Бывший обвальщик мясокомбината, а ныне безработный Витёк теребил в руках найденную в дальнем углу ящика стола купюру и мечтал. Это были советские сто рублей образца 1961 года.

— Билет государственного банка СССР, — шевеля губами, прочитал по слогам жёлто-коричневую надпись Витёк.

Билет. Билет, открывающий путь к радостям жизни. Билет в счастливый вагон. Почти пропуск в рай.

Ё-моё, — подумал Витёк. — Практически зарплата тогда… Сколько всего можно было накупить… Какие были времена! Эх, вернуться бы туда сейчас… Сначала… Потом… Ух!.. Или нет, всё сразу …

В углу зашипел телевизор и правильно поставленный баритон диктора сообщил:

— Вы смотрели передачу «Ленинский университет миллионов»…

Блин, ретропередачу пропустил! — с досадой подумал Витёк, сунув стольник в карман джинсов. — Сейчас бы как раз под настроение…

Раздался нудный писк, и экран покрылся паутиной «рамки».

Витёк машинально схватил пульт и стал жать кнопки. Везде одна и та же «картинка».

— Профилактика, что ли?

Что делать в таких случаях он знал и потому отправился за пивом.

Лифт, обычно смирный и почти бесшумный, поднялся с утробным воем в сопровождении грохота и лязга. В кабинке пахло мочой и пивом. Кнопки, поджаренные на огоньках зажигалок, имели замысловатые формы. С потолка чёрными червячками свисали корявые спички.

И за что такие деньжищи платим ЖЭУ, — подумал Витёк, отпихивая подкатившуюся к новым кроссовкам пустую бутылку. Некстати вспомнился трёхмесячный долг по квартплате. Ну нет, за такой сервис ни-ни…

Двери хищно лязгнули, пол просел под ногами, и лифт, жалобно заскулив, покатил вниз.

Из тускло освещенной кабинки Витёк шагнул в сумрак лестничной площадки. Топнув ногой, он с удивлением обнаружил, что энергосберегающая лампа не зажигается.

Перегорела, а никому дела нет, еще и деньги им плати…

Освещая телефоном ступеньки, он направился к подъездным дверям. Там света было в избытке. Солнечный луч пробивался из дыры величиною с кулак в одном из фанерных окошек подъездной двери. Вторая дверь с прощальным скрипом покачивалась на одной петле, уже вывихнутой.

— Во, блин дают! — изумился он. — Уже и дверь на металлолом скомуниздили!

Безоблачное небо прорезал инверсионный след самолета — белый и пушистый. На лужайке, в искрящейся серебром траве, что-то выклёвывая, деловито прохаживались голуби. Обычные сизари, облитые ярким светом, отливали лазурью. Витёк почувствовал — что-то не так в знакомом с детства дворе. Всё вроде как всегда, но краски окружающих предметов были блёклыми, словно картинку накрыли калькой или сняли на старую советскую кинопленку с нечётким цветовым контрастом.

Из открытого окна первого этажа гремела «Абба». Герань на подоконнике трепетала в такт музыке. За столиком, в майках и с зажатыми в зубах беломоринами, стучали костяшками любители домино. На месте аляповато-яркого детского городка возвышались кривые с облупившейся краской столбы для сушки белья, рядом песочница без песка. Поскрипывали сломанные качели. Оторванный от перекладины металлический прут был завязан в зверский узел, напоминая — не перевелись богатыри на земле русской. Под кустом мирным сном спал пьяный.

Глянув на пустую песочницу, Витёк вспомнил, как холодной майской ночью 1981 года он вместе с несостоявшимся тестем насыпал песок в мешки из-под картошки. Будущий тесть в том году затеял строительство домика на приусадебном участке, достроить который ему удалось только через десять лет.

Возле крыльца, усевшись на расстеленную поверх бордюрного камня фуфайку, мужик в кепке-восьмиклинке и пыльных кирзовых сапогах с отворотами возился с мотороллером. Пахнуло пролитым бензином и машинным маслом. Стоявший рядом транзистор «Альпинист» бравурно хрипел, временами теряя волну:

Будет людям счастье,
Счастье на века!
У Советской Власти
Сила велика!

