевна, ‑ объявили по громкоговорителю, и в дверях с окошком лязгнул автоматический замок.

Ей выдали пропуск, юный солдатик отвёл на второй этаж и далее по коридору к одной из широких двустворчатых дверей. Распахнул дверь, впустил, но сам не вошёл, только закрыл за спиной створки. В приёмной перед компьютером сидел такой же солдатик. Он взял пропуск, что-то чиркнул в нём и проводил Тамару в кабинет начальника.

Низко гудел кондиционер, услужливо гоняя по кабинету воздух. Тамара стояла перед пустым полированным столом, который упирался в более короткий поперечный, уставленный телефонами. За ним, растопырив локти, сидел широкий Смирнов. Высоко на стене висел портрет президента, в котором отражались облака. За окном был виден колодец внутреннего двора с такими же окнами в мятых жалюзи. По верхнему краю оконного проёма, заменяя карниз, шла паркетная доска, из-под которой свисали жёлтые занавески. Доску не раз заливало, она расклеилась, утратив несколько паркетин.

Смирнов молчал, сцепив руки. На костяшках пальцев были ссадины. Вспомнилось смертоубийство в тупике. На предложение сесть, послушно присела у длинного стола. Но, едва опер спросил о сестре, пронзило чувство потери.

‑ Что случилось? ‑ только и сумела произнести.

‑ Зинаида Алексеевна Лунёва, скончалась вчера у себя на квартире при невыясненных обстоятельствах. Документы на умершую оформлены её родной сестрой, Тамарой Алексеевной Угаровой, в полном соответствии с установленными правилами. Это подтверждают работники отделения милиции и поликлиники.

В глазах потемнело, сердце заколотилось со страшной силой. Она прижала руки к груди, вперила взгляд в белые глаза Смирнова.

‑ Я вас не понимаю… Вчера я была на службе, потом дома…

‑ Вы не весь день были на рабочем месте, ‑ бесстрастно уточнил Смирнов. ‑ Вы отлучались днём на два часа и вполне могли посетить сестру. Кто может подтвердить ваше алиби?

‑ Я уходила в Главк по поручению Шабыкина. Там отмечалась на пропускном пункте. Вы обвиняете меня в смерти моей сестры? – побледнела, теряясь под его немигающим взглядом. – Невозможно, то, что Зина, невозможно… Неправда! Отчего?

‑ Здесь вопросы задаю я.

‑ Где она сейчас? – вскинула голову и встретила равнодушный взгляд.

‑ Останки перевезены в морг при районном медцентре. Вам необходимо прийти на опознание. Ваша сестра умерла вчера утром от сердечного приступа, но потом тело сильно пострадало.

‑ Что вы имеете в виду? – прошептала, всё ещё надеясь, что это жестокий розыгрыш.

‑ Примите мои соболезнования, ‑ выдержал паузу. ‑ Но прошу вас вспомнить, кто ещё мог знать о вашей сестре, месте её проживания, желать вам или ей зла? Случившееся говорит о тщательно разработанном плане. И человек, приведший его в исполнение, очень хорошо знает вас…

Она не помнила, как покинула кабинет, как оказалась на улице. Пришла в себя на ступенях длинного дома. Вдоль фасада на разлинованных стоянках скопились чёрные глянцевые машины. Ветер протаскивал языки пыли под их колёсами, подхватывал и гнал дальше. Побрела в сторону метро. Надо было куда-то ехать. Наверное, на работу. Сколько сейчас времени, что происходит – ничего не понимала. Смирнову не верила.

«Зины больше нет… Невозможно! Что значит, тело пострадало?» ‑ мысли скакали в голове. Всплывали фразы из показаний, которые она дала, расписав по часам свои вчерашние перемещения. Нужно было срочно встретиться с Николаем. Он один мог объяснить. Он один был нужен. И вдруг привалилась плечом к серому гранитному цоколю, цепенея. Не было никого, кто бы знал о ней всё. Про каждое мгновение, про крыс… И про сестру, и где она живёт. Никого, никого, кроме Николая! Ужасная догадка не имела опровержения. Только подтверждения… Сердце ухало теми же чудовищными ударами, что и в кабинете, когда узнала о смерти Зины.

‑ Вам плохо? – сгорбленная старушка участливо тронула за локоть. ‑ Вот валидол. Всё устроится. Но сейчас надо успокоиться.

Благодарно закивала, сунув под язык таблетку. Старушка ушла, а она так и стояла, дрожа на ветру, задыхаясь от валидола и отчаяния.

