Из цикла «Вчера — сегодня — всегда»
Любопытно заглянуть в прошлое. В самого себя, скажем, 33-летней давности, в ту весну 1980 года, когда родился мой сын Рони — первый израильтянин (сабра) в нашей семье.
Кем мы были?
Что представляли о жизни, дети Советского Союза, вышедшие в небывалое плавание, в котором порт назначения — это обретение самого себя?
Передо мной эссе той поры, сегодня обнаруженное в архиве среди рукописей, написанных в стол.
***
Мы мазохисты. Нам мало антисемитизма. Нам еще нужны мы сами. Чтобы было, кого кушать.
Кого кушали ассимилированные немецкие евреи в незабвенном далеке, когда «Лорелею» — всенародно популярную песню на стихи еврея Генриха Гейне — нацисты признали произведением неизвестного автора?
Они кушали своих собратьев, вещающих о близкой катастрофе.
Кого кушали партийные советские евреи, когда «от Москвы до самых до окраин» шло разоблачение псевдонимов, скрывающих под личиной русской фамилии космополитов?
Они кушали Петрова, разоблаченного как Рабинович.
Они кушали Петренко, разоблаченного как Шнеерман.
А кого им еще кушать?
В гитлеровской Германии какого-нибудь Ганса Дитриха?
Да он мигом поставит к стенке, чтобы пристрелять на живой мишени «Шмайсер».
В сталинской России какого-нибудь истинного Петрова или Петренко?
Да он вмиг выбьет все зубы бутылкой «Столичной», чтобы — «Раззудись плечо! Размахнись рука!»
Себя кушать спокойнее. И для антисемитов — приятнее.
Нельзя же, право, все время радеть о своем благе. Кому, как не еврею, радеть о благе чужом?
Что такое демократия по-еврейски?
Это когда мы живем все вместе, в одной стране, где каждый имеет два мнения, и друг друга грызем, обвиняя во всяческих прегрешениях, а в случае войны изобретательно объединяемся, чтобы не быть убитыми.
Что такое антисемитизм по-еврейски?
Это когда мы живем не вместе, пусть и в одной стране, но под чужим солнцем, о чем нам намекают постоянно. Здесь нам не позволяют иметь два мнения, грызут, обвиняя во всяческих прегрешениях, а в случае войны изобретательно убивают, чтобы было на ком набить руку еще до нашествия врагов.
Всю свою историю мы ищем Землю обетованную.
Вертимся на острие иглы, как компасная стрелка, тянемся к заманчивой точке на горизонте.
В Советском Союзе нас манил Израиль.
В Израиле нас манит Германия.
Нам без немецкой культуры никак нельзя.
Мы устали от левантизма, девальвации, необязательности.
Мы скучаем по четкому порядку. Мы должны вдохнуть воздух предков, живших на берегах Рейна. Или? Нам без желтых звезд на груди — жизнь не в жизнь? И мы покидаем Ближний Восток, чтобы, переселившись в Дойчланд, охать от восторга на мостовых Мюнхена, Дюссельдорфа, Веймара, Нюрнберга.
— О, здесь творили Гете и Шиллер!
— О, здесь печатали газету Маркс и Энгельс!
— О-ой-ой! Здесь были приняты Нюрнбергские законы о гражданстве и расе — иначе говоря «законы гетто», определившие ограничение прав евреев в Третьем рейхе.
— О-ой-ой! А здесь, в этой пивной собирались 9 ноября 1938 года боевики нацистских отрядов, чтобы подогреть себя до нужного градуса перед началом антисемитских погромов, вошедших в историю под названием «Хрустальная ночь».
И прикушен язык. И в глазах слезы.
Некоторые из моих знакомых переселились в Германию.
Рассказывает Вильма, жена одного из них, в прошлом борца за выезд советских евреев в Израиль.
— Я приехала в Израиль ради знакомства с родителями мужа. И им сказала, что вышла замуж за еврея, чтобы искупить вину своего народа перед его народом.
По ее представлениям, искупление-совокупление произведет на свет истинного интернационалиста, борца за равноправие людей разных национальностей и цвета кожи.
Дивный рассказ. Хотя бы уже потому, что во многом отражает умонастроения немцев, готовых выплачивать компенсацию евреям за их погибших бабушек и дедушек.
Моя знакомая Лена, вернувшись из поездки в Берлин, вспоминала, как негодовала ее подруга Анжела, когда эти пунктуальные немцы запоздали с выплатой компенсации.
Бедная женщина, ей не на что было купить гардины.
Мой приятель Изя, сменивший Иерусалим на Мюнхен, говорил, как обескуражила его деловая невозмутимость немцев, когда они оценивали по прейскуранту жизнь его предков. Жизнь его родителей шла по высшему сорту, жизнь бабушки — иначе, на разы дешевле, ибо не прямое родство первой степени.
Что ж, о чем толковать? Все очень просто: у потомков тевтонских рыцарей, у бывших солдат железных дивизий, у детей и внуков «блицкрига» пробудилась совесть. Вот и выплачивают компенсации по совести.
