Фраза влетела в голову в три такта. Как в вальсе. Кто она? Откуда? Кто сочинил? Уж не в его ли воспаленном мозгу это родилось. А ведь здорово! Златописьмом! «Бабочка крылышкуя златописьмом».

Всю жизнь Набоков ловил бабочек, безжалостно прокалывал их и укладывал златописьмо в специальные альбомы. Так же он поступал и с теми, с кем встречался, с кем разговаривал, кого любил. Он подковыривал булавкой характер, судьбу и вкладывал это в книжный переплет: «Машенька», «Защита Лужина», «Лолита».

И вот «Машенька». Совершенное златописьмо! Машенька всегда пахла сиренью. Никто этого не знал, не чуял. Лишь он мальчик в обтягивающем костюме теннисиста. В деревне Выре, под Лугой, он приник к её точеному ушку и впервые ощутил этот плотный, пряный запах. И его тут же обвила живая тяга к этому «крылышкующему златописьму».

Ночью, под вой деревенских собак и стрекот кузнечиков он настрочил целую тетрадь стихов.

А перед самым крушением империи умер дядя, веселый богач Рукавишников и оставил любимому племяннику миллион рублей. Куда мальчишке с этим миллионом? Дворец в Рождествено ему тоже завещал дядя. Новый автомобиль? По каменному Петербургу уже, как призраки, с сухим треском каталась дюжина «Рено». Среди них отцовская машина. Ландолет! Зачем ему это? И Набоков издал книжку своих стихов, в которых было это никому не нужное златописьмо.

Машенька не возвращалась даже в сон.

Он верил в магическую силу стихов. Но уже в Париже, в эмиграции молодой Владимир Набоков, сощурившись, в этой слепоте он ясно видел её с пушистыми, рассыпчатыми волосами. Видел и нервно хватался за чернильную ручку с перьями в оба конца. Вышла та самая «Машенька».

А машина ему все же была нужна чтобы влететь туда, через шведскую, финскую границу — на Гатчину.

Сухощавый, нервный и желчный писатель Бунин, с которым они обедали в ресторане «Zhci», в гардеробе протягивал ему пальто, но и Набоков совал своему сопернику по писательскому цеху его одежду. Как у Гоголя: «Позвольте вам этого не позволить». Жан Бунин, Иван Бунин, провидец, сказал тогда: «У меня есть знакомый, тоже, кстати, Жан, Иван». Он ваш земляк, может проводить до границы. А там вы…»

На этом фраза оборвалась.

Говорят, Бунин обладал редким носом, различающем сотни запахов.

А вот бабочки не знают границ, они легко под счет «раз-два-три» перелетят полосатый столб, зеленую фуражку и влетят в тот дом с балюстрадой, с колоннами, с окнами, отливающими медь на закате солнца. Там, в его бывшем дворце, сейчас общежитие зооветеринарного техникума.

Почему Набоков назвал себя вещей птицей Сирин? Был, наверное, отклик от сирени. Но больше от того, что читали они толстенных том русских поверий. Они листали желтые страницы, обняв друг друга. Машенька и Володя Набоков: «Ужасная Птица Сирин прилетает на луга в Яблочный Спас. Прекрасная птица в первой половине дня омывается в росе, брызгает ею на яблоки. Плоды становятся целебными, приносят счастье. Берегитесь этой ужасной Вещей Птицы. Она может принести и громадное несчастье! Как уж получится. Но отогнать ее от себя можно лишь пушечным выстрелом».

Счастье и пришло. И заработали пушки. На одном из его ядер Набоков и прилетел в гнусный город Париж. В нем одна лишь Надя Лохвицкая с вычурным именем Тэффи живет прилично, хоть и шубка из ушастого тюленя потерлась. Зарабатывает своими женскими штучками. Однако ничего — в газетах хвалят. Россия, ах! Кулич поспел — ух! Катенька, Зоинька мечтают!

А тот Иван-Жан, которого обещал прислать Бунин, все же приходил в его снятую на время мансарду и предлагал за деньги, конечно, переправить Набокова в Россию. Собственно, это было «Приглашение на казнь».

Набоков потер свои темные, набухшие веки и махнул на пришельца Жана рукой: говорят, на Руанской возвышенности есть такая бабочка, чистая Жар-Птица. Вот ее он взнуздает. И тогда…

Тогда — почти не было, это слово «тогда» плохо воплощается в жизнь.

А вот кто написал эту строчку «Бабочка крылышкуя златописьмом» Сирин-Набоков вспомнил. Велимир Хлебников, оборванец, бродяга, фантазёр, сумасшедший, Властелин Земного Шара, таскающий с собой наволочку, набитую не перьями, стихами.