Часть 1. Тамара

1. Утро

Первый свидетель утра – дворник. Он вытаскивает сети, которые забросила ночь, с равнодушием извлекая из них мусор, опавший лист или новый снег, изредка ‑ потерянный кошелёк. С раннего утра во дворе раздавался характерный звук лопаты, соскребающей снег с мостовой. Под это музыкальное сопровождение Тамара собиралась на работу, пила чай, поднимала в школу сонного Алёшу:

‑ Шалопайчик, лентяйчик, не опоздай!

Что-то выхватывала в темноте. Намазала лицо кремом и удивилась, какой у него кондовый запах. Оказалось, крем для ног. Вышла из дому, но прежде, чем прыгнуть в троллейбус, широким шагом направилась через двор к помойке, неся в одной руке сумочку, а в другой мешок с мусором.

Уже несколько дней дул сильный и тёплый ветер. Издалека было слышно, как по оттаявшему и добела выветренному переулку катится лёгкая банка из-под пива, подпрыгивая, тонко и весело звеня, словно будильник. Видно, ночной гуляка оставил её на выступе цоколя, а ветер дул, дул и сдвинул банку на округлый край толстого лепного карниза… Вот банка подпрыгнула и опять ударилась об асфальт, но уже сильнее, отскочила, повернулась и поехала, подталкиваемая порывом ветра, вращаясь, скребя боком, однако не удержала позицию и, сделав крутой разворот, опять покатилась, разогналась, врезалась в боковину кирпичного ограждения помойки, отскочила… И всё смолкло.

«Алёшке купить ботинки, подол у юбки отпоролся, надо прихватить, завтра не в чем будет, овсянку в холодильник не уберут, опять цветы не полила... Уходя на работу, думаю о том, как много надо сделать, вернувшись. Возвращаясь, не помню ничего…» Подошла к помойке одновременно с дворником, приветливо кивнула. Дворник, отставив лопату, неторопливо пересёк переулок.

В переполненных контейнерах горой вздымались набитые рваные пакеты, коробки, деревянные обломки. Большая куча грязной ветоши валялась рядом. Тамара ткнула свой мешок в забитый контейнер и увидела на ветоши банку из-под пива: «А! Вот ты где!» Хотела уйти, но что-то в куче насторожило её, что-то почудилось невозможное. И обмерла, не веря своим глазам. Дворник за спиной присвистнул.

Из груды тряпья торчали синие, неимоверно опухшие голые ноги, изъеденные язвами. Одна была обёрнута в полиэтиленовый мешок и туго обвязана вокруг икры верёвкой. За горбом взбитого замызганного плаща блестел лысый затылок, отброшенная рука с разжатой грубой ладонью была безжизненно откинута. Человек сначала показался мёртвым, но по тому, как мерно вздымалась грязная куча, стало ясно, что он крепко спит.

‑ Жили-были дед и баба, ‑ дворник скривился и сплюнул. ‑ Ели кашу с молоком.

Тамара не поняла юмора. Снова взглянула на бомжа и вдруг заметила ещё руку, с блестящими часиками на запястье, белую и узкую, обнимавшую лежащего за шею. Рука высовывалась из рукава добротного пальто. И россыпь тёмных волос. И сбитое круглое колено в разорванном чулке. И отлетевшая вязаная шапка. Женщина спала, словно находилась не на помойке, а у себя в постели. Дворник пнул кучу ногой.

‑ Подъём! Развалились тут.

Бомж не шелохнулся. Но женщина зашевелилась и повернула к посеревшему утреннему небу совсем юное лицо, распахнула глаза, в которых мутью стояло сонное недоумение.

‑ На вид крикливая, ‑ оценил дворник.

‑ А?.. Где я? Что это? – забормотала она, пытаясь высвободиться, но не могла одолеть тяжести навалившегося на неё тела. ‑ Ой! Мамочки!

‑ Собирай манатки и живо отсюда, ‑ миролюбиво поторапливал дворник. ‑ Поднимайся, давай руку, вытащу.

‑ Не нужна мне твоя помощь! Иди ты, на… Или я пошлю тебя матом! – воскликнула визгливо, со слезой, злобно отпихиваясь от неподвижного бомжа.

‑ Если я тебе руку, а ты меня посылаешь, то ты совершенное говно. И часы у тебя говёные, ‑ дворник с безучастным видом отступил в сторону. ‑ Давай, проваливай.

‑ Нет! Ну же! Дерьмо! – оттолкнула, наконец, от себя вонючую гору.

Открылись голые, бесстыдно раскинутые ноги в грязных лохмотьях, в которые превратилось бельё. Расстёгнутая юбка сбилась высоко под грудью, обнажив живот и бёдра. Не оставалось никаких сомнений, что женщина с бомжом провели на помойке бурную ночь.

Тамара не знала, куда спрятать глаза, но словно приросла к земле. Дворник мстительно наблюдал, как женщина, рыдая, в отчаянии сучит ногами, пытаясь подняться. Пальто, придавленное спящим приятелем, мешало ей это сделать. Она яростно билась, извивалась, на земле, стягивая вниз тугую юбку, чтобы хоть как-то прикрыться. Очнувшийся бомж замычал и сладострастно потянулся к ней.

‑ Нет! Дрянь! Сволочь! – взвизгнула и с такой яростью отпихнула его, что он откатился в сторону, освободив пальто.

С пылающим лицом, с безумными глазами, в которых смешались ярость и отвращение, женщина вскочила на ноги.

‑ Где моя сумочка? Куда вы дели мою сумочку?! О-о-о-о-о… ‑ взвыла в ярости, ‑ Гнусность…

Хотела сделать шаг и с размаху рухнула, запутавшись в лохмотьях. Дворник с безразличием пошёл прочь, вспомнив про оставленную лопату.

‑ Кошмар. Кошма-а-а-р… ‑ она сдирала с ног обувь, обрывки колгот, но вдруг упала на липкий асфальт и забилась в истерике, ‑ Нет… нет… нет… Но как, как? Нет…

Наконец, натянула сапоги на голые ноги, кое-как застегнула, вскочила, побежала прочь, прижимая к груди отыскавшуюся в тряпье сумочку. Навстречу неторопливо шёл утренний бодрый толстяк. В руке только что открытая бутылка пива, на бутылке белая вершинка. Белый шарф. Он посторонился и заметил добродушно:

‑ Куда так бежишь? Сиськи растеряешь.

‑ Заткнись!

Толстяк хватанул пива и проследил, как скрылась за углом расхристанная растрёпанная женщина. Подошёл к контейнерам, разглядывая торчащие из тряпья уродливые ноги бомжа. Дворник, заметив новое лицо, снова отставил лопату и приветственно махнул рукой.

‑ Пей с утра и день свободен!

‑ Такова селяви, как говорят в Турции, ‑ благодушный житель запрокинул голову, разом прикончил пиво и сунул бутылку в контейнер. – Что тут у тебя творится? Вся помойка засранная. Вон, честному бомжу прилечь негде. Мало того, что крысы по ночам щекочут.

‑ Да? Если бы крысы… ‑ многозначительно намекнул дворник, провожая глазами убегающую.

Тамара стояла у контейнеров, потрясённая происшедшим, не в силах увязать в единое целое противоречивые линии события. По переулку подъезжал мусоровоз. Со двора вышел мальчик-школьник, удивлённо закивал ей. «Это ж Алёша! Я опоздаю! Надо бежать, сломя голову! Не солидно. А, всё равно. Мне нельзя быть солидной. Я слишком плохо одета».

2. Пятно на манжете

Вернулась с работы поздно. Гера не вышел встретить. Она привыкла к этому. Бросила в полумраке прихожей сумку и пакет с продуктами, повесила на вешалку пальто, развязала шнурки ботинок, отбрасывая в сторону концы платка, свисавшие с шеи. Распрямилась, глянула в зеркало. Задержала задумчивый взгляд. Узкое лицо. Широкие брови вразлёт. Русые волосы до плеч. Стройная. Ей никогда не дают её тридцать три.

Гера выглядит стариком. Он постоянно постится, истязает плоть. Стал бледный и костлявый, но носит прежнюю одежду, словно с чужого плеча. Щеки впалые, борода с проседью. Его сопровождают унылые запахи церкви и нездоровья. А всего каких-то пять лет назад он был крепкий, с окладистой рыжей бородой. Весёлый. Любил побалагурить.

Кроме бормотания мужа на кухне в молельном углу - тишина. Опять Алёша один болтается где-то. Плохо, когда двенадцатилетний мальчишка брошен на произвол судьбы. От Геры никакого проку. Хоть он почти всё время дома, но поглощён молитвами. Алёша его в грош не ставит, грубит. А Тамара круглую неделю на работе. Кто-то же должен зарабатывать на жизнь.

Прошла в комнату сына. Включила свет. На столе, прижатая с угла потрёпанным учебником лежала записка: «Играю со щенками». Разрядившийся мобильный лежал тут же. Тамара нахмурилась. Гаражи, у которых живут бездомные щенки, как раз рядом с помойкой. Утреннее событие отозвалось в душе сложным чувством омерзения и невольной причастности, обострив привычную тревогу за Алёшу. Но по крайней мере, догадался оставить записку. А то другой раз вовсе неизвестно, где он, когда придёт?

Села у стола, хмуро глядя на разлинованный тетрадный лист. «Играю со щенками». Ей не нравилось это увлечение. Но, положа руку на сердце, нечем было возразить. Что скажешь сыну? Щенки могут быть заразными? Играть с ними опасно? Но разве вообще любить кого-то не опасно? Разве есть такая любовь, от которой ты не заболеешь, не растратишь себя, не умрёшь от радости или тоски?

Прикрыла глаза, представляя щель между стенками гаражей. Вот Алёша наклонился, заглядывая под навал мокрых досок и фанеры. Вот показались одна за другой любопытные белые мордочки. Щенки едва сдерживали нетерпение, желая вылезти поиграть, но пока трусили. Мальчик протянул им бутерброд с колбасой, который Тамара утром дала ему в школу. На манжете рубашки, высунувшейся из рукава куртки, было грязное пятно, будто от разлитой чертёжной туши или от ваксы. И даже рука была испачкана в том месте, где касалась пятна. Тамара замотала головой и распахнула глаза, удивляясь, как отчётливо в мельчайших подробностях предстал перед ней сын. И пятно на рукаве. Вырубилась она, что ли? Заснула или глюки? Если глюки, то невероятно убедительные.

Бормотание Геры прекратилось. Значит, закончил молиться и освободил кухню. Тамара забрала из прихожей продукты и отправилась готовить ужин сыну и себе. Гера давно уже не ел вместе с ними. Разбирала покупки и вдруг взялась за голову руками, улыбаясь: «А, голова-то не болит! Вот это да! Вчера ещё болела. Три месяца болела, будто я и не лечилась. А сейчас не болит!»

В медицинском центре обследовалась в ноябре. В пользу лечения не очень-то верила и уже внутренне смирилась с головными болями. Но больница помнилась по другой причине. Там встретился человек, о котором хотелось думать. Тамара часто возвращалась мыслями к нелепому эпизоду в больничном коридоре, но мысли эти всегда приводили к одному и тому же невесёлому выводу: «Я так и не знаю, как его зовут. Грустно, когда мечта остаётся безымянной. И ещё грустнее думать, что безымянная мечта превратится в безымянную могилу».

3. В луче фонаря

Койка была ближней к окну. Уличный фонарь за окном палаты трогал лицо настойчивыми пальцами бессонницы. Белый свет слепил, усиленный сверкающим ноябрьским снегом, ещё неустойчивым, не лёгшим окончательно. Тамара отворачивалась от фонаря, закрывала глаза, но сон не шёл. Недосягаемые для ярких лучей соседки по палате давно спали. Никто не крутился, не звенел сеткой кровати. Старуха в углу мерно пыхала мягкими губами. Другая похрапывала ей в унисон. Хрупкая девушка Настя свернулась калачиком, с головой накрывшись одеялом.

Настя была младшей в палате, но её главенство никем не оспаривалось. Она была старожилом. Больные приходили и через некоторое время выписывались. Настя встречала, разъясняла правила быта, потом провожала. Рассказывала о себе очень доверительно, но всем разное, так что трудно было установить истину, кто она, чем занимается, что с ней? За неделю, которую провела в палате Тамара, она услышала несколько противоречивых версий.

Впрочем, какая разница? Завтра выпишут, она уедет от фонаря, храпящих старух, врушки Насти к своему сыну-беспризорнику. И всё забудет. И шум воды в неисправных унитазах за стеной, напоминающий шум горной реки, и шарканье ног в коридоре. Но с унылыми больничными впечатлениями уйдёт одно светлое.

Шла по коридору, и её окликнула медсестра. Тамара обернулась, ответила на ходу, но при этом столкнулась с каким-то мужчиной. Вскинула глаза, встретила смеющийся взгляд. Высокий, светловолосый, он крепко держал её, словно она должна была упасть, если бы он её отпустил. А она бы и упала. Голова пошла кругом.

‑ Вы не ушиблись? Я жёсткий. Или вы тренированная, спортсменка?

‑ Ой! Извините меня, ‑ воскликнула со всей искренностью и осторожно упёрлась ладонями ему в грудь.

‑ Кто же вы? Актриса? – он не собирался её отпускать.

‑ Актрис знают в лицо… ‑ она почувствовала себя неловко, затевался разговор, который обещал быть долгим, а они стояли на виду у всех.

‑ Значит, вы боец невидимого фронта! Я догадался?

‑ Да, ‑ Тамара поймала на себе лукавый взгляд медсестры. ‑ Я очень, очень извиняюсь за свою невнимательность...

‑ Подождите, подождите! – он изобразил испуг и театрально повысил голос. ‑ Ведь невидимых фронтов много, кто же вы? Где мне вас искать?

‑ Всё равно не найдёте. Отпустите же.

Проходивший мимо медбрат в распахнутом белом халате, приостановился у стойки дежурной, не столько понаблюдать сценку, сколько самому покрасоваться. Встряхивая невероятными золотыми кудрями, удивительными для парня, он горделиво поглядывал по сторонам. Улучив момент, подбадривая шутника, встрял, обращаясь к Тамаре.

‑ Дайте ему хоть одну подсказку!

‑ Да, да, ‑ обрадовался поддержке нахал. ‑ Откройте хоть одну букву.

‑ Очень редкая профессия. Искать легко. Чиновник, – огрызнулась она и рассердилась, толкнула его ладонями. – Всё! Хватит.

‑ Вы ведь, в столовую? – он взглянул пристально, ласково и отпустил. – Как я вас понимаю! Приятного аппетита.

Медсёстры хихикали. Старушка, нёсшая два куска хлеба в салфетке, безразлично скользнула пустыми глазами. Тамара, выпущенная, наконец, на волю, смущённо оглянулась и вдруг наткнулась на жгучий немигающий взгляд Насти, стоявшей в коридоре у окна. Проследив его направление, увидела золотоволосого медбрата, заигрывающего с медсестрой. А дальше – прямую спину уходившего по коридору шутника. В столовой крутила ложкой в каше и досадовала, что не заметила, какого цвета у него глаза. Решила, что голубые. Блондин же.

Вот как оно было. Ей нравилось перебирать в уме детали этого события. Фонарь пытал неумолимыми лучами. Тамара легла на бок и по примеру Насти накрылась с головой. В узкую щёлку она видела батарею под подоконником с развешанной на ней мелкой постирушкой – два серые носка, носовой платок, полотенце, маленькие белые трусы. Сомкнула глаза, слушая неумолчный шум воды за стеной, представляя себя спящей на берегу реки в спальном мешке, в палатке. А река шумит, шумит, шумит…

Река катила камни, огромные и маленькие, они ударялись и тёрлись друг о друга. Вот один увесистый камень стронулся с места под напором воды, заскрежетал над ухом и громко ударился о другие камни. Удар прозвучал, как выстрел. Тамара подскочила на постели, вперив взгляд в совершенно голую Настю, замершую на корточках между батареей и кроватью.

В луче фонаря лицо, обрамлённое разметавшимися тёмными волосами, было голубым. Чёрные глаза, обведённые кругами, с безумным блеском смотрели на Тамару. Сухие тонкие губы, острый подбородок. Лицо было демонически страшным с печатью загробной красоты.

‑ Что? – прошептала Тамара, приходя в себя, и вздрогнула, разглядев в руке у Насти длинный хозяйственный нож, которым женщины в палате резали хлеб к чаю.

‑ Спи, спи, я за трусами. Решила забрать, они уже высохли, ‑ прошептала та извиняющимся тоном и потянула с батареи трусы, опираясь на пол рукой, в кулаке которой был зажат нож.

‑ А зачем тебе нож?

‑ А… Я всегда его беру, ‑ горячим шёпотом охотно сообщила Настя, не поднимаясь с корточек. – Нечего ему оставаться без присмотра. Моя соседка, у стены, мы с ней здесь давно-о-о. Но я раньше. Однажды просыпаюсь ночью, а она надо мной с ножом. Зарезать хотела! Спи. Я за трусами… Нож упал, тебя разбудил, прости, ‑ она выбралась из щели между кроватью и батареей и, поднявшись на ноги, двумя лёгкими упругими прыжками вернулась в свою постель, свернулась в клубок под одеялом.

Потрясённая Тамара сидела, гадая, куда же делся нож? Посмотрела на часы. Спала-то всего час. Теперь уж не до сна. Легла, стараясь не выпускать из поля зрения кровать Насти. Ослепляющий фонарь стал союзником, мешал спать, призывал к бдительности. С какой бы целью ни подходила странная девчонка, она точно сумасшедшая. И это особенно опасно, когда во всём остальном она нормальна. «С ножом! А если бы я не проснулась? Вдруг трусы были отговоркой? Но зачем ей меня убивать? Хотя у сумасшедшего всегда найдётся куча весомых причин. К примеру, занять моё место у батареи… Неужели моя больная голова приведёт меня к тому же? И я тоже свихнусь, как и она?»

Для полной ясности оставалось пройти томографию. Это завтра, считай, уже сегодня. Томограф долго был на профилактике. С завтрашнего дня опять должны были начаться обследования. А то неизвестно, сколько бы ещё тут пришлось сидеть-лежать. Нельзя задерживаться. Алёша один там. И Настя эта ужасная тут.

Нескончаемо долгая ночь завершилась стуком собачьих когтей по полу. Тамара озадачилась, откуда в больнице собака? Точно с таким звуком когда-то ходила по паркету лайка Сильва. Оказалось, сестра с градусниками процокала на тонких каблучках. Тамара взяла свой градусник и сладко заснула, почувствовав себя в безопасности.

В полдень, пройдя обследование, получив больничный, ждала Геру в вестибюле совсем готовая, чужая среди байковых халатов и пижам. Больные теснились у продуктового и аптечного прилавков. Мелькнул бирюзовый бархатный халат Насти, изучающей витрину. Тамара быстро отвернулась, но Настя сквозь стекло заметила её. Тихо засмеялась, обнажая мелкие зубки, подошла.

‑ Счастливая, сегодня в своей кровати спать будешь. А я скоро пропишусь тут. Не выпускают. Не раньше, чем через месяц. Кто, муж приедет? Как зовут?

‑ Гера.

‑ Это что, Игорь?

‑ Георгий.

‑ Красиво, ‑ и подсела на банкетку, запахивая на коленях халат. – Скажи, ты веришь в судьбу?

‑ Что ты имеешь в виду?

‑ А вот когда мечтаешь о чём-то, и оно вдруг случается. Это как, совпадение или из-за того, что я мечтала? Вызвала своими мечтами?

‑ Ну, не знаю. Думаю, совпадение, ‑ Тамаре был неприятен этот задушевный разговор, она с нетерпением взглядывала на входные двери.

‑ А я думаю – судьба! – с жаром выдохнула Настя и близко придвинула лицо. ‑ Я мечтала о нём и вдруг встретила здесь! – её немигающие чёрные глаза жгли собеседницу. ‑ Зде-е-есь. Разве может быть тако-о-о-е совпадение? Прямо у нас в коридоре. Интересный блондин. Но пока ещё не успела с ним познакомиться.

‑ Ну, не знаю… Но… удивительно. Ты здесь не замёрзнешь? Дует, ‑ попыталась отделаться от болтушки.

‑ Я в носках. А ты веришь в любовь с первого взгляда? – Настя пытала её острыми вопросами, за которыми чувствовалась какая-то безумная цель.

‑ Такое бывает, ‑ Тамару вдруг охватила необъяснимая тоска.

‑ А как ты познакомилась со своим мужем? Какая была любовь? – настырная собеседница пристально вглядывалась в глаза, и Тамара, сама не понимая почему, стала рассказывать.

‑ Мы вместе учились. Он был очень влюблён. А я не так. Но другие, кто ухаживал за мной, они не забывали о себе рядом со мной. Только он один самозабвенно любил. Мы гуляли по весенним полям. Он носил меня на руках…

‑ Знаешь, я раньше видела его, ‑ бесцеремонно прервала Настя, и Тамара даже не сразу поняла, о ком идёт речь. ‑ На художественной выставке. Он и там был самым заметным. Блондин же.

‑ Извини, скорейшего выздоровления, ‑ Тамара торопливо поднялась, увидев за окнами приближающегося мужа.

