ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ
* * *
Все ребята морозовской, позже кульпиновской, а вернее будь сказано - нашей ватаги просто на удивление какие здоровые были, черти. Неплохо плавали. Любимой забавой были прыжки с самодельной вышки в воду. Сначала ныряли в озере Пропащий. Там же, добром оценив это озеро за прозрачность воды, плавали в водолазных масках с дыхательными трубками. У Володи Кульпинова были резиновые ласты. Очень влекло нас это озеро. У одного берега, под «сигалочкой», глубина, такая, что даже Володя Чернов не мог в ином месте достать дна. А на дне вода ключевая, холодная.
Шагов на пять-семь от другого берега - довольно прозрачная. Вот ватага на берегу. Скорее, скорее – надеваем водолазные маски! Ишь, у Коли запотело стекло; не беда – плюнь и разотри по стеклу-то и будет ладно. Хорошо на Пропащем! Только рыбёшка всё мелкая и вода, как ни крути, не ахти какая прозрачная. Однажды наш главный специалист по плаванию и нырянию Володя Чернов, нырнул на глубину в самой середине озера и ему показалось, будто видел мельком прямоугольной формы плиты с некими надписями. Но уж очень там холодно и воздуху не хватает, чтобы вдругорядь вернуться и рассмотреть. Выдумка, конечно!
В 1965-ом ребята стали искать более подходящее озеро. В Кривом оказалось глубоковато, в Деднове тоже. Из ближних выбрали к общему удовольствию Песочное, в то время не целиком заросшее водорослями и отменно привлекательное наличием острорылых малоподвижных щурят, кои вскоре стали частой добычей В. Кульпинова, С. Илюхина, В. Чернова и Ю. Шишкина. Они из древесины сделали корпуса водных ружей, в аптеках приобреталась жёлтая жгутовая резина, которая теперь предназначалась для выталкивания остроги.
Острога – из стальной проволоки. С металлическим лязгом, хорошо слышным под водой, острога выскакивала из ложа; удачный выстрел пробивал щурёнка насквозь. Перед водной охотой договаривались – чей у кого участок небольшого озера. Иногда двое со смехом выскакивали из воды и незлобиво перебранивались, потому что оказались оба на одном участке и один другому едва не запустил острогой в спину. Потом ещё лет, наверное, десять после 1965 года В. Чернов продолжал иногда так ловить на Песочном небольших щучек.
Нырять приноровились с бережка на Истоке, метрах в ста от западного выхода с нашей улицы. Правда, для успешного приводнения в глубь рядом с береговой аж кромкой, надо было сперва взять хороший разбег, потому как бережок был пологий. А сейчас таков, что никакой сильный прыгун не допрыгнет до воды.
В полкилометре от названного места, где Ока делает поворот, мы воочию увидели захватывающую возможность нырять с крутого берега, когда, пролетев метра 3-4, плюхаешься в воду. Страшновато. Иногда вода там закручивается бурунами. В том и прелесть, что страшновато! Берег был краем луга. И не было ещё произведённых в 1970-е годы посадок сосны, к нашему времени образовавших изрядную хвойную рощу, в которой летом отдыхают, а осенью даже собирают грибы. Мои товарищи увидели однажды, как студенты, приехавшие из города ухаживать за посевами совхозными, с шутками-прибаутками бросаются с берега.
Мы, подростки, подивились, восхитились и решили сами понырять, преимущественно, в целях безопасности, «солдатиком», а не головой вниз. Забава не была продолжительной. Вскоре прослышали, что какой-то земляк-ныряльщик нырнул и не вынырнул. А кто-то из ребят ватаги, по-моему, Юра Шишкин, неудачно войдя в воду, едва не травмировался, и мы это оставили.
Шагах в 20 от того места Володя Кульпинов годика через четыре показал мне некий обрыв недалеко от берега, уверяя, что тут можно ловить раков. Помню, мы с ним нырнули раз-другой. Раков оказалось несметно много. Ещё из глиняных «нор» я наловчился вытаскивать жирных налимов, полюбив и уху из них. Однако это история всё-таки более позднего времени. Ловить там же раков я делал попытки в 1980-ом, в конце 1990- х годов; обрыв и «норы» никуда не девались, а раков и налимов уже нет, видно, вода не та. Раки и налимы ещё остались в обрывах озера Широкий, которое соединяется с Истоком, находясь по уровню ниже. Там мы переловили немало за лета нашей жизни – с В. Садиковым, В. Меликовым.
Мне было лет восемь. В жаркий летний день прибегает Вова Садиков. Я с этим пареньком только-только успел познакомиться. Пойдём сейчас, говорит, рыбы наловим, и ты, Коля, мне должен помочь. Выяснилось, что ловить придётся на мелководье; ловцом, собственно, будет Садиков, а моя благородная задача будет состоять в том лишь, чтобы выловленную рыбу собрать… Взять хотя бы ведёрко небольшое или мешок… Нет бы хоть как-то подготовиться….Но Садиков страшно спешил! Мы пришли, не мешкая ни одной минуты, в конец Истока. На противоположной от посёлка стороне, где была большая песчаная отмель, Садиков часа два назад узрел человека, который, по его словам, руками из воды, из обрыва, что там, неглубоко под водой, доставал больших судаков, окуней, плотвиц. Я встал рядом с Садиковым-ныряльщиком.
Он действительно нырнул и вскоре появился с рыбиной размером с ладонь взрослого. Трепещущую рыбину Садиков приказал мне своим резким пронзительным голосом взять и держать крепко. Рыбина сильно дёрнулась и – была такова, то же произошло со второй и третьей. Я боялся – вдруг уколет или хватит меня зубами… Но, кажется, Садиков не раздражился очень сильно на меня, бестолкового, он понял, что получил самое главное: знание о том, как можно ловить рыбу руками, в количестве поболее того, что доставалось во время ловли на удочку.
