ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

Когда мы отъехали, Ленка объявила:

- Всё, на сегодня хватит. Завтра поищем столовую.

Она доставила меня до калитки, в дом заходить отказалась.

- Потом, потом. Сейчас поеду матери помогать. До завтра.

Старенькая «японка», поднимая пыль, крутанулась и умчалась по дороге. Только тут я почувствовал, что голоден.

Мы с Ленкой сблизились полтора месяца назад, хотя работаем вместе уже три года. Она в производственном отделе, а я – в энергоналадочном участке, электромонтёр. Так вот, в самом конце мая, в пятницу со мной случилось ЧП. Мы меняли проводку в токарном цехе. Дело обычное, но, как обнаружилось потом, один из станков – фрезерный – оказался не заземлён. Само по себе отсутствие заземления не страшно, если ток каким-нибудь образом не попадает на корпус. Но мы что-то не туда подсоединили, и когда я прислонился к станине – меня тряхануло с такой силой, что я пальцами ног чуть не процарапал дырки в кроссовках. В мире найдётся немного людей, которых било током, поэтому всем остальным могу пояснить: ощущения – так себе.

Про этот случай можно бы и не упоминать, однако на другой день, в субботу, мы, работники предприятия, отправились развеяться на загородную турбазу. (Я потому говорю о средах, пятницах, субботах, что в моей голове редко задерживаются числа месяца, зато дни недели, когда что-нибудь происходит, я помню отлично). За город, на базу, нас отвезла «дежурка». Всего было девять человек: пять мужиков – женщин посчитать нетрудно. Я понимал, что в этом раскладе лишний, но вместе со всеми жарил шашлыки, рассказывал анекдоты, швырял мячик через сетку и как-то незаметно напился. Обратно выбирались, вызывая такси. И я почему-то оказался с Ленкой в одной машине.

Утром я проснулся не только у себя дома в постели, но и с нею вдвоём. В памяти был полный провал. А Ленка сказала, что она даже близко не могла предположить, что я такой нахальный. И что как она ни сопротивлялась, ничего поделать со мной не смогла. И я подумал, что моё неожиданное нахальство – это последствия от удара током. Когда с тобой происходит нечто – сразу не поймёшь: хорошо оно или плохо. Вот и тут в голове, наверняка, что-то перемкнуло, и я стал другим.

А вообще мне с женщинами всегда не везёт. Матушка говорила, что я размазня, что я чёрта с два женюсь, и внуков ей не дождаться. Она была мягким человеком, но когда заговаривала о моей женитьбе – из неё вылетали очень сильные выражения.

И с той субботы мы вместе. Два или три раза в неделю Ленка появляется у меня. Иногда остаётся до утра. И соседка тётя Поля уже спрашивала: что это за кикимора ко мне повадилась?

Я не люблю спать долго. В шесть уже обычно на ногах. Позавтракал жареной картошкой из холодильника, разогрев её в микроволновке. Затем отправился в огород и набрал чашку огурцов. После чего полил грядки. Я стараюсь поливать с утра. Вот уже, примерно, с полмесяца июльское солнце припекает так, что – мама, не горюй! Явившись с работы, все хватаются за шланги, поэтому напор воды слабенький. Вечером с таким ерундовым делом можно провозиться больше часа.

До появления Ленки я ещё успел посидеть за компьютером. Она влетела ко мне нетерпеливая и решительная.

- Собирайся! Надо одежду в морг отвезти.

В морге мы долго не задержались и попылили на кладбище – смотреть могилу. Семёнов оказался бойким малым. Он влез на заднее сиденье и сразу заговорил:

- Бабушку родную хороните? Надо же! – в его голосе отчего-то слышалось удивление. – Померла, значит? Хорошее дело.

Теперь удивился я:

- Что в этом хорошего?

- Отмучилась. Отлетела от нашей жизни весёлой.