Во дворе было необычайно просторно. Не было толпящихся, чуть ли не громоздящихся друг на друга машин. Стояло всего два автомобиля: «Запорожец» и «Москвич-412». Зато имелись мотоциклы и мотороллеры. Несколько «ИЖей», «Минск», «Тулица» и две «Вятки» с вывихнутыми головками. Импортные — «Ява» и «Панония», отбрасывали в стены, под козырьки подъездных дверей, дрожащие солнечные зайчики.

Неужели сбылась мечта?! Витёк почувствовал себя пойманной рыбой, вдруг выпущенной в родную стихию. Вот это повезло! Никакого тебе кризиса, долой безработицу! Никакого ЖКХ, за квартиру платить копейки! Да еще сто рублей в кармане! Месяц можно прожить без забот, это точно!

Приемник бодро предупредил:

Сегодня мы не на параде —
Мы к коммунизму на пути!
В коммунистической бригаде
С нами Ленин впереди!

Витёк оглянулся вокруг, рядом стоял знакомый с детства долгострой. Двухэтажное здание находилось на том самом месте, где пролетели лучшие юные годы. Не существовало популярнее мест игр для советских детей, чем стройки. Здесь было всё — стены, волшебным образом превращающиеся то в крепость, то в звездолет, в зависимости от фантазии, гудрон, заменявший жвачку, замазка ничуть не хуже пластилина, куски проволоки и кирпичей, и ещё много интересных и полезных вещей.

При особой удаче можно было обнаружить карбид и, даже патроны для забивания дюбелей, служившие сырьём для изготовления самодельных взрывчатых веществ. На этой забытой госпланом стройке, Витёк с пацанами изготавливал луки из сталистой арматуры для охоты на ворон. Здесь же готовил игрушечного солдатика к полету в космос, сбрасывая его со второго этажа с парашютом. В подвале, называемым штабом, была выкурена первая папироса и выпит первый стакан отвратительного «Агдама» под плаксивые мотивы блатных песен и звон струн расстроенной гитары.

Светлая грусть от невозможности вернуться в детство, побегать босиком по тёплым дворовым лужам, появлявшимся каждый год в одних и тех же местах, лёгкой дымкой подёрнуло безоблачное настроение.

Надо это дело обмыть, — решил Витёк. Так и не сформулировав для себя, что же это за дело такое, которое следует обмыть, он направился к обшарпанному киоску, стоявшему неподалеку от остановки автобуса.

Киоск был многослойным, словно вафельный торт. Из-под выдранных кусков фанеры выглядывало зеленоватое пятно предыдущего слоя, за которым виднелся новый слой, но уже синего цвета. Сам киоск был грязно-жёлто-коричневым.

Витёк про себя отметил — всё, что в округе было покрашено — ограды палисадников, остановочные щиты, двери и рамы, пара уцелевших скамеек, даже машины — все было тусклым и блёклым.

Отечественная краска! — догадался он. — Импортная-то была дефицитом…

Толпа на автобусной остановке казалась уныло серой и однообразной. Окружающие здания были украшены по верху выцветшими транспарантами с лозунгами: «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи!», «Храните деньги в сберегательной кассе». Крупными буквами выделялся загадочный слоган: «Ленин — жил, Ленин — жив, Ленин — будет жить!»

Скрипя от ревматизма ходовых частей, со следами былых столкновений на жёлтых боках, кособокий, словно накренившаяся лодка, к остановке приполз автобус. Он дергался в конвульсиях и злобно шипел в тщетных усилиях открыть двери. Значит, битком. Начался штурм автобуса. Сильные — руками разодрав двери, повисли на подножках. Слабые — остались ожидать следующего.

По громкой связи раздался голос водителя:

— Пока не закроются двери, автобус не поедет!

