ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

Майкл Феликсович Кусков очень осторожно передал фолиант профессору; тот водрузил его перед собой на стол, подвинул поближе один из подсвечников, затем поднялся и проделал манипуляции, предусмотренные клюнийским уставом, – поплевал, покрутился, почесал за ухом.

- Прошу всех взяться за руки, – сказал он, усаживаясь и подпирая подбородок кулаками, отчего сразу стал разительно смахивать на одну из горгулий парижского Нотр-Дам. – Закройте глаза и мысленно взывайте к искомой сущности... Сосредоточьтесь, очистите сознание...

Спириты молча протянули друг другу руки и образовали круг. Чтобы круг не оказался разорван, Телятьев и Осьминогов, сидевшие по бокам от Апломбова, положили каждый свободную руку ему на плечо.

В наступившей тишине стал отчетливее слышен сердитый и одновременно тоскливый шум ночной грозы. Даже здесь, в зале, чувствовалось, что непогода разгулялась вовсю. Дождь явно усилился и хлестал теперь будто из ведра; то и дело сверкали молнии и тогда оглушительные раскаты грома потрясали весь замок до основания. Надрывно и угрожающе выл ветер; дождевые заряды бились в стены и окна подобно артиллерийской шрапнели, заставляя содрогаться самые камни и жалобно дребезжать оконные стекла. Казалось, еще мгновение и те не выдержат, разлетятся на тысячи осколков, а неведомый и страшный зверь, со злобными стонами беснующийся там, снаружи, ворвется в осажденные покои и разнесет их по кирпичику...

Апломбов натянул белые перчатки, отомкнул бронзовые застежки и с благоговением открыл книгу.

В то же мгновение могильным холодом повеяло на собравшихся; пламя свечей потускнело, все лица словно бы выцвели, обратившись в какие-то бледные, искаженные страхом посмертные маски. В углах залы сгустилась тьма и жуткие бесформенные тени заметались по стенам и сводчатому потолку.

- Зябко как-то, – пожаловалась Климович, – будто кошки на душе скребут...

- Тихо ты, кикимора! – шикнула на нее преподобная Ксения. – Сосредоточиться мешаешь...

- Так-так. Отличный пергамент, «девичья кожа», – бормотал профессор, бережно переворачивая листы. – Что у нас тут? Ага, латынь естественно, каролингский минускул. Но уже с признаками готического письма. Да, несомненно. Littera textualis formata или littera boloniensis. Очень удачно, читать легче. Гораздо легче. Архитектоническая каллиграфия... А инициалы-то, инициалы! А орнаменты! Восхитительно! Просто великолепно... Нуте-с, приступим. Может быть, вот отсюда... – он откашлялся и стал декламировать глухим, срывающимся от волнения голосом: – Hocque opere consummato et in uno volumie nostro nomine praefulgente caudunato...

Спририты напряглись, замерли в ожидании. Прошла минута, другая... Но ничего особенного не происходило. Только холод и тени.

Апломбов хмыкнул, перелистнул страницу и прочел, несколько возвысив голос:

- Crocodillus est serpens aquaticus, bubalis infestus, magnae quantitatis...

Опять ничего.

Апломбов покачал головой, укоризненно глянул на товарищей: «Плохо стараетесь, друзья. Напрягайте фантазию, очищайте сознание, медитируйте! Вы сейчас не здесь, вы – в XII столетии!»

Потом принялся читать еще громче, с выражением:

- Magometus, cujus monstruosa vita, monstruosior secta, monstruosissimus finis in gestis ejus manifeste reperitur!..

И вновь никаких результатов.

- Хорошо, попробуем с другого места, – сказал профессор, перевернув еще несколько листов. – Вот! Кажется, подходящий текст... Ну-ка, ну-ка... Несомненно. То что надо. Какая энергетика! Сколько экспрессии... Значит так... Взываю к тебе, Великий Дэймон Демократии! Pedicabere, fur, semel; sed idem si prensus fueris bis, irrumado; quod si tertia furta molieris, ut poenam patiare et hanc et illam, pedicaberis irrumaberisque!!!

На сей раз заклинание определенно подействовало. По мере того, как профессор читал, в зале становилось все прохладнее и прохладнее. Прямо-таки настоящей зимней стужей запахло. Невольная дрожь объяла спиритов, они принялись с испугом оглядываться по сторонам; даже сам Кусков передернулся и пробормотал под нос: «Черт знает что! Всякая пакость мерещится!»

Нечто и правда менялось в окружающей обстановке. Гнетущая тишина, повисшая после того, как смолкли последние слова заклятия, приобретала ощутимую вязкость и становилась просто невыносимой. Но вот... – что это? – едва различимые глухие шепотки поползли по зале; по углам и стрехам, там, где клубилась сизая мгла, проявилось неестественное зеленоватое мерцание, разноцветные искры побежали по потолочным балкам... Или это просто оптический обман? Плод перевозбужденной фантазии? Игра воспаленного воображения? Нет! Куда там! Какая еще фантазия! Какое воображение...