Настя смолкла, вскочила и, кося насмешливыми глазами в сторону Геры, который в этот момент боролся с тяжёлыми дверями, прошептала:

– Слушай, как же он такой слабосильный носил тебя на руках? Ну, пока! Будь здорова.

Её язвительный смех не забывался всю дорогу до дома. Но постепенно воспоминания о больнице заслонились страстным желанием увидеть сына. Дверь подъезда долго обдумывала код, лифт долго спускался, потом, не торопясь, вёз наверх. Тамара сгорала от нетерпения, от муки, подступавшей к сердцу.

‑ Алёшенька! Родной… ‑ обняла его и не могла произнести ни слова, но совладала с собой и сказала спокойно. ‑ Ну, как ты жил без меня, шалопайчик, лентяйчик?

4. Сын

Ужин остыл. Алёша не пришёл. Гера замер в комнате с Библией в руках. Тамара вдруг вскипела. Вскочила, охваченная желанием ворваться к нему и высказать всё, что накопилось на сердце. И о никчёмном отцовстве, и о том, что невозможно так дальше. Но удержалась. Сдёрнула с вешалки пальто, сунула ноги в старые сапоги и ушла искать Алёшу. Навстречу через двор, сквозь сырую темноту бежала стайка мальчишек. Ни в одном не признала сына, но поймала за рукав его одноклассника Новикова.

‑ Алёшу Угарова не видел?

‑ Не-а, ‑ замотал головой, оглядываясь на убегающих приятелей, вывернулся и припустил вдогонку.

Тамара проводила их взглядом, подняла лицо к туманному небу и горько по-волчьи взвыла. И сама испугалась. Торопливо оглянулась, не видел ли кто, и быстро пошла, побежала к гаражам, стирая с лица слёзы.

‑ Алёша, – позвала, заглядывая в щель между двумя металлическими стенками.

В плотном строе стихийных металлических коробок это была единственная щель, где гаражи расступились, впуская фонарный столб. Щель всегда была засыпана мусором, но хорошо освещена. Сейчас там никого не было. Лишь из-под досок высунулись две белые мордочки, одна с рыжим ушком, и тут же спрятались, едва Тамара сделала движение навстречу.

Отступила от щели, опёрлась плечом на фонарный столб и замерла в тяжёлом раздумье, не зная, куда кинуться. Потом, стараясь не стучать каблуками, пошла по пустынному переулку, прислушиваясь к шуму ветвей, дальним голосам. В темноте палисадника перед общежитием померещился тихий плач. Тамара пробралась через колючие жёсткие ветки кустов и разглядела скорчившуюся на снегу фигурку. Мальчик поднял голову, всхлипнул.

‑ Мама…

‑ Тебя обидели? Побили? ‑ упала перед ним на колени, цепенея от ужаса.

Не отвечая, Алёша заплакал, шмыгая носом, отталкивая её руки, упрямо скручиваясь в чёрный комок.

‑ Пойдем домой, всё будет хорошо… ‑ она тоже расплакалась, торопливо ощупывая его голову, плечи, стараясь убедиться, что ничего страшного не случилось. С трудом приподняла его, притянула к себе. ‑ Пойдём домой. Я котлетки пожарила.

Сын обхватил её руками, заплакал ещё горше. Она тянула его, пытаясь поднять.

‑ Ну, же, вставай. Ты можешь идти?

Внезапно он резко оттолкнул её, вырвался, вскочил на ноги.

‑ Не хочу, не пойду! Оставь меня здесь! – и зарыдал с новой силой.

‑ Куда ты? – Тамара едва успела остановить готового кинуться прочь Алёшу.

‑ Отпусти меня! – он дёрнулся, освобождаясь, отступил и упрямо молчал.

Она тоже молчала, чувствуя, как стынут от снега колени, но не поднималась, боясь спугнуть сына. Заговорила с горечью, не глядя на него.

‑ Не хочешь поделиться со мной своей бедой. Значит, не доверяешь мне. Можешь ничего не рассказывать, но нельзя же всю ночь оставаться здесь. Я не уйду домой одна, без тебя. Решай сам.

Алёша стоял, понурив голову. Тамара поднялась, подошла к нему, погладила по плечу. Он порывисто обхватил её, прижался лицом к пальто.

– Мама… Я убил щенка! Я не хочу жить!

Крепко обняла его, подавленная его словами. И вдруг вспомнила:

‑ Но какого щенка? Двух беленьких я только что видела.

Сын отпрянул от неё, недоверчиво вглядываясь.

‑ Где?

‑ Там, в щели у фонаря! ‑ горячо заверила Тамара. ‑ Пойдём. Посмотришь, оба там! Беленькие, один с рыжим ушком.

‑ Да? ‑ воскликнул изумлённо. – Это тот самый! Мама… Я не знаю, как получилось. Я разломал бутерброд. Они подбежали. И я схватил этого, с ушком. И так сильно к себе прижал. Я его люблю! Он завизжал. А я ещё сильнее. Изо всех сил. И укусил его!

Мать дрожащими руками гладила его по голове.

‑ Ничего. Ничего. У тебя горячий лоб. Ты устал, голоден, всегда один. Ты нездоров! ‑ у нее на глаза снова навернулись слёзы. ‑ А щенки очень крепкие. Большая зубастая мама сильно кусает их, когда играет с ними. Ты ведь не мог укусить щенка сильнее большой собаки? Правда же? – засмеялась, тормоша сына. ‑ Собака может и придавить щенка, если ляжет на него случайно или сядет. А ему хоть бы что. Помнишь Сильву, как она со щенками в загончике жила? Пойдём, посмотрим на твоих беленьких.

Они вернулись к щели между гаражами и осторожно заглянули туда. Было тихо, щенки не показывались.

‑ Алёш, позови их, как ты их зовёшь.

Кашлянул и позвал.

‑ Тузик, Бобик… Куть, куть, куть…

‑ Тузик, Бобик… ‑ повторила за ним, прислушиваясь, вглядываясь в навал досок. ‑ Зови, зови.

«Тут, наверное, крыс полно», – подумала, содрогнувшись, и отчего-то снова вспомнила утреннюю помойку. – «Что за день дрянной! С утра до вечера помойки и свалки. Будто и не была на работе».

Под досками мелькнуло что-то белое. Алёша схватил мать за руку. Щенок сидел в укрытии и пока не вылезал. Белая мордочка в лучах жёлтого фонаря стала оранжевой. Волнуясь, ждали, когда покажется другая. Наконец, рядом с первой мордочкой появилась вторая, с рыжим ушком. Щенок, не раздумывая, выскочил из-под досок и, вертя хвостиком, подбежал к людям.

Алёша засмеялся, приседая на корточки и протягивая к нему руки. Тамара стояла позади, наблюдая встречу. И внезапно узнала чёрное тушевое пятно на рукаве Алёшиной рубашки, высунувшейся из-под манжета куртки. Она уставилась на пятно с изумлением, не имея времени сообразить, что так поразило её. В этот миг Алёша затрясся всем телом, его пальцы напряглись, будто когти хищной птицы. Он уже готов был схватить щенка, когда перепуганная Тамара грубо отдёрнула его за руку и, волоча за собой, побежала прочь.

‑ Скорее, скорее… ‑ бессмысленно твердила она, задыхаясь от волнения, и, словно ждала погони, оглядываясь назад, где в освещённом кругу под фонарём, сидели два оранжевых щенка, один из которых был с тёмным ухом.

Бежала, крепко держа за руку сына, и плакала, чувствуя, что это уже не плач, а оплакивание, которое охватывает много большее пространство, чем обледенелый палисадник, ‑ оно охватывает всю никчёмную беспросветную жизнь.

5. Чиновник

Есть неуловимая, но жизнеутверждающая разница между серединой ноября и серединой февраля, хотя по утрам одинаково темно и снежно. Всё-таки в феврале носится в воздухе что-то, заставляющее ответить утренней темноте улыбкой. Тамара привычным жестом распахнула дверь подъезда, улыбаясь синему двору и дворнику, чистящему асфальт.

‑ Доброе утро!

‑ Доброе, ‑ дворник распрямился, повернулся к ней крупным квадратным лицом с заснеженными бровями Деда Мороза.

Стояла на троллейбусной остановке с радостным чувством. На работе, по обыкновению, была раньше всех. Комнату открыла своим ключом. Прошла к окну и распахнула форточку. Включила компьютер. Пока он загружался, сняла и повесила в шкаф пальто, сменила обувь. Налила воды в чайник, поставила кипятить. И подсела к монитору.

По коридору прошумели шаги. Кто-то пришёл так же рано, как и она. Ничего удивительного, много работы. Каждый день начальнику требуется какая-нибудь справка или отчёт. Нельзя не успеть в срок. Шабыкин накричит, обругает при всех. Тамара всегда старается всё делать аккуратно и быстро, чтобы лишить его возможности не то, чтобы крикнуть на неё, но и просто заметить. Не следует лишний раз обращать на себя внимание, даже благосклонное. Хлопнула дверь. Тамара глянула в ту сторону. Лёгок на помине.

‑ Одна?

‑ Здравствуйте, Егор Маркович, ‑ поднялась навстречу.

Кивнул. Оглядывая комнату, прошел к карте города, висящей на стене. Шабыкин был далеко не стар, но отяжелел и распустился на начальственных должностях. Тамара видела его обвислую, гладко выбритую щеку, подбородок, лежащий на вороте рубашки, лысину, просвечивающую в тёмных волосах. Держа руки в карманах, он раскачивался с пятки на носок, глядя на карту. Оторвался от созерцания, окинул Тамару лукавым взглядом заплывших карих глаз.

‑ Прошу тебя, Тамара Алексеевна, сегодня в четыре совещание, дай статистику по итогам прошлого года, – подошёл, приобнял за талию. ‑ Во-о-о-т… Твоя голова на вес золота. Как теперь здоровье?

‑ Хорошо, ‑ ответила вежливо, словно не замечая его объятия.

Зазвонил телефон. Шабыкин с достоинством, не торопясь, отпустил её. Тамара подошла к аппарату, взяла трубку. Дверь комнаты распахнулась, пропуская секретаря отдела Зою, а за ней Дмитрия Ивановича, экономиста. Шабыкин сдержанно ответил на их приветствия и вышел.

‑ И как всегда сразу к нам! – многозначительно произнёс Дмитрий Иванович, снимая зелёную заношенную куртку. ‑ О, чайник вскипел! Вам с молокэм или с лимонэсом. Или бэз никому? Как говорил Моня Белоцерковский.

‑ Мне с лимонэсом, ‑ объявила Зоя.

‑ Ещё не пришёл, ‑ ответила Тамара по телефону, положила трубку и повернулась к Дмитрию Ивановичу. ‑ А мне бэз никому.

– Шабыкину нравится Тамара Алексеевна, ‑ щебетала Зоя у зеркала.

– Он всё надеется, что она опять придёт в декольте, как была на Новый Год, ‑ весело поддел Дмитрий Иванович.

‑ Да. И придумывает ей поручения, чтобы потом проверять, ‑ вставила Зоя. ‑ А на деле проверяет весь отдел. В другие-то управления так часто не ходит. Там опаздывай, сколько хочешь.

‑ Когда вы говорите мне о декольте, я простужаюсь, ‑ улыбнулась Тамара экономисту, который одобрительно зааплодировал ответу, и развела руками. ‑ Сегодня совещание в четыре. Справка нужна.

‑ Во-о-о-т… ‑ Зоя очень похоже передразнила Шабыкина, все засмеялись.

‑ Так, пейте чай, девушки, нолито, ‑ Дмитрий Иванович осторожно пронёс полную чашку на своё место.

Тамара составляла справку и хмурилась, вспоминая барскую милость Шабыкина, глупую трескотню Зои. Впрочем, всё было ерундой по сравнению с тревогой за Алёшу. Недавнее происшествие у гаражей томило необъяснимостью. Но служба требовала сосредоточенности, и посторонние мысли волей-неволей отступали на второй план, по крайней мере, до конца рабочего дня. Шабыкин позвонил через час.

‑ Тамара Алексеевна, слушай… Как мои материалы?

‑ Почти готово. Большой объём, ‑ удивилась его нетерпению.

‑ Я вот по какому делу. Здесь журналист. Ждёт в комнате приёмов. Выручи, побеседуй с ним. Я рекомендовал тебя. Во-о-о-т… Но сперва закончи справку.

‑ А по какому он вопросу?

‑ Что-то о строительстве жилого комплекса на сносе станции аэрации. Какой это у нас номер?

‑ Их несколько. Тридцать пятый, например.

‑ Во-о-о-т… Возьми тридцать пятый.

Положила трубку, неопределённо пожала плечами, отвечая на вопросительные взгляды сослуживцев.

– Теперь журналист на мою голову. Не люблю журналистов. Бесцеремонные сплетники.

6. Журналист

«У меня куча достоинств, но моему мужу нет до этого никакого дела», ‑ неожиданная мысль явилась на пути к приёмной Шабыкина. Тамара протянула готовую справку секретарям. Сквозь стеклянные двери переговорной она увидела мужчину, сидящего в кресле спиной ко входу. По решительному затылку в стиле «милитари» был примерно ясен возраст и ожидаемая амбициозность посетителя.

Вошла, поздоровалась, притворяя за собой дверь. Сидящий тотчас обернулся, с готовностью вскочил, и она, даже не успев оценить его высокий рост, крепость плеч сразу узнала весёлый живой взгляд. Узнала этого человека и засомневалась. Ведь прошло три месяца. Та встреча была мимолётной. Все были в пижамах и халатах.

Вдруг ошибка? Хороша же она будет, когда журналист в ответ на странное напоминание о столкновении в больничном коридоре недоумённо пожмёт плечами. Поэтому Тамара лишь приветливо улыбнулась ему, как улыбалась всем, показывая расположение и одновременно устанавливая дистанцию, которую следует соблюдать. Представилась официально, как подобало при выполнении поручений начальника.

‑ Тамара Алексеевна Угарова. Меня прислал Егор Маркович.

‑ Николай Орлов, ‑ быстро глянул ей в лицо проницательными смеющимися глазами.

Она расстроилась ‑ как назло, переоделась сегодня на работе в старые туфли. Хотя они ей нравятся больше новых и на ноге сидят хорошо, но лучше бы сейчас была в новых. Положила на стол папку тридцать пятого номера и потянула за спинку ближайшее кресло, но посетитель перехватил инициативу, галантно усадил её, подвинув ей кресло. Сам сел напротив.

‑ Спасибо… ‑ вскинула глаза и улыбнулась ему, совсем не по-деловому, открыто разглядывая, втайне изумляясь карим глазам, вовсе не голубым, которые ей мнились, отмечая про себя, что трёхдневная щетина придаёт облику журналиста своеобразный шик. ‑ Кого угодно готова была здесь увидеть, только не вас.

‑ По правде говоря, я тоже никак не ожидал, что придёте именно вы. Но я вас сразу узнал. Вы и в больнице так ходили – быстро и решительно. И теряли тапочку с ноги.

‑ Да… Потому что тапки оказались разного размера. В магазине не проверила, а надела – правый больше. Значит, вы журналист. Чем же вас заинтересовал наш невидимый фронт?

‑ Конечно, его бойцы, ‑ ответил быстро, и оба рассмеялись, с удовольствием глядя друг друга. ‑ Вообще-то я искусствовед. Пишу о современной живописи. Но бывает, пишу о чём-то ещё. Как здоровье? Наладилось?

‑ Да, ‑ подобрала ноги, предусмотрительно спрятав старые туфли, подвинула к себе папку с материалами. ‑ Дело номер тридцать пять Участок строительства на месте сносимой станции аэрации. Я правильно поняла Шабыкина?

‑ Правильно, ‑ Николай извлёк из кармана куртки тонкий блокнот и, переливающуюся всеми цветами радуги ручку, которую принялся крутить в пальцах. ‑ Нужен пример новостройки на территории, прежде занятой другим объектом, чтобы популярно и наглядно рассказать читателю о специфике такого строительства.

«Ручка-приманка!» – мигом оценила Тамара, перелистывая материалы в папке. Она чувствовала неодолимое очарование журналиста, и нервно внушала себе: «Я несовременная. Обыкновенная. Мобильником пользуюсь только для связи с Алёшей. Туфли у меня потрёпанные, маникюр тоже. Я знаю всё, что надо делать, чтобы быть красивой, а всё равно не делаю. Нечего меня очаровывать».

Журналист отложил ручку, раскрыл блокнот с мелко исписанными страницами.

‑ Строительство ведётся на сносе существующих строений и коммуникаций.

Тамара почти не слушала. Вдруг сильно захотелось дотронуться до щеки Николая. С трудом удержалась, пугаясь притяжения, которое исходило от него. Стряхнула наваждение. Пряча вспыхнувшее лицо, низко склонила голову, бессмысленно перебирала бумаги в папке.

‑ Со старыми зданиями будто бы понятно, их снесут и вывезут, ‑ говорил Николай. ‑ А вот подземные сети, трубопроводы, ставшие ненужными, что сделают с ними? Или они так и останутся? ‑ взял со стола цветную ручку и опять принялся её крутить, остро взглядывая на Тамару, и вдруг неожиданно сменил тему. – Правда смешно, что под тридцать пятым номером в Комитете значится территория рядом с медцентром, в больнице которого мы оба побывали? И, кроме того, мне как раз тридцать пять лет. Совпадения.

‑ Да, сплошные совпадения… ‑ избегая пристального взгляда журналиста, отвернулась к окну, где по растаявшей площади безостановочно ездили грязные машины.

Надо было заканчивать вступительные речи. Она принялась разворачивать чертежи, давая по ходу объяснения.

‑ Вот границы участка прекратившей действие станции аэрации. Осталось много технических сооружений и подземных коммуникаций. Это старые резервуары. Это здание насосной станции. Оно сохраняется. Коммуникации идут в коллекторах. Их частично разбирают, частично замывают песком. Пустоты в земле, которые не будут использованы, должны быть засыпаны, плотно утрамбованы.

Николай смотрел не на листы, а на неё. Она терялась, забывала, о чём говорит. На мгновение вскинула глаза и прочла в его глазах вопрос. Какой-то посторонний вопрос, который абсолютно не относился ни к строительству, ни к её женскому обаянию. Тамара испугалась, расстроилась, смолкла. Торопливо сложила последний чертёж, убрала в папку. Николай что-то записал, захлопнул блокнот.

‑ Вы покажете мне стройку? Меня одного не пустят, а у вас наверняка есть пропуск. Я на машине. Потом отвезу вас назад. Как? Получится?

‑ Только с ведома начальства, ‑ ответила отстранённо.

‑ А когда?

‑ Даже не знаю… Может, в субботу? Позвоните. Запишите мои телефоны.

Он записал, защёлкнул цветную ручку и протянул Тамаре, невинно глядя на неё светло карими, почти жёлтыми глазами.

‑ Возьмите, в подарок.

‑ Что ж… Спасибо. Красивая игрушка. Буду всех очаровывать ею, как вы очаровывали меня.

Он внезапно изменился в лице, схватил Тамару за руку, быстро взволнованно заговорил.

‑ Значит, вы догадались? Конечно, ведь вы тоже были в больнице, прошли... Значит, вы тоже знаете, что... – он остановился на полуслове, встретив её недоумённый взгляд, отпустил её руку и сказал уже иначе, с напускной игривостью, двусмысленно. ‑ Люблю красивые ручки. Трепетно к ним отношусь. Обязательно позвоню вам.

Она кивнула, с отчётливостью понимая, что секундой раньше упустила тот самый невысказанный вопрос, ради ответа на который явился сюда журналист. Простые случайные слова Тамары о цветной ручке попали в ту заповедную точку, ответили той самой цели, которую на самом деле преследовал Николай. Просить разъяснений было бессмысленно. Собрала материалы и проводила посетителя к лифту.

‑ Можно обращаться к вам просто Тамара? – спросил он, прощаясь.

‑ Да, ‑ ответила холодно и ушла, не дожидаясь, когда створки лифта скроют его озадаченное лицо.

Вернулась в отдел, обеденное время прошло. Пила чай бэз никому, сидя перед экраном, хмурилась, мыслями была далеко.

«Николай Орлов. Уверен в себе. Современен. Типаж, который нравится всем. И я нравлюсь ему. Но он приходил не за этим. Он готов был открыть свою тайну, но что-то в моём лице его остановило. Что стояло за словами «Вы догадались! Вы тоже были в больнице. Вы тоже знаете?» Не понимаю. Наверное, мы все сумасшедшие, хоть наши диагнозы совместимы с жизнью. А про ручку нарочно наплёл, для отвода глаз… А ведь не зря утром мне было радостно. Мечта получила имя и цвет глаз. Её могила уже не будет безымянной».

7. У церкви

‑ Гера, ты как Родина, на которой всегда дождь, ‑ Тамара с трудом сдержала в себе желание выхватить у мужа из рук Библию и хлопнуть ею ему по голове.

Но едва представила себе эту картину, прыснула со смеху и ушла на кухню, утирая концом фартука слёзы. Долго копившееся раздражение исчерпалось нервным весельем. В глубине души она знала, что не Гера главная причина плохого настроения, а то, что Николай не позвонил! Хотя Шабыкин дал разрешение съездить на стройку. Вот так. Она влюбилась в случайного красавчика, да ещё журналиста.