Года через три-четыре, как помнится, я сам приохотился ловить руками: в Истоке – там, где Садиков выступил в роли первооткрывателя, затем в обрывах около вливающих свои воды в Исток двух канав, называемых Ключиком и Тишлым ключиком; в озере Сосновое «под дубом», что рядом с берегом на Свином мысу (место это известно землякам как слияние Широкого и Соснового в одно озеро), «под досками» на Рожке мои сверстники ловили плотву, правда, я сам туда не лез, боялся я Рожка всегда, - именно там перетонуло немало белоомутского народа, а больше на Оке разве что.
Первые детские воспоминания мои, жителя Белоомута, рыбацкого поселка, связаны также с рыбалкой. Мой двоюродный брат Анатолий Мострюков, Худой рыбак (так называли его родные, за телесную худобу в юные годы), подходит с уловом, а я, которому было лет 6, лежу больной; мать говорит: Толик, вот ты приехал, а Колька заболел… Толик достаёт из корзинки щурёнка. Я осторожно трогаю, а Толик предупреждает: в рот палец-то ему не суй… Года через два он, приезжая из Москвы в Белоомут, летом брал меня с собой на рыбалку. Сядет на той стороне реки, я рядом со своей коротенькой удочкой, у него на рогульках три-четыре удочки, да ещё донки рядом. Наживка у него бывала разная: мотыль, хлеб, червяк. Рыба ловилась им исправно. Ещё было замечательно ходить с ним за Истоком по озёрам. Ходили в конце лета или в сентябре.
Он махал удилищем спиннинга, забрасывал блесну. И почти всякий раз щуку или окуня вылавливал. Не задерживаясь успехом, шёл к другому озеру. Были в 1960-е годы катушки с лесой примитивные, случалось – появлялись «бороды», тогда рыбалка тормозилась, Но на то он сызмальства и рыбак, что никакие «бороды» лесы, отрывы блёсен, крючков и поплавков не могли остановить его ловлю; или чутье, любовь к рыбалке, помогали ему или такова была его судьба (кстати, он в молодости и служил на флоте), но всегда был отменный добытчик рыбы. В 1980-1990 годы, как мне рассказывали родные, немало продавал выгодно рыбы на рынке в Москве, куда с сыном Андреем приезжали специально прямо с ловитвы.
С ним я воочию увидал и полюбил озёра Б. Нечаев, Кривой, Жёлтый (в Жёлтом вода действительно жёлтая, когда смотришь на водную гладь). Я знал и его пристрастие к ловле руками, впрочем, этим он увлекался больше, когда подрастал. «Ну, а просто огромную рыбину довелось ли тебе, Толя, выловить руками под кустами на Истоке? «Нет. Однажды я нырнул около куста ивового и на метровой глубине в мутноватой нашего Истока водице, смотря на солнце, разглядел нечто, напоминающее короткое бревнышко, чурочку: однако ж я усмотрел в нем контуры порядочных размеров сома. Я очень медленно приблизился к «бревнышку», завёл руки, беря его в кольцо захвата и сделал попытку схватить со всей возможной быстротой; ударив меня изрядно и даже болезненно, большая рыба та была такова.
На озере Широкое (или Широкий) 1990-е моя дочка помогала иногда мне забрасывать маленькую сеть-жабровку на подлещиков. Поставив снасть, я часто нырял за рыбой и раками. Добычу бросал на берег, где Катя бесстрашно подбирала её и складывала в корзинку или ведёрко. То были отголоски давних лет, когда там же мы подростками ловили, а потом поедали прожаренную на костре рыбёшку.
* * *
Владимир Морозов в год, о котором я рассказываю, был пятнадцатилетний юноша. Он тогда уже работал и учился в вечерней школе.
Володя был человек одарённый природой. Из числа тех, физически и нравственно добротных людей, коим, естественно, всегда противны недостатки в людях, а уродство вызывает не сострадание, а отвращение. Так, заметив, что я, в самом начале 1960-х в сравнении с ним ещё маленький, иногда ору со слезами от обиды, с лёгким смешком замечал: «Никола-Робсон!», намекая на известного уже и в нашей стране в те годы певца Поля Робсона. Примечая возле себя родственника Колю Савенко, который подростком отличался худобой необыкновенной, Мороз задевал его: «Немощной, Не-мощ-но-о-й!», с ударением на последнем слоге. Володя был достаточно уравновешенный. Однако, если кто покушался обидеть его или сестру, тот немедленно получал внушение из набора физических методов воздействия.
Однажды ватага посетила совхозный сад километрах в десяти от Белоомута. Они едва успели набрать спелых яблок, и вышел на них сторож с ружьём. Он стрельнул в воздух, ребята врассыпную. До реки, на берегу которой возле с. Перевицы спрятали лодку, а теперь до неё километра два-три надо было бежать, если не хотели быть настигнутыми каким-нибудь агрономом или бригадиром. Они – дёру! А Володя Садиков –хромец - сильно запыхивался, отставал. И задерживал, хоть немного, ватагу. Потом Мороз, разбирая всю историю, при мне говорил Кульпинову и Чернову: «Это же надо! Мы все бежали легко, дыхание почему собьётся? С чего? А Фунтиков (такое прозвище было у Меликовых и их родственников) как лошадь загнанная!». Тут Мороз показал как дышал запыхавшийся и отстававший Садиков. Вышло очень потешно.