35. «Три-пятнадцать»

«Виноват!» – рявкнул Смирнов и налился угрюмой тяжестью, не справляясь с лицом. Веки, щёки, подбородок, губы оттянула книзу свинцовая обида. Из-за этого унижение становилось реальным фактом, очевидным для всех. Глотов, не преминувший приложить давнего соперника, перешёл к другим вопросам. Смирнов молча полыхал яростью, ловя на себе удовлетворённые взгляды присутствующих. Собрание закончилось. Вернулся к себе. Сел за стол. Слушал, как гудит кондиционер. Окна в колодце двора гасли одно за другим, и грубые, будто тюремные, стены растворялись в ночи, освобождая от докучной обязанности пересчитывать ряды кирпичной кладки. Ненависть к Глотову спрессовалась в увесистый кастет. «Глотов у меня ещё попляшет…» ‑ легла камнем за пазуху чёрная мысль. Поднялся, пора было домой.

Шофер спал в машине, но успел очнуться, выскочить и распахнуть дверцу, пока подходил начальник. Чувствовалось, что шофёра особенно покоряет в шефе пренебрежительная неприступность, будто шеф был женщиной. Смирнов грузно осел на сидение, подхватывая полы мягкого пальто. Род занятий сказывался на вкусах и пристрастиях. Он любил только то, что было положено. Неизменно выбирал серый цвет. Но из внутреннего протеста, который выпестовала ненависть к Глотову, это пальто взял бежевого цвета, дорогое. Закурил, отдавая расслабленное тело мягкому покачиванию машины, летящей мимо оранжевых фонарей, цветных вывесок. Вдруг захотелось позволить себе забыть о службе, о неприятностях. Поднял руку, шевельнул кистью, давая шофёру знак.

‑ Пройдусь.

Район, где он прожил всю свою сознательную жизнь, был старым, с солидными домами. Поэтому категорически не могла угаснуть неприязнь к времянке, возникшей год назад на краю тротуара перед отступившим вглубь домом. Поверх четырёх пластиковых секций, между которыми были узкие щели, вилась игривая надпись «Три-пятнадцать». В который раз возмутился, почему секций ‑ четыре, а пятнадцать – три? Достал из кармана сигареты. За чернотой узкой щели между первой и второй секциями был виден освещённый фонарём родной палисадник. Отблески света вытягивались по сайдингу стены. Смирнов остановился. Покачал на ладони пачку сигарет, будто взвешивая, повертел с сомнением, поднёс близко к глазам, читая надпись, и испытывая странное отвращение к табаку. Нашёл глазами урну и с уверенностью швырнул туда пачку.

Заглянул в щель. В другом её конце раздались писк и возня. Какое-то существо, скребя о стену когтями, шурша, мелькнуло в полосе света и шмыгнуло в палисадник. Смирнов и прильнул к щели, проверяя её ширину. Вывернул голову вверх, в туманное небо с красными отсветами рекламы. Всё показалось чужим, бессмысленным, несущим опасность. Захотелось приникнуть к земле, уйти в защитную темноту щели. В душе поднималась волна нелепого энтузиазма, подталкивающего совершить что-то абсурдное, но страшно заманчивое. Он расхохотался. Клокочущий смех заполнил щель. Постоял, прислушиваясь. Укромная темнота манила пройти сквозь неё до конца и вывалиться наружу точно так, как только что сделало неведомое четвероногое существо.

Обиды дрянного дня улетучились. Стало кристально ясно, как отомстить Глотову. Смирнов слегка удивился, отчего такая совершенная мысль не пришла ему, когда Глотов приложил его при всех? Он хохотнул, опускаясь на землю, представив себе, как найдёт сейчас в щели ничего не подозревающего Глотова, который уже, наверное, напился чаю и лежит с газетой на диване. А заклятый друг Смирнов тут как тут. Подойдёт с милой улыбкой, схватит гада за воротник пижамы и ласково, беззлобно отгрызёт ухо.