Всё валилось из рук. Готовить не стала, сдёрнула фартук. Глянула на неприбранный стол, убирать не стала. Мобильный молчал. Кинулась было на звонок городского телефона, но там Алёша уже поднял трубку и говорил. Не ей. Бесцельно прошлась от двери до окна и назад, прислушалась к звукам, доносящимся из комнаты. Стремительно направилась туда и нашла Алёшу уже сидящим у телевизора. Преодолевая возмущение, стала выговаривать, спокойно, но с укоризной.

‑ Опять ужасы. А мы же договаривались. И ты сам согласился. И папа против.

Алёша с приоткрытым ртом заворожённо смотрел в экран и ничего не слышал. Тамара подошла, потрясла его за плечо, он тут же заныл.

‑ Не мешай, ма, уже конец, самое интересное!

‑ Кто звонил, тётя Зина?

‑ Ага… ‑ ответил, не отрывая глаз от экрана.

‑ Что она сказала?

‑ Кто?

‑ Тётя Зина. Ты же говоришь, она звонила.

‑ Нет, не она. Какой-то Николай… Коршунов, что ли…

‑ И что ты ему сказал? – обомлела Тамара, нарочно закрывая собой экран. ‑ Почему меня не позвал?

‑ Ма! Ну, отойди, – Алёша вытянул шею вбок, стараясь не выпускать телевизор из поля зрения. ‑ Я сказал, что ты занята на кухне, а он сказал, что позвонит потом.

‑ Что? – не сдержавшись, в бессильном гневе крикнула Тамара. – Почему ты меня не позвал? Это важный человек. Ты сам не понимаешь, что натворил…

И удивилась самой себе. Уже привыкла думать о встрече с журналистом, как о свидании. А ведь это всего лишь неурочная работа.

Недоумевая по поводу странной прихоти Николая звонить на домашний, взяла мобильный, обнаружила, что звук отключён, и есть два непринятых вызова с неизвестного номера. «Растяпа!» - обругала себя в сердцах. Через час он позвонил. Опять на домашний и первым делом, сославшись на занятость, отложил намеченную поездку. Тамара ничего не успела ответить, как в трубке затрещало, раздались гудки, через которые голос журналиста прокричал что-то совсем бессвязное, или она не разобрала.

‑ Будьте осторожны… ребёнка. Помойки… Подвалы… Случаи внезапного безумия… Из неофициальных…

Больше не звонил. Но уже не было так обидно, как вначале. Мучила другая забота, и не хотелось думать, что беда. Здоровье Алёши. К щенкам уговорила не ходить. Но сын смирился с запретом, только когда она пообещала сама кормить их после работы. В доме восстановилось равновесие. Тамара уже неделю носила к гаражам корм. И стремясь наладить в семье мир, согласилась пойти в субботу с Герой в церковь. Даже растрогалась, видя, как её обещание утешило мужа.

Николай позвонил поздно вечером в пятницу. Она поняла, что это он, ещё до того, как сняла трубку. Сердце колотилось. С запинкой ответила на его приветствие.

‑ Да, да… помню…

‑ Я пропал, виноват. Вы сможете завтра съездить на стройку?

‑ Не знаю. Нет… ‑ ответила с тоской, на ходу соображая, как решить с поездкой, не отменяя церковь и Геру. ‑ Это зависит только от Господа Бога.

‑ Вы на каком этаже живёте? – неожиданно спросил Николай.

‑ На шестом.

‑ Очень хорошо! – в голосе была радость. – Давайте так договоримся. Если у вас завтра появится возможность, звоните мне на мобильный, он должен быть у вас среди непринятых.

‑ Конечно, ‑ ответила ему, но он уже положил трубку.

Обернулась. В дверях стоял Гера, молча, покорно смотрел на неё. Она подошла, встала перед ним.

‑ Не волнуйся, всё остаётся в силе, я буду в платке и длинной юбке, как положено. Разбудишь нас с Алёшей?

Церковь стояла в глубине квартала. С улицы к ней проходили через жёлтый классический портал с аркой, за ним открывался небольшой двор. Привыкшая и зимой ходить с непокрытой головой, Тамара чувствовала себя в платке неловко. Сонный Алёша зевал. Снег в церковном дворе был расчищен. С десяток бродяг выстроились в ожидании утреннего подаяния, церковь подкармливала нуждающихся. Один из бродяг, с красным лицом, имел невероятно большой нос, словно вылепленный из пластилина. Тамара несколько раз оборачивалась в ту сторону, не веря своим глазам.

Гера, склонив голову, перекрестился перед входом в храм, отступая и пропуская прислужницу с полным подносом чего-то съедобного, накрытым салфеткой. В тот же миг огромный нос с невиданной прытью кинулся к подносу, выбил его из рук прислужницы и, упав на четвереньки, принялся хватать ртом рассыпавшийся хлеб. Остальные бросились за ним и также по-свинячьи расхватали с земли размокшую хлебную мякоть. После этого, кряхтя и затравленно озираясь, вскочили на ноги и торопливо убрались со двора.

Ошеломлённые прихожане помогли женщине подняться, подобрали поднос, салфетку, отвели в церковь. Благостность воскресного утра была разрушена чудовищной сценой. Гера отмалчивался, быстро крестился, коротко вскидывая глаза кверху и тут же опуская. Тамара всю службу думала об увиденном и невольно морщилась. В испуганных глазах сына горело желание поскорее уйти.

Едва вернулись домой, стала звонить Николаю. Казалось, только он сможет что-то объяснить, как-то успокоить. Слушала длинные колеблющиеся гудки.

‑ Николай? Это Тамара… Алексеевна, от Шабыкина. Я освободилась.

‑ Отлично. Сейчас двенадцать. Встречаемся в половине второго. Где?

Она объяснила, в каком месте у метро он должен ждать. Сняла пальто. Надо было переодеть длинную юбку, за которой тянулся густой запах ладана. Пока она говорила по телефону, Алёша уже успел устроился перед телевизором.

‑ Алёш, мне надо уехать. По работе.

Сын молчал, деловито переключал кнопки пульта. Тамара вдруг подумала, что никак нельзя сейчас оставлять его одного. Особенно после чудовищного события у церкви.

‑ Шалопайчик, лентяйчик, может, поедем вместе? – ласково взъерошила ему волосы.

‑ Не-а. А куда?

‑ На машине, ‑ соблазняла Тамара. ‑ За нами к метро придёт машина.

‑ Нет, ты скажи, куда? Наверно, опять на стройку.

‑ Да, ‑ вздохнула, покачала головой. ‑ Куда же ещё?

‑ Ну-у-у… ‑ протянул разочарованно. ‑ Ладно. Только покорми щенков, а то вечером забудешь, как в прошлый раз.

‑ Сколько можно упрекать! Если бы я так тебе напоминала?

‑ А ты и напоминаешь, опять телевизор, опять ужасы.

‑ Сейчас схожу к гаражам, а ты поешь супа и оденься потеплее.

‑ Я плеер возьму.

‑ Нам надо быть у метро через час.

‑ Ага, ‑ и не сдвинулся с места.

Часть 2. Николай

8. Цветная ручка

«Золотая рыбка склевала наживку!» Больше ничего не лезло в голову. Покинув Комитет по контролю за строительством, Николай лавировал в пробках, забивших вечерние улицы, и перебирал моменты встречи с сероглазой чиновницей, носящей строгое имя Тамара. И в мыслях, и в чувствах была какая-то раздёрганность. Даже казалось, что встречи не было, просто она в который раз продумана им. Однако в кармане недоставало цветной переливчатой ручки.

Он умел производить впечатление на новых знакомых, в особенности на женщин. Было несколько приёмов, которые он успешно применял ко всеобщему удовольствию. Здесь и уловка с прикольной ручкой. Стоит лишь достать её, и редко, какой человек не заметит, не поинтересуется, не попросит рассмотреть. Достал, щёлкнул и победил. Или, например, зайти в гости с бутылкой шампанского и шоколадом. Разливаешь шампанское, ломаешь шоколад и кидаешь себе в бокал. И все сразу смотрят с новым интересом, ишь, затейник какой!

Сегодня утром, отправляясь в Комитет, Николай сознательно искал встречи с Тамарой, но не ставил целью произвести на неё впечатление. Хотя красивая. С виду тихоня, но в глазах озорство. Показала себя ещё и умной, знающей себе цену. Не очень-то она отличила его. Узнала, да. Сама напомнила о больнице, но вежливо, не вдаваясь в подробности. Чуть свысока смотрела на болтуна-журналиста, который на поверку оказался искусствоведом, лезущим не в своё дело. Ну, да ладно.

«Ай да переливчатая ручка! Итак. Выводы. Я пока не заметил в Тамаре Алексеевне… ‑ как официально представилась! ‑ никакого свойства. Не важно, ещё раз перепроверю, когда поедем на стройку. Одно несомненно: она не поддаётся моему влиянию. А это гораздо важнее свойства. Золотая моя рыбка, Тамара Алексеевна. Во-первых, легко противостояла моей воле, моему давлению. Во-вторых, ничего не спросила о ручке, пока я сам не указал на неё. Потрясающе! Но когда я заикнулся о больнице, о том, что ей тоже должно быть кое-что известно, недоумение было искренним… А я ведь чуть не проболтался».

Машины сначала ещё как-то ползли в пробке и, наконец, вовсе встали. Николай курил, опустив окно, наблюдая, как грязный бугай побирается у ларька на другой стороне переулка.

‑ Братик, помоги.

‑ А ты мне сам помоги, ‑ отшил попрошайку мужичонка, и бугай отвалил к другому.

‑ Добрый вечер, помоги.

‑ Не помогу, ‑ по примеру первого буркнул второй.

‑ Но, все равно, добрый вечер, ‑ неожиданно миролюбиво согласился бугай, чем приятно всех удивил.

Пробка сдвинулась вперёд, Николай вернулся к размышлениям. «А если бы Тамара была непричастна к моим догадкам, искал бы я её? Нет. Глупо разыскивать незнакомую женщину, наверняка замужнюю, судя по её усталому виду, хоть бы и с такими невероятными серыми глазищами. И если я всё-таки её искал, то лишь потому, что по моим расчётам, она должна бать особенной. Сегодняшняя встреча отчасти подтвердила это предположение. Сколько нас ещё таких, как она и я? Догадался ли уже кто-то кроме меня?»

Включились фонари. Прострочили туманную муть февраля оранжевым пунктиром. Пробка кончилась. Николай ехал, привычно следя за дорогой, но мыслями был в предновогодних днях. Там это обнаружилось. Там! Сначала казалось просто шуткой, ловкостью, какой-то феноменальной удачливостью. Но однажды он заметил, что необъяснимые совпадения стали слишком уж частыми и точными. Невозможно было не сформулировать лаконичный вопрос: «Что происходит?»

Вопрос этот Николай задал себе в середине декабря, и прошло ещё две недели, прежде чем догадка оформилась в понимание. А после миновал ещё месяц, в течение которого он проверял себя и окружающих. Создавал ситуации и наблюдал за происходящим, и недоумевал. Факты не укладывались в законы психологии, физики и просто здравого смысла.

Тогда-то он и решился разыскать кого-нибудь ещё, ведь были же и другие. Например, сероглазая. Решил начать с неё, но не ожидал, что встреча устроится так быстро и складно. Цветная ручка была взята не случайно, она являлась важным инструментом намеченной проверки. Всеми своими действиями сероглазая подтвердила истинность его догадки. А догадка эта… это открытие было сделано в самый Новый год в результате весьма рискованного эксперимента, который, к счастью, закончился благополучно…

В детстве он любил Новый год. Ожидание подарков, таинственные приготовления, покупка ёлки. Добрый снежный вечер с цветными огнями. Николай дорожил воспоминаниями, но давно уже относился к этому празднику безразлично. Тем более, праздник семейный, а у них в семье - жена сама по себе, он сам по себе. Сын подрос, у него своя компания. На этот Новый год Николай попросту сбежал, придумал себе срочную командировку. Тем более, смертельно устал от подозрений и тревог, от необъяснимости, уплотнившейся вокруг него. Хотелось побыть одному.

Впрочем, давно надо было съездить в областной городок с длинной историей и старинным монастырём. Но манил его туда интерес не к древности, а к современности. Следовало встретиться с художником, о работах которого готовил главу в антологию современного изобразительного искусства. Будучи по образованию искусствоведом, Николай не оставлял научной работы, но зарабатывал на жизнь журналистикой.

Городок встретил приезжего предновогодними сумерками и метелью. По одну сторону высоких, с облупившейся побелкой монастырских стен жались старые домишки, пускавшие дымы из труб. По другую стоически отбивал удары ветра плоский плац с многоэтажной бетонной гостиницей. Она ёжилась под ветром, моргая редкими жёлтыми окнами, признавая несомненное первенство стройной звонницы, освещённой прожекторами.

Одолевая последние метры завьюженного плаца, устремляясь к стеклянным дверям гостиницы, сквозь которые была видна разлапая наряженная ёлка, Николай думал угрюмо: «Если в этой пустыне я отыщу хоть одного человека, который согласится провести новогоднюю ночь в моей компании, я поставлю эксперимент… И, может быть, что-то пойму!»

9. Эксперимент

Бросил вещи в номере, сел в кресло, задумался. Визит к художнику намечен был на завтрашний вечер, первого января. А пока страшно хотелось напиться. Поднялся, вышел в коридор, подозревая, что он здесь единственный постоялец. Остановился в тёмной, продуваемой холодом пустоте лифтового холла. Вызвал лифт и ждал, вглядываясь в размашистые морозные узоры на стёклах витражей. Прочёл под кнопкой вызова, что в лифте могут ехать не более четырёх человек, и шагнул в кабину с мыслью: «Во мне, ведь, не более четырёх?» Зачем-то нажал пятый этаж.

Лифт выполнил задание и снова не спеша открыл двери, давая оценить, надо ли здесь задерживаться. Николай заметил развесистую пальму в кадке, под ней стенд с ключами и стойку, за которой, накинув на плечи шубу, сидела скучная дежурная по этажу. Совсем девчонка в голубом платье с белыми, будто морозными воланами. Она стылым взглядом окинула вновь прибывшего, который со всей теплотой спросил:

‑ Почём опиум для народа?

‑ Не знаю, ‑ последовал безразличный ответ.

‑ А надо бы знать, ‑ Николай опёрся о стойку. ‑ А про то, что Новый год вот-вот наступит, вы знаете?

‑ Знаю, ‑ вскинула прозрачные ледяные глаза.

‑ Надо что-то предпринять! – Николай изобразил волнение.

‑ Он и так наступит, ‑ резонно заметила дежурная и отвернулась, показывая, что разговор исчерпан.

‑ Бывает, что не с кем выпить, а бывает, что не с кем поесть. А сейчас и то, и другое, ‑ с горечью сказал Николай и ушёл на первый этаж, где шумел ресторан, работал магазин. Там купил вафельный торт, обязательную бутылку шампанского и вернулся к упрямой блондинке. ‑ Станьте Снегурочкой.

‑ Тоже мне, Дед Мороз нашёлся, ‑ не очень уверенно ответила она.

Пришлось самому сервировать на стойке нехитрый стол. Суровая Снегурочка косо взглядывала со своего места, но не препятствовала. Она оттаивала, но слишком уж медленно. Наконец, скинула шубу и достала из тумбочки два гранёные стакана.

‑ Дед Морозу нужна борода – проворчала уже миролюбиво.

‑ Шампанское! Скорее! Куда стрелять? – воскликнул Николай, тыча пальцем в часы.

‑ Только не в меня. Одной моей подруге глаз…

‑ Да разве я вандал? Может садануть в люстру?

‑ Нет, осколки насыплются на стол. Один раз на юбилее на старой работе…

Пробка выстрелила, вытягивая за собой длинный пенный плевок, и врезалась в стену, никому не причинив вреда. Николай разлил шампанское по стаканам.

‑ Можно напиться.

‑ Но чтобы не тошнило.

‑ Ну, ты и юмористка. С Новым годом!

‑ Тоже мне, Новый год, ‑ чокнулась с ним. ‑ Вместо ёлки пальма. Однажды…

‑ Новогодняя пальма. Как ты думаешь, банан пальма? Знаешь такую песню? И напел:

У девушки с острова Пасхи
Украли любовника тигры,
Украли любовника
В форме чиновника
И съели в саду под бананом!

‑ Не знаю такой песни, ‑ набросила шубу, села на своё место, сунув за щёку конфету и поставив перед собой недопитый стакан с шампанским.

‑ Потом родился младенец, но его тоже съели. И с тех пор каждую пятницу, чуть солнце закатится, кого-то жуют под бананом, ‑ разъяснил Николай, но уже без настроения.

Отмороженная блондинка выстудила все благие намерения. Он молча пил шампанское, опершись на стойку. Что-то, связанное с глупой песенкой, отозвалось в нём грустью. Да! Вспомнил. Та, сероглазая, с которой столкнулся в коридоре больницы, сказала: «Я чиновник». Казённое слово резануло слух. Сероглазая канула в неизвестность, а чиновник запомнился.

Расхотелось и пить, и есть, и веселить, и веселиться. Но Снегурочка, заалевшая от шампанского, смотрела на него прозрачными вылупленными глазами, в которых светилась детская вера в чудеса. С неожиданной злостью он подумал: «Шла бы ты куда подальше… И побыстрее». Спрятал в ладони посуровевшее лицо, потирая, будто прогоняя сон. Зажмурился, делано потянулся, раскидывая руки. Не глядя на дежурную, отошёл к окну, за которым светилась стройная колокольня.

‑ Видишь ли, Снегурка. Уметь радоваться – это талант. Не каждому дано. А уныние – это порок. Доступно каждому.

Повернулся к ней. Девушки за стойкой не было.

‑ Ку-ку? ‑ позвал осторожно, с противной игривостью. ‑ Снегурка? Где ты?

Внизу на первом этаже у ёлки раздавались выкрики и шум. Николай свесился через перила, стараясь разглядеть, не идёт ли девчонка по лестнице, но никто не спускался, не поднимался. Лестница была пуста. Страстно пожелалось, чтобы дурочка затеяла прятки. Озираясь по сторонам, потребовал с обидой:

‑ Вылезай, хватит прятаться. Шампанское выдохнется.

Попытался представить себе, куда же она ушла, если впрямь дословно восприняла его приказ «Куда подальше… И побыстрее»? В платье, слишком лёгком даже для данного холла. Куда это, куда подальше? Если, конечно, она действительно ушла, а это ещё не доказано. Снова громко и строго позвал:

‑ Мне надоело играть. Я не буду тебя искать. Ухожу в номер. Пока.

Помедлил, надеясь, что она вылезет из укрытия или хотя бы отзовётся, но всё осталось по-прежнему. Развернулся на каблуках и демонстративно удалился в коридор. Едва тьма поглотила его, тихонько вернулся, выглянул из-за угла. В холле ничего не изменилось. Николай судорожно соображал, как же теперь снять заклятье, подчиняясь которому Снегурочка быстро уходила куда подальше?

Прыгая через две ступеньки, помчался вниз по лестнице. У ресторана в вестибюле шло гулянье. Грохотала музыка, которую пытался перекричать при помощи микрофона кто-то охрипший и пьяный. Николай остановился, всматриваясь в лица, ища голубое платье. Вдруг чьи-то руки зажали ему глаза. Схватил их, ощупывая, слыша за ухом смех, горячее дыхание. Девичьи руки. Мягкие, а кончики пальцев остыли. Он быстро обернулся. Незнакомая девушка стояла перед ним.

‑ С Новым годом! – хотела поймать его за локоть, но он отпрянул.

‑ Киска. Я спешу.

‑ Поцелуй! ‑ раскрыла руки, заступая дорогу.

Николай послал ей воздушный поцелуй и побежал к выходу, девушка со смехом крикнула ему в спину.

‑ Куда вы так спешите? Вы успеете. Берегите свое здоровье. Оно у вас одно!

Он расталкивал танцующих и пьющих, беспрестанно повторяя вместо извинения «С Новым годом! С новым счастьем!»

‑ Нет, так не пойдёт! – весельчак, увитый серпантином, сгрёб его в охапку, ‑ Выпей с нами. Пожелай чего-нибудь, а тогда беги себе.

‑ Не могу! – но в руке уже оказался бокал шампанского, раскрасневшиеся лица обступили тесным кругом, Николай попытался отговориться.

‑ Мужики, я не пью!

‑ Сильному мужчине не опасно пить слабительное, ‑ загоготал увитый серпантином, с нежностью убирая Николая цветными лентами.

‑ Поздравляю вас! – с каким-то садистским вдохновением вдруг заорал Николай, подняв бокал. ‑ Прямых дорог. Широких горизонтов. Идите куда подальше!

Гуляки восторженно сомкнули бокалы. Николай поставил свой на подоконник и кинулся в распахнувшуюся, дохнувшую снегом дверь. Метель ударила в лицо, обжигая морозом. Взвился вихрь снежинок, ослепляя, засыпая глаза. Прикрыв лицо ладонью, вглядывался в пустую завьюженную площадь. На дальнем краю белым силуэтом скользила одинокая фигура.

‑ Остановись! – заорал сквозь метель, обращая на себя любопытные взгляды курильщиков, толпящихся в тамбуре, и бросился бегом через площадь.

