Париж 1961г.

Дороги от площади Звезды, где Триумфальная арка, расходятся во все стороны. Дорог этих двенадцать. Одна из них — проспект Ош, названный в честь любимого генерала республики. Ош был вояка, не терпевший политических интриг, возможно, поэтому очень неожиданно умер.

Проспект Ош и по сей день не шумная улица. Каштаны, высаженные рядами, спасают и от солнца и от пыли. Здесь много кафе, есть магазины, но в большей степени проспект Ош — это жилые здания в стиле ампир с высокими окнами.

В Париж недавно пришла настоящая весна и вечерами, а они стали необыкновенными, жители проспекта выходят в свой парк Монсо, он является продолжением проспекта. Молодёжь располагается на траве, свежей, сочной, зелёной, а пожилые пары занимают скамейки.

Из окна своей квартиры и одновременно кабинета известный психолог Миронов-Маршаль видел парк, как на ладони. Ему давно хотелось стянуть свой тонкий галстук, расстегнуть воротник белоснежной рубашки и выпорхнуть из квартиры под тень каштанов.

Он жил и принимал своих богатых пациентов в последнем доме по проспекту Ош. На уже седьмую беседу явилась невыносимая мадам Вальян, вдова инженера Вальяна, который оставил после себя уйму денег. Окна были закрыты. Нельзя вести беседу с открытыми окнами. Это невозможно. Весна и щебетание птиц очень мешали. Миронов запахнул штору и отошёл от окна, прочь от соблазнов.

Вдова Вальян сидела на кушетке, сняв туфли и вытянув ноги.

— Вы устали, мадам?

— Да, я устала. А вы нарушитель!

— Простите, я опять забыл. Вы устали, Эльза?

— Да, устала, — мадам Вальян опять улыбнулась своей затяжной улыбкой, наклонив игриво голову. Мадам Вальян было шестьдесят семь. — Вы просили говорить, что меня беспокоит?

— Да, Эльза, это необходимо.

— Так вот меня беспокоит Париж. Да, сейчас меня беспокоит мой город! Они хотят его уничтожить!

— В чём дело?

— Вы знаете, где высадил меня мой водитель? Почти у Триумфальной арки, и я весь путь к вам шла пешком! Всё заставлено машинами. Боже мой, это скоро станет невозможным!

— Мы в центре города, Эльза. А сегодня все хотят иметь автомобиль. Кстати, мой ситроен, кабриолет тоже припаркован и, наверное, мешает людям.

— Вы видели Вандомскую площадь? Это, что — автостоянка?

— Хорошо, мадам, что мы живём не в Америке. У них там большие автомобили, просто огромные.

— У нас много маленьких, какая разница? А в России есть автомобили?

— Давно не бывал там, Эльза.

— Вы ведь русский, господин Маршаль?

— Теперь вы будете задавать вопросы, Эльза?

— Разрешите мне, разрешите, — Мадам Вальян снова улыбнулась, очаровывая собеседника.

— Я русский, мадам.

— Вы — русский богатырь или лучше вы — русский медведь, — Эльза Вальян пристально посмотрела на психолога. — Прекрасная форма, сколько вам лет?

— Вы будете разочарованы.

— Но всё же.

- Мне шестьдесят, Эльза.

— Шестьдесят? Этого не может быть! И что, и что вы с собой делаете?

— Истязаю, — Миронов-Маршаль засмеялся, — истязаю железными гирями. Вы видели гири?

— Да у мясников, очень давно. Что вы с ними делаете, это физкультура или вы их прикладываете куда нибудь?

— Физкультура, мадам. Довольно скучная система.

— Расскажите.

— Я умею работать до изнеможения, Эльза.

— В России по-другому не выжить, верно?

— Наверное, вы правы.

— Нет, я не дурочка! Я знаю, что в Москве медведи не гуляют по улицам. Но я точно знаю, мне рассказывал муж, что там очень холодно. Всегда снег и пурга, это невообразимо! Там могут жить очень суровые люди.

— Да, когда-то я очень мёрз в России, мадам.

— А теперь вы здесь, где тепло. Надеюсь, вы уже оттаяли.

— Эльза, здесь прекрасно.

— Наклонитесь, я скажу вам, что меня по-настоящему гложет и почему я здесь.

Психолог поправил очки и наклонился к посетительнице. Вместо шёпота он почувствовал в ухе влажный язычок мадам Вальян.

Миронов не спеша отстранился и медленно произнёс:

— Эльза, если мы позволим себе расслабиться, я не заработаю ваших денег, а вы уйдёте, не получив моей помощи.