Закрыть двери так и не удалось, и автобус с висящей из задней двери гроздью пассажиров, постреливая выхлопными газами, медленно, вперевалочку, отчалил от остановки.

Правое окно киоска было заставлено пачками папирос — «Прибой», «Волна», «Беломорканал», и сигарет — «Памир», «Астра», «Ту-134», «Опал», «Родопи». Конечно не такое изобилие как в супермаркете, но всё же…

Цены на продукты привели Витька в восторг! Какао со сгущенным молоком — 77 копеек, Коржик — 7 копеек, «Кольцо московское» — 8 копеек, пирожное «Школьное» — 11 копеек, лимонад «Дюшес» — 22 копейки. Но главное — в продаже было пиво. Настоящее «Жигулевское», без всяких там консервантов! И всего за 37 копеек!

Витёк с изумлением посмотрел на толпящихся людей, жаждущих пивка в жаркий день, вытянувшихся в длинную очередь у бочки на колесах. Что за манера париться в очередях, когда можно купить бутылочного?

— Бутылочку пива и пачку «Опала» — сказал Витёк, вспомнив, что осталась последняя сигарета, и протянул сторублевку.

В киоске возникла пауза. Нагнувшись, он просунул голову в маленькое окошечко-амбразуру. Женщина, лет пятидесяти, с тремя рядами поблёскивающих в свете тусклой лампочки цепочек на толстой шее, разглядывала на просвет водяной портрет вождя.

— В чём дело? — спросил Витёк.

— В чём, в чём? Я, может, первый раз в жизни сторублевку вижу, — блеснула рядом золотых зубов продавщица. — У меня зарплата девяносто! А вдруг фальшивая? И где я тебе сдачи найду? Нормальных денег нет, нечего по киоскам шлындаться!

— Иди в магазине разменяй! — из амбразуры показалась рука, придерживающая купюру пальцами усеянными кольцами и перстнями.

Слегка обескураженный фамильярностью продавца, Витёк направился к магазину.

У самого входа, под надписью на стекле — Магазин № 39, лежала пахучая груда деревянных ящиков и картонных коробок, над которыми роились и громко жужжали мухи, поблескивая синим и зеленым металликом сытых боков.

Витёк, глядя на ящики, припомнил, что в далеком детстве дощечки от них служили материалом для различных поделок. Из них выстругивались мечи и сабли для дворовых битв, парусники для регат в апрельских стремительных ручьях, горохострелы, спусковые механизмы которых состояли из бельевых прищепок и резинок от старых трусов…

Не-е, мы всё же в детстве были выдумщиками, — думал Витёк, — не то, что нынешнее племя! Сейчас у них игрушек в магазинах, каких хочешь навалом! Они, поди, и не знают как при помощи кипятка и батареи перо у клюшки загнуть, —  с чувством собственной важности подумал Витёк, открывая тугую дверь.

Магазин оказался битком. Стояла страшная духота, потолочные вентиляторы лениво вращались, не превышая скорость секундной стрелки.

Оттолкнув в сторону Витька, по цементному полу с островками сохранившейся кирпичной плитки, направляясь к хвосту очереди, быстро просеменила старушка с тряпичной сумкой.

— Кто крайний? — крикнула она неожиданно грозно.

— Сказали больше не занимать, — вежливо осведомил старушку гражданин в больших роговых очках, вытирая платочком красную лысину.

Не обратив на информатора ни малейшего внимания, старушка поинтересовалась у дородной женщины из добровольцев, наблюдающих за соблюдением очереди:

— Чаво дают-то?

— Ливерную колбасу.

— По скока?

— Кило в одни руки, — ответила блюстительница и, отвернувшись от старушки, закричала:

— Куда прёшь без очереди! Эта женщина здесь не стояла!

— Будете орать, вообще отпуск прекращу! — пригрозила продавец с ярким румянцем на обвислых щёках, и отошла на пару шагов вглубь прилавка.

Очередь в испуге затихла, старушка вернулась в хвост очереди и встала за лысым. Продавщица смилостившись, вернулась к весам:

— Ну, кто тут следующий?