‑ Остановись! Ты совсем раздетая, – он даже не знал, как её зовут. ‑ Снегурочка! Это я, Дед Мороз! Остановись!

Курильщики загоготали. Метель взвыла, заглушая их. Николай бежал сквозь снег, секущий глаза, то и дело теряя цель. Наконец настиг, схватил за жёсткое замороженное платье, рывком развернул к себе, растирая ей голые руки, вглядываясь в пустое лицо, обрамлённое заснеженными волосами.

‑ Скорее в гостиницу! Слышишь?

‑ Слышу… ‑ закоченевшие губы едва разомкнулись.

‑ Бегом, ‑ скомандовал, крепко схватив за руку, увлекая девчонку за собой.

И она побежала за ним к распахнутым дверям, в прокуренную праздничную толпу.

‑ Снегурочка пришла! Совсем разде-тая в такой моро-з!

‑ Вот, каково артистам.

‑ Холодно на улице… маленькой… макаке… ‑ с усилием выговорила совершенно пьяная физиономия, утыкаясь Николаю в плечо. ‑ Ножки задубелые…

‑ С Новым годом! ‑ отпихнул гуляку, продираясь со Снегуркой в холл.

‑ Выпей водки, ‑ кто-то протянул ей пол стакана.

‑ Пей, ‑ приказал Николай, и она беспрекословно повиновалась.

Едва успел дотащить её до своего номера и уложить в постель. Она заснула, стоило голове коснуться холодной гостиничной подушки. Укутал одеялами, бросил сверху свою куртку. Сел рядом на стуле и смотрел в детское губастое лицо с раскрасневшимися щеками, моля небеса, чтобы обошлось.

«Ё-моё! А если б она поняла «куда подальше» как приказ выйти на крышу, или прыгнуть из окна? А я ведь мог её послать и покрепче! И что бы тогда произошло?.. Надо следить за собой. Никак не привыкну. Но по какой-то причине люди иногда делают то, что я хочу. А иногда повторяют за мной, то, что делаю я. Спрашивается, как сложить картину, если нет самых существенных пазлов? Эксперимент со Снегуркой начался раньше, чем я успел сообразить, что он уже идёт».

Почесал в затылке, поглядывая на кровать, страшась возможных последствий прогулки по морозу. Но лицо спящей было спокойным, дыхание ровным. Стараясь не шуметь, пересел в кресло.

«Снегурка повиновалась мгновенно. А пьяная компания нет, хотя команда была одна и та же. Снегурке даже было сложнее, я послал её мысленно. Чем отличалось одна команда от другой? Пожалуй, только эмоциональной силой. Вернее всего. Так-так-так… В первый раз я почуял неладное, когда прокатился на скользанке. Это было в конце декабря. Разбежался, у-у-х! Упал и отползал на коленках. Школьники стали делать так же, но это было не удивительно, они могли просто передразнивать. А вот когда толстуха с покупками скатилась и повалилась на спину, а потом поползла, тут уж стало как-то не по себе».

Поднял голову, задумчиво разглядывая облупленный потолок, точно такой же, как и в больнице при медцентре. Поёжился, от окна тянуло холодом, по ногам дуло. Вдруг встал и на цыпочках прокрался в холл. На стойке темнела бутылка шампанского. Забрал в номер, налил себе в стакан, выпил за Новый год. Потом устроился в кресле, закрыл глаза.

«Когда и откуда взялось моё свойство? Должно же было случиться что-то заметное. А я ничего не припомню. В начале декабря ездили с Заикановым на полигон. Однако Заика тот же, что и был. Значит, не полигон. Ещё был казённый дом, больница. Но что там могло произойти, за два-то дня? Похоже, и на больницу нечего бочку катить… Украли чиновника… любовника, в форме чиновника… А впрочем, есть повод встретиться с сероглазой. Надо её разыскать. Завести, что ли бороду, как советовала Снегурка?»

10. Ночной звонок

Вернулся из поездки с твёрдым намерением найти чиновницу, но сразу насела редакция: давай главу, ты последний. И тут же приглашения на открывающиеся друг за другом вернисажи. И чуть не каждый день звонит Белотелова, художница-керамистка, уговаривает взглянуть на работы её знакомой, пишет, говорит, оригинально, хоть и гадость, но надо же ему знать, что происходит в мире, который изучаешь. Отделался расплывчатыми обещаниями. Глянул в календарь ‑ двух недель как не бывало!

Экран компьютера светился первозданно чистым ликом над разложенными перед ним лохматыми записками, черновиками, фотографиями с картин. Заброшенная почти на месяц глава с трудом поддавалась переработке. Текст забылся, пришлось заново вникать, перепроверять себя же. Следовало внятно выразить характер живописи художника, картины которого отснял в городке с длинной историей и старинным монастырём. Николай чувствовал особенность работ, но точные формулировки пока не складывались.

Тенденция прослеживалась. Не натурализм, не авангардизм, не чернуха, а нечто безотносительное к окружению, повёрнутое внутрь, как оттиск борьбы с самим собой, как усилием воли подавленная, но не преодолённая, истерия. Смотреть на работы было тягостно именно из-за этого. Вглядываясь уже не в картины, а в себя перед ними, Николай понял, что главное тут не изобразительный ряд, а пульсирующая истерическая подоплёка.

Понял и успокоился. Заложил руки за голову, закрыл глаза, обдумывая вывод. Вытянул ноги под столом, откинулся на спинку кресла, зная, что теперь напишет. Уронил руки… Телефон звонил долго и нудно. Снилось, что кто-то пьёт чай, звякает ложкой о чашку. Очнулся, нашарил мобильный под бумагами, нажимая на кнопки неловкими ослабевшими пальцами, не с первого раза попал, но успел соединиться.

‑ Заика, чёрт! Чего тебе? – сон мгновенно улетучился.

‑ Дрыхнешь? Всего три, детское время, ‑ голос был насмешлив и ясен.

‑ Мерзавец!

Давний школьный друг. Журналист-одиночка. Своеобразный гений. Мог сутками быть на ногах и оставаться деятельным. Но едва горячка затухала, выпадал в осадок и спал, как медведь в берлоге два дня без просыпу, а восстав ото сна, опять был готов ковать железо. Объявлялся только в крайних случаях. Ночной звонок означал близость очередной сенсации.

‑ Полчаса назад. Убийство, с вывертом, ни в какие ворота. Пустырь за парком на Северном проспекте, несостоявшаяся стройка, обнесена забором. Вплотную ряд ларьков. Грязь и мусор. Собачник припозднился. Гулял с овчаркой, она и нашла.

‑ Но компетентные органы ещё не знают, что произошло, а ты уже знаешь. Слышу по голосу.

‑ Не знаю, но подозреваю! Или я китаец. Только не могу объяснить. То есть могу, но объяснения идут вразрез с логикой.

‑ Если ты отвергнешь логику, ты завтра родишь телёнка. Раскосого китайского телёнка.

‑ Да! – быстро согласился Заиканов. ‑ Я уже чувствую родовые схватки.

‑ И это не первое такое убийство?

‑ Первое, но не первый случай. Всё в пределах одной недели и в одном районе. Конечно, строжайшая тайна. Иначе паника. Дело даже не в факте убийства, а в том, кто его обязательный участник… или участники.

‑ Маньяк?

‑ Банально. Но логично, ‑ вздохнул Заика без обычной радости, с которой уличал собеседника в тупости. – Моему телёнку не с кем будет играть.

‑ Ты меня достал, ‑ Николай рассердился. ‑ Я работаю, завтра сдавать.

‑ Некто, совершенный безумец, навязывает людям звериную волю… ‑ не обращая внимания, интриговал Заика.

‑ Насмотрелся фантастики? – пробормотал Николай, скрывая тревогу.

В словах приятеля почудился намёк. Он торопливо соображал. «Навязывает свою волю. Но воля бредовая, нечеловеческая… Может, я не ведаю, что творю? И находясь здесь, способен организовать убийство в Северном районе? Я не был там со времён больницы. Что-то не так. Другое у Заики».

‑ Зачем звонишь? – перешёл в наступление.

‑ Нужна твоя помощь. Твоя незапятнанная репутация на фоне моей запятнанной. Слетай на место происшествия. Признаюсь, как на духу: будешь подсадным, хуже того ‑ живцом. Согласен ехать? Немедленно.

‑ Нет.

‑ Орёл! – взвился Заиканов и угас. ‑ Ладно. Но прими дружеский совет. Не назначай свиданий на Северном проспекте. Это кровопролитие не последнее. Или я китаец. Пока.

Николай угрюмо глядел в проснувшийся экран монитора, интуитивно чувствуя, что ночное сообщение как-то связано с его собственной тайной. Едва ли Заика имел целью прощупать. Просто ночью больше не с кем поделиться новостью. Внезапное прозрение ошеломило.

«Я понимал, что могут быть другие, такие же, как я. Но почему я решил, что они такие же беззубые, как я? Пусть сероглазая – это больница, а Заика – полигон, здесь участников, так или иначе, можно вычислить. Но сколько случайных людей были рядом со мной где-то в магазине, в самолёте, в пробке на вечерней улице, когда случилось то, из-за чего я приобрёл свойство! Теперь они осознали себя и по-своему воспользовались полученной властью».

Больницу и ночную новость роднило место прописки – Северный район. Торопливо нажал номер Заики, рявкнул без предисловий.

‑ Кого подозреваешь?

Заиканов расхохотался до икоты, подтверждая истинность своей фамилии.

‑ Нет, Коля. Я уже сомневаюсь.

‑ Ах ты, подлец!

‑ А презумпция? Но ради твоего спокойствия, так и быть, дам намёк. Характерные следы. Я узнáю их даже после того, как там протопала армия казённых сапог. Я охотник. Знаю цену следам… Мы квиты, Орёл. Ты не захотел мне помочь, а я не захотел козырять непроверенными данными.

‑ Ладно. Буду бдителен в Северном районе, ‑ отключился, отбросил телефон.

Сидеть перед экраном теперь было бессмысленно. Лёг. Лежал в темноте, смотрел в темноту. Закрыл глаза, поддаваясь усталости. Но, засыпая, вдруг со всей силой ощутил себя втянутым в мощный поток событий, в тугой клубок необъяснимых жутких фактов, откуда уже нет возврата, есть только неотвратимое долгое движение вперёд. В лютую неизвестность.

11. Третья подворотня

«Нечистая совесть хуже нечистого пальто». Обдав грязью случайного прохожего, Николай колесил по городу с чувством недовольства собой. Конец января разлился оттепелью. Снег превратился в коричневую кашу, которая широко плескала из-под колёс даже на малой скорости. Отдал машину в мойку. Вышел на улицу и остановился, размышляя, как использовать паузу до встречи с Тамарой у метро, чтобы ехать на стройку. За час многое можно провернуть.

‑ Орёлик! – возглас настиг раньше, чем было принято какое-либо решение.

«Белотелова, чёртова баба, откуда тебя принесло?» ‑ Николай набрал в грудь воздуха и произнёс со всем дружелюбием, на которое был способен:

‑ Инга! Привет. У меня здесь машина в сервисном центре.

‑ Так ты мне попался безногим? Чудесненько, прекрасненько! – зашумела Белотелова, глядя куда-то у Николая над головой, высоко задирая подбородок и придерживая рукой в перчатке очередную невообразимую шляпу. – Значит, идём в мастерскую Малышки. Я тебе говорила. Посмотришь работы. Сразу скажу, я такую живопись не терплю. Идеологически.

Белотелова в малых дозах, насколько можно было так сказать о ней, широкой и энергичной, острой на язык, порой бодрила. Успешно работала по керамике. Выставлялась вместе с живописцами, оттеняя рыхлыми вазами их сухие плоскости. Всех знала, её тоже все. А как же, - пафосная, в неимоверных шляпах, задрапированных экзотическими тканями. Знакомясь с новыми людьми, первым делом спрашивала: «А я вас знаю?»

‑ Куда идём? В Третью подворотню? – спросил Николай.

‑ Куда ж ещё? Малышка в отсутствии. Но ключ у меня. Мне надо забрать у неё каталог. Я было сунулась туда... Ты не боишься крыс?

‑ Снова Третью подворотню крысы одолели? Их же гнали там осенью.

‑ Не знаю, но у Малышки их полно. Так и зашуршали по углам, ‑ схватила его под руку. ‑ Как твой сынок? Про жену не спрашиваю.

‑ Упрямый.

‑ Я всегда говорила, что ребёнок должен быть девочкой.

Прошли до бульвара, пересекли его, проваливаясь в сугробы, и углубились в кривой переулок, куда выходили низкие подворотни старых домов с проходными дворами. В цокольных этажах и подвалах размещались мастерские союза художников. Свернули в одну из низких арок, где в ряд стояло несколько мусорных ящиков. Оттуда попали в голый обледенелый двор и спустились по обледенелым же ступеням к подвальной двери без опознавательных знаков.

Пока Белотелова возилась с ключами, Николай разглядывал её причудливую шляпу, широкополую, с промятой серединой, благородно серую в тон пальто. Вдоль тульи пролегала свёрнутая в жгут материя, концы которой были связаны в живописный узел, приколотый к фетру громадной английской булавкой. Взметнувшаяся рука в перчатке, прижала шляпу к голове. Подвал пахнул сырым теплом труб отопления. Несколько крыс торопливо скрылись в углу, где громоздились глыбы камня.

‑ Б-р-р! Иди вперёд. Я убеждена, что в каждом мужчине есть хоть немножко ГО и ЧС, – Белотелова отступила в сторону, пропуская Николая. – Мастерская вообще-то скульптора Зуева. Малышка арендует у него угол. Это его камни. Это его дверь, ‑ подёргала за ручку и сунула ключ в замок соседней. – Скульптора нет. И не нужно. Нам сюда.

В узкой комнате, похожей на камеру-одиночку с немытым окном, забранным решёткой, стояли вдоль стен картины без рам, на одних подрамниках. Полотна казались сплошь чёрными. Над узким диваном на стене висели полки с бумагой, листами картона и книгами вперемешку с самыми неожиданными предметами, которые всегда скапливаются в творческих мастерских, какие-нибудь бельевые прищепки, настольная игра «Буратино», спринцовка или золотой кубок победителя в подводном плавании. Под окном на столе была навалена скомканная одежда, что-то цветное, лазурное. Белотелова, цепляя шляпой за свисающие сверху концы белых верёвок, искала на стене выключатель.

Вспыхнувшая под потолком одинокая лампочка ничего не прояснила в полотнах у стены. Николай развернул ближайшую работу к окну и только тогда дневной свет вытянул на ней невнятные контуры низкого угрюмого помещения, населённого человекоподобными существами – огромными саламандрами с длинными голыми хвостами.

Все картины были квадратными, одинакового размера. На всех было одно и то же, но показанное с разных точек, помещение вроде бункера или неосвещённого подземного перехода, с низкими потолками, грубыми выступами и провалами квадратных проёмов. Здесь спали, дрались, ели, спаривались те же самые существа, что и на первой картине. Полотна отличались мрачной цветовой гаммой с тяжёлыми откатами в изумрудный, краплак и черноту, с резкими вкраплениями света. Фактура была напряжённой, мазки нервными, неточными. Словно автор писал в состоянии озлобленности и ярости, торопился ответить мазком на очередной выпад ненавистного противника.

Белотелова отыскала нужный каталог, и плюхнулась с ним на диван, бросив шляпу на ворох одежды у окна. Николай найденной на полках рулеткой замерял сторону одного из подрамников.

‑ Семьдесят... семьдесят. Как её зовут? – вернул рулетку на место.

‑ Подписывается «Ника Нерль». Зуев, скульптор, чья мастерская, зовёт Малышкой. А что в самом деле, понятия не имею. Будешь снимать?

‑ У меня с собой только мыльница, ‑ с сомнением сказал Николай. ‑ Попробую. Можно и на телефон. Поможешь? Поверни ко мне ту, первую.

Фотографировал, искренне удивляясь сноровке Инги. Не снимая просторного длинного пальто, она ловко одну за другой вытаскивала картины, ставила сверху стопки, опирала на стену и отступала. После щелчка аппарата забирала, отставляла, и воздвигала на стопку следующую. Но вдруг, в тот самый момент, когда Николай в очередной раз нажал на спуск, Белотелова отчаянно завизжала, замахала руками, брезгливо указывая ему за спину. Картина рухнула. Николай оглянулся и увидел крысу, сидящую в углублении широкополой шляпы, оставленной на столе.

‑ Я всегда говорил, что красота страшная сила, ‑ подмигнул он Белотеловой и повернулся к крысе. ‑ Брысь!

Крыса тут же спрыгнула на пол и скрылась позади подрамников.

‑ Пойдём отсюда! – прошептала Белотелова, держась за сердце.

‑ Буду только рад. Я уже достаточно отснял, ‑ убрал фотоаппарат. ‑ А шляпа?

‑ Я больше к ней не прикоснусь.

Инга схватила найденный на полках каталог и распахнула дверь. С десяток больших крыс сидели на полу подвала, повернув головы в сторону людей.

‑ Сейчас упаду в обморок. Сделай что-нибудь! ‑ зашептала Белотелова, вцепившись в локоть Николая.

‑ Крысы! – произнёс он с повелительной интонацией. – Сделайте так, чтобы я вас не видел.

Он ещё не успел договорить, как крысы шмыгнули в угол и исчезли между камней. Блотелова кинулась к выходу и, наступая на полы пальто, чертыхаясь, взлетела по ступеням наверх во двор. Николай услышал оттуда её голос.

‑ Сам запирай. Вот ключи… ‑ связка зазвенела по бетонному полу.

Во дворе схватила его под руку и потащила прочь. Проходя подворотню, они спугнули мальчишку, который рылся в мусорном контейнере, перевесившись через край. Мальчишка вскинул голову, и они увидели, что он жуёт большую гнилую свёклу, зажатую в руке. Щёки, голубая куртка были вымазаны свекольным соком и грязью. В подворотню с оханьем вбежала старая женщина, вероятно бабушка, и онемела, разевая рот.

Николай и Белотелова поспешили убраться, оставив родственников одних выяснять отношения. Шли торопливо, переживая события в мастерской. От воспоминания о мальчишке к горлу подступала тошнота. Уже пересекли бульвар, когда Белотелова отстранилась, взглядывая над головой Николая с высокомерным видом, и решительно произнесла:

‑ Как тебе моя стрижка? Мне сказали, я стала как в школе. А мне не понравилось. Не хочу назад в школу.

‑ Не коротковато для зимы?

‑ Так я же в шляпе. Подлая крыса! Я всегда говорила… ‑ она в сердцах махнула рукой.

12. На вершине

«99 лет. Помогите». Плакат был первым, что бросилось в глаза Николаю у метро, откуда они с Тамарой наметили выезд на стройку. Но пока толкался среди машин, старик с плакатом затесался в субботней толпе, Николай так и не увидел его лица. Приехал заранее и ждал, маневрируя с аварийными огнями. Был озабочен информацией Заики. Нельзя было исключить возможность, что Тамара и есть тот самый кровожадный Некто. Следовало держать с ней дистанцию бдительности, но сильно хотелось верить в непричастность. Осознал это и тут за строем такси увидел её. Замахала ему рукой, ускорила шаг, торопя отставшего от неё мальчика.

‑ Здравствуйте! ‑ наклонилась к окну, лицо было озабоченное.

‑ Садитесь, ‑ Николай распахнул дверцу и кивнул на мальчишку. ‑ Сын?

‑ Алёша. Не могла оставить одного.

Машина протиснулась между двумя троллейбусами, выбралась на магистраль и тут же затормозила у светофора. Пользуясь паузой, Николай повернулся к Тамаре.

‑ Я отнимаю у вас время, ‑ сказал извиняющимся тоном. ‑ Но мне действительно очень нужно побывать на стройке.

‑ Не сушите себе голову. Это даже развлечение для нас с Алёшкой.

‑ Но я вижу, вы расстроены, что случилось?

‑ Сегодня в церкви видела безобразную сцену, ‑ она поморщилась.

‑ Вы верующая? – он с новым интересом взглянул на неё, но в глубине души испытал разочарование.

‑ Я нет… Как раз вчера подумала, что интуитивно боюсь и сторонюсь всего церковного, как очень невоспитанная и невежественная особь. Нет. Муж верующий. Не могла ему отказать.

Николай с облегчением пожал её руку, лежащую на коленях. Рука была тёплой. От прикосновения родилось чувство домашнего уюта, мира. Он давно привык жить без этого доброго защитного ощущения. Тамара вскинула внимательные глаза, и ему стало неловко за свой порыв. Убрал руку, спросил:

‑ Что же было в церкви?

Она с готовностью принялась рассказывать. Он слушал, догадываясь, что случай сильно смахивает на те, о которых говорил Заика.

‑ В последнее время я постоянно натыкаюсь на что-нибудь из ряда вон, ‑ пожаловалась Тамара. ‑ То на помойке, то с сыном у гаражей. Да, я сама хотела спросить вас. Помните, вы мне звонили домой, было плохо слышно? Предупреждали. Советовали быть осторожной, беречь ребёнка. Почему?