— Я схожу с ума…

— Ваш дом обходят стороной все молодые сантехники и газовщики. Ваши водители меняются один за другим. Эльза, вы размениваете свою жизнь!

— Говорю же, я сумасшедшая…

Рассказчик. Знакомство

И вот он у заветной двери. Убедившись, что это действительно гость, которого ждут, его проводили в дом, помогли раздеться. В большой прихожей, отделанной в тёмно бордовый цвет, царил полумрак. Освещалось большое старинное зеркало в позолоченной оправе. Николаю понравилась вешалка, высокая, рогатая, крепкая.

— Ремонт со вкусом, — не зная почему, произнёс он.

Встретивший его пожилой мужчина с каменным лицом внимательно посмотрел на гостя и медленно с расстановкой произнёс:

— Вас ждут. Пожалуйста, наверх по лестнице.

— Дворецкий, настоящий дворецкий, — произнёс историк, но уже про себя.

Его проводили на второй этаж, длинный коридор был выстлан мягким ковром. Как и внизу свет вдоль стены был приглушён, а когда перед лектором отворили дверь спальни, он и вовсе пропал в темноте. В большой спальне лишь в углу на прикроватной тумбе горела тусклая лампа, слабо освящая худого старика на большой кровати. Одет он был в шёлковую пижаму, руки его ровно лежали поверх одеяла. Он скорее сидел, облокотясь на высокую подушку. Пока историк осматривался, хозяин также оглядывал его.

— Прошу простить меня, болен. Вынужден принять вас в спальне, — неожиданно громко произнёс старик Красницкий.

— Здравствуйте, меня зовут Николай... вот… к вам, так сказать…

— Я ждал вас, сын говорил. Да, собеседник мне нужен, это было бы замечательно

— Ваш сын говорил, что вас заинтересовали также истории, музейные загадки...

— Возможно, вполне возможно. Что же вы, присядьте.

Гость всё это время стоял почти в дверях, над которыми висели плотные бархатные шторы, наполовину скрывающими его. Николаю было приготовлено кресло с высокой спинкой в другом углу комнаты, рядом с ним был столик на золоченых ножках.

— Садитесь, садитесь. На улице так холодно, я видел, снег выпал.

— Да, вы знаете, первый... первый снег.

— Я кофе не пью, предпочитаю хороший чай. Скоро принесут, не отказывайтесь, прошу вас, — старик нажал на кнопку, дотянувшись до неё тонкой жилистой рукой.

— Вы, впрочем, может, есть хотите, — спросил он строго.

— Нет, нет, что вы! Я покушал, — ответил историк испуганно.

Принесли ароматный чай, гость разместился в удобном кресле, немного оттаял и успокоился. На его столике была лампа с зелёным абажуром, как и у хозяина. Тот самый дворецкий, неслышно зажёг её и так же неслышно удалился. Николай смог рассмотреть ряды книжных полок на стене, красивый ковёр на котором висели витые рога, украшенные серебром. В комнате было очень тепло, шторы на окнах плотно закрыты, всё было наполнено уютом и покоем.

Красницкий шумно отхлебнул чай из стакана с подстаканником:

— Вы молоды и увлечены работой, — что-то похожее на улыбку появилось на его лице.

— Да, я люблю то, чем занимаюсь сейчас, — ответил историк.

А старик-то вполне адекватный человек, вокруг обстановка, тепло опять же, платят за это очень хорошо, думал гость, всё больше расслабляясь. Надо сказать, что прикидывая в мыслях будущие свои доходы от неожиданной подработки, Николай грешным делом положил глаз на новый зеркальный фотоаппарат в ближайшем магазине, всё опять же во благо своего увлечения историей.

— Что же вы приготовили сегодня для меня, дорогой историк?

— Начну, пожалуй, с пивовара Краутвуфта и его загадочно умершей дочери, — лектор стал прохаживаться по комнате. — О, эта история полна загадок и мистических событий...

— Вы действительно собираетесь рассказать мне эту вашу набившую оскомину музейную ахинею? — старик, прищурясь, строго смотрел на гостя.

Тот перестал прохаживаться и, хлопая глазами, смотрел на старика. Не придумал, что ответить и произнёс:

— Да, собираюсь...

Красницкий молчал некоторое время, затем сказал:

— Нет уж, увольте, благодарю. Этого мусора мне и даром не надо, уважаемый музейщик.