В это время что-то ударило по ногам и раздалось зловещее шипение:

— Ходют тут всякие, топчут. Глаза разуй!

Бабка в серой спецовке и такого же цвета платке, тыкала грязной шваброй в белые кроссовки Витька.

— Ногу подай, а?

Витёк поспешил ретироваться и, перепрыгнув швабру, оказался в соседнем отделе. Ассортимент его был небогат: банки «завтрак туриста» выстроенные пирамидами, супы в стеклянных банках со стеснительно-мелкой надписью «БЕЗ МЯСА», комбижир и маргарин в пачках.

Вспомнив, что сотка всё ещё не разменяна, Витёк рванулся к кассе; очередь была озлоблена не меньше, чем колбасная.

Подойдя к голове этой змеи, Витёк вежливо попросил пропустить его:

— Разрешите? Мне только деньги разменять…

Очередь вмиг ожила и загудела как встревоженный улей на разные голоса:

— Всем только разменять!

— Ишь, какой хитрый нашелся!

— Молодёжь, она сейчас такая — наглая! Мы даже ветеранов с удостоверениями не пускаем, а он прёт без очереди!

— Ещё и джинсы напялил! Конечно, такие в очередях стоять непривычные, они ж всё на базарах покупают, хапуги!

Желание менять купюру у Витька тотчас пропало. Он поспешил к выходу.

Выйдя из магазина, Витёк, достал последнего «Петра», с досадой бросил пустую пачку в капитальную урну из бетона.

Тут же подскочили двое пацанов. Что пошустрее, чуть ли не на лету схватил пачку.

— Ух, ты, вот это да! - восхищенно прошептал он. — Я такой еще не видел! Чёрная!

— Я первый увидел, отдай, — захныкал второй.

— А я достал, — резонно ответил счастливчик и бросился бежать.

Второй, заревев на всю улицу, ринулся догонять.

Витёк, щелкнув зажигалкой, прикурил.

Подошёл молодой парень в соломенном сомбреро, подпоясанный широким офицерским ремнем, попросил огонька. Витёк протянул зажигалку. Парень, отломив фильтр, щелчком запустил его в кусты шиповника. Прикурил, но отдавать зажигалку не спешил.

Повертев её в руках, он, подняв голову, поглядел на солнце сквозь цветной пластик корпуса зажигалки.

— Оранжевое небо, оранжевое солнце, оранжевый верблюд! — пропел он и, заговорщицки подмигнув, сказал:

— Продай, а? У вас там таких много. Три рубля дам, зеленые, как ваши доллары.

Не дав времени Витьку опомниться, сунул трёшку в руку и мгновенно исчез в толпе.

«Никак за иностранца принял», — подумал Витёк и, представив себя со стороны, понял, что он в джинсах и цветастой рубашке выглядит, словно яркая бабочка среди стаи бесцветных подёнок.

Повертев в руках зеленую бумажку, решительно направился к знакомому киоску…

Присесть на аллее оказалось проблематично. Все скамейки были с выдранными досками. Молодежь, словно стая галок на проводах, оседлала отполированный задами верх ржавой ограды, граждане постарше расстелили на траве газетки.

Знакомые с детства сигареты показалась Витьку крепковатыми, хотя в свое время они считались слабыми. В памяти всплыла картина — парень отрывающий фильтр.

Воспользовавшись ключом от квартиры как открывалкой, он откупорил бутылку. Пивная пробка вылетела словно из бутылки шампанского, пена рекой потекла на джинсы и асфальт. Вожделенного напитка осталось чуть больше трети от положенных пол-литра. Теплое пиво жажду только усилило.

«Неужели нельзя догадаться поставить в холодильник?» — подумал Витёк, проникнувшись сочувствием к терпению мужиков из пивной очереди.

Оглянувшись по сторонам, он обнаружил стоящий неподалеку автомат с газированной водой. Витёк порылся в карманах в поисках оставшейся от сдачи мелочи, нашёл копейку и подошёл к автомату. Стакана не было. Витёк опустил монетку в щель, нажал кнопку «Без сиропа». Подставив горсть ладоней под струю, смочил водою лицо. Стало полегче.

