УЛИЧНЫЙ ХУДОЖНИК
На Арбате пахнет шоколадом,
лето приближается к концу,
жизнь его была б, пожалуй, адом,
если бы не кепочка к лицу,
если бы не тонкий абрис Божий,
сквозь грунтовку лет и зим наждак
проскользнувший, словно бы прохожий,
вглубь души, где мука и нужда.
Но его отточен карандашик
о совсем другие образа —
в отсветах чекушек и рюмашек
оживают кроличьи глаза.
О читает в их безмолвном крике:
жизнь г...но, как ты ее ни лачь...
Солнце жалит, ряженые фрики
вышли съесть со скидкой бизнес-ланч.
В скверике шампунем моют плитку,
Бомжи на скамьях лежат пластом...
А душа его, душа болит как
и рука порхает над листом…

* * *
Хрупкий город из стекла
лунным холодом пронизан,
где гуляют по карнизам
звуки прошлого тепла.
Через брезг оконных брызг
вижу профиль твой библейский
и волос туманных всплески
и улыбки тёплый бриз.
Золотые мёды глаз
утоляют боль и голод,
и выводит детский голос
луговой девятый глас:
старый инок в юный скит
возвращается с ловитвы —
то его ночной молитвы
золотые лепестки…

* * *
Как пахнет нагретая за день трава
и мреют забытые в детстве слова
на теплой меже засыпанья...
Песок обжигает худые ступни,
и жалят в коленные ямки слепни,
но все искупает купанье.

Подобьем распятья лежать на воде:
там овцы в небесной бредут борозде
к закланью одной на закате,
и солнце в ресницах, как в мокрых сетях,
запуталось рыбкой, и сердце в гостях
у ангела — бабушки Кати.

Там в печке томятся с картошкой грибы.
А в церкви — в кокетливых рюшах гробы,
и ликом темнеет Никола...
И кони в ночном, и картохи в броне.
В карманах — грушовка, налив и ранет.
И ночи над миром икона.

Но жизнь иссякает и вянет душа,
томясь и взыскуя, на память дыша,
и сколь ни печалься о чуде,
но солнце не словишь в ресничную сеть,
и острое счастье не в силах пронзить
уставшее сердце в кольчуге.

Останется яблочный топот в саду,
сквозняк на веранде, с окном не в ладу.
Заржавленный остов коляски
на дачном погосте, где запах остёр,
от листьев, взошедших на новый костёр,
и всплески, и пламени пляски.

* * *
День проветрен, словно комната,
Кисея небесных окон
Чуть колеблется, и сонно так
Солнце сматывает кокон.
Только мы ещё не пойманы
В ночь за сомкнутые двери.
И затопленными поймами,
Словно вброд, идут деревья.
Всё им кажется: нетрудно
Разлучиться с берегами...
И касаются друг друга
Отражёнными руками.

ГРОЗА
От обильных дождей забуянит листва по оврагам,
стекленея в меду, целят косточкой в землю плоды.
Жизнь полна до краёв, отчего же не кажется благом?
Оттого ли, что дождь неизменно смывает следы?
Полоснуло смычком, и визжит истеричная скрипка,
закружил чёрный рой, покидая гнездовье листа,
оттого что во мне накопилось безумие крика,
он, спрессованный в шёпот, огнём размыкает уста.
И опять я верчусь на кругу и шепчу, обжигая
тонкогорлый сосуд, о котором и мысли хрупки...
Детской дудочкой сна на круги обретённого рая
он вернёт.
          И вдохнёт оправданье во все черепки.

* * *
Но не попрать святыни псам.
Свиней узнать поможет бисер.
Я доверяю небесам
И голубям невскрытых писем.
Простите взгляд мой свысока.
А как иначе? Как иначе?
Вон — пляшет ленточкой река
И рядом — ульи, сотки, дачи...
Всему — святое ремесло,
А мне земных плодов довольно.
Корнями сердце обросло.
Корчуй и корчись — это больно.
Опять лопатки мне свело —
Я вспоминаю древний навык
И на подбитое крыло
Всё время припадаю набок.
Но воля выбрать повелит
Свой путь, иные не пороча.
А снизу воет и скулит
Судьба, сама себя пророча.

* * *
Как по глазам хлестнуло плетью:
Война!
Опять? Зачем?
Война…
Взгляните сквозь стекло столетья,
Какая у неё цена!
И в чей прицел попал невольно
Пацан, что руки распростёр?
О, братья, снова ваши войны
Ложатся на плечи сестёр.
Да! Есть у нас в сердечной сумке
Для чёрной ненависти жгут.
…А он лежит вторые сутки
Меж баррикад, где город жгут.
Лишь мёртвые не имут срама,
Но совесть раненых жива,
Они в бреду ей шепчут: "Мама…
Ах, как же ты была права..."
Свои — оставили в кювете,
Чужие — дали хлеб и кров.
Но разницы в цене и цвете
Не знает донорская кровь.
О, братья! Так решите миром!
Неужто сотня лет пустяк?
Те, для кого вы стали тиром,
Века танцуют на костях…
Там каждый пайщик этой битвы,
Там все клеймят чужих иуд
И в унисон одни молитвы
На гласы разные поют.
А за спиной — руины дома
И пепел мёртвого костра…
Пока не сироты, не вдовы —
Мы ждём вас.
Мама.
Дочь.
Сестра.

10 марта 2014

* * *
Есть храм в Отечестве моём.
Тому полвека:
Его пытали, жгли огнём,
Как человека,
И крали Божие добро
С благоговеньем...
Потом — кабацкое тавро,
Потом — забвенье.
Да будет путь благословен —
Сны вековые,
Где трещины — рисунок вен
На тонкой вые.
Где золотой его висок
Не раз контужен,
Где аркатурный поясок
Затянут туже,
Где три шелома от свинца
Звенели глухо
Во имя Сына и Отца,
Святаго Духа.

* * *
Деревья ранены. Над крышами сараев
Сбивает ветер с курса косяки
Упрямых птиц. Амбары запирают
И утепляют паклей косяки.

Здесь так с душой горланят про рябину,
Как будто чем-то могут ей помочь.
А та всё падает на рамы крестовину,
И безутешна тень ее всю ночь.

В кромешной тьме так жарко светят гроздья,
Что стонут все окрестные дубы...
А дождь, как плотник, забивает гвозди
В изъеденное дерево избы.

* * *
Ветром свечи деревьев задуты,
Но цепляется лист за флагшток.
Это — жадность последней минуты,
Обжигающий губы мундштук.
Нищете первозданности внемля,
На щите бы без брани уснуть,
И не жрать эту мёрзлую землю,
И не бить себя истово в грудь.
Пусть бунтуют потерь листопады,
Разбинтуют нам кроны ветра.
Драгоценное масло лампады
Жечь и жечь до утра...