В тот миг лектор подумал, что с зеркальным фотоаппаратом он несколько поторопился. Его грубо прервали! Да, именно грубо! Перед ним всё-таки самодур и богатый старикашка. В конце концов, он счастливо жил и на свои двенадцать тысяч.

Он выпрямился и произнёс:

— Но что же, простите, вам нужно. Боюсь, меня неправильно информировали при приёме на эту работу, — голос его был полон холода и гордости.

— Работу? — крикнул старик.

Затем, успокаиваясь:

— Да, впрочем, работу, да… Я слышал этих музейных выдумок немало. Неожиданно было, что и вы принесёте их мне на хвосте. Уж вам-то не опостылело ли, уж вы-то тараторите их изо дня в день!

— Согласен, но....

— Не имеете ли вы в вашем портфеле правды, человеческих простых историй? Можете, впрочем, выдумать что-нибудь, пока есть время, — старик посмотрел на круглые часы с золотыми гусарами.

— Выдумывать не дело историка, выдумывать не умею, — краснел лектор, — впрочем, я понимаю вас.

На старика он уже не смотрел, уставился на книги, повернувшись к Красницкому почти спиной.

— Я расскажу вам одну историю. У вас на полках я вижу большую современную энциклопедию. Загляните в неё на досуге и сможете найти там данные о неком Миронове, крупном русском, а позже французском психиатре. Ознакомьтесь, рекомендую. Так вышло, что мой прадед Андрей Пахомович встречался с ним трижды за свою жизнь. Это были интересные и странные встречи. Так вышло…

— Прадед младший в семье. Родители его были крестьяне, жили при монастыре. Родился он на Урале, где царили в те времена промышленники Демидовы. Монастырь тоже обладал огромной властью, владея угодьями и крестьянами их возделывающими. Предки Андрея Пахомовича долгих два века жили при монастыре. Как-то отец моего прадеда набрался смелости и явился в покои настоятеля. Разминая в руках мятый картуз, попросился на приём. Долго пришлось ждать, но, в конце концов, настоятель его выслушал. Отец выдал сумбурную неясную речь, суть которой сводилась в просьбе помочь выучить младшего светловолосого мальчишку.

Настоятель пошёл на встречу, и мальчика с сопроводительным письмом и необходимыми средствами отправили в красноярскую духовную семинарию

Закончил он курс в 1910-м году, стал взрослым молодым человеком. Был отправлен в приход, дослужился там до псаломщика. Времена были смутные, а вера в нём ещё не окрепшая. И вот, то ли наслушавшись чьих-то речей, то ли ещё по каким причинам решает поменять жизнь, да так резко, что оказывается в Петербургском психоневрологическом институте и вновь садится за парту, забросив церковное служение.

За учёбу взялся рьяно, друзья не мешали, не обзавёлся. Объясняю это его уральской скованностью перед столичной молодёжью.

В дневниках он описывает лишь одного своего товарища, некоего студента Миронова. Пишет с восхищением, указывает, что Миронов был талантлив до гениальности, усерден как вол, но замкнут и нелюдим.

Замкнутость и одиночество, видимо, объединяли их. Мой прадед и студент Миронов стали приятелями и, судя по записям, не раз беседовали, говорили о будущем. В Миронове подкупало его ненасытное стремление к совершенствованию. Он добивался многого и в учении и в гимнастике и в жизни.

Из дневников Андрея Пахомовича

«…Близко сошёлся с интересным человеком. Других, наверное, здесь нет. К интересным ли отношусь я? Навсегда ли оставил Божеское служенье…»

«…В общежитие попасть не удалось, делим недорогую квартирку с товарищем студентом. Тот самый интересный человек Дмитрий Миронов. Выходит по семи рублей с носа…»

«…Миронов погружён в учёбу. Пытаюсь брать пример. Ох, и сложна наука! Учимся с Дмитрием на одном факультете, он лучший. В тетрадях пишет двумя почерками, печатными и прописью. Наблюдаю за ним. Это будет хороший врач или же хороший учёный. Профессора его хвалят за детальность. Меня ругают за поверхностность. Мучаюсь и стыжусь. Учиться мне трудно…»

«…Защитили исследования. Мне помог хорошо мой сосед по квартире и близкий товарищ…»

«… В Петербурге неспокойно, говорят ещё про близкую войну. Мне не вериться. Не может быть. Мы здесь изучаем мозг человеческий, это уникально. Война, это убийство, зачем?»