Витёк стал раздумывать, чем заняться. Надо бы отвертку купить в «1 000 мелочах», советскую со знаком качества, взамен китайского ширпотреба, что валяется дома, — подумал он, но вовремя вспомнил, что в воскресенье, в СССР, магазины, торгующие промтоварами, не работали.

— Зайду-ка в «Орлёнок», компотика выпить, — решил он.

Столовая «Орлёнок» находилась через дорогу. Переходя в месте, где должна находиться «зебра» со светофором, Витёк поймал себя на мысли, что светофор был бы сейчас не к месту. Плотность движения позволила спокойно, даже вальяжно пересечь проезжую часть.

Споткнувшись о высокий металлический порог, Витёк, оказался в столовой. Тот же выщербленный пол, что и в магазине, те же двери на тугих пружинах, только стены украшены панно. На центральной — тройка бородачей — Маркс, Энгельс, Ленин; по бокам натюрморты на гастрономические темы.

Знакомая с детства (родители, занятые на работе, оставляли рубль на столовку) мешанина запахов пробудила аппетит.

Несмотря на традиционную настенную надпись «Четверг — рыбный день», воскресное меню от четверга отличалось мало. Добавив рыбную котлету к гарниру из гороховой каши, поставил на пластиковый разнос два стакана компота из сухофруктов.

Разочарованный убогостью выбора, направился к кассе.

— Сметану брать будете? — почему-то спросила женщина, выглянув из-за кассового аппарата.

Сметана отличалась от кефира только ценой и Витёк, памятуя о слабом желудке, отказался.

В просторном зале было занято лишь три столика. За двумя сидели семейные пары с детьми, за третьем... Витёк узнал её сразу. По телу мгновенно растекся холодок сладкой слабости, окружающие предметы и люди вдруг исчезли из поля зрения, словно потух свет, отчётливо и ярко был виден только её образ. Тридцать лет прошло, а ощущения от неожиданной встречи с ней всё те же…

Это была Танька. Первая и, как оказалось впоследствии, единственная настоящая любовь. Жили они в одном дворе, учились в одной школе, все складывалось между ними хорошо, готовились к свадьбе. Но неожиданно Танька уехала работать учителем на Север. Через год Танька вернулась, и Витёк понял, что всё кончено. Она ему не звонила, встреч избегала. Витёк в полной растерянности метался, не находя покоя, ничего не ел и не мог уснуть. Ночами он бродил по вымершему городу, постоянно возвращаясь под тёмные окна Танькиной квартиры, словно надеясь, вот сейчас зажжётся свет и на балконе покажется она…

Но свет не зажигался, и Витёк кружил по безлюдным улицам, снова и снова возвращаясь к знакомому дому. Под утро, нарвав букет цветов на городской клумбе, он возлагал его на её балкон (Танька жила на первом этаже), и отправлялся на реку, где встречал в одиночестве рассвет. Так продолжалось целую неделю, пока от Танькиной подруги он не узнал: его Танька выходит замуж. Всё-таки он ей дозвонился и объяснение состоялось. Вернее, Танька ничего объяснять не стала, лишь подтвердила новость о своем замужестве и добавила:

— Я ждала год, надеялась, что ты приедешь за мной и заберёшь меня. Но ты не оправдал моих надежд. Ты никогда не был способен на поступок.

Все планы, которые строил Витёк, все фантазии, все мечты о дальнейшей жизни были связаны с Танькой. Теперь рухнуло всё. Жить стало не зачем, смысла в продолжение жизни он не видел.

От последнего шага отговорил приятель, который считал себя кришнаитом. Окутанный фиолетовым дымом трав и марихуаны, он философски произнёс:

— Самое сладкое чувство, которое живёт в каждом человеке, это предвкушение мести. Самая нерушимая цель — свершение мести. Месть зачастую становится единственным ради чего стоит жить.