Примечательно, что евреям при таком раскладе прятаться от своей национальности не надо. А какова ситуация там, где компенсации не выплачивают? В Союзе? На дворе 1980 год — время построения коммунизма в отдельно взятой стране, если вспомнить прожекты Коммунистической партии. А в душе полная неопределенность: ехать — не ехать, к тому же, говорят, вот-вот ворота закроют.
В семидесятых годах жили в Риге два мальчика. Саша и Валя.
Саша был рыжий, отцовской породы. Валя — блондин, в маму, русскую женщину. Бабушка у них была общая, выжившая в гетто, сморщенная возрастом, как печеная картошка.
Рыжий, еврейской масти Саша, то и дело находил повод, чтобы для реабилитации в глазах малолетних придурков крикнуть брату, более удачливому по внешнему виду: «Убирайся к своей жидовской бабушке!»
И заплаканный Валя, голубоглазый блондин, покидал двор, чтобы взобраться к себе на этаж и укрыться под крылом старушки. Впоследствии, получив аттестат зрелости, уехал с ней в Израиль. А рыжий Саша выбил себе паспорт, в котором в графе «национальность» проставлено «русский», по маме, и живет с перебоями в сердце, слыша краем уха: «Кругом одни евреи…»
Моя четырехлетняя дочка Белла, родившаяся в Риге, ничего подобного не слышит даже в Израиле.
Как-то она завела со мной в Иерусалиме довольно занимательную беседу.
Я обсуждал с приятелями передачу «Голоса Израиля» о мытарствах отказников в Советском Союзе.
И вдруг вопрос-недоумение?
— Папа! Что ты все время говоришь о евреях? Какое они имеют к нам отношение?
— Белочка! А ты знаешь, какой мы национальности?
— Русим! — ни секунды не сомневаясь, ответила воспитанница израильского детского сада, где всех нас, выходцев из Союза, называют — «русим».
— Мы евреи, — поправил я дочку.
— Нет, папа. Мы — русим.
— Почему?
— Потому, что по твоему радио говорят, что евреев из Ригов не выпускают.
— Это ты про отказников?
— Это я про евреев. Их не выпускают из Ригов, а нас выпустили. Значит, мы русим, а не евреи.
Ну, что тут поделаешь? Детская логика. Детсадовское образование. Израиль...
Тут новые репатрианты имеют, так сказать, особую опознавательную «национальность», связанную со страной исхода. Они — «русские», «аргентинцы», «йеменцы», «марокканцы» и так чуть ли не до бесконечности.
Я тут «русский». А Белочка моя вообще «блондиночка-израильтяночка». Это так приучили ее отзываться местные тетушки на вопрос: «Кто ты?».
В детском саду никто не предлагает ей произнести вслух слово «ку-ку-ру-за». Это мне предлагали в первом классе, на переменке, когда репродуктор докладывал о разоблачении «убийц в белых халатах».
У моей «блондиночки-израильтяночки» рот не бывает на замке.
Сыпет по-русски, на иврите, английском.
По всем статьям обошла отца, который, потея, осваивал произношения заветного слова «ку-ку-ру-за». Во имя собственной безопасности.
Теперь мне — и тоже во имя собственной безопасности и безопасности своих детей — нужно осваивать другое произношение — скороговорку автомата «Узи». Бывший солдат советской армии должен стать солдатом израильской.
Если я овладею общепонятным языком боя, никому не придет в голову расценивать мою жизнь по прейскуранту Майданека и Освенцима.
Если я овладею общепонятным языком боя, ни одной женщине в мире не придет в голову идти замуж за моего сына Рони ради искупления вины своего народа перед моим.
Рони родился в Иерусалиме, в праздник Пурим, в снежный — вот ведь парадокс! — день, 3 марта 1980 года. В Пурим всему еврейскому народу рекомендуется напиться до полной отключки, как в Израиле, так и за его пределами. Но отнюдь не рекомендуется изменять правила движения на дорогах, хотя среди водителей немало пьяных.
Правила правилами, пьянь пьянью, но вот незадача: видимо, из-за снегопада по всему Иерусалиму вырубились светофоры и я мчал на своей тачке как на пожар, потому что везде горел красный глаз светофора, и слышал вздохи жены на заднем сидении, готовой осчастливить меня младенцем прямо в кабине машины. Но повезло, в акушеры я не попал. И только подкатил к больнице, как началось...
Так что Пурим и рождение второго ребенка пришлось отмечать в приемном покое. С тех пор прошло много лет. Сегодня Рони тоже отец двух детей, как и я, а у дочки Беллы — трое, и все мальчики. Словом, половина боксеркой команды у меня уже есть во внуках.
Но обратимся в 1980-й…
В честь рождения моего сына в Иерусалимском лесу мира было по традиции посажено деревцо, о чем письменно уведомил меня мэр города Тедди Колек.