Володя Морозов - смуглый, рослый, с карими глазами, весёлый командир нашей мальчишеской ватаги в период 1961-1963 гг. О нём надо обязательно рассказывать отдельно. Здесь хочу вспомнить эпизоды.
Мне было лет пять. Ранней весной, мальчики с улицы забрели к нам во двор. Талая вода скопилась в больших и малых лужах. Подошвы кирзовых и резиновых сапожек ломают утренний ледок. Меня тянуло им подражать и я наверное выбрал самую большую лужу. И вдруг голос Морозова: «Не ходи, Коля, там глубко!».
В 1961 году Мороз – так между собой называли его мы, ребята двумя-четырьмя годами моложе – собрал команду человек в пять-шесть и объявил, что это будет отряд. На практике это много что значило: совместную рыбалку, изучение ближних и дальних окрестностей посёлка, как походами, так и поездками на лодке с мотором – предмете гордости другого Володи – Кульпинова; также поощрялись моделирование, испытание самодельных взрывных устройств, занятия фотографией, стрельба, из т.н. поджигалок, для изготовления которых замечательным материалом являлись разного назначения трубки из внутренности трактора «Беларусь».
Между прочим, за порчу трактора могли, поймав, весьма строго наказать, поэтому, если кто и решался на воровство, то даже своим ни гу-гу, Когда повзрослели, некоторые из нас обзавелись ружьями. Несколько выбивались из перечня и такие, практически осуществляемые действия, как визиты в совхозные сады и кража (единичный случай) молочной фляги для варки ухи, но дело-то было не в материальном интересе.
Год 1962-й. Лето. Наловили рыбы бреднем, а варить её не в чем. Ты, пацан того времени, только попробуй из дома утащить ведро! Тогда сделали вот что. Отряд (или ватага) выводится к летней молочной ферме в районе озера Пропащий. Ребята подползают поближе к дойке. Уж кто тогда оказался самым смелым, я вспомнить не смогу, тем более в тот раз меня с ними ещё не было; возможно, Морозов, а возможно и другой Володя – Чернов. Смельчак обвязывает верёвкой пустую флягу, которая вдруг словно по волшебству медленно уезжает мимо сонного сторожа к кустам, и через час-другой в ней варят уху.
* * *
Жарким летним днём Мороз зовёт меня помочь на рыбалке в Соснове. Длинное озеро. На лесной стороне осины, орешник и ивняк подступают к воде. На лесном берегу Володя выбирал места помельче и приступал к ловле на мелководье у самого берега. Из-под чёрных сучьев, из-под корней вылавливал шустрых окуней и не очень шуструю плотву. Я у него перенимал эти навыки. Но тогда моя роль сводилась к тому, чтобы собрать выловленную им рыбёшку. Иногда он просто садился против берега, мелкая рыба блёстками прыгала около его ног, а та, что покрупнее, пометавшись в импровизированном бассейне, скоро становилась добычей.
Однажды он попросил помочь перегнать неисправный мотоцикл из Слёмских Борок в Белоомут. Шоссе ещё не было. Дорога пролегала по ровной в мелких трещинках глине. В сухой солнечный день это была отличная дорога. Километра четыре мы поочередно тянули мотоцикл, скорее всего, отданный или проданный бывшим хозяином за бесценок. «Грунтовая дорога лучше шоссейной!» - говорил Володя, подбадривая меня, усердно нажимавшего на педали своего велосипеда. Мне понятно, что он тогда имел в виду: та дорога, глинистая, в мелких трещинках, как бы цепляла шину, а тогдашние шоссе, между прочим, были у нас совершенно гладкими, не как сегодня. «поезд» бойко катит, особенно когда педали крутит Мороз, а я гордо восседаю на мотоциклетном сиденье.
Т.н. поджигалки – оружие, которое желательно было испытывать в охоте на дичь.
Мы в лесу, где можно поднять зайца, снять белку. Апрель. Подзолоченная синева небес. Мох под сапогами. Птичье цвиканье и стук дятла. Под полами телогрей и курточек свежеизготовленные и испытанные на огородах поджигалки – вроде той, которую однажды применяет герой фильма «Брат-2». Шорох молодой сосны. Рыжая белочка перелетает с одного деревца на другое шагах в пяти от нас.
Чиркают спичечные коробки о запальные спички, гремят выстрелы. Удачливый стрелок Миша Озеров поднял из-под ног тяжело раненую белку. Зверёк уже не жилец. Всем сразу становится белку жалко. И тут, будто над нами, раздаётся голос отца Володи Морозова – Ивана Михайловича: «Эге-ге, охотнички!» Самого Ивана Михайловича не видать, но мы убегаем в глубь лесную подальше от него. Позже у Володи Морозова появилась винтовка 32-го калибра. Стрелять из неё – попусту было время тратить, потому что или прицел сбит, или дуло искривлено. Изо всех из нас настоящим охотником с годами стал только Володя Кульпинов. Он душой прикипел к утиной охоте и, владея хорошим ружьецом 16-го калибра, был много лет успешным добытчиком уток.
* * *
На лодке-плоскодонке с мотором Володи Кульпинова мы ездили за
В другой раз у пионерлагеря, почти на дальнем конце озера Соснов, подорвана толовая шашка. Знали – где! Там успешно ловил сетями рыбу Николай Ильич - дядя Юры Шишкина, состоявшего в нашей ватаге. Две фигурки наклоняются над водой с невысокого берега, почти что у забора, огораживающего территорию пионерлагеря. Что-то шипит, «взрывники» поворачиваются к лесу и – шасть в кусты. Глухо грохотнуло. Мгновение позже Морозов, Кульпинов и Чернов, где руками, где сачком, выхватили из воды двух или трёх оглушённых карпов, с тем, чтобы мы могли вскоре снова побаловаться ушицей... При этом никто тогда не хотел задуматься – сколько погубленной рыбы, в т. ч. рыбной молоди, осталось на дне.