Витёк решил, что Танька должна пожалеть о своём поступке. Он начал вести разгульную жизнь, меняя самых красивых девчонок в городе, так что слухи не могли не дойти до Танькиных ушей. Но, ничего не менялось, Танька не бросилась в слезах просить прощения, родила дочку и переехала с мужем в другой район. Месть не удалась, а вольная жизнь пришлась Витьку по нутру. Но, когда редко и всегда неожиданно судьба сталкивала его с Танькой, по телу мгновенно растекался холодок сладкой слабости, окружающие предметы и люди вдруг исчезали, он терял дар речи, заикался и, встреч этих пытался избегать…

Теперь, видя перед собой юную Таньку, имея преимущество в возрасте и, стало быть, в опыте, он взял себя в руки и подошел к её столику.

— Разрешите? — галантно произнёс Витёк.

— Пожалуйста, — удивленно глянув на Витька, пролепетала Танька.

Не узнала. Да и где узнать? Молодая девчонка, еще и двадцати нет, а тут мужик под полтинник. Для их возраста пятьдесят это что-то запредельное, люди из средневековья, не меньше…

Выпив стакан компота, Витёк поковырялся вилкой в каше горчичного цвета, но попробовать её так и не решился.

— Учитесь или работаете? — обратился он к ней.

— Учу-усь, — протянула Танька, подняв голову от тарелки и дунув на белобрысую чёлку, добавила:

— В педагогическом училище.

Обратив внимание, что вилка в руке дрожит, Витёк отложил её и, чтобы успокоиться достал сигарету.

— Извините, - обратился он к женщине возившей грязной тряпкой по соседнему столику.

— Нельзя ли принести пепельницу?

— Гражданин, прекратите хулиганить! — неожиданно взвизгнула она. — Я сейчас милицию вызову!

Витёк сидел ошарашенный, пытаясь сообразить, чем он вызвал такую реакцию. Только он хотел это выяснить у работницы общепита, как Танька быстро поднялась и сказала:

— Пойдемте быстрее отсюда, она и вправду вызовет!

Выйдя из столовой, они перешли на другую сторону улицы. Витёк, достав из кармана пачку «Dirol» с апельсиновым вкусом, угостил спутницу. Та, широко раскрыв глаза, рассматривала яркую упаковку.

— Ух, ты-ы! — задохнулась от счастья Танька. — Я сразу догадалась, что вы дипломат!

Разубеждать её Витёк не отважился. Пытаясь произвести впечатление, он достал смартфон — связи не было. Вытащив антеннку, попытался поймать TV или радио. Результат тот же.

В это время раздался треск мотоцикла и, прямо на тротуар к ним подкатил милиционер на желтом «Урале».

Сняв каску и одев фуражку, милиционер расхлябанной походкой подошёл к Витьку и, лениво взяв под козырёк, потребовал документы.

Немолодое, откормленное лицо с пышными усами, бородавками на правой щеке и под левым глазом, волосатая грудь из-под распахнутой форменной рубашки с капитанскими погонами. Милиционер до боли кого-то напоминал. Кого именно, Витёк вспомнить не успел.

Витёк достал из кармана рубашки бордовый паспорт с золотым двуглавым орлом.

— Колчаковец? — поинтересовался капитан и, улыбнувшись во весь рот, доверительно шепнул:

— Мой дед воевал с вами в Крыму.

Потом грозно и официально произнес:

— Гражданином какой страны являетесь?

— России, — пролепетал растерянный Витёк.

— Нет такой страны. Всё привыкнуть не можете, СССР есть, а России никакой нет. Кончилась в семнадцатом. Чем вы там в своем НТСе думаете?

Милиционер положил паспорт в нагрудный карман форменной рубашки и застегнул голубую пуговичку на нём.

— Сдайте рацию и следуйте, пожалуйста, за мной к мотоциклу.

— Ка-ка-кую рацию? — заикаясь, начал было Витёк, но уловив направление взгляда капитана, осёкся и отдал телефон.