Участники сеанса со страхом смотрели друг на друга; сердца у всех колотились будто в приступе стенокардии; невзирая на усиливающийся холод, пот градом катился по их бледным лицам.

Вдруг... отчаянный, раздирающий душу протяжный вой нарушил тишину... что-то зашумело, захохотало на разные дурные голоса в глубине камина... целый сноп искр вылетел из его аспидно-багрового зева, а следом за искрами выпал поместительный черный гроб, обитый розовым глазетом, с золотой бахромой и кистями!

Никто из спиритов и глазом не успел моргнуть, как крышка гроба с треском отлетела, и наружу с натужным кряхтением полезло что-то огромное, страшное, отдаленно напоминающее допотопное земноводное или прародительницу всех жаб на свете.

- Ильинична! – ахнул Ропоткин.

- Она самая, – гнусавым дискантом проквакало существо, выпрямляясь и кокетливо расправляя складки полуистлевшего савана.

Тут уж и остальные участники сеанса признали в чудище не столь давно упокоившуюся Ксаверию Ильиничну Древлепогостову, если и не дэймона, то уж точно валькирию демократии.

Однако извержение духов на этом не кончилось, нервам спиритов суждено было претерпеть новое испытание – в камине вновь что-то зашкворчало, заухало и через мгновение следом за гробом с валькирией в залу ввалилась еще пара субъектов, заметно тронутых необратимыми процессами разложения и похожих друг на друга точно близнецы-братья, – оба дородные, приземистые, на маленьких кривых ножках и с зеленовато-фиолетовыми отечными рожами.

Первый, казавшийся постарше и помассивнее, держался за второго, выглядевшего помельче; круглые буркалы их горели кровавым огнем точно уголья адского костра, плоть отставала целыми клочьями, а подгнившие уста кривились в хищном оскале.

- Ой! Ой!– испуганно заойкала Климович. – Страсти какие! У меня счас глаза дыбом встанут!

Несмотря на то, что оба новоявленных мертвеца порядком истлели, не опознать их также было невозможно: вне всякого сомнения перед спиритами стояли архитекторы великих реформ, знаменитые авторы экономического чуда девяностых. Старшего в былые времена пресса чаще всего именовала Идеологом, а того, что помладше, – Финансистом или даже Финансовым Гением Новой России.

Как ни странно, при появлении этих страхолюдных созданий оторопь, напавшая было на председателя спиритов, немедленно прошла.

Майкл Феликсович приосанился, расправил плечи и заговорил, обращаясь к Древлепогостовой:

- А-а... Хм... Многоуважаемая Ксаверия Ильинична... Извините за причиненное беспокойство, но мы вот тут с друзьями... соседями... посоветовались и решили, так сказать, выяснить, поинтересоваться... узнать из первоисточника...

- Не мямли! – оборвала его валькирия. – Рохля! Ведаю я, о чем вы, прохвосты, узнать хотите.

- Все знаем, все ведаем! – в унисон подхватили Идеолог с Финансистом.

- Довольно обидно слышать от вас, Ксаверия Ильинична, такие слова, – нахмурился Кусков. – Отчего же сразу «рохля», «прохвосты»? Мы же не из пустого любопытства... За страну болеем. Надо же что-то делать! Того и гляди полная реставрация сталинских порядков произойдет. Ситуация катастрофическая... Гнет власти... Государство усиливается, народ безмолвствует...

- А мне-то что? – удивленно квакнула Древлепогостова. – Это вам тут жить. Я свое отжила. Хватит, покоптила воздух.

- То есть как же? Вы ли это говорите? Опомнитесь! Вся ваша жизнь... сплошное служение... подвижничество... Вспомните карательную психиатрию!

- Ну вот, снова замямлил, – грузное тулово валькирии заколыхалось в утробном смехе. – Гы-гы! Четче формулируй. Четче!

- Четче, четче! – эхом откликнулись Идеолог с Финансистом.

- Просто скажите нам, возможно ли еще восстановление демократии?

- А нужна она вам? Демократия-то?! – отвечала валькирия, страшно клацая металлокерамическими зубищами. – Это ведь, как и права человека, понятие элитарное. Или ты тварь дрожащая, или право имеешь. Одно из двух...

- Что же делать? – сдавленно пискнула Климович.

- Да, да, – поддержал Юлию Хиросимовну Ропоткин. – Скажите, посоветуйте, как нам быть? Как с режимом бороться? Как вернуть народу свободу?

- А я почем знаю?! «Как-как»... Закакал! Положили вас у параши и правильно сделали. Демократии им надо! Свободу подавай! Тьфу! Петухи лагерные! Америку расшевелить не сумели... Сейчас вот как размажу вас по полу! Разнесу клочки по закоулочкам!