В 1964-ом Морозовская ватага претерпела изменения. Мы всегда собирались у Кульпинова. И в силу такого «магнита» лидерами у нас были он и его родственник Саша Илюхин. Мороз оставался у всех на виду, - повзрослевший, с часиками на руке, соколиным взглядом, широкой улыбкой. Днём у него – работа на фабрике, вечером – учёба, поздними вечерами – походы к девушкам вместе с одногодком Васей Алабушевым. Мы оставались жить в нашей – довзрослой ещё жизни, с романами Майн Рида и Фенимора Купера, играми в индейцев и ковбоев, Кульпинов и Илюхин - мечтами о небе, в которое они поднимали авиамодели.
Однажды летом 1964-го произошло чудесное событие: привезли в клуб швейной фабрики художественный фильм «Лимонадный Джо». Увидели мы вдруг не иллюстрацию в книге, но получили более красочное впечатление, рассмотрев по актёрам - какие они, ковбои XIX века. Результат был налицо через 2-3 дня; почти все ребята ватаги вырезали из древесины, наверное, из липы, подобия тех револьверов-кольтов, которые мальчишеский любопытный взгляд зафиксировал в ходе просмотра фильма.
Чудесный был у Кульпинова, между прочим, радиоприемник. Назывался «Мир». Вовка говорил нам, что за право купить этот приемник его отец Виктор Николаевич в ГУМе подрался даже с одним грузином; Не такой уж редкий случай в условиях всеобщего дефицита. «Мир» - это была вещ! Всякие там «Ригонды» в подмётки ему не годились. Мы ловили на коротких волнах и слушали в 1964-ом «Битлз».
* * *
Мороз смело входил в реальную жизнь. Догадываюсь, о чём он думал, глядя на Кульпиновские игрушечные самолётики. Через пять лет он станет офицером-лётчиком. А ещё через 11 лет погибнет во время рейда вертолётного подразделения в Афганистане. Много раз в своей жизни, когда бывало чувствительно тяжко, я вспоминал мартовские лужи на родном дворе и с сокрушением думал о том, что не слышал накануне моих трудностей его предостерегающего голоса, похожего на голос старшего брата: «Не ходи, Коля, там глубко!»
* * *
Чтобы заработать немного денег, я и мои товарищи иногда ходили летней порой на прополку совхозной свёклы или капусты. Наверное, в 1965-ом или в 1966 году мы как-то сели в кузов грузовика вместе с бригадой совхоза «Красный Октябрь» и приезжими горожанами, - повезли нас капусту полоть. Мы с В. Черновым скромно сидели у борта, а тётка-москвичка любопытствовала насчёт того, сколько мы ожидаем получить за свой труд и как намерены распорядиться заработанным. Тот день вряд ли отложился бы в моей памяти, если бы не одно наблюдение. Женщины-работницы полеводческой бригады сначала усердно трудились молча. А потом молодой голос затянул песню. Голос грудной, чистый, звонкий - правильный. Сейчас я думаю, что так же пели когда-то их матери и бабушки. Песня вышла из далёкого прошлого. Такое пение им серьёзно скрашивало монотонный, нелёгкий труд, а окружающих не могло не брать за душу. К сожалению, хотя мне довелось девять лет в 1980-е годы поработать в сельхозотделе районной газеты и повидать многие полеводческие коллективы на родной земле, вот такого труда с народными напевами, я больше не встретил нигде.
Через дом от деда Афанаса, ближе к нашему, доживали век две бабушки. Не бойкие, в платках, говорят, бывало, всё шепотком. Наверное, в 1960-х годах они, одна за другой, умерли. А дом и участок купила молодая семья Владимира Рыкова. Он сразу взялся строить новый дом, и дело подвигалось быстро. Стройке, конечно, мешало маленькое, по весне и по осени очень красивое, деревце, которое называли китайкой. Владимир Иванович построил новый дом, сохранив плодовое деревце. Плоды размером со спелую вишню шли на варенье, а мы, мальчишки, подбирали падалицы и грызли. Китайка ещё долго украшала фасад, и все соседи годами не уставали ею любоваться.
По соседству с Дарьёнушкой в просторном пятистенке проживало две семьи: Гуськовы и Полфёровы. У дяди Игоря, как мы его называли, Гуськова два сына: Слава и Олег. Младший, Олег, - коренастый, плотный, большеглазый; занимался спортом, после окончания школы входил в какую-то значительную спортивную команду борцов, областного или даже республиканского уровня. Олег не чинился, когда соседи просили помочь вычистить колодец. Был удачливым рыболовом. Любил произведения советской эстрады; иду, бывало, мимо их дома, слышно как Магомаев из приёмника поёт. Однажды он пострадал из-за девушки.
Кое-кто из бывших зэков предупредил: отстань от неё, а он продолжал ходить на свидания. Бандюганы остановили его на узкой и тёмной дорожке. Он раскидал, как рассказывали, троих, но двое ухватили-таки его за руки, между тем, как третий острой палкой выколол Олегу глаз. Когда я смотрел на Олега, хотелось верить, что именно так выглядел Олег-правитель, он же вещий Олег, о котором мы, школьники, прочитали в учебнике истории и у А.С. Пушкина. Его, от природы крепкого и, в общем, хорошего человека сгубила водочка-злодейка.
