В шахматных турнирах CCCР возраст значения не имел. На равных сражались мальчишки и седовласые старцы. В нашем шахматном клубе бывали по два-три квалификационных турнира первого разряда в год — и обычно там было нас пополам — половина мальчишек и половина взрослых. Играли потому всегда по вечерам. Мальчишкам тоже нравилось — чувствовали себя взрослыми.

Одноногий инвалид с протезом и костылями приезжал всегда вовремя. У него был Москвич с ручным управлением, ставил он его прямо под окнами. Всегда аккуратный, в рубашке и галстуке, он протягивал партнеру руку и называл себя. Фамилия была какая-то сложная, что-то южно-русское, как я сейчас понимаю. Играя, аккуратно записывал ходы — бланк его был образец аккуратности. Очевидно, был курильщик, но во время игры не курил за доской, а выходить во двор, очевидно, трудновато было. Лишь два раза, помню, его курящим заставал во дворе. Играл он не так чтобы хорошо, но при проигрыше обязательно подавал руку партнеру и говорил:

— Поздравляю с победой.

Играл он часто — и со временем мы стали замечать, что подражаем ему — даже в обычай вошло — поздравлять с победой, пожимать руку и при ничьей.

Он засиживался в клубе допоздна, любил анализировать. При анализе только и можно было слышать его голос, — а так он помалкивал. Анализировал он вкусно, весело, за обе стороны. У него были необычные карманные шахматы. Фигурки в них на доске вставлялись в специальные кармашки и сами шахматы были как блокнотик. Анализировал он с кем угодно — подсаживался к другим, даже к мастерам и гроссмейстерам — и никто не удивлялся. Вообще даже мы замечали, что в его присутствии наши взрослые как-то подтягивались — относились к нему подчеркнуто уважительно. И так никто не матерился, ведь женщины и дети, — но при нем — даже разговор менялся. Мой отец, не игравший в шахматы, заходил за мной вечерами. Они как-то познакомились, и я заметил — отец мой стал ему всегда руку подавать при встрече… всегда...

Мы часто работали демонстраторами на настоящих турнирах. Играли гроссы на большой сцене, а мы — у демонстрационных досок стояли и ходы на них показывали. Тогда, бывало, и до полуночи длилась игра — и отец меня дожидался. А инвалид — тот почти всегда в зале был — и видел я со сцены — они вместе во двор выходили — проветриться очевидно, да и покурить инвалиду… Однажды поздним вечером возвращались мы с отцом домой после такого тура. Видели, как инвалид на своем Москвиче вырулил — и сами пешком пошли — тогда по Киеву пешком ходить было как по Парижу — одно удовольствие.

— Интересный человек, — сказал отец: — О тебе его мнение спрашивал. Говорит, что ты ничего, способный и не рвач, ленивый только.

Я обиделся.

— А кто он такой, что ты его спрашиваешь? Он и играет не так чтобы, сколько раз я у него выигрывал. Не гроссмейстер.

— Ему гроссмейстером быть не надо. Он даже если бы и вообще не играл — значения не имеет. Он — пожалуй, самый большой авторитет в России. Авторитетней не бывает.

— Непонятно.

— Он — Василий Теркин.

— Папа, Теркин — литературный персонаж Твардовского. Да и фамилия у этого другая.

— Фамилия другая, а он — Теркин и есть. Герой Советского Союза, солдат-разведчик. Ногу вот потерял.

— Герой Союза? А что ж он никогда наград не носит?

— На День Победы носит. А так — ему не надо: кому надо, тот знает, а кто не знает — тот чувствует. Я вот почувствовал — и мы разговорились. Он за вами всеми наблюдает. Такому человеку играть в шахматы необязательно, чтобы свое мнение высказать.

— Так он-то сам зачем играет?

— Он проблемист — шахматные задачи составляет. Вообще-то он инженер- станкостроитель, после войны институт закончил, теперь в профтехучилище преподает. И решил шахматные задачи составлять: ты вот задачи решать не любишь, а он — публикует свои иногда. Играет с вами для материала — положения анализирует и для своих задач использует. Для тебя советовал больше таких задач решать — очень развивает способность понимать новое.

— Семья у него есть?

— Один живет. Вы и есть его семья, еще — ученики в училище. Я как понаблюдал — сразу решил познакомиться с ним и его мнение о тебе узнать — выше авторитета быть не может.

Дальше шли мы молча. Вот ведь как получилось — есть человек, которого мой отец считает высшим авторитетом. Теперь играть с ним надо по-другому. И вообще, как-то все по-другому. Непонятно как-то, а хорошо. Раз у такого человека о тебе мнение есть — значит — и ты что-то собой представляешь.

Уже много позже прочел я замечательное стихотворение Владимира Лифшица:

В. Лифшиц. Прощание

Вдоль Садового Кольца
Шел народ московский
Автор Книги Про Бойца
Александр Твардовский.

Неподвижен, прям и тих
В ложе втиснув плечи
Ждал товарищей своих
Для последней встречи.

Ждал, подставив люстрам грудь,
И узнав про это,
Шел читатель, чтобы в путь
Проводить поэта.

Но дошел не до конца,
Хоть дойти и жаждал.
От Садового Кольца
Не пускают граждан.

Одному за пятьдесят
Старое пальтишко.
Он не то, чтоб лысоват,
Но и нет издишка.

Он ушанку мнет в руке,
Говорит несмело,
— Вот, приехал налегке
Раз такое дело.

На попутных через Русь
Прибыл из глубинки…
Я ведь, братцы, не прошусь
После на поминки…

Но милиции наряд
Хоть и не стращает
Всем велит идти назад,
Дальше не пущает.

В толк никак я не возьму,
Раз поэт народный,
То народу ход к нему
Должен быть свободный…

Вразумляет офицер —
Гражданин, не будем.
Нехороший вы пример
Подаете людям.

Нам приказано народ
Не пускать к поэту.
И других на этот счет
Указаний нету.

Кто какой имеет чин,
Так того и ложат..
Не просите, гражданин.
Это не поможет.

И прохожий от толпы
Отошел в сторонку,
У натоптанной тропы
Натянул шапчонку.

Чтоб не выдала слеза,
Быстро по панели
Зашагал, куда глаза
У него глядели.

Всю-то ночь снежок валил
А к утру подтаял.
И покойника хвалил
Тот, кто прежде хаял.

И по краешку Земли,
Круглой, словно глобус,
Красный гроб уже внесли
В голубой автобус.

И поэт лежал в гробу
Тяжко и угрюмо.
И морщиною во лбу
Затаилась дума.

Не тревога, не печаль,
А другое нечто.
Он в свою, в иную даль
Отбывал навечно...

Где ж приезжий гражданин?
У проезжих путь один.
Он в кафе-стакане.
С емкостью в кармане.

Вот где можно помянуть
Русского поэта.
Что свободно мог вернуть
Даже с того света.

Два подсели алкаша,
Не смутясь нимало.
Вкруговую, не спеша
Емкость загуляла.

Загуляла под столом,
По стеклу стуча стеклом.

Два небритых алкаша —
Язвенник и тучный —
Существует ли душа?
Спор ведут научный.

И про душу по душам
Третий молвил алкашам,

— Есть душа, она не пар.
Потому и жалко,
Что к поэту не попал,
Видно стар уж больно стал,
Подвела смекалка...

Ну а как вас, батя звать?
Алкаши спросили,
— Если вам охота знать,
Звать меня Василий.

Ну, наш Теркин не пил. Это точно.