Миновав старые участки, на которых берёзки и ёлочки, посаженные родственниками почивших, давно превратились в могучие деревья, мы устремились на новую делянку кладбища. Семёнов давал направление.

- Сейчас направо. Так… Напротив заброшенного полигона – последний поворот налево. Теперь опять направо. Вон видите: двое стахановцев курят, а третий лопатой чудеса выделывает. Давайте к ним.

Над свежими захоронениями бугрилась земля. Могилки были огорожены деревянными колышками, натянутая между ними проволока определяла границы. Венков, больших и маленьких, я кое-где насчитал до десятка. В будущем вместо проволоки предполагалась оградка. Прыгая на мятой грунтовой дороге, мы добрались до места. Яма была готова по пояс. В ней шуровал лопатой жилистый мужичонка лет пятидесяти, в кедах и рваных штанах, с голым торсом. Копали, как я понял, по очереди.

- Геннадий Сидорыч, душа твоя охмуренная, - крикнул Семёнов тому, кто в яме, - принимай заказчиков!

- Это запросто, - ответил тот, опершись на лопату. Затем, каким-то чутьём угадав в Ленке главную, весело добавил. – Не беспокойся, хозяйка, работаем с европейским качеством!

Он ощерил рот, зубы в котором торчали редко, каждый сам по себе.

Ленка заглянула вниз, наморщила лобик.

- А место не сырое? Весной заливать не будет?

- Не зальёт. Сто процентов гарантии.

- Вы только как надо всё сделайте.

- Да мы по-другому и не умеем! Я вам, гражданочка, так скажу: из здешних постояльцев ни один ещё не пожаловался.

Оба курильщика радостно загоготали.

После кладбища поехали искать столовую для поминального обеда. Пришлось поколесить. В трёх подстерегала неудача. В одном случае был заказ на свадьбу, во втором – на юбилей, а в третьем опередили с другим покойником. Угадали только с четвёртого раза. Столовая, правда, была на отшибе, аж возле бывшей обогатительной фабрики, но Ленку это не смутило:

- Какая разница. Автобус привезёт, автобус – увезёт.

Ленка согласовала перечень блюд на сорок человек, заплатила деньги.

Водку предстояло покупать самим.

- Хочу в отпуск, - сказала Ленка, когда мы ехали за водкой, - как надоело в конторе маяться. Духота в кабинете невообразимая!

- А у тебя отпуск – когда?

- В конце сентября. Возьму путёвку и улечу в Таиланд. Ни разу в жизни на слонах не каталась – мечтаю с детства. Могли бы вдвоём.

- Я уже в отпуске.

- Знаю, но всё равно жалко. Представляешь, как бы мы вместе оттянулись! Говорят, мужчины там легко могут попользоваться местными девочками, это недорого. Я бы на один раз глаза закрыла. Интересно же – какие они?

Кроме ящика водки – двадцать бутылок – затарились ещё конфетами и печеньем. Время, между тем, приближалось к вечеру.

- Поедем к нам, хоть поешь по-человечески, - сказала Ленка. – А то вся твоя стряпня – на скорую руку.

В квартире, где обитали Ленка с матерью, я оказался впервые. Такие же две комнаты, как у почившей бабули, только обставлены чуть современнее. В зале, на стене, висел большой портрет в раме: девочка с бойкими глазками и огромными бантами, в которой легко угадывалась Ленка. Помимо матери в квартире находились громогласный мужичок-пенсионер по имени Роман Игнатьевич, прибывший из Новокузнецка, и тётка Лида из райцентра, расположенного поблизости.

У Романа Игнатьевича лицо было круглым, мясистым и добрым, он мне сразу понравился. От глаз, слегка навыкате, старик казался восторженным. Такие люди, выйдя на пенсию, с весны и до самых октябрьских заморозков увлечённо копаются на приусадебных участках и обожают рассказывать о выращенных ими помидорах и тыквах фантастических размеров. Тётка в основных чертах походила на брата, но отличалась могучей фигурой и физиономию имела больше раза в два.