В другом крыле дома жили Полфёровы. Старая, вида строгого, с седыми аккуратными волосами и несколько надменным взглядом тётя Тоня. Две дочери: Лидия и Таисия Васильевны. Лидия Васильевна, сколько я её помню, заведовала детсадом в Нижнем Белоомуте. Настоящая русская красавица. Но вот не дал Бог сёстрам ни мужей, ни детей. Говорят, Таисия была красивее сестры. Но в юности она сильно простудилась на сенокосе; я её видел уже ссутулившейся, в больших глазах читались иногда настороженность, испуг, обыкновенно же взгляд излучал добро и покорность судьбе. К концу её жизни в 1990-х годах она была чем-то вроде священника среди паствы – многие к ней шли со своими бедами, горестями, переживаниями. И она умела утешить словом.
О Лидии Васильевне. Запомнилось, как мой отец однажды вечером, проводив взглядом Лидию, когда та поднималась на крыльцо, с лёгкой усмешкой произнёс: «Краля, кра-аля!» Двенадцатилетний, я не знал, что это словцо означает, однако общий смысл улавливал.
* * *
Павел Константинович Морозов с женой Алевтиной и сыном Виктором жил в небольшом, но добротном доме напротив дома Ивана Михайловича Морозова. Павел Константинович в 1964 году уже не бойко мог ходить. И я его видел чаще всего сидящим на лавочке: маленький, лицо красное, на пирожок похожий. Семья эта жила крестьянским укладом: коровка на подворье, тёлочка, кабанчик, курочки. Морозовы-мужчины работали в совхозе «Красный Октябрь». И понятно, почему они вместе со своей скотиной содержали двух совхозных лошадей. Мы с Юрой Шишкиным бывало подойдём к воротам, влезем на телегу и сидим на охапках сена, пока мужики не вышли. При временном дефиците рыболовной лесы Юрка предлагает мне вот какой вариант: учитывая, что запряжённая лошадь лягнуть не может, надо выдрать у неё из хвоста волос и использовать его как нижнюю часть лески, к которой должен быть привязан крючок, Юрка проделал это, когда ему было лет 7, но конский волос оказался непрочен.
Дефицит лесы… Пробовали заменять леску суровой ниткой, однако на такую удочку рыба не ловилась. В. Садиков вытаскивал обрезки лесы “нулёвки” длиной сантиметров 20, терпеливо их связывал; получалось сооружение, при использовании коего даже неприхотливые ерши пугались и на крючок с червём не шли. Вскоре кто-то из москвичей, возможно Юркин отец Владимир Иванович, лесу привёз из Москвы
Иногда, заседлав Яшку или Марьяшку, ребятам постарше давали возможность прокатиться. Володе Морозову разрешали – ты на лошадке хоть до Истока скачи, и Володя за околицей мог пустить лошадь в галоп. Вот однажды он, смотрю, мчит на Яшке, уж с Истока, конь храпит, Володя кричит что-то бодрое, а Витя Меликов, вдруг сильно пугается и бежит с воем дурным в улицу, хотя никакой опасности ему, в десяти-то шагах от дороги, и не было. Морозов поил, а иногда чистил норовистого Яшку.
Жена Павла Константиновича – Алевтина была полная противоположность мужу: рослая, крепкая, порой крикливая. Я как-то сфотографировал её своим фотоаппаратиком в 1965-ом году. Она, переговорив с родными, повернулась и должна была вот-вот убежать со двора Ивана Михайловича. В это мгновение щёлкнул затвор фотоаппарата. И фотоснимок, - он, к сожалению, не сохранился, - каким-то образом отразил необыкновенную, в порывистом движении проявившуюся, силу бабищи-крестьянки...
Она вправду была из тех, кто мог остановить лошадь на скаку. Высказывалась подчас слишком откровенно о житье-бытье, о поступках соседей, а кому же понравится, если о нём говорят нелицеприятное? Управлялась с огромным количеством домашних дел, включая огород и кормление животных. А надо вам заметить, что выращивание картошки на нашем болоте – это отнюдь не фунт изюма, а занятие довольно трудоёмкое, землица наша - не тульский чернозём, лёгкий да плодородный. При помощи соседей и друзей-приятелей сына запасалось и складировалось сено, умыкался из совхоза комбикорм.
После трудов, на лавочке или на телеге, а зимой так на санях, компания мужиков пристраивалась – побалакать, выпить портвешку или дешёвого яблочного вина, запахом напоминавшего силос. Кто перебарщивал, мог валяться на сене в тех же санях. Как сейчас вижу Алевтину, стоящую у открытой во двор калитки и будто слышу её ворчание: «Витьке, Витьке оставьте выпить, черти!» А Витька рядом, в телеге, в горизонтальном положении.
Старая-старая фотография, года этак 1957-го, запечатлела: на взгорке в пятистах шагах от берега Истока, компания отдыхающих: Павел Константинович Морозов – в тот как раз момент, когда он подливал моему отцу в стакан «Жигулёвского» пива из бутылки тёмного стекла. Рядом Витя Морозов и мой старший брат Юра, в светлой майке, в очках, блаженно отдыхающий юноша-студент. По всему видать - тёплый летний день; ласковое солнце, освежающий ветерочек с реки, холодное пиво. Счастье запечатленное. У моего брата впереди короткая, но бесспорно интересная, особенно в ближайшие 20 лет, жизнь. У Вити Морозова – его труд в совхозе и на своём подворье, землякам надобный, а кроме – умопомрачительное количество опорожнённых бутылок, чекушек, пивных “чебурашек”.