Милиционер осторожно принял и, положив в сумку-планшет, жестом пригласил к мотоциклу.

— Извините за не слишком комфортное транспортное средство, но это не надолго. Мигом обернёмся.

Застучали по неровному асфальту каблучки Танькиных туфелек, обрывая нить последней надежды что-то объяснить и хоть как-то оправдаться в глазах той — единственной. Витёк уселся в коляску.

Капитан, заботливо укрыв колени Витька, дерматиновым пологом, вручил ему шлем и подозвал проходившего мимо мужичка в мятом пиджаке, надетом поверх несвежей майки:

— Гражданин, покарауль пока задержанного, мне позвонить надо.

Повернувшись спиной к Витьку, он взяв одной рукой за отворот пиджака прохожего, подтянул того поближе и сурово глядя в небритое лицо вполголоса сказал:

— Попробуй только, падаль, упустить!

Потом повернулся к Витьку:

— Вы посидите маненько, я мигом.

На углу дома стояла облезлая телефонная будка без стекол, некогда красная. Милиционер направился к ней, но приметив, что трубка телефонного аппарата срезана, повернул в сторону столовой, в дверях которой стояла знакомая работница общепита и улыбалась.

Он же меня за шпиона принял, — догадался Витёк, почувствовав холодок страха. — Паспорт с орлом явная белогвардейщина, а мобильник для них, чем не рация? Теперь разве чего докажешь? За измену Родине и за шпионаж к стенке поставят, как пить дать. Витёк даже вспотел. Надо срочно бежать, но как? Этот, что стоит рядом, непременно попытается задержать, поднимет крик.

Витёк присмотрелся к конвоиру. Вьетнамские кеды на босу ногу, пузыри на коленях треников, небритый подбородок. Пожалуй, лет на десять старше Витька и, тоже до боли знакомое лицо. Мало ли пребывало у него в знакомцах за сорок пять лет? Одни растерялись на бескрайних просторах родины, другие и вовсе ушли в мир иной. Невооруженным взглядом было видно, что стражник страдает радикальным похмельным синдромом. Стойкий запах перегара подтверждал предположение.

— Мужик, — обратился Витёк к нему, — похмелится хочешь?

Скисшийся мужичок встрепенулся и ожил:

— А чё, у тебя есть?

— Уговор таков, ты мне даешь свой пиджак, я тебе сто рублей.

— Ско-олько? Никак одурел?

— Так продашь или нет?

— Бери, конечно! — заторопился мужик и принялся стягивать пиджак.

— Да не здесь же! — с досадой сказал Витёк.

И указав на свою девятиэтажку, предложил:

— Вон в том подъезде.

— Чё, расселся? Вылазь, пока мент не пришёл, — сгорал от нетерпения охранник.

— За что он тебя? — по дороге к дому задал вопрос пособник побега. — Небось, с бабой поругался?

— С ней.

— Эти стервы такие, — посочувствовал знаток женщин, ускоряя шаг. — У меня кореш есть, он тоже долго терпел, и развелся только после того как его жена в ЛТП[1] на два года упекла.

На крыльцо они уже практически вбежали. Возле лифта Витёк сунул сотню своему спасителю, принял от того пиджак и нажал кнопку лифта. Неожиданно сзади вспыхнула лампочка и, Витьку показалось, что вслед удаляющимся шагам мужика пискнул домофон.

Витёк, развалившись в кресле, следил за передвижениями мухи по зеркалу, когда услышал крики за окном. Выглянув через щель жалюзи, он увидел, как во дворе его дома знакомый капитан, вооружившись полосатым жезлом, лупит по спине незадачливого охранника шпионов.

Мужик видимо был бомжем, Витёк видел его первый раз, но… Человек ему, можно сказать душу открыл, а он… Некстати вспомнились Танькины слова: «Ты никогда не был способен на поступок».

Как молнией пронзила мысль - Танька видела его унижение, беспомощные попытки оправдаться… Стыд и досада проснулись и, заворочались где-то глубоко в своих давно не тревоженных постелях… Не дожидаясь их полного пробуждения, Витёк, прихватив с вешалки пиджак, минуя лифт, выскочил во двор.

