Летом Наташку укусила крыса. На даче, в сарае.

Крыса — ленивая, толстая и старая — нападать не собиралась. Просто Наташка сама ее испугала своим неуместным визгом и не понравилась французским запахом духов. Крыса разнервничалась и  в раздражении тяпнула Наташку за палец. Мать сказала, что надо делать уколы от бешенства.

На уколы Наташку провожал Женя Дольников, сорокалетний декоратор, в которого Наташка  была безнадежно влюблена. Только напрасно она к нему лепилась. Он водил ее в театры, кормил из своих рук, возил по приятелям, купал, раздевал и  одевал. Никакого влечения восемнадцатилетняя Наташка у него не вызывала. Женя забавлялся с ней, как с ребенком, тоскливо вспоминая любимую единственную дочь, Наташкину ровесницу, недавно отбывшую с мужем в Америку.

Наташка переживала и  потихоньку,  когда никто не видел, плакала, думая, что она ненастоящая женщина. Хотелось огромной любви и безумной,  неутоляемой страсти, то есть нормальных человеческих отношений.

Женя охотно, безмятежно  и рассеянно целовал Наташку в подставляемые с определенной целью щечки и улыбался ей спокойно и удовлетворенно.

Наташка попыталась  неловко вызнать у его приятелей, все ли с ним в порядке и как обстоят дела с другими женщинами. Приятели с неприличным хохотом  заявили, что здесь все как нельзя лучше. Почему лучше, Наташка по наивности и неопытности не поняла и снова принялась плакать в одиночку, обвиняя себя во фригидности и бесчувственности.

Женя оставался к ней равнодушным: к маленькой, застенчивой девочке с грустным личиком. Неопознанный объект… Просто однажды в гостях осторожно прикоснулся к ней взглядом. Глаза прозрачные, как сентябрьский полдень…

Господин декоратор легко менял дам проворного сердца. Вечный двигатель… До сих пор своего «недоспал». А «Виагра» отдыхает…

Дольников вечно раскидывал по всей квартире личные шедевры. Один рисунок казался Наташке необычным. Господин оформитель больше любил яркие, ослепляющие, бьющие в глаза краски, пышные костюмы и далекие от действительности детали. А тут серый и неприметный, типично городской пейзаж — черная, злая, нахохлившаяся ворона на мокрой, блестящей от дождя крыше. Такую неприглядную обычную картинку можно ежедневно наблюдать из окна. Примитив… И никаких тайн.

На время уколов Наташка переселилась к Жене: так было удобнее и ему, и ей. Вечерами она внимательно смотрела, как он набрасывает на больших листах бумаги проекты декораций и силуэты фигурок в цветных  костюмах разных эпох. Застывшие пьесы, разбитые и разорванные на  маленькие сценки, оставались в квартире на полу и на стенах в беспорядке, приводившем Наташку в детский восторг. Летом она была совершенно свободна после сдачи сессии и гуляла до сентября.

— Каля-маля! — ласково называл свои наброски Дольников, низко и надолго склоняясь над очередной работой. — Не мешай мне сегодня, Наталья, нужно срочно навалять очередной шедевр!

И работал до поздней ночи, мурлыкая под нос «Ах, вернисаж, ах, вернисаж, какой портрет, какой пейзаж…». Наташка начинала потихоньку ненавидеть эту старую песню с навязчивым мотивчиком.

Иногда по вечерам, чаще всего по субботам и воскресеньям, господин декоратор ездил в Давыдково: там жила его вторая жена Галя, с которой он  никак не решался официально  разойтись. Ему казалось, что Галя не переживет развода и лучше оставить все, как есть — с редкими визитами Жени в Давыдково, с Наташкой в дольниковской большой квартире и с эпизодическими звонками «Чапаева» — его первой жены, матери улизнувшей в Штаты Варвары.

Столь непопулярное  и  сильно благозвучное имя дочка получила в память о матери Дольникова, своей бабушки, которую Варя никогда не видела. Только на фотографиях, бережно хранимых Женей. Варенька была и похожа на нее, ничем, к счастью, не напоминая мать — усатую  коротконогую крепышку с солдатской походкой. «Чапаиха»  целыми днями отдавала короткие строгие приказы направо и налево, непрерывно читала газеты за едой  и постоянно вставала ночью к холодильнику, чтобы подкрепиться  бутербродом или куском холодной курицы. Топ-топ-топ! — слышал раньше ночами Женя и, бранясь в полусне, сурово еженощно грозился утром выбросить раз и навсегда всю жратву из холодильника вон.

«Чапайка» разошлась с Дольниковым сама. Желая повысить свой культурный уровень, причем стремительно, она отправилась на дорогостоящие курсы иностранного языка, сулившие потрясающие успехи с помощью метода аудипогружения. Погружались в иностранный язык всей группой, но «Чапаев» вынырнула оттуда  в паре с неким симпатичным господином, тоже в усах. Правда, почему-то без знания английского, хотя оба усатых дружно уверяли, что теперь читают Диккенса без словаря.

Женя не верил ни одному их слову, но «Чапаиху» с облегчением отпустил. Пусть лопает теперь по ночам сыр и сосиски в кухне у новоявленного переводчика! А также с ним вместе погружается в нирвану твиксов и «Нестле» и  рядышком бреется в ванной по утрам.

Галя к еде была равнодушна, служила модельером, слыла одним из наиболее талантливых, однако отдавала работе значительно больше времени, чем хотелось господину оформителю.  Поэтому он стал отвлекаться, ходить к приятелям в гости — у Гали на это не было ни желания, ни сил, — а потом, наконец, уехал в свою квартиру и нашел себе Наташку.