С Павлом Константиновичем последний раз я разговаривал в марте 1978 года, в день похорон моего отца. Маленький краснолицый человек пришел проститься, а я увидел его в сенях, где, он от гроба покойного ушед, рыдал в голос. Осторожно, успокаивая, сжал его руку. Он поднял на меня детские, мокрые глаза: «Коль, я с другом ведь попрощался сейчас!...». Положим, на самом деле друзьями-то они не были, но говорил П.К. Морозов искренне. Павел Константинович ненадолго пережил моего отца. А сына его несчастье настигло в лугу. Подобно тому, как настигло Макса Зелёненького, отчима Вальки Одианова по прозвищу Ган, подобно тому, как настигало многих мужиков, выполнявших в лугах не лёгкую крестьянскую работу. Поехал Виктор Морозов на упряжке за сеном. Говорили, будто случился инсульт. Или, как сказали бы в старину, хватил его кондратий, хватил удар, и человека не стало.
* * *
Зимой на Истоке рыбакам так же привольно, как и летом, Сидят на белом чёрными кустами и мормышат. Вот – дядя Саша Прибытков, - сидит на рыболовном сундучке, на ногах чёрные валенки в галошах, на голове шапчонка из кролика, а лицо ещё закрыто какой-то тряпкой – от студёного ветра - то ли бедуин, то ли чучело огородное. Но – рыбак был удачливый, факт. Удочки делали сами, коротенькие, с пенопластовой или деревянной ручкой. Соединённые с грузильцами крючки любители зимнего лова привозят из Москвы или Рязани; некоторые умельцы паяют. Прежде чем идти на рыбалку за плотвичкой, надо натрясти наживки.
Для этой цели использовалось мелкое на тяжёлом ободе сито, посаженное на длинную деревянную рукоять. С таким приспособлением идут обычно на впадающий в Исток метрах в ста от нашей улицы Тишлов ключ с довольно илистым дном, черпают, просеивают, выбирая личинок комаров, называемых у нас мотылями. В удачный день можно наловить на уху: ершей, окуней, плотвы. Отдельным рыбакам счастье их улыбается щучкой, жерехом, судаком, даже сом клюёт. Ерши, кстати сказать, клевали всегда, в любое время года, и почти что в любом месте на Истоке, это четверть века назад они сошли на нет, возможно, из-за расплодившегося чужака – ротана, прожорливого сверх всякой меры.
Мне доводилось ловить по перволедью, это было уже в 1965-ом. Помню, мы с моим отцом сошли на молодой лёд в солнечный ноябрьский денёк, быстро наловили на хорошую уху.
Примерно с 1966 года профсоюзные организации белоомутских фабрик стали организовывать соревнования между любителями подлёдного лова. Победители получали призы.
Из близ расположенных водоёмов весьма популярны были Широкий – примыкающая к Истоку часть Соснова, другая часть этого протяжённого озера, недалеко от Рожка, называемая Мазневой канавой, а также небольшое озерцо возле леса на месте нынешних очистных. Кто хотел летом разжиться карасями, ходили за Исток, - недалеко от конца Истока было озеро Кругленькое, о котором память одна осталась; в нём было предостаточно карася для рыболовов терпеливых, умелых и не склонных разом хапнуть при помощи сети.
Кому было лень ходить или время тратить на поездку, но тянуло провести время на рыбалке, те, взяв удочку, приходили к озерцу у леса. Из темноватой воды таскали маленьких карасиков, - самая крупная рыбка укладывалась, наверно, на четверти ладони. Зато удовольствие, пусть, как говаривали, и коту на уху.
На Мазневой канаве иногда недурно клевала плотва, краснопёрка.
Мой отец как-то посетовал, что вот, мол, скоро зима, червей навозных не накопаешь, с мотылём возни много - с чем рыбачить идти? «Лиха беда, папа! – брякнул я ему, нимало не задумываясь, - накопай у дяди Гаврила на огороде червей побольше, оставь их в старом дырявом ведре, - оно всё равно без пользы валяется, - да сыпани земли, вот и будет червяной запас. Пусть стоит в подполе». Отец моему незамысловатому совету последовал, и был потом очень доволен, - червей ему хватило аж до середины марта.
* * *
Слева от П.К. Морозова маленький домик деда Андрея Меликова. Небольшого роста, худощавый. Тельняшка на теле. Сидит часто на лавочке; свернёт козью ножку - курит махорку. Строгий к детворе. Раз меня поругал и поделом– за то, что резал его лавочку перочинным ножиком. В другой раз на Пупках – это рядом с Мазневой канавой – «шугал» нас, детвору, чтобы не долбили рядом с ним воду своими поплавками из пробки, не мешали ему таскать краснопёрку. Летом в гости к деду Андрею и его жене Марье их дочь привозит из Москвы внуков - Володю и Наташу Садиковых.
* * *
Зимние вечера, особенно в выходные, если не было распилки дров или какой-либо починки строений, проходили так. Мы с отцом играли в шашки, с переменным успехом. Иногда они с мамой садились за карты, играли в «девятку», «дурачка» и т.п. Под Новый год отец приносил из леса ёлку. Её укрепляли в ведре с песком. Доставали игрушки. Если стальные распорки были утеряны, то обвязывали ниткой спичку, просовывали в полость стеклянной игрушки, нитяной петелькой сажали на ветку.
Если вес игрушек клонил ёлку, протягивали ещё нитку – ствол крепили к стене. В 1963 году появились игрушки в виде стеклянных початков, как символ увеличения продуктивности дойного стада за счёт добавления в рацион коров большого количества кукурузы, которую весьма полюбил после вояжа в США Никита Сергеевич Хрущёв. Года через два отцу на фабрике помогли усовершенствовать праздничную ёлку, в доме появилось приспособление, заставлявшее её крутиться. Под ёлку всегда ставили деда Мороза из папье-маше, рядом с которым папа пристраивал четвертинку водки.
