Завтра выпускной экзамен по истории. Ваш слуга, не петря в ней совершенно, накануне вместо штудирования поспешает к укромно уместившемуся в густой зелени столику, где происходит картежная игра. Дело в том, что один из старших местных парней умудрил обучать нас балбесов преферансу. Играть закончили далеко заполночь.

Утро злополучного дня случилось откровенно нелюбезным. Мы, друзья и соученики, встретились подле школы, хмурый и помятый Слава посетовал:

— Елки, как историю сдавать?! Я в ней ни бельмеса. Да еще преф — мужики, спали от силы три часа.

Я задумчиво вразумил:

— Есть мысль. Принимать Марго будет, а она чутка глуховатая.

Экзекуция происходила в классе, пятеро учеников, склонив головы, корпели над листами (остальные ждали очереди вне помещения). Учительница сидела за столом, что располагался на линии двери, квело возила взгляды от окна к школьникам.

Я вышел отвечать. Встал напротив Маргариты, между дверью и столом. Громко зачитал вопрос билета:

— Подъем революционного движения тысяча девятьсот десятого тире пятнадцатого годов!!

Шмыгнем из класса и обнаружим Славку. Тот приник ухом к чуть приоткрытой предусмотрительно створке. Руки терзают учебник по истории, лихорадочно ищет нужный параграф. Здесь и заключалось изобретение, мы надеялись на подсказку в приоткрытую дверь помещения. Я лью:

— Начало века в России показало полную несовместимость народа и верхушки. В то время как погрязшая в лености и роскоши аристократия жировала на Лазурных берегах, а новоявленные буржуа просаживали баснословные деньги на соблазнительных красоток в Мулен Ружах, простой народ изнывал от нищеты и бесправия. Нужда и несправедливость — вот какие слова определяли сущность бытия практически каждого россиянина!.. — Я воздел голову, сделал паузу. Совершил некоторые движения, в результате чего приобрел дополнительную близость к двери. — Однако неукротимая поступь цивилизации несла новое. Уже Карл Маркс и Фридрих Энгельс создали классику справедливого мироустройства, уже Ульянов в ссылках вовсю вычерчивал схемы практического воплощения передовых идей. Искры прогресса воспаляли ищущие умы и жажда справедливости напрягала сердца! Все это предопределяло начало революционного подъема…

Имею гневный взгляд. Далее таковой несколько опадает; дабы восстановить дикцию после патетической декламации, делаю аккуратное «кху, кху». Шмыгаю носом, взгляд начинает косить на дверь. Задумчиво произношу:

— Вообще, нужда, я вам скажу, Маргарита Федоровна — очень коварная вещь. По нужде, знаете ли… я имею в виду — от нужды… кху, кху… люди отчаянные поступки делают… Да возьмите Раскольникова! Старушка-то, может, и до сих пор бы жила, однако приспичило парню — нужда!.. — Я почесал голову, промямлил: — Так что революционный подъем — это по большому счету семечки. Кху, кху!

На это «кху, кху», реагирует учительница, сидящая до того со слабой улыбкой и подперев щеку рукой:

— Я очень сочувствую старушке-процентщице, Брусницин. Однако ты вот что скажи — какие конкретные события явились причиной того самого подъема? — Подсказала доброжелательно: — Ну? В двенадцатом, в Сибири!

Я взъерошиваюсь, поднимаю голову вверх, благосклонничаю:

— Значит, вам хочется узнать, какие же события послужили причиной подъема революционного движения тысяча девятьсот десятого тире пятнадцатого годов?.. — Тру подбородок, задумчиво, нараспев мямлю: — То есть, какие такие события послужили… в Сибири…

Из-за двери слышится сюсюканье. Славка, стоя в позе журавля, страстно шепчет в щель:

— Ленские события… прииски...

План оказался абсолютно недееспособен, дело в том, что акустика помещения напрочь искажала звук. Я тщетно пытался извлечь из свистящих звуков какой-либо смысл. Учительница тем временем повторила вопрос… И здесь я брякаю неуверенно, повторяя, вероятно, то, что послышалось (несомненно, недосып изрядно помутил голову):

— Немцы высадились…

У преподавательницы очки буквально упали на кончик носа.