Я был представлен. Сели за стол.

- Сегодня времени не нашлось, чтобы хлопотать у плиты, - извиняясь, предупредила мать, - поэтому магазинными пельменями кормить вас буду.

- Как жалко! – разочарованно протянула Ленка. – Я бы съела чего-нибудь домашнего.

- Учись готовить сама.

- А чем пельмени не еда?! - воскликнул Роман Игнатьевич. – Да и к пельменям бы не мешало!

Появилась водка. Роман Игнатьевич прицельно взглянул на бутылку и быстро налил себе полстакана. Мать сказала: «Нет!», а тётка Лида вздохнула, скорбно изломила губы и, молча приняв от пенсионера такие же полстакана, поставила рядом. Я не хотел пить в жару и согласился на дозе, уменьшенной вчетверо. Ленка сказала: «Мне чуть-чуть». Пенсионер не возражал. Он же первым заговорил о покойнице:

- Хороший был человек – моя сестра. На выборы всегда ходила. Царство небесное! Ну – не чокаясь!

Роман Игнатьевич с удовольствием, не торопясь, выпил; а скорбная тётка одним глотком опрокинула содержимое в себя. Ленка слегка пригубила. К пельменям были горчица и кетчуп. Я выбрал кетчуп, остальные – горчицу.

- В поезде духота страшная, - объявил Роман Игнатьевич, слегка закусив, - Я всю дорогу потел, вентиляции нет никакой.

- Как же тогда дышать? – спросила тётка.

- А вот так. Чем хочешь, тем и дыши. Летом в поезде лучше не ездить. Я собирался – автобусом, потом передумал. А зря передумал: прямо за стенкой вахтовики устроились, впятером. И – всю ноченьку разговоры. Да ещё с этим чёртовым куревом! В тамбур мимо меня – ходят и ходят, ходят и ходят. Ну! Хождения ночью налагают дополнительные неудобства. Я бы запретил после одиннадцати вечера шастать по вагону туда-сюда.

- С билетами-то свободно?

- Откуда я знаю, я в очередях не стою. У меня ж Валька на вокзале работает.

- Да, лето выдалось жаркое, - вздохнула тётка. – У нас тут дождей третью неделю нет. Каждый день грядки поливаем. А водичка-то не дешёвая. За полив нынче хорошо сдерут.

- А как настроение у крестьянского населения? Как виды на урожай?

- Картошка, даст бог, вырастет, а вот огурцы совсем плохие, завязей мало. Думаю, вдвое меньше соберём, чем в прошлый год.

- Отчего так?

- Не знаю. Что-то, видно, для них не задалось. Да и пчёл у нас почти не держат, опылять некому.

- Василий на здоровье не жалуется?

- Бывает. У человека на седьмом десятке, какое может быть здоровье.

- Ну, давайте ещё за старушку…

После третьей пенсионер начал заметно пьянеть. Пьянеть тяжело и не соразмерно выпитому. К моему изумлению, из доброго лица наружу стала высовываться скотина. Началось с того, что Роман Игнатьевич прищурился и с ухмылочкой полюбопытствовал у тётки:

- Василий твой перед сном тебя ещё тревожит?

- Тревожит, - спокойно и равнодушно сказала тётка. – Что ему ещё остаётся, как не тревожить? На то он и мужик.

- Это правильно. В любом возрасте надо держать себя в форме.

- Дядя Рома, ты бы не пил больше, - мягко сказала мать. – Завтра день хлопотный.

- Я свою меру знаю, - жёстко отреагировал дядя и схватил бутылку. – Не тебе меня учить!

Мать опустила глаза.

Выпив ещё, дядюшка повеселел.

- Ленка, а ведь ты теперь завидная невеста! Бабкина квартира тебе достанется? Ну вот! Сколько тебе – двадцать восемь? Почему не рожаешь? Только не от этого, - он ткнул вилкой в мою сторону. – От таких, как он, держись подальше. Это они страну развалили.