Дрова для двух домашних печей могли привезти зимой, могли весной, в марте. Мы становились к козлам и распиливали двухметровые чурбаки примерно на четыре чурбачка поменьше. Когда распиловка заканчивалась, отец колол дрова колуном. Однажды я чем-то провинился перед родителями. Отец злился. Уходя утром на работу, наказал до обеда распилить не меньше двух кубометров берёзовых дров. Боясь, что отец всё же мне крепко всыплет, я безотлагательно взялся за дело. Сначала использовал ножовку, но её полотно в древесине застревало. Тогда приспособился пилить двуручной пилой; дело пошло, и к приходу отца я справился с поставленной задачей. И приобрёл полезный опыт.
Осенью многие ходили по грибы. Мама и отец – обязательно. Отец был слегка близорук и не очень любил продолжительные грибные походы. Поэтому результаты его тихой охоты всегда были скромны. Я не очень разбирался в грибах, и мама обычно выбрасывала до половины моего сбора. Белые-“колосники” могли в иной сезон пойти и в июле. А обычная грибная пора наступала в третьей декаде августа, не как сегодня, когда раньше конца сентября грибники обычно в лес не наведываются. В тёплые ещё осенние дни люди спешили сделать хороший запас белых грибов. Мама и бабушка сушили грибы, и зимой наваристый суп из грибов и лапши всегда поедался с аппетитом.
В октябре-ноябре, часто даже до снегопадов, мама приносила из леса синушки и зеленушки – пластинчатые грибы. Их она отваривала, и они долго могли храниться в стеклянной таре; столь вкусных я никогда нигде в свой жизни больше не ел. Такие грибы иногда можно купить сегодня на белоомутском рынке. Не удивляйтесь, если за трёхлитровую банку с вас запросят полторы тысячи рублей! Мне запомнились походы с родителями и старшим братом за белыми в начале 1960-х годов. Особенно таинственными и привлекательными были участки леса километрах в двух от нашей улицы, которые белоомутцы называли Горелый лес и Бугры.
Слух в улице «Бугровые пошли!» встречали с радостью и неизменной готовностью ринуться в лес с грибной корзинкой. Мы охотно собирали тогда, кроме белых, подберезовики и подосиновики, сыроежки, грузди, рыжики. Но белый гриб почитался пуще всех остальных! Примерно четверть века назад лес заполонили т.н. польские белые, которые в старые годы не жаловали. А сейчас они пользуются популярностью, их жарят и сушат в запас.
* * *
Невозможно умолчать о совершенно замечательной личности - Борисе Николаевиче Чуприкове, который должен бы остаться в белоомутской истории как первый ремонтник первых телевизионных приёмников. Где-то в году 1960-ом мой отец купил телевизор «Темп-2». Чудо свершилось на моих глазах! Люди на экране двигались, говорили, пели, смеялись, плакали. Над крышей на жерди вознеслась телевизионная антенна похожая на самолёт. Телевизор тот оказался прибором капризным, он часто ломался. И неизменно на помощь приходил Б.Н. Чуприков по прозвищу Циркуль, происходящему по-видимому от факта передвижения означенного Бориса Николаевича на костылях, ибо одна нога отнята заметно выше колена.
Жили Чуприковы на улице Кирова, по старинному Кладбищенской. Сам Борис Николаевич, его супруга Екатерина и сын Коля. Иногда, возвращаясь домой, я замечал у ворот машину-инвалидку – верный признак того, что к нам опять зван Циркуль. Он всякий раз рассматривал схему, затем приступал сразу к ремонту, когда были запасные детали, лампы. После ремонта отец приглашал его за стол; без рюмки-другой водки и приличной закуски к ней у нас гостей не провожали.
В ходе ремонта Циркуль порой нервничал, с досады употребляя одно неприличное слово из пяти букв, только своеобычно – без смягчения предпоследней буквы “д”. Худощавый, седые волосы ёжиком, культя в “кармане”, когда приходилось что-то делать двумя руками, опущена на перемычку костыля. Человек с характером. Жизнелюб. Атеист. Так, вспоминаю, иной раз летом видел его машину где-то на берегу Мазневой канавы, стало быть, Циркуль вывез семью на отдых на природу. Выпив рюмку водки у нас, мог вспомнить далёкие годы. Запомнилось, как он рассказывал о сдаче им в молодости какого-то экзамена в техникуме, где он обучался на ремонтника радиоаппаратуры. Один пожилой преподаватель поставил «четыре» по своему предмету, когда все остальные оценки были «отлично». Смягчая своё решение, преподаватель объяснился: со знанием предмета у тебя, мол, всё нормально, однако ты, Чуприков, морально неустойчивый…
Мой старший брат, инженер, восхищался мастерством Циркуля, тем, как замечательно тот читает схемы. Но для отца это было неубедительно; отец Циркуля не любил, иной раз отзывался язвительно: да не вопрос, мол, где его нога, его однажды под трамвай кинули. Кто и за что кидал – о том отец, поджимая губы, умалчивал.
Наверное в 1969 году задумал Б.Н. Чуприков сделать на пустыре напротив своего дома площадку для отдыха. Стал хлопотать на фабрике. Какие он там аргументы приводил, не знаю. Очень может быть, что сыграл на антирелигиозной пропаганде (церковная ограда была почти рядом с площадкой). Сделали какие-то снаряды спортивные, да качели большие, да волейбольную площадку. Качели особенно удались. Они долго были довольно популярны у молодёжи. Добился-таки Циркуль своего! Для людей старался. Мёртвым, мол, всё равно, а пока живы, радуйтесь жизни; и поэт правильно сказал: и пусть у гробового входа младая будет жизнь играть…А мой отец ему высказал своё отношение: нельзя было устраивать игровую площадку у кладбища, не по-людски это как-то.