‑ Мне кое-что известно, ‑ быстро взглянул на неё, проверяя реакцию. ‑ Хорошо, что у вашего парня плеер, и в ушах бананы. Есть разговор. Вы живёте не в Северном районе, но в соседнем с ним. А на Северном проспекте, куда, кстати, мы едем, происходят странные и пренеприятные вещи. Например, в нормальных семьях внезапно вспыхивают жестокие драки, даже со смертельными исходами. Или люди начинают вести себя омерзительно: едят объедки, лезут в грязные дыры, щели, считая их своим домом. Но едва оказываются в больнице или в следственном изоляторе, приходят в себя и ничего не могут объяснить.

‑ А я видела нечто другое, ‑ встрепенулась Тамара. ‑ Бомж и молодая хорошо одетая женщина спали на помойке. Когда дворник их разбудил, женщина была в ужасе. Но, судя по всему, бомж не принуждал её, она спала с ним по доброй воле. Это было в начале февраля. Да, первого. В тот же вечер Алёша…

Она оглянулась на сына, который с отрешённым видом слушал музыку, и понизила голос.

‑ Я не могу объяснить, но у гаражей он хотел задушить щенка, которого очень любит. И теперь я в тревоге, не знаю, что и думать. Конечно, не пускаю его туда. Гаражи недалеко от помойки. Вдруг, с Алёшей было именно то, о чём вы рассказываете?

‑ Может быть. Но вы же наблюдали эту сцену. Вы никого больше не видели? Похоже, что все случаи кем-то спровоцированы. Прослеживается чьё-то влияние, люди действуют, будто под гипнозом.

‑ Ну, не щенки же его гипнотизировали? – сказала с сомнением.

‑ Щенки, как и ваш сын, были объектом.

‑ Может, Алёша видел? Когда был один, а я ждала его дома?.. И ещё мне померещилось, что у него на манжете грязное пятно, ‑ она весело глянула на Николая. ‑ А прибежала к гаражам, действительно, увидела у него на манжете грязное пятно. Но это, ладно, чепуха. Мне страшно, что там, где гулял сын, кто-то прятался, угрожал… Бомжа и женщину мы нашли вместе с нашим дворником. Могу его расспросить. А у церкви толпилось много прихожан, тут ничего не смогу сказать. Однако пример всем показал носатый здоровяк.

‑ Так-так… ‑ протянул Николай, чувствуя, что упустил в её словах какое-то важное сообщение. ‑ Так-так…

‑ Хоть бы всё оказалось глупой ошибкой, ‑ Тамара передёрнула плечами. ‑ Второй раз мы с Алёшей пришли к гаражам вместе, но я не почувствовала никакого гипноза. Почувствовал только он. Может, больше сказывается на детях, на людях со слабой психикой? Хотя женщина на помойке не показалась мне человеком со слабой психикой.

Николай вслушивался в её слова, в искреннюю интонацию. Она не лукавила, не играла. Он вздохнул с облегчением, уже полностью уверенный в её непричастности.

‑ А я ведь нарочно столкнулся с вами в больничном коридоре. Я на другой день выписывался. Не было времени на рассуждения.

Она откинула голову назад, счастливо рассмеялась.

‑ Вчера я покупала стельки в обувном ларьке. Пьяненький продавец сказал мне на прощание: «Целую ручки». А я подумала, что ему следовало сказать: «Целую ножки». Так! Здесь надо повернуть. И к тому одинокому дому.

На контрольном пункте у въезда на стройплощадку она предъявила пропуск, шлагбаум поднялся. Машина, переваливаясь на колеях из стороны в сторону, проехала за ворота.

‑ Едем до той горы в отдалении? – Тамара указала рукой в направлении высокой кучи земли, возвышавшейся над плоским полем будущей стройки. – Можно подняться на неё.

Алёша, выдернувший из ушей наушники, разочарованно сморщил нос.

‑ Останься в машине, ‑ разрешил Николай. ‑ Только ничего не трогай.

Мальчишка с довольным видом вернул наушники на место.

Подморозило. Было сухо. Из-под оторвавшихся от горизонта облаков выстреливало рыжее предзакатное солнце, под ним нехотя отпотели склоны котлованов, но в тенях уже схватился лёд.

‑ Пойдём на гору. Я хочу тебе многое сказать, ‑ Николай крепко взял Тамару за руку.

Его уверенное «ты» решительно заявило о новых отношениях. Оставалось или отклонить их, или принять. Тамара согласно кивнула. Подниматься было легко. Они молча одолевали гору. Уже вместе, но ещё порознь. Взобрались на вершину и остановились там, оглядывая обширную территорию с полосами льда и пятнами снега, изъезженную и изрытую. Николай обнял Тамару за плечи, защищая от ветра, развернул к себе.

‑ Том, ты не устала? Ты согласна быть Томом?

‑ Мы всем видны, Алёша увидит нас, ‑ сказала она, но не отстранилась.

‑ А мы сейчас чуть спустимся, ‑ он повёл её за собой, постоянно оглядываясь на машину, но едва она скрылась из глаз, обнял Тамару, спросил. ‑ Что у вас с мужем?

‑ Живём как соседи.

‑ А у меня тоже. Семья, жена. И ничего уже не связывает, и нет причин разбегаться. После больницы я долго тебя помнил, но думал, ты меня забыла. Так минутная встреча. Глупо было явиться к тебе и сказать: «А я ещё о тебе думаю».

‑ Поэтому ты затеял интервью в Комитете, а следом эту поездку? – лукаво взглянула на него. ‑ Или тебе небезразличны котлованы и коммуникации?

‑ Тома! – горячо зашептал ей на ухо. ‑ Я узнал, что ты работаешь в Комитете по строительству, и вспомнил о начатой стройке рядом с больницей. Надо же было с чего-то начать!

Они долго целовались на ветру, отрываясь, только чтобы глянуть друг другу в глаза. Потом долго стояли, крепко обнявшись.

‑ Забросим домой Алёшку, и поедешь со мной. Том! – зашептал Николай. ‑ Я знаю надёжное место. Мой друг. Заиканов. Человек-могила. Том! Я хочу любить тебя. Том? – он отстранил её, насторожённый её молчанием.

‑ Да! Да! – выкрикнула ему в лицо, сверкая грозовыми глазами.

У Николая перехватило дыхание, он едва сумел пробормотать:

‑ Том, но я ещё должен тебе сказать… ‑ и смолк, с таким ужасом она посмотрела на него. ‑ Том, не подумай… Ты ни за что не догадаешься, о чём я хочу… Но это гораздо хуже… Даже не знаю, как начать. Так всё запутано. Короче, мы в Северном районе, и вон там торчит вдалеке за забором наша родная больница. Том, так уж получилось, что ты и я из-за этой больницы стали какими-то особенными. Ну, вот, ты уже испугалась, а я как псих перед тобой, ничего не могу объяснить. Но дослушай, даже если уверена, что я псих.

‑ Конечно, конечно, ‑ говорила она, но в глазах оставалось недоверие.

‑ Представь себе, что в больнице что-то произошло… излучение или ещё что-то… и несколько человек обрели неожиданные, даже фантастические свойства. Нет, этому невозможно верить! Ты права. Давай с другой стороны. Вот. Странные случаи. Ты сама свидетель. И не станешь говорить, что они обычные. И ты не отвергла предположение, что кто-то гипнотизирует или зомбирует людей, и от этого люди совершают всякую дичь… Не отвергла?

‑ Нет, – она с тревогой смотрела ему в лицо.

‑ Тома, дорогая! ‑ он стиснул ей руки. ‑ Но я как раз имею такое свойство, я сам способен заставлять людей действовать так, как заставляет их действовать неуловимый Некто. ‑ он почувствовал, как она напряглась. ‑ Ты боишься! Но я не мог тебе этого не сказать. Клянусь, случаи не моих рук дело.

‑ Да, нет… Я верю тебе, – в её глазах стояла тоска.

‑ Но я не мог таиться перед тобой, ‑ отпустил её. ‑ И ещё очень важно! Тома. Но ты-то как раз, ты свободна от моего влияния. Не поддаёшься. В этом и заключается твоя удивительная особенность.

‑ Мешаются мысли, ‑ пробормотала Тамара, и он огорчился, заметив в её лице отстранённость. ‑ Ты напугал меня, ничего не объяснив. Я ничего не поняла. Странные свойства, странные случаи. Я думала, ты искал меня, потому что я тебе понравилась, а оказывается, ты меня проверял. Ну, пойдём, я замёрзла.

Он не ожидал, что так сильно расстроится от её спокойных справедливых слов. Показалось, что если они вот так, не объяснившись, не разобравшись, спустятся вниз, они расстанутся навсегда. Желая потянуть время, он попросил:

‑ Хорошо Том, сейчас уходим, но раз уж мы здесь, проведи для меня маленькую экскурсию. Где тут что? Я немного помню чертежи.

Тамара стала показывать, в голосе её была прежняя отчуждённость.

‑ Вон там круглые ёмкости ‑ старые бетонные резервуары-накопители, они ликвидируются. Свободное пространство между ними ‑ подземный отстойник. Насосная станция сохраняется, вон то трёхэтажное белое здание. В земле вокруг него, да и по всей стройке, коллекторы, которые будут засыпаны.

‑ А сейчас ещё не засыпаны? – просто так спросил Николай.

Не отвечая, она закрыла глаза. Он ждал, озадаченный. Прошло несколько минут. Тамара подняла руки, болезненно морщась, потёрла пальцами виски.

‑ В коллекторах станции ходит работяга в защитном комбинезоне и с чемоданчиком, на котором наклейка – красный крест. Он так шутит, – смущённо и чуть грустно улыбнулась она.

‑ Выдумываешь? ‑ Николай испытующе смотрел на неё.

‑ Не знаю. Прикрыла глаза и так явственно себе это вообразила, словно увидела. Я фантазёрка. Спустимся? Холодно.

‑ Я нашёл тебя на вершине и снова сразу потерял?

‑ Побежали? – спросила она вместо ответа.

И они побежали вниз. Прыгали по корявым кочкам, спотыкались о заскорузлые, разъезженные колеи. Забрались в машину, стуча зубами. Алёша приветственно закивал. Николай достал из бардачка фляжку с коньяком и протянул Тамаре. Она отхлебнула, зажмурилась, на ощупь завинчивая крышку. Машина, преодолевая ухабы, выбралась на асфальт. Миновали пропускной пункт. Шлагбаум опустился за спиной. Николай покосился на Алёшу, сжал Тамаре руку, не нашёл слов и сказал первое, пришедшее в голову:

‑ Вот насосная станция, я уже её узнаю, ‑ кивнул головой на дом за бетонным забором.

В распахнутые ворота была видна площадка перед входом, освещённым выносной лампой. Дверь раскрылась, оттуда вышел работник.

‑ Стой! Остановись! – Тамара подскочила на месте.

‑ Что случилось? – он резко затормозил у ворот.

‑ Смотри, смотри! – она взволнованно переводила глаза с Николая на рабочего, который шёл мимо. ‑ У него защитный комбинезон, а на чемоданчике красный крест. Ведь он точно такой, какого я вообразила себе, стоя на горе. Как это может быть?

‑ Красный крест… Защитный комбинезон… ‑ Николай восхищённо глядел на неё. – Тома, дорогая! Ты его себе не воображала, ты видела его в коллекторах! Так я и знал. Так я и знал. Нет, я даже подумать такого не мог. Я подозревал, что есть свойство… Но такое!.. Том, ты сама себе не представляешь, какой ты потрясающий феномен! Ведь ты способна видеть сквозь препятствия.

Они уехали от станции, но Тамара всё ещё не могла прийти в себя, сидела, выпрямившись, смотрела на дорогу широко раскрытыми глазами.

‑ Грязное пятно! – резко повернулась к Николаю. ‑ Грязное пятно на манжете Алёшкиной рубашки не померещилось мне. Я его видела.

‑ Да, Том. Это называется телезрение, вот как. Слушай теперь, я обо всём расскажу по порядку…

Оглянулся, убедиться, что Алёшка не снял наушники. Но тот прикрыл глаза и подпевал плееру, в такт постукивая себя ладонью по коленке.

‑ Я при встрече в вашем Комитете понял, что ты точно особенная. Помнишь мою цветную ручку? Но я не заметил у тебя никакого свойства. И подумал, что или его у тебя нет, или ты пока о нём не знаешь. Но я понял, что ты особенная, потому что ты не поддалась на мои мысленные приказы. А вот теперь, оказывается!..

‑ Постой-постой, ‑ прервала его Тамара. – Отсюда поподробней. В ту встречу, которую я запомнила до мелочей, в какой-то момент мне страшно захотелось погладить тебя по щеке. Я едва удержалась. Так это было внушение?

‑ Да, Том, Томочка. Я не проверял тебя. Я сам этого хотел и мне было крайне досадно, что ты этого не сделала. Но данный эпизод показал, что ты не поддаёшься внушению, можешь ему противостоять. Это необычайно важно. Я и ты, значит, по всей вероятности, устойчивы и против того, кто злодейски зомбирует людей. Поэтому, если нам доведётся встретиться с ним лицом к лицу, мы с тобой способны будем оказать сопротивление.

‑ И защитить тех, кто не способен.

Тамара оглянулась на Алёшу. Николай продолжал развивать свою мысль.

‑ Значит, если мы оба особенные, а встречались мельком только в больнице, то там в то же самое время был ещё кто-то, кто теперь провоцирует людей на дикие выходки, является причиной странных и страшных случаев. А большинство случаев происходит в Северном районе, на Северном проспекте или где-то недалеко.

‑ Вероятно, случаев много, если мы оба, порознь, не ища специально, уже были свидетелями или знаем о них? – она взволнованно посмотрела на Николая.

Он залюбовался ею. Она отогрелась, в лице был румянец.

‑ Коля, ведь в больнице было много людей!

‑ Да. И теперь в разных местах почти одновременно происходит нечто из ряда вон. Это не может делать кто-то один. Исключено. Это целая команда. Но не могу понять, откуда она взялась?.. Но ты, Тома, ты потрясла меня! Твоё очевидное свойство снимает с меня клеймо психа, ‑ и одними губами, спросил. ‑ Поедешь со мной сейчас? Поедешь?

‑ Да. Коля.

13. Важный человек

‑ От кого зависит независимая организация? – Шабыкин хмуро смотрел на Тамару, но она благоразумно молчала, зная, что последует продолжение. И действительно, поручение начальника прозвучало как выговор. ‑ Подбери мне материал по дератизации, все ли проекты имеют этот раздел? Сегодня в четыре закрытое совещание. После него вызову. Не уходи.

Хотела сразу заняться составлением списков, но не смогла оторвать взгляда от окна. Медлила, думая о начавшейся сегодня весне, которая так ещё похожа на зиму. Смотрела в окно, на разгорающееся морозное утро. Большой дом напротив полностью был в собственной тени, которая скрадывала его убогость ровно настолько, чтобы в неясностях крылась догадка о возможности необыкновенного. Контуры громады пылали, подтверждая догадку.

Отвернулась от окна, села к компьютеру. Некоторое время сосредоточенно работала, потом бросила и задумалась о Николае. После поездки на стройку, от воспоминаний о которой голова шла кругом, а на лицо выползала глупая неодолимая улыбка, они лишь дважды говорили по телефону, очень коротко. И встречались раз, тоже мельком. Николай был усталый, встревоженный, дал ей посмотреть фотографии с картин какой-то художницы. Говорил, художница со странностями. Всегда работает ночью. Совсем молода, ей нет и двадцати, но в картинах видна самостоятельность.

«Я ревную! Я боюсь художниц, которые вьются около него. Они гораздо интереснее меня, ‑ нервничала Тамара, перекладывая фотографии, но держала их за края, стараясь не прикасаться к изображению, ‑ Хотя, мне кажется, женщину, которая одержима такими образами, так нечеловечески мощно выплёскивает на холсты безысходный ужас, невозможно полюбить. Но ей можно сострадать. А Коля – герой, по-мальчишечьи стремящийся к подвигам».

Сильная и уверенная рука создала мрачный мир и населила отвратительными саламандрами, изобразив сцены безудержных оргий и зверских расправ. В мутных бликах невнятного света раненые саламандры истекали тягучей зелёной слизью, которая ползла по чёрным глянцевым телам, по обколотому кирпичу стен, по длинным, стянутым ржавыми болтами трубам, которые пролегли вдоль стен и низких потолков угрюмого жилища чудовищ. На полах как чёрные съежившиеся чехлы валялись шкуры погибших.

Сунула фотографии в стол и подошла к окну. Солнце поднялось и осветило неинтересные стены большого дома. Глубокие тёмные ниши окон провалились вглубь фасада. Пейзаж потерял первоначальную звонкую ноту. Зато площадь наполнилась движением людей. Машины замедлили бег и чинно ползли в пробке. Тамара следила за их движением, томясь в ожидании вестей от Николая.

Каждый телефонный звонок отдавался вспышкой надежды, а затем разочарованием. Миновал обеденный перерыв. Она отчаялась и задумала уже позвонить сама, остро чувствуя при этом, что не надо. Не надо! Уговаривая себя: «Надо уныло ждать и терпеть. Ещё не будучи для него никем, я уже хочу вести себя как сварливая жена. Ну почему я сразу влюбляюсь и уже не могу ничего с собой поделать?»

В соседней комнате заинтересованно обсуждался аванс, будет ли он в пятницу, или ждать до понедельника? Судя по репликам, ясности не было. Тамара вывела готовые списки на принтер. Оставались считанные минуты до начала совещания. Зазвонил мобильник. Схватила.

‑ Том!

Вспыхнула, ответила высокомерно.

‑ Да.

‑ Том, я не вовремя? – интонация была заботливая.

А ей захотелось проучить его, и она продолжала говорить с ним коротко и сухо, злясь на себя и не в силах перейти на дружеский тон, сказать ему, как тревожилась, как хочет его увидеть. Николай огорчился, померк.

‑ Я заеду сегодня?

‑ Не знаю, ‑ ответила упрямо, будто кто-то заставлял говорить резко и холодно. ‑ Сейчас начнётся совещание. Я должна отнести начальнику материалы, а потом ждать, когда вызовет.

‑ Том, что случилось?

И она выпалила в трубку, сминая злополучные списки:

‑ Я с ума сошла, я тебя ревную к художнице, чьи картины.

‑ Тома! Я даже не знаю её. Никогда не видел. Уймись! Я едва нашёл женщину, которую всю жизнь искал, неужели возможно сразу найти другую такую же?

‑ Всё! Бегу на совещание! – воскликнула радостно, мгновенно успокоенная его заверениями. ‑ Меня убьют, если не явлюсь туда через секунду.

‑ Я внизу и буду стеречь хоть до утра.

Схватила бумаги и с неодолимой улыбкой на лице кинулась к Шабыкину. Пролетела мимо секретарей, но спокойно и уверенно вошла в кабинет. Среди собравшихся было много военных. Женщин не было. Значит, здесь только высокопоставленные люди. Очень серьёзное совещание.

Поздоровалась, положила на стол начальника списки и вышла, тайно радуясь, что на этот раз не придётся вести протокол. Задержалась у стойки секретарей, перекинулась парой слов и хотела уйти, но тут в приёмную вошли ещё двое. Не здороваясь, не представляясь, они направились в кабинет. Тамара заметила сквозь приоткрывшуюся дверь, как суетливо вскочил им навстречу Шабыкин. И дверь захлопнулась.

Вернулась к себе, села не к компьютеру, а за письменный стол, подпёрла голову рукой прикрыла глаза. Постепенно прорисовался затенённый салон машины, голова Николая, откинутая назад и неподвижная. Чётко выстриженный висок, скула, щетина щёки, спокойные сомкнутые губы… Распахнула глаза, резко возвращаясь к действительности.

‑ Когда ж зарплата, Дмитрий Иванович? – спросила проходившего экономиста.

‑ По слухам в пятницу.

‑ Вернее всего так и будет. Лично я верю только слухам. В обществе тотального вранья они одни несут истину.

‑ В таком случае, есть ещё один слух, – сообщил экономист, усевшись на своё рабочее место. ‑ В городе развелись крысы, из-за которых творится неладное. Совещание у Шабыкина посвящено именно крысам. Но, к сожалению, не канцелярским. Ждать прибавки к зарплате не приходится. То-то, ‑ и он углубился в бумаги.

Тамара оценила шутку. Принялась было за работу, но ожидание близкой встречи с Николаем волновало, дело не клеилась. Вспомнила о картинах. Вынула пачку фотографий, быстро просматривая. Теперь они не казались столь зловещими. Обычные подвалы. Угрюмые и безжизненные. Художница просто вообразила себе существа, которые могли бы быть их жителями. Тамара глянула на часы. Половина седьмого. Длинное совещание… Вдруг с таинственной улыбкой прикрыла рукой лицо, закрыла глаза. Кабинет всплыл под сомкнутыми веками.

Шабыкин председательствовал. Тамара внимательно рассматривала тех двоих, явившихся последними. Оба были в штатском, но это лишь подчёркивало их принадлежность к иным кругам. По тому, как осторожно взглядывали присутствующие на старшего, который как раз выступал, было абсолютно ясно, кто здесь самый важный человек.

Крепко сбитый, седой. Лицо обтекаемое при острых чертах. Губы длинные, неуверенные, порочные. Страшное лицо. Тамара долго смотрела на него. Взгляд не удерживался на нём, все время скатывался куда-то. Скользкое лицо. Поразили очень светлые на тёмном лице глаза с неуловимыми иглами зрачков. Неподвижные и серьёзные, как у кошки. Глаза убийцы. Белизна бровей и глаз, розоватый оттенок кожи. «Так важный не седой, он альбинос!» ‑ догадалась Тамара.