- Как – развалили? – удивилась Ленка.

- У них спросить надо. Талантливые, мерзавцы! В их пейсатой нации всё зло акцентировано.

Я чуть пельмень изо рта не выронил! Вот так да! Этот скрипучий козёл с репой вместо головы был не столь уж безобиден, как я подумал вначале.

Иногда незнакомые лица могут ввести в заблуждение, а грубые и примитивные ряшки и вовсе бывают поразительно обманчивы. Помню, разглядывал я как-то старую фотографию с партийной конференции. На ней торжественно разместились в два ряда парткомовские вожди. Так вот, три четверти выставили в объектив такие физиономии, как будто обладатели их ничего, кроме кувалды и отбойного молотка, в руках не держали – чистый пролетариат!

Между тем дядя заканчивал излагать свои познания о евреях:

- В мировой истории, если разобраться, они всегда были торгашами, у них изворотливость – в крови. Они берут умом, а мы – числом. Поэтому рожай, Ленка, исключительно от славянина, нас должно быть много!

- Он только по отцу еврей, - оправдывая меня, сказала Ленка. – У него мать русская.

Мне вдруг нестерпимо захотелось её ударить. Еле сдержался. Тётка, не отстававшая в выпивке от пенсионера, сидела абсолютно трезвая, однако огромная круглая физиономия стала густо-свёкольной. Шторы на окне были задёрнуты, и в наступавшем вечернем сумраке тётка походила на залетевшего в квартиру вурдалака.

- По отцу или не по отцу – это не имеет значения, - отмахнулся Роман Игнатьевич и теперь обращался прямо ко мне. – Я давно вас раскусил: ваша нация радуется, когда русский человек умирает!

Я поднялся.

- Спасибо за угощение, пора мне.

Пока я возился у дверей с кроссовками и мысленно клял себя за то, что согласился на этот дурацкий ужин, в комнате тётка выговаривала брату:

- Ты чего разошёлся?

- Пусть знает.

- Чего он должен знать?

- Он знает, чего он должен знать!

- Какой дурак доверял тебе работу с людьми? Ведь ты ж, как фашист.

- Молчать!

- Не буду молчать, не те времена. К каждому еврею надо быть добрее.

«Поэты, блин!», - уловив рифму, зло подумал я и вышел на лестничную площадку.

Ленка выскочила за мной.

- Не сердись. Он человек неплохой, только в партии был много лет. Это сказывается.

Вечером я долго не мог заснуть.

Слова старого урода разбередили то, о чём я думал редко. Еврейству своему я не придавал никакого значения. Хотя по утрам, водя по щекам электрической бритвой и созерцая в зеркале крючковатый нос, смуглую кожу и волосы в завитушках, я ловил себя, порой, на мысли, что личико, евреестее моего, слепить уже невозможно.

Я получился точной копией отца. Моя матушка вышла замуж поздно, в двадцать семь, отец был старше её на шестнадцать лет. Через два года появился я. За всю жизнь меня дразнили евреем, еврейчиком считанные разы. Это было в школе и это было не очень оскорбительно; всё равно, что татарина называли татарином, а украинца – хохлом. К евреям, как мне помнится, относились даже лучше. Думаю, это было связано с тем, что учителя физики Давида Иосифовича все уважали. Отблеск этого уважения, наверно, отчасти падал и на меня. Да и учился я неплохо.

Отец никогда не говорил о своём прошлом. Всех его родных замучили и убили, он вырос в детдоме. Мне было чуть больше восьми, когда он умер. Я и сейчас не забыл его тихий голос, его постоянно виноватое выражение глаз. Матушка иногда повторяла: «Ты не такой, как отец». Она не объясняла, в чём разница, но я понял: у меня не стало виноватого выражения глаз, это я в себе изжил.