«…Лекция была сорвана, но мы в восхищении. Наблюдали диспут профессора с Мироновым. В такие моменты вовсе не жалею о своём выборе. Где бы я был, в глуши…»

«…Началась война. Занятия идут плохо. Половины студентов нет. Кто-то мобилизован в офицеры запаса. Есть и преподаватели тоже мобилизованы. Скоро откроют курсы для зауряд-врачей, помощников врачей. И все на фронт. Спаси Бог!»

«…Был серьёзный разговор с Мироновым. У меня голова кругом! А он спокоен, как бегемот. Не все студенты настроены патриотически, много антивоенных настроений, но вполголоса. А мой товарищ заявил, что меняющаяся вокруг него обстановка лишь фон и прочее. И вновь уселся за книги, готовится к экзамену. Книгами завалена вся наша квартирка, а я учиться вовсе не могу. Голова кругом!»

«…Кое-что из системы жизненных принципов моего товарища:

— Большой цели нет. Есть лишь желания. Важные, хорошие желания. Сомнений в их исполнении быть не может.

— События вокруг, политика, люди, настроения лишь фон, декорация, система координат. Человек должен уметь жить в этом пространстве, должен быть готов ко всему. Но вся эта готовность предназначена для продвижения тех важных желаний.

— Система координат может меняться иногда головокружительно, поэтому важно ощущать именно себя, своё большое «я» в нынешнем пространстве. При смене декораций, фона Миронов не потеряет себя. У нас война, а в Австралии тихо. Сегодня война, завтра революция, а позже опять война, так он говорит.

— Миронов самоистязатель. В учёбе, в гимнастике. Разработал свою систему работы с двухпудовой гирей. Делает упражнения, пока держат руки. Я наблюдал. Это истязание чистой воды…»

«…Пристал к Миронову с расспросами, выудил ещё кое-что поразительное и неожиданное:

— Этот уникум пробовал себя закалить в разных природных сферах, а именно закалялся в холодной воде. Только природной, как речка или озеро. Окунался поздней осенью и не просто, а задачей было доплыть до определенной вешки. Жил в лесу, с неделю, а то и более, без заготовленной еды, питья и постели.

— Самое интересное! Может подстроиться под людей из различных социальных кругов от обитателей ночлежки до дворян. Изучал манеры общения, поведения и прочее. Ставил задачу: добиться ответа на вопрос или взять денег взаймы или ещё что-нибудь у ямщиков, в мясном ряду, у кухарок. Не меняя одежды своей студенческой, заводил беседу с высоким чиновником или военным офицером. Менял лишь интонацию, манеру держаться. Однажды в одной из петербуржских подворотен сильно избили его, выбрал неверную линию поведения с ворами Васьки Чёрного…»

— Мне кажется, обладает навыками гипнотического воздействия. Помню, как в лечебнице доктора Бари, один больной сильно испугался Миронова. Отскочил от него и забился в угол. Я заметил сильное смущение моего товарища. Он пристально посмотрел на больного и тот как невольник вылез из своего укрытия и подошёл к нам. А когда отвечал на тихие вопросы Дмитрия, у него зубы стучали и лоб весь в испарине. Были и ещё примеры, да всего не упомнишь…»

«…Едем в «Т...». В Петербурге события, а мы к психам. Многие хлопочут и остаются в столице. Миронов сказал, что желает именно практики. А я за ним. Определенно, я нахожусь под его влиянием…»

Рассказчик

Старик Красницкий сполз с подушки и постарался лечь удобнее. Неизвестно каким чутьём почувствовал дворецкий, что он необходим. Неслышно оказался в спальне и уже поправлял одеяло у хозяина. Потом вышел и вернулся со свежим горячим чаем, судя по ароматному запаху уже с новым составом трав, к которым примешивался запах мёда.

 Красницкий заговорил уже еле слышно:

— Судя даже по вашему невеликому рассказу, Миронов предстаёт фигурой более целеустремлённой, нежели ваш прадед.

— Скорее да, но помните, Миронов не ставил цели, он был готов к жизни…

— Думаю, ставил и цели и задачи.

— Не знаю, прадед прямо пишет, что…

— Я тоже всегда размышлял… А я добился чего хотел? А чего я желал? Сейчас и вспомнить трудно, — Красницкий приподнялся, дворецкий помог ему сделать пару глотков чая.

Думаю, что...

— У меня есть большой добротный дом, обстановка. Сыну передал многое. И что же, достаточно? Ну ладно, мои мысли, мои размышления. Но они только мои. Да и то, вопросы, вопросы, бесконечные. Когда же будут ответы, на том свете?

— Человеку дано искать, — успел закончить мысль Николай. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