Его слово было завершающим. Шабыкин согласно кивал, но сразу распустил совещание, едва тот сел… Тамара вздрогнула от резкого телефонного звонка. Мгновенная головная боль заставила сморщиться. Вскочила, глянула на себя в зеркало и отправилась к начальнику, на ходу массируя пальцами виски. Из приёмной выходили участники совещания. Озабоченные лица. Нахмуренные брови. Двери в кабинет были плотно закрыты. Но секретарь кивнула утвердительно. В душном кабинете у чёрных окон с лиловыми пятнами дальних фонарей, стояли белоголовый и Шабыкин.

‑ Тамара Алексеевна Угарова, ‑ представил начальник, едва она вошла. ‑ Прекрасный специалист. Свободно ориентируется в базе данных и...

‑ Смирнов, Олег Петрович, ‑ оборвал важный, сильно пожимая Тамаре руку. ‑ Нас интересует Северный район. Нужны планы жилых кварталов, подземных сооружений, крупных больничных, промышленных, научных и других комплексов.

‑ Сроки? – по-деловому ответила Тамара.

‑ Вчера, ‑ Смирнов отвернулся от неё. ‑ Бывай, Егор Маркович.

‑ До свидания, Олег Петрович. Всё сделаем. Поможем, ‑ просеменил за гостем до выхода. ‑ Лично прослежу. Гарантирую срочность и секретность.

Закрыл за ним дверь и почему-то на цыпочках вернулся к Тамаре.

‑ Всё поняла? Ты уж постарайся, Тамара Алексеевна, ‑ вид у него был озабоченный. ‑ Если что, сразу ко мне. Не будет завтра материалов, мы все полетим. И понятно, куда. Жёсткий человек. В делах, которые ему поручают, всё отслеживает сам. Никому не доверяет. Ты не представляешь, какая это беда для руководства, не говоря уже о подчинённых.

14. Лицо за стеклом

Что-то пронеслось над головой и с размаху шмякнулось о тротуар. Тамара даже не успела испугаться. Задрала голову. С далёкого карниза, отчёркивающего темноту, свешивались белые пласты оттаивающего снега. Отошла под защиту козырька, высматривая машину Николая. Увидела, подбежала, прыгнула в салон.

‑ Коля! Ты!.. Только жду, жду, жду, когда позвонишь, когда тебя увижу.

‑ А я только люблю, люблю, люблю! ‑ обнял, целуя. ‑ Поедешь сегодня со мной. Заика в командировке. Ключи у меня.

‑ Коля!.. – она с отчаянием смотрела на него. ‑ Поздно уже. Алёша дома один.

‑ Тогда завтра.

‑ Невозможно! Срочная работа. Страшно важно, страшно секретно. Сегодня было закрытое совещание. О крысах, которых развелось слишком много в городе.

Машина втиснулась в поток, текущий по улице. Тамара рассказывала, глядя прямо перед собой сквозь лобовое стекло.

‑ Сидела на работе и захотела тебя увидеть. Ты спал в салоне, откинув голову на подголовник. И за совещанием также наблюдала. Рассматривала одного очень важного, а потом Шабыкин меня ему рекомендовал для работы. А важный сказал, что материалы ему нужны вчера. Теперь понимаешь, что меня ждёт завтра?

‑ А что ты должна ему сделать?

‑ Собрать материалы… Коля! ‑ она быстро повернулась к нему. ‑ По Северному району!

‑ Из-за крыс! Кто он, как зовут?

‑ Страшный, альбинос, с белыми глазами. Смирнов Олег Петрович.

‑ Олег Петрович? Заика говорил, некий Смирнов возглавляет штаб по расследованию странных случаев. Почему он занялся крысами? И как раз в Северном районе.

‑ А куда мы едем? – Тамара пыталась узнать улицы за окном.

‑ В кафе. Через час будешь дома. Как тебе фотографии?

‑ Противные. Саламандры по размеру с людей. Интерьеры – вылитые подвалы, забытые всеми бомбоубежища.

‑ Её мастерская как раз в подвале. Но знала бы ты, сколько там крыс! Из-за одной этой мастерской можно было бы собрать совещание. Да только нора эта не в Северном районе, а в центре. В так называемой Третьей подворотне. Хотя… ‑ он вдруг вспомнил мальчишку со свёклой. ‑ Короче, Смирнов ищет крыс там, где мы с тобой подозреваем людей с фантастическими свойствами. Так вот о чём говорил Заика, когда намекал на обилие специфических следов на месте происшествия! Они, значит, решили, что всё случается из-за крыс. Тома, ты принесла потрясающую новость!

‑ Но, видать, у них что-то есть на крыс, ‑ озадачилась она. ‑ Такое совещание, как сегодняшнее не соберут по пустяку.

‑ Или Смирнов вообще курирует Северный район, и совещание не имеет никакого отношения к нашим случаям. Дератизация ‑ вечная проблема больших городов. ‑ Николай затормозил у стеклянной времянки на бульваре.

Они вошли в кафе и сели перед окном на высоких стульях. Взяли две чашки чая, четыре пирожка. Тамара достала из конверта и перебирала фотографии.

‑ Видишь шкуры? Вот, здесь особенно хорошо видно. Раненая саламандра истекает зелёной кровью до тех пор, пока от неё не останется одна пустая шкура, будто чехол.

Николай придвинулся, следя за её пальцем, она показывала.

‑ Видишь, шкуры толстым слоем покрыли весь пол. А кругом брызги слизи. Бр-р-р.

‑ Выписано с любовью, ‑ забрал фотографии и подвинул к ней чай. – Хватит смотреть, аппетит пропадёт.

Она мешала в чашке чай. Вращала ложечкой пакетик с заваркой. Нитка без остатка намоталась на ложку, оставив только жёлтый ярлычок. Начала мешать в другую сторону, разматывая. Николай заглянул ей в лицо.

‑ Том, очнись, не пугай меня, ты сегодня устала, ‑ обнял её за плечи.

Она повернулась к нему, провела рукой по его волосам, захватила ладонью за шею, прижалась щекой к его щеке:

‑ Жалко, что я не могу остаться с тобой.

‑ Наверстаем, ‑ шепнул ей на ухо, отводя прядь.

Она улыбнулась, и вдруг лицо её стало серьёзным.

‑ Коля!.. Почему ты решил, что сможешь найти тех, кто такой же особенный, как мы? Даже если верна догадка о больнице. Но там лежало много людей не знакомых нам. Да и мы с тобой встречались всего один раз, в коридоре у столовки.

‑ Нет, два. Мы в один день проходили обследование.

‑ Я тебя не видела. Я проходила двадцать пятого ноября. Это был первый день после профилактики томографа. В очереди был молодой нахал, женщина какая-то невнятная…

‑ А я был самым первым и уже уходил, когда ты бежала, теряя тапки и ничего не замечая.

‑ Да, я опаздывала… Так ты думаешь, томограф?

‑ В первую очередь надо проверить эту версию.

‑ А все прочие, кто обследовался на следующий день, и дальше? Они тоже?

‑ Не знаю. Не уверен. Я под благовидным предлогом встретился с одним, который обследовался на следующий день и потихоньку проверил. Он обычный.

‑ А мы особенные. Но как такое могло случиться? Может, это было сделано специально?

‑ Если бы специально, мы бы уже уловили в странных случаях какую-то логику, какой-то смысл. А этого нет, ‑ размышлял Николай. – Я думаю, это была случайность. Что-то до предела нелепое. Кстати! Заика недавно жаловался, что у него сломался холодильник. Оказалось, в последние холода дом выстыл, и все тараканы набились в мотор греться, он и заглох. Вот, думаю, что-то такое было с томографом. А потом глянули внутрь, вытащили таракана, и дело пошло дальше.

‑ Сколько и какого народу прошло через томограф прежде, чем оттуда вытащили таракана? – озадачилась Тамара. ‑ Об этом должен знать лаборант! Я его помню. Длинный. На вид ботаник стопроцентный. Пальцы холодные и красные. Высокопарно выражался. Не будете ли так любезны… Я полагаю, с результатом вас ознакомят… Он был в очках! Он всё непрерывно ронял, и очки уронил. Было бы интересно расспросить лаборанта… А как зовут художницу?

‑ Какую? – Николай удивился неожиданному вопросу.

‑ Ту, чьи картины ты мне показывал, ‑ она ревниво нахмурилась.

‑ А! ‑ обнял её, заглядывая в глаза. ‑ Оставь, Том. Ника Нерль, если тебе интересно. Звучный псевдоним и только. Никакого сравнения с твоим красивым царским именем.

Засмеялась, положила голову ему на плечо, прикрыла глаза. И в это мгновение Николай увидел в окне человека в сером балахоне с капюшоном. Прижатое к пыльному стеклу лицо испачкалось и расплющилось, глаза горели злобой. Николай обнял Тамару, осторожно отвернул её от окна, отвлекая внимание, сказал первое пришедшее на ум:

‑ Экий у них пластик на полу весёленький. Сиди здесь, сейчас вернусь, знакомого увидел! – он быстро направился к выходу.

Лишь на несколько секунд задержался в дверях, пропуская встречных, но, когда выбежал, зловещее видение уже исчезло. По вечерней улице шли люди. Ни на ком не было серого балахона. Николай приблизился к окну. Там остались смазанные следы от прикосновения лица и ладоней, сквозь которые хорошо была видна одинокая растерянная Тамара. Николай перевёл глаза вниз. На выступе окна лежала большущая дохлая крыса.

Дикие крики на задворках кафе отвлекли его. Человек кричал так, словно его пытали. С болью и ужасом. Прохожие кинулись в ту сторону, Николай побежал следом за ними. Свернул за угол и с налёту врезался в сплотившиеся спины. Вытянув шею, увидел корчащееся на окровавленном снегу тело, которое терзала стая свирепых крыс. Неопределимые мокрые клочья летели в разные стороны, пятная кровью снег. Люди в страхе пятились, тесня напирающих сзади. Человек возился на снегу, силясь встать на колени. Никто не решался ему помочь. Он уже не кричал, а длинно стонал. Стоны прерывались булькающими хрипами. Женщина в пальто нараспашку громко воскликнула:

‑ Полицию, скорую! Скорее! Сделайте что-нибудь!

Несколько свидетелей невообразимой сцены начали нажимать трясущимися пальцами на кнопки мобильных. С чёрного хода кафе выскочил официант в белой рубашке и фартуке, со счётом в руке и оцепенело замер в дверях, мешая видеть другим, толпящимся в тамбуре позади него. Раздался сигнал полицейской сирены. Кто-то, видно, перехватил машину на улице. Люди отшатнулись, пропуская службу порядка, но не уходили, заворожённые ужасом. Николай один вернулся в кафе.

‑ Что там? – Тамара вскочила ему навстречу.

‑ Сбили человека… Тома! – он крепко прижал её к себе, гладя по волосам и не смея рассказать об увиденном. – Пошли, отвезу тебя домой.

‑ Ты догнал знакомого?

‑ Я обознался.

Часть 3. Лариса

15. Странность

«Несовершенство – признак жизни», – утешала себя Лариса, отворачиваясь на бегу от жёсткой снежной крупы, бьющей в лицо, от ветра, продувающего ненадёжное пальто. ‑ «И стоит ли одна секунда позора таких неимоверных усилий её избегнуть?» Впрочем, сейчас надо было в первую голову спасаться от разгулявшейся стихии, а уж только во вторую заботиться о том, чтобы не попасться на глаза Бледной Спирохете, главврачу диспансера.

Ночью снились отвратительные сны. Ничего не запомнилось, кроме того, что они были отвратительными. Нет, запомнился длинный унылый лабиринт, и смертная тоска безысходности. Просыпалась, близоруко щурясь, смотрела на светящиеся цифры часов, убеждалась, что ещё глубокая ночь, выкуривала сигарету, забывалась и опять возвращалась в тот же сон.

Встала разбитой. С плохим настроением. Копалась и собиралась на работу особенно долго. Кофе убежал. Яйцо, наоборот, не доварилось и болталось в скорлупе противным склизким студнем. Представила себя певицей, глотающей сырые яйца. После этой вынужденной процедуры, зачем-то взялась протирать плиту от кофе. Знала, что из-за плиты опоздает, но не могла одолеть утренней заторможенности. Тёрла и ругала себя.

Она скверно себя чувствовала. Кроме головных болей, которые уже стали привычными, появилась какая-то странность, не поддающаяся никакому определению, ‑ чрезмерное сопереживание людям. И не только знакомым, а всем. С утра уже усталая, словно на ней возили воду. Везде опаздывает. Везде ею недовольны. Она собой тоже. Хотя нагрузка невелика. Семьи нет. В институте два присутственных по пол дня и четыре авторских листа статей в год, да в диспансере приём три раза в неделю.

Если бы Лариса не была профессиональным психологом, она выразила бы свои печали примерно так: «Мне скоро сорок. А всё одна. Был возлюбленный. Расстались. Когда не для кого прихорашиваться, человек невольно распускается. Мне стыдно моей женской несостоятельности. Природная сухопарость превращается в костлявость, а женщина должна быть мягкой… Очень легко потерять романтический образ, а вернуть невозможно…» Но как психолог она не позволяла себе опускаться до подобных сетований.

Она быстро шагала вдоль ограды. Свернула в калитку и вышла на финишную прямую. Стремительно, с решимостью испить чашу горечи до дна, влетела в двери и повела по вестибюлю глазами. Спирохеты не было! Часы индифферентно показывали пятнадцатиминутное опоздание. Диспансер сдался без борьбы. Поднял по лестнице, провёл по коридору и впустил в родной кабинет, где Лариса оперативно сбросила пальто, сунула ноги в туфли и уселась за столом перед тетрадью учёта пациентов.

Это был первый выход в новом году. О минувшем празднике заявляла мишура, развешанная на карнизе окна и уже отставшая от жизни. Но Лариса снимать не полезла. Еловая ветка в вазе на столе согнулась и положила среди осыпавшихся иголок ставший для неё тяжёлым стеклянный шарик. Лариса ребром ладони собрала иглы в кучку, хмурясь, снова вспоминая необъяснимые события последних дней. Но невесёлые мысли прервал посетитель, заглянувший в дверь со смешанным выражением вопроса и робости на лице, и с коробкой конфет в руке.

Пока занималась с ним, мечтала о крепком чае в любимой кружке с отбитым над ручкой аккуратным треугольничком, но когда посетитель ушёл, расхотела пить чай. Сунув в карман пачку сигарет, набросила пальто и выглянула в коридор. С удовлетворением нашла его пустым. Заперла тугой замок своей двери и постучала в соседний кабинет. Осторожно приоткрыла дверь. Заглянула с тем же вопросительно-растерянным выражением, с каким вошёл к ней утренний пациент.

НН был занят, перед ним лежали материалы тестов. Увидев Ларису, он согласно кивнул ей. Она притворила дверь и ушла на первый этаж по лестнице чёрного хода, где у входной двери стоял единственный стул, его по традиции всегда держали для НН. За высоким лестничным окном уже смеркалось. На площадке собрался полумрак, тянуло сквозняком. В коридоре назойливо гудела лампа дневного света. Лариса встала у окна, прислонившись спиной к стене и ожидая НН с тайной надеждой.

Плотный, с редкими седыми волосами, зачёсанными назад, с внушающими расположение лукавыми, глубоко посаженными глазами, НН отвечал представлениям людей о надёжности, профессионализме, опытности. В его голосе, в интонации была благотворная неторопливость человека, который позволит высказаться, не прервёт, не бросит на полпути, не вклинится в паузу, пока собираешься с мыслями. Пациенты приезжали к нему со всего города. Приезжали и из других городов.

Тяжело ступая на больную ногу, он вышел из коридора, застёгивая на животе зимнюю куртку. Кряхтя, одолел два марша, и они, прихватив стул, вышли на зимнее крыльцо, где НН занял своё законное место. Выступ стены закрывал их от ветра.

‑ Эх, с новейшими запретами тяжёлые времена настали для нас, курильщиков, птичка моя, ‑ ласково глянул и вынул из кармана пиджака знаменитую армейскую зажигалку. – Это тебе не на лестнице на тёплом подоконнике посиживать. Каковы дела? Кофе сбежал?

‑ Сбежал, ‑ прикурила, ладонью закрывая от ветра пламя, затянулась, но поведать о своей тревоге не решилась.

‑ А головушка как? Не беспокоит? – НН смотрел на неё снизу вверх по-отечески, ободряюще.

Не спешила отвечать, длинно выпускала дым. Знала, что непременно всё расскажет ему, поэтому успокоилась и в первый раз за эти дни почувствовала себя легко. НН можно довериться, он поймёт, перед ним можно не стыдиться отросшей стрижки, мятой юбки, несостоявшейся личной жизни. Повернулась к нему.

‑ Голова болит, но уже не так сильно. Помните, меня племянник устраивал на томографию? Тогда и определились с диагнозом, чего-то назначили. Пью.

‑ Но ты встревожена, ‑ он массировал свободной рукой больное колено.

‑ Встревожена, Никнорникнорыч. Я в растерянности. Не владею собой, если сталкиваюсь с проявлением сильных эмоций. Повторяю переживания других с невероятной силой. Безумно устала. Боюсь людей. Посетителей.

‑ Птичка моя. А ведь завтра старый Новый. А у тебя нет приёма, и ты сюда не придёшь. И я тебя не увижу. Заходи-ка сегодня вечерком ко мне в кабинет. Погуторим, чаю попьём.

‑ У меня есть коробка конфет. Посетитель принёс… ‑ Лариса курила нервно, глубоко затягиваясь. ‑ Когда в первый раз случилось, я внимания не обратила, но это повторяется и повторяется.

На лестнице раздались энергичные шаги, распахнулась дверь и нарисовался Виктор Приходибатько, долговязый, с собранными в хвост длинными волосами. Поговаривали, что он втихую приторговывает барбитуратами, но за руку никто не поймал.

‑ Приветик! — Приходибатько выразительно похлопал себя по карманам. ‑ Никнорникнорыч, дай сигаретку, я свои забыл.

‑ Проси Ларису Дмитриевну, она меня угостила.

НН затушил окурок и вытащил зажигалку, давая Виктору прикурить выданную сигарету. Склонившись к пламени зажигалки, Приходибатько косо стрелял в Ларису масляными глазами. Она отвернулась к окну, спросила равнодушно:

‑ А говорили, ты в больнице, болен.

‑ Нет, ‑ промычал загробным голосом. ‑ Я уже умер.

Рассмеялись все трое. Умел хохол ответить. За это многое ему прощалось. НН поднялся, и они с Ларисой удалились, оставив Приходибатько докуривать в одиночку. В конце коридора дружески кивнули друг другу и разошлись по кабинетам.

16. Фантики

«Большинство людей начинают заниматься психологией, чтобы решить собственные проблемы». Ларису поразила эта фраза, сказанная научным руководителем её подруги, рыжей Ладки, на втором курсе. Собственные смутные ощущения Ларисы были выражены в простых и ясных словах. Пока на психфаке училась решать проблемы других, научилась решать и собственные. И вдруг разучилась.

‑ Если у меня в запасе есть шесть пар колготок, я чувствую себя социально защищенной, ‑ засмеялась вымученно. ‑ А теперь это не помогает. И сон мне приснился дрянной. Туннель. Или лабиринт. И длинная, беспросветная тоска. Проснулась, лабиринта нет, а тоска та же. Встала, поехала на работу. И чем больше людей вокруг, тем тоска сильнее. Везде люди, люди. И я ненавижу их. Хоть в чащу лесную беги, ‑ протянула НН конфеты.

— Страстно хочу шоколада! – воскликнул он с пафосом, принимая и кладя на стол коробку. ‑ Устала ты. Когда последний раз в отпуске-то была? Небось, не помнишь? ‑ он выбрался из-за стола, подошёл, прихрамывая, обнял, погладил по плечу тяжёлой тёплой ладонью. ‑ А насчет людей... Ведь сильно сопереживаешь. В нашем деле иначе нельзя. Отсюда и усталость.

‑ Иной раз кажется, не умею, не знаю ничего, — пробормотала, успокаиваясь, подчиняясь ладони, лежащей на плече. ‑ А если в себе ничего не пойму, как в других понять? Лезу в книгу, а там только холодные обобщения. А люди не хотят укладываться в обобщения. В братскую могилу не хотят. Ленка, соседка моя, правильно говорит, что в психологической науке человеку нет места.

‑ Ну, будет, птичка моя, ‑ НН усадил её и вернулся на своё кресло. – Давай, поговорим. Мы друзья, давно знакомы, а я ничего не знаю о тебе. Родители-то живы?

‑ Нет. Мать умерла. Отца не помню. Скучно это, ‑ подвинула к себе чашку со стелющимся по поверхности сизым паром, потянулась к конфете и не стала брать.

‑ Какая желанная конфета. Одежда – тугие блестящие фантики, ‑ НН выбрал себе конфету в розовой обёртке, развернул, сунул в рот, прихлебнул чаю и принялся складывать фантик, подворачивая один край уголком и засовывая в другой.