И вот приехавший старик неожиданно напомнил: кто я. Ну и чёрт с ним! Мы нацию себе не выбираем, не нам определять, кому и кем родиться, а дураков всегда и везде хватает… И всё-таки чужое пьяное хамство царапало изнутри.

Проснулся я поздно. Желание участвовать в похоронах, и так невеликое, исчезло напрочь, но Ленка опять заехала за мной.

- Я совсем замоталась, - сказала она. – Скоро рехнусь от всего этого.

Ноздри её расширились и затрепетали. Я уже знал: когда её ноздри вот так волнуются, девушка хочет секса. Причём происходило это, что поразительно, в самые непредвиденные моменты. Однажды я стал случайным свидетелем, как её распекал Вепрев, и вдруг смотрю: ноздри у неё раздуваются.

А Ленка уже стягивала кофточку.

Когда через полчаса мы одевались, Ленка сказала:

- Знаешь, что мне, после всего, особенно нравится? Твоё лицо. У тебя такое выражение, как будто это с тобой случилось в первый раз!

Наш путь лежал в столовую – надо было отвезти водку.

Потом – на кладбище.

Могила была готова. Мы минуту постояли возле ямы, она имела необычную форму – равнобокой трапеции. Я представил, как в неё опускают гроб, как сверху засыпают землёй. И затем медленно-медленно, год за годом, десятилетие за десятилетием в этой яме, в деревянном ящике, необратимо будет истлевать, превращаться в прах то, что когда-то было полнокровным, любило и ненавидело, радовалось и огорчалось – что когда-то называлось человеком.

Я поёжился.

- Поехали к нам, - предложила Ленка.

- Нет, к вам я не поеду.

Ленка поняла. Она довезла меня до дома и сказала:

- Подтягивайся к часу в ритуальный зал. Я тоже машину брать не буду – мы на такси доберёмся.

От моего дома до городской больницы пятнадцать минут ходу. И ещё минут семь по территории – до морга.

Когда я пришёл, гроб уже стоял в ритуальном зале. Маленькая старушка в нём походила на куклу в коробке. Она бы ещё больше походила на куклу, если бы не синюшнее лицо с чёрными кругами под глазами. С одной стороны возле гроба на стульях сидели Ленкина мать, Ленка, новокузнецкий дядюшка и тётка Лида из райцентра. Ленка и мать были одеты в чёрное, с чёрными косынками на головах. Чёрная косынка была повязана и на тётке. С другой стороны, молча, подходили те, кто хотел проститься. Они, с одинаковым выражением скорби, склонялись над гробом. Провожающих было человек двадцать пять. Кто из них соседи, кто родственники – я не знал. Мать изредка всхлипывала. Ленка сидела с отупевшим лицом, покорная, как на собрании. Сгорбленный дядя был мрачнее тучи. Многие, наверняка, приписывали это горю. Но я, оценив страдальческую гримасу, понял, отчего новокузнецкому родственнику плохо. Дядя мельком взглянул на меня и отвернулся. Тётка Лида не шевелилась. Огромная физиономия, вернув себе естественный цвет, была не так пугающа.

Молчание в зале было тягостным, и мужчины, постояв немного ради приличия, уже курили на улице. И женщины норовили не задерживаться возле покойницы. Я тоже вышел. Соседка Валентина рассказывала окружившим её о причине смерти. До меня долетело: тромб оторвался. Привезли в легковушке какую-то совсем уж дряхлую бабку, которая начала плакать ещё до того, как её ввели в ритуальный зал. Пожилая дама, видимо дочь, одной рукой поддерживала её, в другой несла венок. Минут через пять они вышли. Старуха теперь не плакала. Я увидел совершенно пустые, ничего не выражающие глаза. Бабку впихнули в машину и увезли.