Нет давно на свете Б.Н. Чуприкова… Сын Николай дело отца перенял, налаживает, ремонтирует телевизоры. Живёт в маленьком родительском доме. Колоритной личностью был Борис Николаевич Чуприков! И хотя в Бога он не верил, хочу сказать так: мир праху его!
* * *
Мой старший брат Юрий привёз мне коньки на ботинках – “канады”.. Хотелось немедленно сунуть в ботинки ноги, зашнуровать и покатиться, хоть по улице. Но брат предложил сначала хорошенько наточить коньки, что мы с ним делали попеременно. Наконец, счастливый миг, казалось, настал. Ботинки зашнурованы. Я покатился по зимнему насту и упал. Первое катание сопровождалось падениями, слезами и соплями; брат смеялся. Позже я освоил коньки. Ходил на каток, что заливали во дворе профтехучилища на улице Урицкого.
Катались на том большом катке дети и взрослые. Взрослые большей частью бегали (многие - сгибаясь, как положено, в позу конькобежца и достигая приличной скорости) на коньках, называемых (видно, по форме конька) “ножами”, а подростки – на “канадах”. Те, у кого не было возможности приобрести обычные коньки-“канады” на ботинках, просили родителей о совсем простых коньках, что можно было приобрести в т.н. железной лавке, т.е. в том магазине на площади, у двери коего и посейчас виден лаз в подвал, прикрытый старинными железными дверцами. На простой конёк ставили ногу в валенке, а укрепляли палкой и верёвкой.
Несколько раз с одноклассниками ходил по ледоставу кататься на Исток. Но где-то года через два, когда ботинки стали мне маловаты, я понял, что это – не моё. Правая нога почему-то всё норовила подвернуться. Было 10 градусов мороза, ноги в какой-то момент потеряли чувствительность. Пришлось снять ботинки и растереть ноги снегом. «Оказывается, ты мерзлячий», - заметил мой одноклассник Толя Ларин, который катался без проблем.
Вспоминаю о зимних видах активного отдыха. От коньков я отстал, а примерно в четырнадцатилетнем возрасте приохотился ходить на лыжах.
Я и теперь люблю лыжные прогулки, когда можно за 4-5 часов обойти окрестности, полюбоваться видом реки с высокого обрывистого берега, пробежаться по покрытому снегом льду Соснова, где седой лес подступает к кромке озера, о котором старики рассказывали, что оно в незапамятные времена было руслом Оки. Разлапистые ивы, много вербы за подступах к лесу, заячьи следы на снегу, вороны, иногда снегири на ветках – обычная картина.
Как правило, потом, в продолжение всей жизни, не проходило зимы, чтобы я хотя бы раз не встал на старенькие лыжи и не поездил в чистом поле. И всегда в такие часы с пронзительной остротой вспоминались мне детские годы и друзья-товарищи; иных уж нет, а те далече...
Воспоминаниями о детских годах, о нашей улице почти что полувековой давности мы делимся в благодатные летние вечера, когда приезжает на свою дачку из Москвы Юрий Владимирович Шишкин. В доме, который лет тридцать назад Шишкины купили у Тани Сусловой (Морозовой), долго-долго всё сохранялось в неизменном виде, как было в 1960-1970 годы. И только в 2011-ом, когда Юрий Владимирович вплотную приступил к расширению жилого помещения, образ старого, «морозовского» дома несколько потускнел, а теперь его уж вовсе не узнать…
Пройдёт немного времени. Мы уйдём. Но наша улица, наполненная уже изрядно дачниками, будет жить. А нам остаётся помнить и, по возможности, запечатлевать
ЗАПЕЧАТЛЕННЫЕ МГНОВЕНИЯ ИЛИ ФОТОИЛЛЮСТРАЦИИ
1. На летнем отдыхе между Истоком и посёлком Белоомут. Второй слева – Павел Константинович Морозов, четвёртый и пятый – мой отец Александр Егорович и старший брат Юрий. Конец 1950-х годов.
2. На острове, что на р. Оке у Большого Леса. Ю. Шишкин, Н. Келин, А. Илюхин, В. Садиков (Фунтик), М. Озеров, В. Чернов. Начало 1960-х годов.
3. На соревновании в подлёдном лове, вошедшем в моду в
4. «Ох ты Витя, Витя, Витя!…» В. Меликов. Исток. Конец 1960-х гг.
5. На праздничных гуляниях. 1967 год. Стадион на верхней половине Белоомута. 50-летие Великой Октябрьской социалистической революции. Вторые слева – Анатолий Иванович Мострюков (Худой рыбак) с сынишкой Андрюшей на плечах. Третья, четвёртая и пятая: Антонина Сурина, Ольга Семёновна Францева, Галина Келина.
6. Вера Михайловна Мострюкова. 1967 год.
7. Александр Илюхин. На р. Оке у острова возле Большого леса. Конец 1960-х годов.
8. В праздничный зимний день. Белоомут. Первая слева – Бабушка Вера (В.М. Мострюкова). В центре – Мария Гавриловна Мострюкова с младшим сыном Александром (Чиканом). Из сидящих во втором ряду – Нина и Зоя Мострюковы; между ними – их тётка Клавдия.
9. Моя мама Екатерина Николаевна Мострюкова с внучатами Павлом и Сергеем. Белоомут. Август
10. Юрий Владимирович Шишкин, мой старый друг. Белоомут Улица Огородная.