Недавно меня занесло, и я соврал к слову. Мол, до сих пор помню радость от — не знаю теперь, как сказать — общения с одною… И девушкой что-то не поворачивается рука написать. Она меня старше была намного, просто я был очень молодой.

Оно так у меня само собой написалось и так было к месту, что я не стал исправлять. А теперь читаю у Вейдле:

«…правдиво рассказать можно лишь о том, что не просто «было»» (Умирание искусства).

Огорчение с нею у меня запомнилось гораздо больше, чем заявленная радость. Меня от водки развезло (я не умею пить). Меня стошнило. Помнится, прямо за столом. И она меня держала за лоб, пока рвал в таз, оказавшийся поблизости. И потом убирала и меня утирала. Если не ошибаюсь, это от неё у меня носовой платок сохранился до сих пор. А намечалось — так я ожидал — что она мне отдастся. И какое же отдастся, когда я такой хиляк…

А всё-таки от её боксёра-ухажёра удирание с нею с танцев было, наверно, захватывающим дух. И тем большим — что я не отступился, когда она меня предупредила, что у неё тут где-то ухажёр — боксёр… И я её всё приглашал и приглашал… И в подсознании (моём любимом) эта безоглядность, наверно, застряла и потому прорвалась вдруг в виде вымысла о радости, какую я помню, мол, до сих пор.

Вейдле пишет, что поэту надо отказаться от себя. Выходит, что я и отказался. От сознающего, помнящего себя. Ради забытого себя, в подсознании лишь остававшегося. (Опять моё любимое подсознание!)

Да, да. Верно. Большая радость раскованности. Я был не я на тех танцах. Обычно я трус и расчётлив. А тут… Безумству храбрых поём мы славу!..

Та женщина была первая в жизни, кого я провожал с танцев. (Я еле умел танцевать и на танцы дома не ходил. Тут же дело было не дома, а на практике. И вне дома у меня с женщинами ничего не бывало.) А первую (за год до того, тоже на практике) я с танцев не провожал. Она жила в том же общежитии, что и я. И танцевали мы на асфальте перед входом в это общежитие под радиолу на подоконнике. И отбивать её ни от кого мне не надо было. На неё никто не посягал, хоть она, помнится, была красивая. Всё шло само собой. И — никакой особой радости. Потому что никакого превращения в не себя, в бездумного храбреца, не было.

Я всё это пишу в порядке вникания в понятие «вымысел как искусство». Статью, в которой я приврал, можно считать промежутком между наукой об искусстве и искусством. А раз промежуток, то и туда мыслимо проникновение штрихов искусства — искусства вымысла, так называемого Вейдле.

«…лишь мифотворящий вымысел сливает познание и творчество в одно, умеет проникнуть в тайну личности и передать целостный образ человека».

«Живые люди, созданные романистом или драматургом, именно потому и живы, что не вполне от него зависят, не до конца ему подчинены» (Там же).

Меня пишущего обо мне когдатошнем несло. Я пишущий был не вполне волен. Распоряжалось мною пишущим подсознание, мне пишущему не данное в сознании.

А вот (я пишу и читаю одновременно) и Вейдле говорит об этом прямо:

«Характеры… построены иррационально — как бы самой жизнью, рождены в глубине подсознания или сверхсознания» (Там же).

И вот этот Вейдле пишет, что живых людей нет уже давно в литературе. От, в частности, подражания науке — типами.

«…роман, в котором они преобладают, превращается все же в социологический трактат, как это уже случилось с романами Золя и как это снова становится чуть ли не правилом в американской, советской и отчасти немецкой литературе» (Там же).

Например, Зощенко презирает мещан, против которых — на словах — и советская власть. За их низменность презирает власть. А на самом деле она — за них. Перерождается тихо. Что Зощенко тоже бесит.

Как выразить общее «фэ»? — Плохим владением русским языком низменным героем, думающим, что он прогрессивный.

«— Вот,— сказал,— желаю поагитировать. Как я есть приехадши из города, так нельзя ли собрание собрать?» («Агитатор». 1923.)

Типы «…показывают нам автоматических действующих лиц, не оказывающих никакого сопротивления авторскому щелчку, посылающему их направо или налево» (Там же).

А в чём дело?

«ОДВФ — первая в СССР массовая добровольная общественная организация по содействию развитию Воздушного флота. Основано в марте 1923 в Москве. В Совет ОДВФ вошли видные государственные деятели, учёные: В. А. Антонов-Овсеенко, Ф. Э. Дзержинский, Л. Б. Красин, А. В. Луначарский, М. В. Фрунзе, С. А. Чаплыгин и другие. В Совете работали агитационно-пропагандистская, техническая, научно-теоретическая, промышленно-хозяйственная, спортивная и финансовая секции. В РСФСР, на Украине, в Белоруссии и Закавказье были организованы республиканские общества. К концу 1923 ОДВФ насчитывало 580 тысяч членов» (Академик).

Полмиллиона меньше, чем за год! Кампания. И если ты, Зощенко, зол почему-то на власть, то… нате вам «автоматических действующих лиц». — Провалил (рассказами про аварии) доморощенный агитатор-авиатор, «Сторож авиационной школы Григорий Косоносов», поручение поагитировать в отпуске в своей деревне, чтоб мужики скинулись на аэроплан.

Вот только не ясно, над в моде состоящей типизацией тоже посмеялся автор или нет. Страна-то была в самом деле культурно отсталая.

Так тип был составлен с помощью исключительно сознания. Подсознательным идеалом и не пахнет. Значит рассказ Зощенко что? — Правильно. Не художественен. Хоть в нём и есть скрытый смысл.

«…отличное средство для распознавания плохой литературы. Та литература именно и плоха, где автор всего лишь осуществляет в вымысле то, что в жизни ему не дано осуществить, и тем же самым позволяет заняться своему читателю; так построены бульварные романы, пользующиеся успехом фильмы…» (Вейдле).

То есть компенсаторная функция искусства вместо испытательной, только ему и присущей.

Можно рассудить, читая Вейдле, что из-за научно-технической отсталости и непросвещённости народа в XIX веке, в России — по сравнению с Западом (Золя испортила физиология, Драйзера, Томаса Манна, Музиля, дю Гара и Жюля Ромэна — социология, Пруста и Джойса, Андрэ Жида и Мориака — психология, О'Ниля — психоанализ и т.д. и т.п.) — в России задержалось то, что Вейдле называет искусством вымысла. А в ХХ веке Россия стала быстро по умиранию искусства Запад догонять.

Но, возможно, влияло и то, что в XIX веке начался выход масс на арену истории. В России тоже — с запозданием. А массы не так тонки в восприятии искусства. И их надо ж как-то занимать…

Тогда адептам коммунизма (а тот неминуем, вон, в Швейцарии уже был референдум о гарантированном доходе, чтоб люди выбирали работу по душе; так швейцарцы пока, достойные представители эпохи Потребления, сказали: «нет»; но если все поймут, что человечество погибнет от перепроизводства и перепотребления, а роботы и искусственный интеллект оттеснит массы от трудовой занятости вообще, то…), - тогда адептам коммунизма придётся крепко поработать над эстетическим воспитанием масс, ибо чем останется тогда жить? — Только искусством (творцом или сотворцом).

Может, надо уже начинать перевоспитание?