Спириты, будто опомнившись, загалдели все разом. Каждый старался доказать Древлепогостовой, что он-то как раз делал все возможное, вопиял к мировой общественности, призывал обрушиться на преступный режим всей мощью экономического и военного потенциала... Но грузная валькирия только ругалась в ответ нехорошими словами и хохотала...

- ЕБНа! Надо спросить ЕБНа! – дико вскрикнула вдруг матушка Ксения, перекрывая общий гвалт. – Он знает!

Все общество немедленно замерло, пораженное ужасом; могильная тишина глухим куполом накрыла залу, и только Ильинична словно бы нехотя проронила, с нехорошей усмешкой обернувшись к своим монструозным спутникам:

- Ступайте, голуби, приведите им ЕБНа.

Оба раздутых архитектора реформ тотчас послушно нырнули в камин и исчезли в багровой вспышке, распространив вокруг сильный запах серы и аммиака.

Через минуту откуда-то издалека послышалось тоскливое волчье завывание. В зале громыхнуло, на Древлепогостову напали корчи, она как-то стушевалась и отступила в тень. А из каминного чрева в клубах дымного пламени появился дюжий и косолапый человек огромного роста. Тяжело, раскорячисто ковылял он, поминутно оступаясь и матерясь под нос. Идеолог и Финансист почтительно вели его под руки, не давая упасть. Весь он был покрыт лишаем и трупными пятнами; ноги страшилища поросли каким-то мхом, и целый рой падальных мух кружил над челом его, образуя своего рода траурный нимб.

Грозно насупив брови, выпучив заплывшие очи и поджав губы, обвел он собрание тяжелым взглядом, оперся на столешницу и сказал гулким скрипучим басом:

- Ну шта? Опять ЕБН понадобился? Ничего без меня не можете.

- Совета и помощи просим от вас! – воскликнул Кусков, трагически заламывая руки. – Кто же кроме вас и посодействует? Что нам делать? Скажите!

- Так ты ж, Майкл, сам, понимашь, нынче вечером догадался, шта делать надо, – веско пророкотал ЕБН, уставив жирный палец в грудь председателя спиритов. – Вот ведь какая загогулина получается.

- Я?! Догадался? – Кусков удивленно пожал плечами. – Не соображу, о чем вы...

- Так сейчас и сообразишь, – пообещал ЕБН и мигнул свите.

Как волки на сгрудившуюся в панике отару накинулись трое выходцев из преисподней на несчастных спиритов. Те с истошными криками заметались по зале, ища спасения кто где. Но смерть подстерегала повсюду. Началась натуральная кровавая вакханалия.

- Ух! Ух! Ух! – ухала Древлепогостова одним легким движением разрывая на части профессора Апломбова, первым подвернувшегося под руку.

- Гхых! Гхыхх! – взрыкивал Идеолог, круша сплеча головы спиритов каминными щипцами.

- Аххр-р-р-м! – урчал Финансист, вгрызаясь в глотку Осьминогову, который с перепугу хотел залезть на книжные стеллажи, да не успел – поскользнулся на залитом кровью и забрызганном мозговым веществом полу...

Некоторые из уцелевших бросились к двери, но ЕБН лишь взглянул на нее и та с шумом захлопнулась. Кусков с Телятьевым попытались было высадить раму в одном из окон, однако рольставни словно по волшебству опустились, отрезая последний путь к спасению.

Упорнее всех оборонялась преподобная Ксения. С криками: «Врешь! Не возьмешь!» долго отбивалась она от нападавших бронзовым канделябром. Но и ее, в конце концов, постигла общая участь...

Когда в живых оставались только Ропоткин с Кусковым, забившиеся в самый тёмный угол возле камина, ЕБН зашелся вдруг в утробном хохоте; раздутое гнилостными газами чрево его с треском лопнуло и огромный клубок белых червей вывалился на стол. Зачерпнув полную пригоршню отвратительной шевелящейся массы, ЕБН швырнул ее прямо в искаженные ужасом лица представителей творческой интеллигенции. Мгновение – и вместо двух упитанных граждан на гранитных плитах лежали голые костяки с незначительными вкраплениями жира. Подчистую обглодали проклятые твари!

Все было кончено.

- Вот такая вот, понимашь, политология, – сказал ЕБН, рачительно запихивая в брюхо остатки опарышей.

- Такая вот! Такая вот! – согласно забормотали архитекторы и с почтением подхватили босса под руки.

Уже ступив обратно в камин, ЕБН оглянулся на Древлепогостову, – та сидела на столе, облизывая окровавленные пальцы, – и просипел:

- Ну ты эта... оставь шта-нибудь для прессы. Надо ведь, чтоб шум поднялся. Гнев бы воспылал в прослойках разных…

Древлепогостова понимающе кивнула, подняла с пола чью-то оторванную руку и после секундного размышления вывела обрубком на стене кровавую надпись: «Смерть либерастам!!!»

- Теперь порядок, – заключил ЕБН, скрываясь вместе со свитой во чреве камина.

Откуда-то с улицы послышался утренний крик петуха.