— Я, вообще-то, писатель, — скромно признался Васька Гусев и выжидающе посмотрел на публику (почти почтенную). Дескать, ну как? Онемели от радости? Содрогнулись от горя? Трясётесь в экстазе, испытывая дрожь?

Странно. Никто не содрогался и трясся. Зато все молчали. Это от счастья. Не иначе.

— И чего сочиняешь? — осторожно спросил Трёшкин Илья Игнатьевич. Он кондуктором работает. В трамвайном депе. Знает жизнь во всех её фантастических проявлениях.

— «Сочиняешь», — фыркнул «писатель земли русской». — Сочиняют доносы. И кляузы. А я — фиксирую.

Как пишут в романах, «над собравшимися нависло тягостное молчание». Было оно сейчас тягостным или нет — непонятно. Но повисло. Что есть, то есть.

— Меня тоже фиксировали, — сказал вдруг Горюхин Славка.

Народ непонимающе посмотрел на него.

— Когда в «шестой» лежал, — продолжил бывший зафиксированный («шестая» это психбольница. Не самое последнее, между прочим, в городе учреждение. Пользуется заслуженной популярностью в определённых кругах).

 — С «белочкой».

— Ты тоже писатель? — удивился Трёшкин.

— При чём тут, — поморщился Славка. — «Белочка» по-научному — алкогольный психоз. А фиксировали полотенцами. К кроватной раме. Чтобы не дёргался, — и вздохнул. Чудак человек! Чего теперь-то вздыхать! Теперь-то ты не привязанный! Опять можешь водку свободно жрать! Пока опять не привяжут! К белочке. Или к зайчику. Да хоть к попугайчику! Лишь бы здоровья для!

— При чём тут психоз? — опять фыркнул Васька. ( Ишь, расфыркался! Прям как Достоевский какой! Или даже Доде. Который Альфонс.).

— Писатель фиксирует правду жизни. Во всех её проявлениях. Горестных и радостных.

И опять замолчал. Вот и пойми его, этого писателя! Хорошо ещё, что не композитор… земли русской! Композиторы тоже те ещё! Тоже штукари — будь здоров! Опомниться не успеешь — уже скрипки свои расчехлят! Смычки достанут!

— И много плотют? — поинтересовался Трёшкин.

— За что? — прикинулся валенком Васька. (Всё он понял, чёрт кудрявый! Всё! И сразу! Хитрый, собака! Ишь, как глазками-то забегал!)

— За писательство.

— Когда как, — заюлил Васька.

— Понятно… — Трёшкин задумчиво пожевал губами. Губы у него были толстые, шея — бычья, а лоб — широкий. Об такой лоб только поросят бить. И писателей. Можно и не русских. Какие под руку подпадут. Вся же морда приняла у него такое выражение, которое бывает при произнесении звука «зю». Звука меланхолии и всенародной любви.

— Значит, ни хрена не плютют, — заключил он (впрочем, совершенно нейтральным тоном. Как констатацию факта. Вот же враз догадался! Я и говорю: не голова — Дом советов! И дум! Горестных, трамвайных! Которые прямо с колёс!)

— Тогда накой?

— Чего «накой»? — привычно включил дурака Васька.

— Писать накой? Если не плотют-то!

— Не деньгами едиными жив человек! — услышал он исконное, сермяжное (то есть, гордое и глупое).

— Писательство это потребность души! — продолжил прокламировать и агитировать неугомонный «фиксатор».

— Ага, — согласился неугомонный кондуктор. — Значит, святым духом питаешься. То-то я смотрю, ты такой худенький! Прям облез весь от худобы!

Васька вспыхнул. Оскорбление было явным и наглым. Что говорится, прямо по заплывающим жиром глазам.

— Слышь, писатель, а ты подработать не хочешь? — вдруг открыл рот молчавший до этого Филя Кузяев.

Вопрос был, конечно, интересный. И главное, вовремя заданный. Васька повернулся к Филе.

— А чего делать надо?

— У Маньки в красном уголке выступить, — сказал Филя (Манька — его супруга. Работает на засолочном пункте городской овощебазы. Активно занимается общественной работой: она на своей засолке — культорг).

— Она вчера говорила, что у них по плану — встреча с творческой личностью. Ты личность или нет?

— А то! — охотно согласился Васька.

— А докУмент у тебя есть? Что ты — личность?

— А то! — повторил Васька. — Я ж союза писателей член!

— Ну, раз ты ещё и член, то подойдёшь! — одобрил его Филя. — Давай допивай и пойдём к моей Манюне. Вот уж она обрадуется!

Он хотел добавить «… двум алкоголикам», но, конечно, не добавил. Незачем. Член может оскорбиться. И личность обидеться. Она же творческая! Не хухры-мухры!

В следующую среду Васька совершенно блестяще выступил в красном уголке овощебазы. Принимали достойно, как дорогого гостя. Ваське понравилось. Он бы и ещё раз (и даже не раз) — и с преогромным удовольствием. И что совершенно замечательно — заплатили! Правда, не деньгами. Продуктом. Капусткой квашеной, огурцами солёными, помидорчиками. Навалили полную сумку, хрен поднимешь. А чего? Жалко им, что ли? А Ваське — очень даже приятно! Такой харч! Мировой закусон! Всё не покупать! Всё на закуску не тратиться!