— Как это «немцы высадились»? — булькает она перепуганно.

Я свирепо заскреб голову. Действительно, Сибирь не ближний край — такая мысль, надо думать, посетила меня, ибо ответ состоялся таков:

— Это самое… ну, на самолетах доперли и, как положено, на парашютах выпрыгнули.

Учительница очки поправила, претендовала вся заинтригованная:

— Продолжай, Брусницин.

Я продолжил, уткнувшись в пол и гоняя носком ботинка сор:

— Высаживаются, значит. Смотрят, жрать людям нечего, лапти исхудали. Толкуют, вот что, мужики, пора завязывать. Надо делать революционный подъем десятого тире пятнадцатого…

Замолк и посмотрел на учительницу. Та смиренно взирала — руки были сложены на груди. На мой взгляд уважаемая встрепенулась:

— Голубчик, только не останавливайся!

Я повернулся в недра класса к тем пяти человекам, что готовились отвечать. Юра Петухов колотился лежа на парте, Верка Васенина, закрыв лицо руками, в беззвучном смехе трясла плечами. В дверях хрюкал Славка. «Черт, в девятьсот двенадцатом году — на самолетах…» Меня ополоснуло ужасом.

Стукнуло: «Мама моя — Ленские же события, прииски».

И что в таких измерениях вы предложите? Головой из окна?

Какой леший меня одолел, я до сих пор не ведаю. Взгляд посветлел, соорудилось серьезное выражение лица. Заговорил отчетливо, вдохновенно:

— Угадала, стало быть, немчура на одно золотое село по реке Лене. Который у них главный, Иоган, Ванька, по-нашему, кричит: мне Екатерина Вторая прабабкой была, и я русский народ в обиду не дам, потому что кровь. Дескать, я сразу Николая, душегуба, и без десятого-пятнадцатого мочкануть хотел, да проскочил Питер за облаками. А теперь незадача, карасин истратился… — Я начал коротко ходить туда-сюда — рука завернута за спину. Голос звенел. — Давайте мужики думать — либо подъем, либо горюче-смазочные… И выходит из прочей среды мужичонка неказистого облика с рациональным предложением. Есть, говорит, в граде Екатеринбурге, который в честь вашей прабабки назван, товарищ Черепанов. Изобрел он паровоз. Никакого карасину агрегату не требуется, кроме воды, а у нас в реке этой сволочи — хоть купайся… Короче, двинули всей деревней в Екатеринбург, кто с ведром, кто с иной посудой, поскольку воды нужно количество уважительное… Вот идут горемаи, а впереди молва — дескать, с приисков сибирских народ прет и все с ведрами полными золота. У них, де, кроме золота одни вши и желают они очень сильно оное на харч поменять. А дело случилось летнее, аккурат перед новым урожаем — старый запас сожран, новый не поспел. Что делать?.. — Я угодливо-независимо хихикнул: — Прямо-таки по Ленину. Я уж не говорю про Чернышевского… — Восстановился. — Тут один вспомнил, я, толкует, в стольном граде был и от верного человека слышал, что у царя в закромах еще прошлогодний хлебушко валяется. Но Коля, говорит, мужчина веселый, мол, без революционного подъема и не просите, хлебушко не дам… То есть с обеих сторон подпирают — и немчура, и собственное руководство. Так что хошь не хошь, а бунтовать треба… Постановили собранием подъем изладить и — за вилы, не долго думая.

Ребята радостно смеялись. Учительница улыбалась:

— Все, пощади. Соловьев ты наш, Ключевский… Ой, Брусницин, эстрада по тебе плачет! — Посерьезнела. — Вот что, возьми-ка еще билет, облагодетельствуй фактами.

Я взял билет, показал оппоненту. Она, прочитав вопрос, увещевала:

— Витя, сядь, тщательнейше подумай и ответь только на один вопрос: почему та революция называлась Октябрьской.