ПРОДОЛЖЕНИЕ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

С Женей Евтушенко отношения всегда были мимолетные: с ним дружить невозможно, долго общаться тоже трудно. Да ни я, ни тем более он в этом не нуждались.

Когда мы пришли на первый курс, Женю уже отчисляли (или отчислили?) с третьего: не сдал «академическую задолженность». Говорили, что несколько раз не мог ответить Г.Н. Поспелову по русской литературе 19 в. «Ну, вы тут сдавайте, а я пошел издаваться», — якобы сказал он студентам-товарищам. Тогда у него вышел «Третий снег», года через два — «Шоссе энтузиастов». Заскакивал он к нам на семинары в основном из-за Ахмадулиной, на которой вскорости и женился, низвергнув в бездну отчаяния Ваню Хэ, безнадежно в нее влюбленного.

«Белочка моя ласковая,
Маленькая моя таежница», — писал Ваня.

А Женя обменивался с Беллой мужественными стихами:

"Винтовку и штык я имею
И буду я насмерть стоять,
Стрелять я не очень умею,
Но знаю, что надо стрелять".

А она отвечала так:

«Прощай. Я стою на перроне,
Сказать ничего не могу,
Я знаю, что пуля уронит
Тебя на далеком снегу…»

Кажется, это она подвела Женю к стенгазете, — там было два моих опуса: «Позор скрипки» и негласно посвященное Белке:

«Вы не бойтесь липких сплетен.
Всем одинаково нужны
Вы улыбнетесь тем и этим —
И те и эти польщены…»

Женя с высоты своего роста и величия хвалил стихи, особенно второе. Так и пошло. В Архангельске, весной 63 года, он был с Ю. Казаковым. Ст. лейтенант А. Васильев упросил меня познакомить его с Женей. Я не хотел, что-то было тут унизительное: я — солдат, Женя — всесоюзная знаменитость. Но пошли в «Интурист» и постучали в дверь номера. Нас не впустили, но Женя вышел в коридор.

— Говорят, ты стихи хорошие написал? — спросил он.

— Бывает…

— Ну-ну, пиши…

Ругали его тогда, в 63 году. Потому и удрали они с Ю. Казаковым — поездить по северу. Кажется, удачно: Казаков написал «Северный дневник», Евтушенко — много стихов, а потом и поэм. Конечно, все бредили тогда стихами «Наследники Сталина», «Бабий яр», и песней «Хотят ли русские войны?».

Позже я как-то сказал ему, что стихи его скорее поступки, чем явления поэзии: Галя очень рвалась в бой, огорченная тем, что он пишет быстро, много и плохо, но не могла сформулировать мысль, терялась.

— Стихи и должны быть поступками, — сказал Женя, но сам-то понимал, что: «понаписал я столько чепухи, — да не собрать, по свету разбежались». Среди чепухи, видимо, и: «Танки идут на Прагу, танки идут на правду», и «Едут беленькие сучки к черным кобелям» и еще запомнилось:

«Переехало собаку колесом,
Не вздыхали и не плакали над псом,
Взяли за ногу, забросили в кювет,
Покурили, поплевали — и привет.
И меня, хоть я талантливый поэт,
Не собака — и причесан, и одет,
Взяли за ногу, забросили в кювет,
Покурили, поплевали — и привет».

Запомнился комический эпизод. В конце 58 года, после трагического комсомольского собрания, я как умел утешал Ваню и Юру; Белла хлопотала тут же. Дело было в комнате общежития на втором этаже, у Панкратова. Появился Женя, видимо, приехал за Беллой. Я пошел за водкой в его пальто, в кармане было много денег — сотенных. Когда вернулся, дым стоял столбом: Ваня и Юра упрекали Женю в предательстве. Ванька визжал, как поросенок, наконец, схватил щетку и с криком «бей гадов!» кинулся на Женю, но другой конец запутался при размахе в его пиджаке — и удар пришелся по мне. Я рухнул в стенной шкаф, а когда пришел в себя, Белла плакала, а Женя, бормоча ругательства, ретировался по лестнице вниз.

В те же времена пронесся слух, что Белла живет уже одна, и что Женя подарил ей комнату и машину. Про машину все знали: Белла часто появлялась на лекциях в растерзанном виде и просила ребят то поставить на колеса перевернувшийся москвич, то вытащить его из сугроба.

Решено было женить Ваню «Хэ»; долго внушали ему, что в душе Белла любит только его, потому и развелась с Женей. Наконец погладили ему брюки, раздобыли черный галстук и на такси отправились за Сокол, на Песчаную. Ночью. Жених все порывался удрать, но его держал Юра за штаны.

Белла встретила нас в дверях, расплакалась.

— Ах, мальчики! Как я рада, что это вы!.. Я думала, что это за мной машина, когда вы подъехали…

Пили кубинский ром, обжигающий и коварный. Жених уснул первым. Переволновался. Пудель Ромка примостился рядом с ним очень довольный, что может беспрепятственно кого-то облизывать. Юрка задремал вторым. Во мне, да, верно, и в хозяйке вскипела страсть. Ванна была забита бельем. Корсет с футбольной шнуровкой не поддавался. Проснулся Юра и стал ломиться в дверь — и, конечно, получилась свалка, но уже на коммунальной кухне: побили посуду, Белкину и соседскую, оторвали от пола газовую плиту…

Были изгнаны с позором. Все трое. Белла отвозила нас на машине. По лестнице тащили запасное колесо, иногда роняя (с седьмого этажа — на каждой площадке). Очутились на Казанском вокзале в поисках пива. Нашли. И купили газеты. В «Комсомольской правде» было мое стихотворение «Геолог» невероятно перевранное: перепутаны и пропущены строчки, вместо фамилии Чихачев -Чихичев... Потом я выяснил, что так напечатали стихи в «Журнале молодых», который издавался раз в год Литинститутом под общей редактурой Игоря Грудева.

На Женю сочинил тогда эпиграмму:
«Я с детства привычку имею
Под дудку любую плясать,
Писать я не очень умею,
Но знаю, что надо писать».

Имелись в виду стихи вышеприведенные и «Свадьбы»:

«Пляши — кричат отчаянно,
И я опять пляшу.
Едва отпущен матерью,
На свадьбу вновь гляжу,
И вновь у самой скатерти
Вприсядочку хожу». ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