Наконец, почти одновременно, появились катафалк и автобус для провожающих. Все облегчённо задвигались. К тому же у дверей стали скапливаться следующие провожающие: очередной покойник должен был занять место в зале на отпущенный ему час. Трое работников в фиолетовой униформе быстро и профессионально засунули гроб с бабулькой в катафалк, остальные уселись в автобус, и мы поехали.

Возле могилы нас ожидали копщики. Старший был всё в тех же кедах и рваных брюках, правда – для приличия – напялил на себя грязную майку.

Солнце, наслаждаясь отсутствием облаков, палило вовсю. Ветры, которые, возможно, в другие дни и летали здесь, теперь умерли. Жара стояла такая густая – хоть ложкой черпай. Лица у приехавших сразу залоснились от пота. Я скоро ощутил под мышками неприятную влагу. Вдобавок на всех хищно накинулись комары и оводы. И унылую процедуру прощания начали прерывать частые и неуместные шлепки. Не знаю, как у кого, но у меня было твёрдое желание поскорее убраться отсюда.

Гроб поставили на табуретки. Мать припала к груди старухи и затряслась в рыданиях. Ленка, подошедшая к гробу, состроила брезгливое личико и поцеловала бабушку в лоб. Новокузнечанин зачем-то похлопал покойницу по руке. Тётка Лида поправила бумажную полоску на лбу и тоже поцеловала. Гроб накрыли крышкой. Застучал молоток, забивавший гвозди.

Затем возникла лёгкая паника.

- Где полотенца? – начали спрашивать друг у друга.

Мать, у которой сразу высохли слёзы, стала лихорадочно оглядываться.

- Никто не видел полотенцев?

- Может – дома забыли?

- Дядя Рома, я ж тебе их давала! – вспомнила мать.

Пенсионер, пребывавший в прострации, очнулся и сказал:

- Так они в автобусе.

Побежали за полотенцами.

Бригадир в грязной майке подошёл к Ленке и негромко забубнил, показывая всё те же прореженные зубы:

- Гроб прямо на землю опускать будем? Или хвойных лапок под него подстелить?

Ленка беспомощно оглянулась. Мать, отведя пенсионера в сторону, что-то выговаривала ему. Тот, склонив голову, слушал хмуро и сердито.

Ленка сама решила:

- Давайте с лапками.

- Тогда, гражданочка, это услуга дополнительная, в прейскурант не входит. Триста рублей.

Ленка отсчитала деньги. Несколько жиденьких хвойных лапок полетели в яму.

Наконец гроб – на полотенцах – был опущен на вечное место. Все потянулись бросить горсть земли на крышку. Подошёл и я. Но снизу на меня пахнуло таким холодом, что я отшатнулся.

Копщики взялись за лопаты.

Ленка подхватила большую сумку и стала раздавать печенье и конфеты. А ещё неподрубленные носовые платочки – на память. Я вспомнил, как после смерти матери, разбирая вещи, обнаружил в шкафу много старых, однако неиспользованных платочков, почти все – неподрубленные, и удивился: зачем ей столько? Так вот, оказывается, откуда брались эти платочки!

Гулко падала на гроб сухая глина. Горячий воздух колебался над ближними могилами, и мне подумалось, что это души тех, кто недавно умер, изо всех сил пытаются пробиться обратно, к покинутым телам.

Копщики орудовали бойко и вскоре утвердили на поднявшемся холмике тумбочку, а к ней проволокой прикрутили немногочисленные венки – числом три. Ленка снова полезла в сумку и выудила оттуда бутылку – копщикам за труды.

Снова все расселись в автобусе. Катафалк давно уехал – в ритуальном зале его ожидал следующий пассажир.

А мы направились в столовую. Туалеты – мужской и женский располагались сразу, как войдёшь, за дверью, и к ним моментально выстроились две очереди: побольше – женская, поменьше – мужская.