— Дольников, у тебя ранний  климакс! Сейчас у многих раньше обычного. Жизнь слишком нервная, — заявила бывшему мужу «Чапаев», узнав о юной пассии. — А в такой сложный период мужиков всегда тянет на молоденьких. Я где-то читала об этом. Надо же, какое редкое везение: и у тебя, и у меня, и у Галины есть по квартире! Варвара просила подбросить ей баксов. Не забудь!

— Не забуду, — пообещал Женя и  заодно посоветовал: — Ты бы читала чуток поменьше. За едой вредно. Хотя тебе все идет на пользу! На сколько потолстела за последний месяц?

«Чапаиха» не обиделась. Она вообще была добродушной и незлобивой теткой, поэтому усатый господин прогадал не слишком.

Женя грустил в Москве без «штатной» Вари, джентльменки удачи. Без конца вспоминал, как она, подрастая, ставила на нем свои начальные женские эксперименты: папа — первый мужчина.  Именно на нем Варенька проверяла кокетство, шлифовала глазки и другие завлекалочки в виде голых коленок и грациозных телодвижений, на нем испытывала капризы. Именно ему закатывала  еще робкие, достаточно неумелые скандалы и тренировочные истерики. Запоминала его реакции и впечатление. И украдкой с восхищением поглядывала на осторожно поднимающиеся под кофточкой грудки…

Дочка  вытренировалась на редкость успешно и довольно быстро, поэтому уже в пятнадцать лет сначала искусно влюбила в себя одного юношу, потом — другого, а в семнадцать ухитрилась выскочить замуж за третьего и отбыть с ним за океан.

— Наша скороспелка, — справедливо называла дочь «Чапаев».

 Варвара писала и звонила нечасто, очевидно, не понимая, как скучают без нее «заштатные» родители. Она занималась более важными делами, чем письма и звонки в Москву. Кроме того, Варя считала, что, разойдясь, а потом, отыскав по новой  семейное счастье, родители теперь не очень нуждаются в дочкиных заботах и присутствии. Она была тоже неопытна и наивна, как Наташка.

Сама козявка козявкой, грустно думал Дольников. И мужика себе приискала малахольного, несоображалистого, из породы матрасников. Этот ее якобы муж — имитация мужчины, толку от него, как от дырки в бублике. И что они там делают в Америке? Кому они там нужны? Каля-маля…

Но дочка уверовала, что нужны, даже очень. И никаких резонов и увещеваний слушать не желала. Хотя никакого американского дедушки- миллионера у нее за океаном  пока не обнаружилось.

Тогда Женя целиком и полностью переключился на свою личную жизнь.

Считая себя виновником Галиных несчастий — ну какой из него муж? — он стал в последнее время заходить к Гале все реже и реже. Но ездил в Давыдково постоянно: печально постоит, бесцельно побродит под окнами — и назад, к Наталье. Семьи у него не выходило нигде: ни там, ни здесь. Как не вышло и с «Чапайкой». Каля-маля… А он всегда стремился именно к семейному уюту и спокойствию и мечтал пить «тот самый чай» на кухне под оранжевым абажуром, сидя на диване рядом с женщиной «навсегда». Такой для него не находилось.

— Кто ты — моя доля или  просто долька от апельсина? — смеялась иногда Галя.  

Ее смех звучал грустновато и наводил господина декоратора на мрачные мысли. Он любил только театр и Варьку. А пытался любить многое другое, хотя, наверное, этого делать вовсе не стоило. Как бессмысленно и тщетно убеждать себя в том, что ему нужна Галя, необходима Наташка и свята память о матери Варваре. Ему хотелось стать хоть немного лучше, чем он был в действительности. Хотелось понравиться себе самому. Запоздалое детство…

— Чего ты дурью маешься, Дольников? — по-солдатски прямо спросила его неглупая  «Чапаев». Она была не простая пробка. — Может, снова от климакса? Надо почитать, какие таблетки в это время мужикам принимать советуют… Тебя лечить треба, я сама  тобой займусь, а то твоей Галине вечно некогда, а Наталья чем дальше, тем больше углубляется в себя да в изучение нюансов любви. Ты хоть бы в Союз художников вступил, что ли! Наваляй на досуге шедевр и тащи их поразить!

— Я не люблю никаких союзов, — пробормотал Женя. — В том числе и брачных. Это такой геморрой… А мои шедевры пусть лучше  валяются на полу. Они здесь никому не мешают и не лезут в глаза.

Все эти подробности дольниковских характера и бытия были «Чапаеву»  очень хорошо известны.

— Ты вечный пассив, как пишут в объявлениях, зазывающих к сомнительным знакомствам! — откомментировала она бывшего мужа. — И где же наша кралечка Галечка?

Уколы от крысиного бешенства  закончились, но Наташка уезжать от Жени не торопилась: ей нравилось жить в его большой, темноватой, безалаберной квартире среди разбросанных по полу каля-маля и ходить с ним по его многочисленным приятелям. Ожидая его вечерних возвращений из Давыдково от Гали, Наташка по-прежнему тихо, одиноко плакала. Странно, но и это ей тоже нравилось.

Она часто сидела на полу и рассматривала рисунки. В последнее время ее все больше особенно интересовал этот серый и неприметный, типично городской пейзаж: черная, злая, нахохлившаяся ворона на мокрой, блестящей от дождя крыше. Увидев пейзаж впервые, Наташка отложила его в сторону и задумалась, пытаясь постичь сокровенное. Ей казалось, что в картину вложен какой-то тайный смысл. Но какой?..

А осенью, когда небо заскучало, Женя получил эсэмэску. От Гали из роддома. Всего две фразы: «Родилась дочка. Теперь и у тебя Наташка, и у меня Наташка».