В лесу мира уже много, очень много деревьев, и каждое — именное, высаженное в день рождения нового иерусалимца. Они пускают крепкие корни в каменистую почву. Их мохнатые, как детские головки, верхушки тянутся к небу. Тому небу, которое одно на всех.
Земля, которая вырастит дерево моего сына, будет моей землей.
Земля, которая выплатит мне компенсацию за тетю Этю, убитую патрулем полевой жандармерии из-за куска обнаруженного при ней хлеба за стенами гетто, никогда не станет моей землей.
Эта земля может быть только моим вечным кладбищем.
***
1 июля 1998 года моего Рони призвали в армию. Он уходил на курс молодого бойца, интенсивный и очень тяжелый, в боевые части и — вспыхни очередная война — должен был оказаться на линии фронта, в боевых порядках царицы полей.
Я, солдат двух армий, советской и израильской, понимал, что должен что-то сделать, и не просто морально поддержать сына, но быть готовым, случись что-то, встать в строй вместо него.
Именно так — встать в строй вместо него.
Однако, что я представлял из себя в 53 года? Отработанный, я бы сказал, материал. При росте
Режим я, понятно, не соблюдал. Мой ежедневно рацион — с десяток чашек кофе, три пачки сигарет, сто-двести грамм коньяка. Словом, я был по уши погружен во все прелести творческой жизни, не замечая, что превращаю себя в живой труп. Дальше так продолжаться не должно было, если мне предстоит снова встать в строй. И тогда я решил вернуться в бокс, чтобы возродить утраченную мощь организма.
1 июля 1978 года я выпил последнюю рюмку коньяка и дал себе зарок, что больше не прикоснусь к бутылке до того момента, пока Рони не отслужит все три года и вернется домой невредимым. Затем я начал голодовку, которая продолжалась ровно месяц, до 1 августа. Все это время я не ел ничего, пил только кипяченую воду и в результате согнал
Теперь, обретя боевой вес легчайшей категории 54 килограмма, я мог смело приступать к тренировкам. И тут — надо же какое совпадение! — в торговом центре иерусалимского района Гило неожиданно встретил Гришу Люксембурга, моего старого друга, в прошлом известного боксера, а ныне тренера общества «Маккаби».
— Гриша! Я хочу вернуться в бокс.
В душе я волновался, полагая, что он ответит:
— В твои годы лучше сидеть с удочкой где-нибудь на бережку реки.
Но он сказал:
— Приходи. Через месяц у нас намечается первенство Иерусалима.
В результате, уйдя с ринга в 35, в том самом 1980 году, когда родился Рони, я вернулся сюда снова через 18 лет, сразу же после его призыва в ЦАХАЛ. Будто повестка, которая позвала моего сына в армию, одновременно с ним кинула и меня в бой, чтобы наступающее «старикачество» было унесено боксом.
АВТОР ЖУРНАЛА «ФЛОРИДА» — МИРОВОЙ РЕКОРДСМЕН!
Всем, кто читал в февральском номере «Флориды» очерк «Закон бокса», наверняка запомнился его герой, он же автор — Ефим Гаммер, мужественно преодолевший травмы и вновь вернувшийся на ринг.
Ефим Гаммер, известный иерусалимский русскоязычный писатель, журналист и художник, в прошлом — победитель первенств Латвии, Прибалтики и Израиля по боксу — установил небывалый мировой рекорд: в 25-й раз подряд стал чемпионом столицы Израиля. И это за день до своего 65-летия. Такого в истории бокса еще не было.
Произошло это 15 апреля 2010 года в иерусалимском боксерском клубе братьев Люксембург «Маккаби». Здесь прошло открытое первенство города, посвященное памяти Сиднея Джаксона — американского еврея, ставшего после революции в России родоначальником бокса в Ташкенте и воспитавшим сотни именитых спортсменов, среди которых и братья Люксембург — Эли, Гриша и Яша.
В соревнованиях приняли участие около ста боксеров из разных городов Израиля — Иерусалима, Ашдота, Лода, Эйлата, Натании. Командную победу одержал иерусалимский боксерский клуб.
От имени всех читателей нашего журнала поздравляем вечно молодого писателя, художника и спортсмена Ефима Гаммера с юбилеем и замечательным спортивным достижением!
Александр Росин, редактор журнала «Флорида», США. мая 2010 года
После публикации этой заметки прошло несколько лет. Настал 2018-год, а с ним и 20-летний юбилей моего возвращения на ринг, когда я впервые после огромного временного промежутка завоевал звание чемпиона Иерусалима среди боксеров обычного возраста не старше 34 лет.
Выиграю ли я и сегодня? Не будем загадывать. Ринг покажет.
А пока что, в предвкушении боя, я собираю вещи в спортивную сумку.
Укладываю перчатки, маску, бинты, пластмассовую коробочку с капой.
Выхожу во двор.
Сажусь за руль.
И с ветерком по Иерусалиму — туда, вперед, в Иерусалимский боксерский клуб братьев Люксембург «Маккаби», на манящий звон медного гонга, служащий мне надежным ориентиром в жизни.