Затрясся в приступе веселья, утирая слёзы рукавом. И воровато огляделся, испугавшись, что кто-то увидит и предупредит Глотова раньше, чем удастся насладиться мщением. Хищно напрягся, чувствуя напористый сквозняк, развернулся к щели, переполняясь сильнейшим желанием распластаться в союзнической темноте, которая скроет и подведёт вплотную к врагу. Встав на четвереньки, просунул в щель голову и попытался протолкнуть широкие плечи. Не удалось. Он вспыхнул яростью и рванулся вперёд. Опять не удалось. Глотов открыто насмехался внутри. Свирепея, закипая бешенством, Смирнов повернулся боком и, суча ногами по заплёванному асфальту, цепляясь пальцами за края секций, напрягся, рванулся, отталкиваясь каблуком от выбоины в тротуаре, и втиснулся в щель боком.

Скользкие и гладкие прогоны чуть разошлись. Тяжёлый торс провалился вниз на согнутую руку. Локоть пронзила боль. Заскрёб свободной рукой по гармошке сайдинга, подтянулся и освободил подмятую руку. По-змеиному зашевелился, отпихиваясь, медленно втягиваясь в щель, в нору, подбирая предательски торчащие наружу ноги. Втиснулся и повис в сдавливающих стенках. Вспотел. Широкое пальто сковывало движения. Подлый Глотов возник ниоткуда и навалился всей тяжестью, мешая двигаться, обвязывая рукавами смирительного пальто. Смирнов забился, стремясь высвободить руки, развернуться и встать на четвереньки. Рванулся ещё раз. Пальто треснуло, но не пускало. Он зарычал, оскаливая зубы, упёрся обеими руками в стенку перед собой и с силой отжался, продавливая, слыша за спиной хруст прогонов соседней секции.

Глотов тянулся к горлу, стремясь загрызть. Борт пальто оторвался, повис, мешал. Смирнова охватил страх, он издал жуткий горловой звук и, сильно кинув вперед голову, не замечая удара о стенку, вцепился зубами в рукав пальто. Он рвал Глотова, давясь шерстяными клочьями, отплевываясь, кашляя. Освободил руку, торжествующе взревел, упершись лбом в стену, и, развернувшись вниз лицом, встал на четвереньки. Извиваясь, с неистовым упорством он лез вперёд, проламывая прогоны на уровне плеч. Растерзанный Глотов в последней судороге вцепился в полы пальто и висел на них невозможной тяжестью.

Победа далась невероятным усилием. Смирнов смертельно устал. Надо было уходить к себе, к себе. И он уходил, ломясь вперёд. Ближе к концу щель сузилась. Стенки, усиленные углами, стали жёстче. Смирнов дёргался, рычал и плевался, но щель держала. Уронив голову, повис без сил, стиснутый стенками. Из тёмного палисадника тянуло запахом стволов, холодом и апрельской сыростью. От нетерпения напрягся, упёрся в стенки, развернулся боком. Давление ослабло. Рукой захватил угол секции, подтянулся, толчком выдвинул наружу плечо, упёрся ладонью в отмостку у цоколя. Ветер остужал горячую голову. Дыхание со свистом вырывалось из груди. Брыкая скованными ногами, он отжимался, вытягивая тело из щели, которая одну за другой обрывала на нём пуговицы. Выполз, повалился в изнеможении на спрыснутый ночным дождём асфальт, но тут же деловито встал на четвереньки и вприпрыжку пустился через палисадник к подъезду, волоча позади длинный хвост рваного пальто. У двери смутился, ведь домофон… с колен не достать… почему он на четвереньках… кто его так… рука в крови… кровь на ступеньках…

Кряхтя, цепляясь за ручку двери, поднялся на ноги, ощупывая окровавленной рукой карман. Эта половина пальто была цела, ключи звенели в глубине под клапаном. Другая половина, располосованная от самого плеча, висела лохмотьями. Только рукав оставался на месте, но весь изжеванный, будто собакой. Смирнов страдальчески скривился, достал ключи и приложил к замку.

Подбирая лохмотья, на цыпочках с остановками поднимался на четвёртый этаж, кутая в грязный лоскут раненую руку, чтобы не метить кровью путь. Била дрожь. Прояснившееся сознание отрыгивало безумный бред, ужасая одной нестерпимой мыслью: «А если бы я не вылез?» Ввалился в квартиру. Щёлкнул выключателем, отворачиваясь от безжалостного зеркала. Долго сидел на полу с телефоном в руках. Наконец, опомнился, набрал номер, зачем-то городской, и упрямо ждал.

‑ Лару.

Кто-то ругался в глубине коммуналки, хлопал, топал. Смирнов задыхался от спазмов горла, не привыкшего к плачу.

‑ Алё? Алё? ‑ родной сонный голос затрепетал в трубке.

‑ Лара… мне больно… приезжай… ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