— Не бейте его, — не успев отдышаться, произнес Витёк. — Я сдаюсь.

— Тебе чего надо? Иди отсюда куда шёл, — грозно посоветовал капитан.

— Я сам пришёл, не бейте его! — добавил строгости в голосе Витёк.

Капитан повернулся и с удивлением глянул на заступника. Витёк вдруг вспомнил, кого он напоминал. Эцилопа из фильма «Кин-дза-дза!». Точно эцилоп! Вон и жетон прицепил с надписью Police. Хипует! Обратно так и читается — эцилоп.

— Пшёл вон! Пока по-хорошему говорю.

— Вы чего, меня не узнаете?

— А на хрен мне тебя узнавать? Ты чё, олигарх какой?

— Нет, - выдавил Витёк.

— Так я же шпион! Или диверсант! — опомнился Витёк. - Вон у вас и рация моя в сумке.

— Какая ещё на хер рация?

Эцилоп достал смартфон, повертел его.

— Гы-гы-гы! Такой раритет я бы даже своей дочушке постеснялся подарить. Хлам, а не машина!

— Диверсант я, - верещал тупеющий Витёк. — Этот, как его? Энтээсовец!

— Тьфу, - харкнул эцилоп на бывшие с утра новыми кроссовки Витька. — Берём только экстремистов.

— А может он экстремист? — поинтересовался мужик в коляске.

— Может я экстремист? — с надеждой в голосе спросил Витек эцилопа.

Эцилоп вздохнул, глянул со скукой в глазах мимо мужика куда-то вдаль и вытянул того резиновой палкой по шее.

Бомж охнул, потом осклабился беззубым ртом и выковырился из коляски.

— Этот глист у меня пинжак отобрал, — фальшиво прогундосил он. — Последний!

— Та-ак, значит грабитель? — в стиле Мюллера дёрнул шеей эцилоп и мастерски врезал дубинкой Витьку в пах.

Витёк, воя, откатился на газон. И застыл там, в позе эмбриона.

Мужичок подскочил, схватил свой пиджак и метнулся к мотоциклу.

— Если ты экстремист, то где твоя либеральная бороденка? — наклонился эцилоп к Витьку.

— Дезинфекцию политического поля от либеральной заразы мы еще в двенадцатом году провели, - проинформировал Витька эцилоп, и добавил:

— Учти, падла, согласно инструкции я тебя должен был отоварить дубиной по башке, а я тебя жалеючи…

Бросив на землю рядом с Витьком телефон, эцилоп продолжил:

— Ведь ты, скот такой, даже пятихатки мне не предложил, ну, и какой ты после этого экстремист?

— Подтолкни, а то на встречу с героями страны опаздываю, макаши и баркаши быть обещались, — обратился к бомжу эцилоп. — Как-никак, великий праздник сёдня — День гэкачеписта!

На бензобаке серебром блеснула церковнославянская вязь: «Святая Русь».

— Макаши и баркаши прихватили ка-а-лаши! — залихватски пропел эцилоп.

Благородно рыкнув зелёным дымом, мотоцикл, разогнав под собой пыль, плавно приподнялся над асфальтом и исчез за поворотом.

— Погоди! — благим матом заорал бомж. — А как же я?!

Очухавшись, Витёк подошёл к мужику:

— Где мой стольник, гнида?

Бомж засуетился. Принялся шарить по карманам, наконец, протянул грязный кулак. Разжал. Там был металлический кругляшек рубля.

— Сука, — выдохнул Витёк и глянул в окошечко телефона — на синем экране высветилось 19/08/2021.

— Попил пивка, блин, — подумал Витёк.

— Вонючка, — обратился он к бомжу, — счас какой год?

С ужасом, словно бы заглянув в зеркало времен, Витёк вдруг узнал в бомже самого себя. Бомж, вытаращил глаза, как-то вдохновенно икнул, развернулся и побежал вприпрыжку…