На столах, состыкованных в длину и накрытых белой, свисающей с боков скатертью, уже поджидали холодные закуски. Нарезки – сыр и полукопчёная колбаса – были в плоских тарелках. А в салатах преобладала молодая капуста. Сложенные платочком, на блюдах лежали блины. Рядом – мёд в маленьких вазочках. Задвигали стулья, усаживались. Несколько стульев так и остались свободными – Ленка не рассчитала с заказом. Во главе разместились всё те же мать, Ленка, незабвенный дядюшка и тётя. Я постарался устроиться от них подальше, на противоположном конце. Передо мной явился выводок старух, одетых просто и бедненько. С одной была тощая девочка лет восьми с испуганными глазами. Слева от меня молчаливо уселись двое угрюмых мужиков. Старухи, знающие правила, потянулись к блинчикам и мёду. Та, которая была с девочкой, вымазав мёдом блин, сунула ей в руку:

- Ешь, помяни бабушку.

Направив испуганный взгляд в одну лишь ей ведомую точку, девчушка машинально сжевала блин, запила компотом. Старухи зачерпнули по ложке кутьи. Две официантки равномерно расставили бутылки, понесли борщ и лапшу, предлагая каждому на выбор.

Водка полилась в стаканы. Дядя встрепенулся, сам наполнил себе и тётке, по чуть-чуть – матери и Ленке. Он же, отодвинув стул, поднялся и произнёс первое слово:

- Вот, значит, моя сестра собрала нас всех вместе. Такое горе. Давайте за то, чтоб ей была вечная память!

Выпили, не чокаясь.

Зазвенели ложки. Старухи вдумчиво хлебали борщевую жижу. Ещё не успели слегка насытиться, дядя поднялся вновь:

- Прошу налить… Ну, как говорится, теперь за то, чтобы моей сестре земля была пухом!

Старухи доедали борщ. Та, которая с девочкой, вытерла губы тыльной стороной руки и сказала соседке:

- А когда Марковну в пятой столовой поминали – борщ был куда наваристей!

Соседка согласно закивала головой.

Подали второе – котлеты с картофельным пюре.

Дальше наливали и выпивали уже безо всяких слов. Закусывали плоскими, еле подогретыми котлетками, сочно хрустели молодой капустой. Старухи цедили компот. Тёткины щёки быстро приобретали свёкольную красноту. Новокузнецкий дядя уже шарил по лицам недобрыми глазами, искал, кого бы поддеть. Мать, уловив перемену в его настроении, заёрзала на стуле:

- Дядя Рома, может – на свежем воздухе тебе подышать?

- Подышу, - сказал Роман Игнатьевич и добавил так, что услышали все. – Собрались тут – пожрать на халяву.

Мне стало скучно. Я поднялся, чтобы выйти на улицу.

- Давай выпьем, - вдруг предложил мне один из угрюмых мужиков и показал на освинневшего дядю. – Не оставлять же этому.

Второй согласно кивнул. Я сел. Старухи потянулись к выходу. Мать собирала в целлофановый пакет сыр и колбасу из тарелок. Ленка укладывала в сумку недопитые бутылки. Дядя торопливо налил себе и тётке.

- Вот так жизнь и идёт, - негромко сказал предложивший выпить. И перед тем, как Ленка приблизилась, налил ещё раз.

- Все там будем, - откликнулся второй.

В автобусе Ленка подсела ко мне. Впереди, через сиденье, устроился новокузнецкий дядя и рядом с ним – тётка. Дядя сник и молчал всю дорогу. Ленка прижалась к моему плечу.

- Мы завтра с утра на кладбище, - шепнула она, - потом родственничков отвезу на вокзал, а потом – к тебе. Ты не против?

- Разумеется, - сказал я. – Нарву свежих огурцов, салат сделаю.

- Я, предварительно, позвоню…

Окраинные дороги были ни к чёрту. Автобус несколько раз сильно тряхнуло.

«Ничего, - думал я, повернувшись к окну, - всё нормально, отпуск только начинается».

 2016 г.