‑ У меня в детстве никогда не бывало таких фантиков, ‑ Лариса тронула пальцем конвертик. ‑ Мы трудно жили с матерью. Такой фантик накрывал собой несколько маленьких, и победитель забирал их.

‑ Сыграем, когда наберётся побольше. Ешь, ‑ протянул ей конфету в жёлтой фольге и, едва Лариса развернула её и положила в рот, стал складывать из фольги новый конвертик. – В лесной чаще хочешь жить… Ты какая птичка? Сороки-вороны любят золото-серебро. Может ты сорока? Нет, ты мирная птичка. Птичка-синичка.

‑ Крыска-Лариска, ‑ буркнула упрямо, но глянула на НН весело, смягчаясь. – Мы с матерью никогда не понимали друг друга. Она всю жизнь искала себе идеального спутника жизни. Нашла моего отца. Он был наполовину поляк, кичился старинностью рода и мечтал о сыне. Узнав, что родилась дочь, исчез.

‑ Можно гордиться столь драматическим началом жизни, – НН смотрел на неё с выражением человека, который счастлив, что Лариса прошла испытания и явилась перед ним именно такая, какая она есть.

‑ Отец оказался не идеальным и выпал из поля зрения моей матери, а вместе с ним и я, как главный виновник разлада. Налить вам ещё чаю?

‑ Да. И освободи мне ещё фантик, ‑ он залюбовался четырьмя великолепными фантиками, выложенными в ряд. ‑ У меня три, а у тебя неполных два. Смотри, обыграю. Расскажи, какой ты была маленькая?

‑ Высокой, тонкой. Стояла первой по росту в классе. Стеснялась, что выше мальчишек. Потом они меня переросли, а я стала стесняться, что была выше их когда-то. Училась так себе. Но иногда проявляла невероятное упорство, если всерьёз хотела чего-то добиться. И любила наблюдать за людьми, обдумывать их поступки… ‑ она протянула ему свой фантик. – Усильте мой арсенал, а то, правда, обыграете.

‑ Надо снять фантики со всех конфет! ‑ воскликнул НН. ‑ А голые конфеты вернём в коробку. Иначе не будет игры, мы не наедим сколько нужно. Значит, ты убеждённо поступала на психфак?

‑ Поступила только на четвёртый раз на вечернее.

‑ Это нормально. Не верю в скороспелых психологов. Но четыре раза поступать, перезимовать три года ‑ большое испытание для птички-синички… Послушай совета, съезди отдохнуть.

‑ Надо бы, да боюсь сейчас выбиваться из наезженной колеи.

‑ Когда же ты заметила в себе это неодолимое сопереживание? – он глянул на неё, вытряхнул из фантика в коробку конфету и взялся складывать синий конвертик.

‑ Как будто после Нового года… В первый раз в магазине. Шум, толкотня, и стоит кроха лет четырёх, чумазый, пальтишко на нем поношенное, шапочка линялая, но не попрошайка, домашний, сразу видно. Потерял мать, она увлеклась витринами и недоглядела. Едва я его увидела, меня охватил ужас, будто это я потерялась. Смертная тоска безысходности. Она-то мне сегодня и приснилась, эта самая тоска.

‑ А что его мать?

‑ Мать быстро нашлась... И другие случаи были. Наш заместитель завлаба защищался. Защита прошла блестяще. Толя сам, по-моему, не ожидал, с таким воодушевлением он принимал поздравления, глаза у него были совершенно бессмысленные от радости. Я хотела тоже поздравить, и не смогла. Сильнейшая боль в висках. Головокружение. И ни с того, ни с сего, вдруг испытываю огромное счастье, а вместе с ним опустошённость. Словно сама защитила докторскую без единого чёрного шара. Смеюсь, как дурочка. А от боли чуть не кричу.

‑ А с прежними недомоганиями это не связано? Напомни, когда ты лежала в больнице? – перебирая фантики, спросил НН.

‑ Я не лежала, я только томографию там проходила. В конце ноября.

‑ Да, знаю, птичка моя… Ну, дорасскажи-ка про защиту.

‑ Отошла от приступа. С фуршета слиняла, не до него. Но надо было где-то отсидеться, прийти в себя. Нашла комнату, по моим расчётам свободную. Потянула дверь, она распахнулась, а там, в темноте обнимается парочка. Свет от двери упал прямо на них. Девушка резко повернула голову. Наши взгляды встретились. И тут же давление в висках, резкая боль, я страшно смущена, и одновременно немыслимо горда тем, что я здесь наедине с самым неотразимым парнем в институте. Я захлопнула дверь, убежала в конец коридора. И постепенно пришла в себя.

НН передвигал по столу готовые фантики, выкладывая из них узор. В коробке лежали голые шоколадные конфеты, рядом с ней лёгким блестящим ворохом ждали своей очереди цветные обёртки. Выложив узор, НН стал сосредоточенно сворачивать оставшиеся фантики. Лариса следила за точными умелыми движениями его пальцев. Допила чай, осторожно отодвинула в сторону чашку. Когда все фантики заняли свои места в узоре на столе, НН поднял на неё глаза.

‑ Думаю, в основе твоих порывов лежит способность к сопереживанию, эмпатия. Полагаю, что и ты, как серьёзный специалист, об этом знаешь. Её можно потерять, а можно развить. Твой уникальный случай ‑ взрывное развитие, при котором сопереживание превращается в переживание. Вот… ‑ он собрал фантики в кучку и тут же разворошил. ‑ На первых порах… пусть даже моя рекомендация смахивает на совет экстрасенса, ‑ не смотри людям в глаза. Три примера, приведённые тобой, ‑ глаза. Заплаканные глаза ребёнка, блестящие глаза новоиспечённого доктора, яркие глаза влюблённой девушки. Ну, а теперь сыграем, один разок? ‑ он заулыбался, потирая руки. ‑ Уверен, я выиграю! Я очень азартен.

Внезапно Ларису охватила усталость. Страх, копившийся в течение месяца, исчез, благодаря одной фразе мудрого НН и той отеческой интонации, с которой фраза была высказана. Едва выдержав кон, проиграв почти все фантики, она отпросилась домой. Спала хорошо, но наутро проснулась с температурой и кашлем. Вызвала врача и лежала в постели. Чувствовала себя парадоксально счастливой, признавая, что и здесь НН был прав, когда говорил: «Если человек не хочет добровольно уйти в отпуск, он принудительно сядет на больничный».

17. Гошик

Две недели болела с удовольствием, а потом так надоело, что захотелось ожить ли, умереть ли, но без лекарственных средств и мер. Вышла на работу, не долечившись. Не опоздала, приятно удивилась, что Бледная Спирохета умеет дружелюбно улыбаться при встрече. Мечтала сразу зайти к НН, но обнаружила у двери в свой кабинет пожилую даму, относящуюся к числу тех немногих постоянных пациентов, для кого посещение психолога является острой внутренней потребностью.

Анна Яковлевна регулярно приходила на консультации ради внука Игоря, четырнадцатилетнего подростка, о здоровье которого необычайно пеклась. С точки зрения Ларисы, Игорь был нормальным для своих лет мальчишкой. Несколько малахольным, но это объяснялось высокой активностью его бабушки, которая, невзирая на неудовольствие внука, упорно называла его Гошиком. Из трудного бессвязного рассказа, в процессе которого бабушка непрерывно хваталась за носовой платок, выяснилось, что вчера Гошик отравился самым чудовищным образом.

‑ Я нашла его в подворотне. Он ел из мусорного контейнера! – Анна Яковлевна мучительно зажмурилась, руки её дрожали. – Но даже это я могла бы пережить, если бы он ел пусть грязное, пусть из контейнера, но допустимое – ну, хлеб, ну яблоко… Нет! Гнилую свёклу он ел. Весь грязный, вонючий, осатанелый какой-то. Даже не ел, нет, ‑ пожирал!

Посетительница уронила лицо в ладони и зарыдала, бессвязно причитая, задыхаясь. Лариса была поражена и рассказом, и преображением импозантной дамы в несчастную отчаявшуюся старушку. Та подняла на неё красные слезящиеся глаза. Виски Ларисы сдавило. Стало очень страшно за Гошика. Охватило отчаяние, ведь вся жизнь… ему… ради него… Опомнилась, резко отвернулась. Едва избежала очередного приступа. Бабушка продолжала рассказывать.

– Я вошла в подворотню и окаменела на месте. Попыталась отнять у него эту пакость, но он ответил кошмарной грубостью!

Дрожащий голос посетительницы вернул Ларису к действительности.

‑ Успокойтесь, иначе вы не сможете помочь внуку, ‑ твёрдо остановила старушку и, заведомо зная, как хорошо действуют на пациентку научные термины, сказала. ‑ Событие чрезвычайное. Но в пубертатный период неадекватные реакции характерны. Это досада ребёнка, за которого всё решают взрослые. Я говорила вам, что гиперопека отрицательно влияет на формирование поведенческой картины.

Анна Яковлевна выслушала её с выражением безграничного уважения. Промокнула глаза, поправила причёску. И когда Лариса поднялась, чтобы проводить её до двери, бабушка была уже готова приступить к спасению внука.

Оставшись одна, Лариса взволнованно зашагала по кабинету. Отчего Игорь, мальчик вполне разумный, любящий, который видит бабушкину глупость, использует её, но в меру, совершил такой поступок? Очевидно, был какой-то внешний толчок. Быстро вышла из кабинета. Приоткрыла соседнюю дверь, сунула в щель голову и улыбалась, молча ожидая, когда НН поднимет взгляд от бумаг.

Он был один. В обычном своём коричневом костюме, потёртом и мешковатом, придававшем хозяину необычайно домашний вид. Но при необходимости костюм умел собраться, подтянуться и сойти за официальный. НН вскинул глаза, поднялся навстречу:

‑ Залетай, птичка! С выздоровлением. Соскучился. Пощебетать не с кем.

‑ Спасибо, Никнорникнорыч. Вот и отдохнула, как вы предсказывали, на больничном… Не помешаю? Как вы тут? Что Спирохета, пьёт кровь?

‑ Пьёт, но в меру. Ведь есть же предел, определяемый размером желудка. Расскажи, лучше, о себе. Полегчало?

‑ Да. Совет экстрасенса всегда помню. Сразу прячу взгляд. Но сейчас дело не во мне… Пациентка принесла невероятную весть. Может, покурим?

В коридоре на банкетках сидели посетители, ожидая вызова, и потаённо рассматривали идущих мимо. Под их пустыми взглядами Лариса и НН медленно добрались до двери на лестницу. Оттуда спустились на пол марша, по привычке потянулись за сигаретами, но вспомнили о запрете. Лариса быстро пересказала историю Гошика и смолкла, глядя за окно на конец января, который вдруг поплыл словно март.

‑ Здоровеньки булы! Не оставите без внимания? – явился вездесущий Приходибатько. Он обратился к обоим, но ладонь протянул к Ларисе. ‑ А я вам байку одну сейчас. В качестве компенсации.

‑ Бери, балабол, ‑ Лариса вынула пачку. – Ты что, следишь за нами?

‑ А то! Дверь приоткрыта. Щёлочка, а видать. Слышьте, тут ко мне одна тётка мужа приводила. Оба утверждают, что он грызёт всё подряд! Я испугался, если он сгрызёт что-нибудь в кабинете, то Бледная Спирохета живьём съест меня. Но они меня утешать: нет, здесь ему грызть не хочется. Только дома. Стенку изгрыз, шнур телефонный одним махом, до холодильника добрался, чуть зубы не обломал. Я видел, зуб щербатый. Оба говорят, находит на него. А в себя придёт, стыдно.

‑ Обсессивный синдром? – НН взглянул с интересом.

‑ Похоже, ‑ Приходибатько крутил в руках сигарету. – Может, врут?

‑ Врёт пациент или не врёт, профессионал понять сумеет. — НН тяжело пошёл наверх, поманив за собой Ларису. А Прихобатько через две ступеньки побежал вниз, торопясь, пока нет посетителей, выкурить на крыльце сигаретку.

Рабочий день вышел напряжённым. Пациенты шли один за другим, но сложных случаев больше не было. К концу приёма позвонил НН, попросил зайти. Лариса хотела ответить, но закашлялась. Положила трубку и просто пошла к нему.

‑ А ты вроде не вылечилась ещё? – в голосе НН звучала заботливость.

‑ Так, запершило. Уже лучше.

‑ Ты, птичка моя, выздоравливай, становись на крыло. Налей-ка себе чаю, и поговорим. У тебя была пациентка, рассказала о пареньке. И твоё мнение, насколько я понял из нашего на лестнице разговора, что парень ел гнильё сознательно, по своему желанию. – НН внимательно взглянул на неё.

‑ Или его принудили силой, ‑ ответила Лариса. ‑ Но кто, неизвестно. На помойке он был один. Мужчина и женщина вошли в подворотню одновременно с бабушкой и были потрясены не меньше её.

НН слушал, насупив мохнатые седые брови. Лариса заметила на его столе горстку фантиков, которыми они играли до её болезни. Он перехватил взгляд.

‑ Детство. Как говорил один мой знакомый фермер, любуясь резвящимися поросятами. Держу теперь фантики на виду. Пациенты с удовольствием отзываются на игру, беседа идёт естественней. Недавно один подарил конфету, чтобы я при нём сложил фантик. Вот. Большой. Итак… У меня тоже третьего дня случай был. Молодой человек. Рослый, крепкий. И чуть не в слезах. А было так. Встречал вечером девушку. Пришёл к ней во двор, там какой-то малый бродит. Щуплый. Незаметный. Малый этот драться не лез, ничего не говорил, только глянул, да зубами по-собачьи щёлкнул. А мой тут же упал на землю и замер. И так лежал на спине, а тот минут десять ходил около него кругами. Ну, каково?

‑ Так ведут себя собаки, ‑ вспомнила Лариса.

‑ Да. Правильно. Проявление скрытой агрессии главаря стаи и реакция на неё рядовой особи. Главарь стаи. Стая животных… ‑ НН пальцем выстраивал фантики в ряды. – Итак. Побеждённый парень, лежащий на спине. Внук, поедающий отбросы. Муж, грызущий мебель. Всё не по-людски. Людей в первую очередь интересует такая несъедобная вещь, как деньги. Здесь же только животные интересы.

Лариса слушала его в недоумении и невольно тоже принялась перебирать фантики. Вынула из горстки новый, на картинке была белка, грызущая орех.

– Вот ещё один грызун. Только Витькин пациент грызёт вещи, а этот орехи. Того бы мужика с телефоном на конфету.

‑ Птичка моя, ты ткёшь гнёздышко из воздуха, ‑ на лице НН проступило выражение глубокой озабоченности. ‑ Но грызун с фантика, эта мирная белочка с орехом не живёт в стае, не селится кучно, не тяготеет к жилью.

‑ Никнорникнорыч, вы ждёте от меня какой-то удивительной догадки. А я имею крошечную птичью голову. Сдаюсь, ‑ отшутилась Лариса, тайно дивясь на НН. Она никогда не видела его таким серьёзным и взволнованным.

‑ Я в больших сомнениях, ‑ заговорил серьёзно. ‑ Очевидно, аналоги поступков наших пациентов надо искать в мире животных. Больше всего это похоже на поведение крыс. Тем более, среда обитания серых грызунов – весь город. Другое дело, почему люди повторяют крыс? И ведь очень разные люди, незнакомые друг другу. Между которыми нет ничего общего.

‑ Кроме того, что все они наблюдаются в нашем диспансере.

‑ То есть, живут в Северо-Восточном районе… Птичка моя! Твоя крошечная головка способна рождать великие идеи. Место прописки. Запомним это. Далее. Согласись, мир животных выстроен в соответствии с логикой борьбы за выживание и многое здесь, с точки зрения гуманизма, представляется жестоким. Случаи, известные нам с тобой, – в принципе, безобидные завихрения. Но если кто-то захочет повторить крыс в их воинственном состоянии? Или в состоянии сексуального возбуждения? Случай будет уголовным. Вот следующее звено нашей цепочки.

‑ Но почему кто-то должен этого захотеть? ‑ Лариса вернула белку с орехом на стол.

‑ Но ведь Гошик захотел есть гнилую свёклу? Почему бы ему не захотеть загрызть бабушку, когда она станет ему читать нотацию? Оба примера предельно абсурдны. Оба упираются в роковой вопрос, – почему он захотел?

Лариса молчала, не поспевая за словами НН, но чувствуя, что его рассуждения безупречны, хотя вывод, к которому он привёл её, невероятный. Ужасный.

‑ Вы знаете ответ? – она подалась вперёд.

‑ Нет. Но не исключаю возможность случаев… лучше назовём их не животными, а звериными, ‑ которые идут не по нашему ведомству. А то, что мы ничего о них не знаем, говорит о том, что другое ведомство держит их в строжайшей тайне.

‑ Другое ведомство? Какое? – вдруг испугалась Лариса.

‑ Например, полиция, ‑ НН с любовью перебирал фантики.

‑ Что же вы предлагаете делать? – она прижала ладони к запылавшему лицу.

‑ То же, что и всегда, ‑ думать. Искать ответы на вопросы

‑ Почему же крысы, а не собаки, которые тоже бродят стаями на свалках и в парках? – Лариса была вконец растеряна.

‑ А желание грызть несъедобные предметы? Ведь это делают только грызуны, чтобы стачивать непрерывно отрастающие резцы. Птичка моя! – в интонации НН прозвучало отеческое беспокойство. ‑ Будь осторожна, вспорхни повыше. Тем более, с твоим реактивным реагированием на чужие эмоции. Ведь это могут быть и стихийные эмоции животного, глядящего на тебя из щели в стене.

‑ Меньше всего я могла ожидать таких разговоров от вас, ‑ она через стол схватила руки НН, тревожно сжала их. ‑ Если бы кто-либо другой заговорил со мной в таком тоне, такими словами, я бы решила, что собеседник мой безнадёжен. Но я верю вам. А вы обещаете мне катастрофу! Стаи серых тварей, накрывающие собой город. Стаи обезумевших людей. Чудовищный всемирный потоп. Конец света. Где же мальчик с дудочкой? Страшно.

НН высвободил руку, потрепал Ларису по плечу. Он смотрел ласково, но во взгляде не отыскалось тех торжествующих искр, которые разоблачают ловкий розыгрыш. Лариса откинулась назад.

‑ Буду вести учёт звериных случаев. Подниму все материалы, перекопаю всю литературу о коллективном крысином сознании. И вообще по зоопсихологии.

‑ Спасибо тебе за доверие, ‑ его глаза НН смотрели тепло и грустно. ‑ Зло вне логики. Поэтому его так трудно одолеть. У зла нет правил, которыми опутано и ослаблено добро. Зло побеждает. А добро ‑ только иногда.

18. Нежданный гость

Чувство, не оставлявшее Ларису в течение двух недель после того разговора с НН, можно было сравнить только с чувством, которое охватывает, когда читаешь на воротах, в которые должен войти, объявление: «Осторожно, злая собака!» Но страх перед спрятанной собакой вспыхивает и проходит. Это же чувство сохранялось. Список звериных случаев вырос до семи пунктов. На перекурах с НН эта тема стала главной. Меняли её, лишь когда являлся назойливый Приходибатько.

Пока возвращались с НН от лестницы по коридору, Лариса успела отсчитать восемь долгих гудков старенького городского телефона, установленного в её кабинете ещё в ту пору, когда там сидело начальство. Открывала ключом тугой замок и слышала, как продолжает звонитт телефон. Но вошла, и он смолк. Словно звал её, потому что соскучился. Телефон был битый, несколько раз криво обёрнутый синей изолентой, с выщербленным диском, с безнадежно перекрученным шнуром. Лариса берегла его как раритет, но от посторонних глаз прятала в книжной полке.

Села к столу и, пользуясь отсутствием посетителей, раскрыла папку звериных случаев. Шестеро из семи пациентов жили в Северо-Восточном районе, но вблизи Северного проспекта. Седьмой, Гошик, жил в центре, однако его уникальный случай легко объяснялся чрезвычайной мобильностью крыс. И Лариса, и НН признавали возможность проникновения какой-либо крысы, способной влиять на человека, из Северо-Восточного района в пограничную с ним часть центра. Сегодня НН сообщил ещё об одном случае и обещал сам принести Ларисе карточку пациента.

В глубокой задумчивости листала описания случаев и вздрогнула, вспугнутая звонком телефона. Вытащила его из полки, устроила на коленях.

‑ Алё.

‑ Здравствуй, Лара. Занята? ‑ хриплый низкий голос, мучительно узнаваемый.

От неожиданности не сразу нашлась, что сказать. Ведь столько лет…

‑ Нет, нет, не занята, здравствуй… дорогой, ‑ рука гладила старый телефон.

‑ Буду через пятнадцать минут.

Трубка загудела. Лариса бережно опустила её на аппарат, взяла его двумя руками, вглядываясь в перебинтованное синими петлями лицо. Вдруг вскочила, суматошно запихивая на полку. Кинулась к зеркалу. Второпях дёрнула провода, зацепила папку с материалами, уронила на пол. Бумаги рассыпались.

Воротничок поправить легко. Волосы труднее, они непослушные, когда отрастут. Отбросила расчёску. Помада в сумочке, сумочка в ящике стола. Вывалила содержимое сумочки в ящик, отыскала запропастившуюся помаду. Подбежала к зеркалу, близко придвинулась, подвела губы. Изучала своё лицо с неодобрением, с безнадёжностью в душе. «Уж какая есть… Я всегда уж какая есть».

‑ Птичка моя…

Отпрянула от зеркала, словно застигнутая на месте преступления. НН стоял в дверях. Его глубоко посаженные смотрели на Ларису с удивлением, но в целом одобрительно.

‑ Извини, напугал. Пёрышки чистишь. С весною в сени к нам летишь. А я вот занёс, как обещал, ‑ он положил карточку на стол и хотел уйти, но вдруг заметил рассыпанные по полу бумаги. – Случилось что-то?

‑ Н-нет… ‑ бросилась поднимать, выпрямилась с бумагами в руках. Один лист, далеко высунувшийся из пачки, мелко дрожал. – Я…

Дверь открылась, впуская посетителя.

‑ Можно?

Лариса молчала, не зная, куда сунуть бумаги. Только кивнула, задохнувшись от волнения. Наконец, догадалась положить бумаги на стол, коленом задвинула ящик с вывороченной сумкой. Вышла навстречу.

‑ Здравствуй…те… Заходите, пожалуйста, ‑ виновато глянула на НН, который отступил к двери, пропуская незнакомца. Крепкого, массивного, с очень светлыми глазами на коричневом лице, с коротко остриженной, белой головой. Посетитель был в хорошем костюме, в свободно расстёгнутой у ворота рубашке без галстука. Походка, выражение неподвижного лица выдавали в нём человека, привыкшего повелевать. Медленный тяжёлый взгляд, длинные сомкнутые губы. НН извинился и вышел. Лариса не заметила его ухода.

‑ Лара. Четыре года, ‑ гость взял её за плечи, чуть притянул к себе и отпустил.

Не посмела обнять его, только решилась провести ладонью по отвороту пиджака. Он накрыл её ладонь своей, пожимая. Лариса вдруг испугалась его прямого взгляда, направленного на неё. Быстро прикрыла глаза рукой, страшась возможного приступа. Совладала с собой, с трудом вымолвила:

‑ Соскучилась.

‑ Ты же знаешь, служба, ‑ отвёл её на место, сам устроился напротив, на стуле для посетителей, сцепил в замок руки, набычив голову. ‑ Ты мне нужна, Лара.

‑ Я всё сделаю, ‑ прикоснулась к его сцепленным на столе рукам, каменным, но будто нагретым солнцем. Поразилась давнему ощущению, мгновенно опровергающему привычное представление о холодности пришедшего к ней человека. Вытащила с полки зазвонивший телефон, положила на колени. Гость следил за её разговором.

‑ Конечно, Анна Яковлевна. В пятницу. Да. Да. Вне очереди. До свидания, ‑ вернула аппарат на полку.

‑ Я отвлекаю тебя, ‑ глянул ей в глаза, она опустила голову, уходя от взгляда, он спросил прямо. ‑ У тебя никого нет?

‑ Нет... – она избегала его настойчивых глаз, мучительно понимая, что таким образом только подтверждает его подозрения.

‑ Всё там же, в коммуналке? С теми же бабками? – улыбка проскользнула в его глазах, не изменив суровости лица.

‑ Та, что шпионила за нами, умерла. Остальные толкутся на кухне, ‑ улыбнулась Лариса и решилась взглянуть на него, благодарная за напоминание об их краткой любви, о ночах в узкой комнатёнке с раздолбанной дверью.

‑ Так вот. Лара… ‑ он сделал паузу, разглядывая ворох бумаг, которые она подобрала с пола, наклонил голову к плечу, прочитал. ‑ «Игорь Са-ва-хви-лидзе (Гошик)»… Я испугал тебя. Ты уронила всех своих пациентов. Как теперь в этом хаосе будешь разбираться?

‑ В пятницу с утра переберу, ‑ отодвинула бумаги в сторону, отчего-то промолчав о звериных случаях.

‑ С утра у тебя Анна Яковлевна, ‑ внимательно изучал её лицо.

‑ Ты всё замечаешь, ‑ отвела взгляд.

‑ Ты боишься смотреть мне в глаза. Что изменилось?

‑ Сошла с ума, ‑ принуждённо засмеялась.

Он поднялся, отодвигая стул. Она тотчас вскочила, безотчётно перебирая листы на столе. Оттолкнула их. Подошла к нему. Положила руку ему на грудь, на серо-голубую дорогую рубашку.

– До свидания, милый.

‑ Подвезу тебя, ‑ интонация не предполагала отказа.

Он снял с вешалки её пальто. Лариса никак не могла попасть рукой в рукав. Забыла про шарф, бестолково вытаскивала, наматывала на шею. Гость снисходительно наблюдал за её суетой, наконец, надел на неё пальто.

‑ И я соскучился по тебе, ‑ стоя за спиной, обнял, поцеловал в висок.

Губы касались её волос, дыхание согревало ухо. Потрясённая,растерянная, она готова была заплакать.

19. Белая ворона

Толстые хлопья падали на асфальт оттаявшей дорожки и исчезали в черноте, падали на волосы, на плечи Ларисы и не таяли. Она торопливо шла к воротам, почти убедив себя, что человек, только что целовавший её в кабинете, почудился ей, приснился.

Он не стал ждать, ушёл вперёд, пока Лариса долго запирала дверь, не могла совладать с ключом, с дрожащими руками. Заперла, наконец, побежала вдогонку. Но в вестибюле было пусто. И на крыльце, в тёмной сырости февраля, сыплющего мокрым снегом, тоже никого не было. Выбежала за ворота, оглядываясь по сторонам. Пересекла рыжий круг уличного фонаря и за его резкой границей провалилась в глубокую темноту.

Блики невидимой чёрной машины. Рядом он. Непокрытая белая голова светится в лучах фонаря. Распахнул заднюю дверцу, пропуская Ларису, сел рядом, приказал водителю:

‑ Прямо, через мост, после первого светофора направо.

В салоне пахло хорошим мылом, всё блестело. Нашёл её руку, сжал в своей. Лариса боялась шелохнуться. Достал и протянул ей визитку. Закивала, избегая светящихся глаз, пряча в карман твёрдый прямоугольник. Голова кружилась как на карусели, вертящейся в обратном направлении, сшибающей сначала разлуку, потом знакомство, разбрасывая осколки воспоминаний, которые всегда вызывали слёзы. А вот воспоминание о смерти матери - нет.

Карусель остановилась. Вышел, помог выйти Ларисе и проводил до подъезда. Стоял рядом, пока она, ошибаясь, несколько раз набирала код. Дверь открылась, вошёл следом и стал подниматься. В подъезде было сухо и тепло, пахло пылью и кошками. Дверь гулко грохнула сзади.

‑ Постой. Лара. В квартиру не пойду, ‑ властно притянул к себе, поцеловал.

Лариса обнимала его за шею, торопливо лаская. Сумка упала под ноги, звякнула замком о ступени. Целовал ещё, ещё. Вдруг оторвал от себя, прислушиваясь, как гулко грохотнула дверь подъезда, впуская кого-то. Отпустил Ларису, поднял сумку, сунул ей в руки и ушёл вниз.

В эту ночь спать не могла. Металась по комнате, стискивая пальцы, то умирала от счастья, то впадала в мрачные подозрения. За окнами летел мокрый снег. Распахнула форточку и жадно курила, замерзая под пластами холодного воздуха, валящего сверху. От рук пахло хорошим мылом салона автомобиля. Докурила, швырнула окурок в ночь. Нашла на вешалке пальто. Прижималась к нему лицом, вдыхала тень былого, вспоминая, как сильная рука сжимала в темноте её руку, вспоминая, как расстались четыре года назад, как познакомились.

Был день рождения Милочки Евсеевой, подружки из библиотеки, где Лариса работала, провалившись на психфак. Застолье было немыслимое. «Имеют средства… Отец в органах работает», ‑ шепнула на ухо Сонька Шаркевич. Милочке исполнялось двадцать пять. Были приглашены и родня, и друзья. Один парень обращал на себя общее внимание. Розовое тонкокожее лицо, светлые глаза с белыми ресницами, белоголовый. Альбинос.

Ларису удивило несоответствие природной ранимости и холодной твёрдости, читавшейся в движениях, в коротких репликах этого гостя. За длинным столом оказалась точно напротив него. Ей понравилось, что он ровен со всеми, никому не даёт предпочтения, выделяя ей, сидящей напротив, ту же долю скупого мужского внимания, что и признанной красавице Соньке. Ел мало, тосты не произносил, на вопросы отвечал кратко и уклончиво. Не танцевал, отошёл от разорённого стола к окну. Лариса тоже встала.

Обычно её никто не приглашал на танцах. И теперь она испытывала благодарность к альбиносу за то, что вместе с ней он отклонил и всех прочих. И вдруг, ‑ она и сама не поняла, как это вышло, ‑ но как-то оказалось, что она, робкая девочка из библиотеки, уже идёт к нему, обмирая от своей смелости. Подошла и, судорожно вздохнув, выпалила:

‑ Вы самый заметный здесь человек! У вас яркая внешность… ‑ и испуганно отвернулась к окну, где наискось летели мокрые снежные хлопья.

‑ Спорный комплимент, ‑ скривился он, но протянул ей руку. ‑ Олег.

‑ Лариса, ‑ ответила на крепкое пожатие. ‑ Работаю в библиотеке.

‑ Познакомились? Это Олег Смирнов, ‑ протараторила подскочившая Милочка. ‑ Сотрудник моего папы, младший товарищ. К сожалению, не танцует. Но и ты ведь, Ларис, обычно не танцуешь? – ехидно уколола и улетела.

‑ Извините меня за плохой комплимент, ‑ с выражением искреннего сожаления Лариса повернулась к альбиносу. ‑ Быть белой вороной в стае серых ворон очень тяжело.

‑ Какая вы книжная девушка, ‑ в первый раз он взглянул на неё с интересом. ‑ И не задаёте вопросов.

‑ Это даёт право не отвечать на вопросы, ‑ ответила она, ободрённая похвалой.

Вскинул белые брови, но промолчал. Склонил голову, показывая, что разговор закончен, но руки не подал. И ушёл. Она не влюбилась тогда в него, но запомнила, хотя больше они не виделись. Всех других мужчин невольно сравнивала с ним. И сравнение получалось не в их пользу.

Случайно встретила его через пять лет, кончая психфак. Получилось смешно. Помогла подобрать мандарины, высыпавшиеся из портфеля шедшего впереди мужчины. Подняла последний мандарин, подняла глаза и узнала в мужчине, которому оказала помощь, альбиноса. На загорелом лице белизна глаз и волос была ещё резче. Он стал мощнее, шире в плечах, значительнее. Застыла с мандарином в руке.

‑ Спасибо, Лара.

Чуть улыбнулся, взял у неё мандарин, очистил и разделил на две половины. Они съели его здесь же, глядя друг на друга, забыв обо всём. С тех пор он иногда звонил, куда-нибудь приглашал, был предупредителен, сдержан, потом отвозил её домой. К ней не заходил. Она не могла судить о его чувствах и внятно объяснить, отчего он время от времени извлекает её из небытия. Но накапливалось отчаяние.

Как-то в Институт психологии, где она работала, зашла давняя подруга Ладка и увидела на листе бумаги перед вспыхнувшей Ларисой выразительный вензель «О.С.».

‑ А он любит тебя? – спросила прямо.

‑ Не знаю…

Пряча лицо в ладони, Лариса рассказала сердцеведке-Ладке обо всём. Об Олеге, о матери и её мужчинах, об одиночестве и неустроенности.

‑ Ты должна признаться ему в любви, ‑ резюмировала Ладка.

В первую же встречу Лариса призналась. И смолкла в ожидании приговора. Стояла перед ним верная и покорная. Олег отбросил в сторону недокуренную сигарету. Красная светящаяся точка описала в темноте дугу. Долго молчал, пиная носком ботинка выступ на дорожке.

‑ Я растерян… Лара. Не я, а ты белая ворона. Но я к тебе привык, ‑ притянул её за плечи, поцеловал, и они немедленно уехали в узкую комнату в коммуналке, открыто пройдя по коридору сквозь строй соседок.

Внезапно сложившиеся отношения распались также внезапно. Однажды Олег позвонил и сказал, что больше они встречаться не будут. К счастью, незадолго до этого Лариса оформилась на пол ставки в диспансер. Отеческая чуткость НН, его доброта и ненавязчивая заботливость потихоньку вывели её из беспробудного отчаяния. Но сегодня, едва увидев Олега, она всё забыла. И отдать НН карточку. И попрощаться.

Зябко поёжилась на подоконнике. Отправила в форточку очередной окурок и села, наконец, на постель. От окна дуло, но не было сил подняться, закрыть. Потянула к подбородку покрывало вместе с одеялом и замерла, глядя перед собой пустыми глазами. Потом повалилась на бок, сворачиваясь в комок, дрожа от холода, безумных надежд и тяжёлых предчувствий. Заплакала. Затихла. Согрелась. Заснула в слезах.

Снились бесконечные мрачные коридоры. Она с опаской шла по ним, впереди чудился Олег. Наугад свернула в одну из открытых дверей. Сделала несколько шагов, озираясь. Вдруг дверь с грохотом захлопнулась за спиной. Тьма сдавила, схватила за горло. Задыхаясь, Лариса колотила кулаками в гулкий металл, хотела кричать, но не могла. Поняла, что умирает, и проснулась.

Было так же темно. В форточку влетали мокрые хлопья снега. Вместе с ними в сознание врывались тревожные мысли: «Целовал меня! Неужели ему действительно хотелось меня целовать? Или он так жестоко играл со мной, преследуя какие-то таинственные цели?»

20. Догадка НН

‑ Дура!

‑ Сама... Знаю...

Лариса тихо засмеялась, прислушиваясь к голосам за дверью кабинета. Редко теперь смеялась. Олег не звонил, не приходил. Его визитку она носила в бумажнике вместо фотографии. На визитке были только фамилия, имя, отчество и телефон. Больше ничего. Ожидание выматывало. Сомнения терзали.

Сегодня с утра народ шёл на приём валом. В коридоре стоял гул, из которого вырывались отдельные случайные фразы, и время от времени возносился пронзительный голос Бледной Спирохеты. Только к вечеру появилась возможность открыть папку с описаниями звериных случаев, с выписками о крысах и по зоопсихологии.

Количество случаев, включая тот, из-за которого НН столкнулся в её кабинете с Олегом, выросло до одиннадцати. Как ни оценивала Лариса имеющиеся примеры, выводы получались, мягко говоря, не научные и аналитический разум отказывался их принять. Нужно было перекурить и обсудить всё с НН. Лариса выглянула в коридор и тут же столкнулась с ним.

‑ А я за тобой, птичка моя, ‑ обрадовался он и прибавил с таинственностью, ‑ Полетим огородами? Перехитрим Приходибатьку? Моя нога согласна.

Веселясь, они пробрались по другой лестнице через третий этаж и по улице прошли к своему крыльцу. НН утвердился на стуле, вытащил сигареты и лукаво сощурил глаза под бровями:

‑ Ты не балуй Приходибатьку. Так можно нажить себе доброжелателей.

Лариса согласно кивнула, поправляя накинутое на плечи пальто. Вопреки прогнозу приморозило. Новый снег не выпал. Лёд, истоптанный в оттепель, смёрзся колдобинами. Вдоль улицы громоздились серо-жёлтые замусоренные сугробы. Было тускло. На душе тоже было тускло.

‑ Случаи множатся. А у меня чувство неуверенности, ‑ неожиданно произнёс НН, выдохнув дым. – Старый я. Мне уже почти не стыдно, если я чего-нибудь не знаю. А это не стимулирует умственный процесс. И сильно не хватает опыта общения с крысами.

‑ Может, попробовать? – спросила Лариса, втайне удивляясь, что за всё это время НН ни разу не спросил её об Олеге.

‑ Брось. Я так, к слову. Все одиннадцать пунктов указывают на крыс. Но на каких-то особенных. Откуда они взялись? Напомни, когда приходила бабушка Гошика? – со скрежетом развернул свой стул, чтобы видеть Ларису, вытянул вперёд больную ногу, принялся растирать колено.

‑ Двадцать шестого января, – она хорошо помнила каждый из звериных случаев.

НН помассировал колено, помолчал, сказал с тяжёлым вздохом:

‑ Двадцать шестое. Мой парень, встречавший девушку, был на три дня раньше, двадцать третьего. Грызун Приходибатько в те же дни. Случаи начались почти одновременно. Все в северных районах, но с большим территориальным разбросом. Сколько, по-твоему, в конце января было в городе таких опасных крыс?

‑ Ну, не меньше, чем десяток. Или полтора. А как, по-вашему?

‑ А Витька-то не учуял. Провели мы его, ‑ НН взглянул на неё внимательно, бросил окурок в урну и полез в карман за пачкой, достать вторую сигарету. – Птичка ты, синичка. Надо принести зёрнышек и сыпать за окошко твоим подружкам. Или кусочек сала подвесить на верёвочке. Сделаем?

Кивнула. И смутилась под ласковым изучающим взглядом НН.

– Ты постриглась. А я, старый дурак, не заметил. Красивые маленькие ушки-серёжки. Весна. А совсем недавно ты маялась с этой милой головкой. В ноябре, какого?… ‑ сделал вопросительную паузу, и Лариса напомнила:

‑ Двадцать пятого.

‑ Точно, ‑ кивнул НН. ‑ Проходила томографию. Полчаса лежала в саркофаге. Тебя ведь племянник устроил? Я и не знал, что у тебя есть братья-сёстры.

‑ Родных нет. Валька ‑ тот ещё племянник, седьмая вода на киселе. Вылетел с четвёртого курса медицинского, пришлось пойти лаборантом в медцентр, ‑ постучала по сигарете пальцем, стряхивая пепел в урну. ‑ Ннкнорникнорыч! А медцентр-то на Северном проспекте.

‑ Так-так. Медцентр. На Северном проспекте, ‑ НН докурил и теперь тёр колено двумя руками. – Есть больница, значит, и кухня, и столовка. Объедки, помои. Интересно, как обстоят дела в диспансере Северного района? Думаю, другие ведомства уже поинтересовались.

Другие ведомства… Медленно накатывала тоска. Лариса во все глаза смотрела на руки НН. Корявые, короткопалые, старые руки. Но чистые, спокойные, внушающие доверие. Вспомнила, как он гладил её по плечу, утешая… И вдруг расплакалась. Не успела перехватить слёзы. Держала на отлёте окурок, он жёг пальцы. Другой рукой зажала глаза, но слёзы предательски текли из-под ладони, звонкой капелью падали на лёд крыльца.

‑ Ннкнорникнорыч… ‑ не могла продолжить, всхлипывая. ‑ Я к вам… Доверие. Громадное… Олег. Я люблю его. Давно расстались. Вдруг пришёл… Вы. Я…

Почувствовала, как он взял у неё окурок и выбросил в урну.

‑ Никакой нет беды в том, что ты любишь, кроме того, что любить этого человека неимоверно трудно для тебя. Он тоже был рад встретиться с тобой. Мне достало одного взгляда. Хотя, несомненно, сюда его привел интерес к звериным, а, точнее, крысиным случаям.

‑ Он ни о чём меня не спрашивал и не звонил с тех пор, ‑ ощупывала карманы в поисках платка.

‑ А ты помоги ему, позвони, предложи посмотреть твою папку, ‑ иллюстрируя принцип взаимопомощи, НН протянул ей большой носовой платок, аккуратно сложенный и отглаженный, будто приготовленный специально. ‑ Как приступы? Теперь полегче?

‑ Полегче, ‑ прижала платок к мокрому лицу, вытерла глаза.

‑ А первый приступ был в начале года. Я не ошибся? – НН взялся рукой за подоконник, подтянулся, помогая себе встать. ‑ Эх, старость, не радость.

‑ Да, в начале. Но первые неявные начались раньше. Где-то в середине декабря, после томографии. Голова встала на место, а приступы начались. Может, Валька чего-то там в томографе недоглядел. Вот так, доверяемся племянникам-недоучкам.

НН придержал рукой входную дверь, пропуская Ларису, и они пошли наверх, под руку вступили в коридор, НН заметил:

‑ Смотри-ка. У Виктора точно щёлочка. Стережёт. Провели мы его на этот раз. Да… Согласись, ведь от конца ноября недалеко до середины декабря? Какая-нибудь младенческая болезнь, какая-нибудь свинка имеет инкубационный период двадцать один день. И вот ты уже весь опух. Оглянешься назад и понимаешь, что там-то и пил чашу дружбы с носителем инфекции. Итак, конец ноября. Один месяц и Новый год. Ещё один месяц и наибольшее число случаев происходит в округе медцентра, где лаборантом твой племянник…

Он придерживал её за локоть и, пока они медленно шли по коридору к своим кабинетам, неторопливо рассуждал сам с собой. Лариса, взволнованная надеждами на встречу с любимым, плохо слушала, однако успела отметить высокую осведомлённость НН в части крыс. Он словно читал из учебника.

‑ Беременность длится три-четыре недели. Значительный потенциал размножения. В каждом приплоде от одного до семнадцати, в среднем восемь-десять детёнышей. За год самка приносит один или два, реже три приплода. Живут обычно в постройках человека, где размножаются круглый год. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