Кто не захочет, не станет дальше читать… Я начинаю писать статью о стихотворении Пушкина «Отцы пустынники и жёны непорочны» (1836). Что я нового скажу, я не знаю. Я даже в сию секунду не помню, о чём это стихотворение (хоть помню, что читал его вообще-то). Я знаю только то, что, если я читаю толкового учёного о Пушкине, то сказать что-то новое о произведении — получится. — Так пока всегда получалось. Потом, если понадобится, я объясню, почему получалось прежде и почему я уверен, что получится сейчас.

Причём новосказанное обязательно окажется — то ли по аналогии, то ли по противопоставлению — актуальным.

«Коллектив собирает индивидов, а соборность — личности. Индивиды (отдельные люди, как объект видения) могут быть извне объединены или организованы в нечто коллективистское, и организация эта будет объектной (тогда люди станут объектом видения, например, Сталина в годы коллективизации), а личности (отдельные люди, каждый из которых видит по-своему, то есть является субъектом) могут — при их желании как субъектов, а не объектно, извне — захотеть объединиться в единстве соборности» (Меерсон. Персонализм как поэтика. СПб., 2009. С. 25-26).

Мне пришлось (видя современную мне борьбу коллективистов, например, Высоцкого, с индивидуалистами, например, Галича) ввести для себя понятия «коллектив коллективистов» и коллектив индивидуалистов. И Высоцкий, и Галич залетали в своём идеале в некое благое для всех сверхбудущее: в анархию (без центральной власти) как часть коммунизма для Высоцкого, в царство эгоистично-личного как часть капитализма для Галича. А Пушкин, по моим понятиям, тоже в конце жизни залетел в нечто похожее, в некий символистский реализм. И предстоит данное стихотворение тоже туда пристроить. Если удастся.

Великий пост в 2018 году 19 февраля — 7 апреля. А сегодня 5 апреля… Пушкин писал вторую половину своего стихотворения, хоть и как переложение Великопостной молитвы Ефрема Сирина, но через два с половиной месяца после предпасхального времени.

Пал он, Пушкин, куда-то 12-22 июля 1836 года.

Куча неприятностей… Май и июнь. А.И. Тургенев в гневе, что напечатали что-то в «Современнике», что ему во вред. Б.А. Вревский злится, что не заплачено ему 2 тысячи, ибо неоткуда — «Современник» не имеет успеха. Брюллов пишет о натянутом семейном счастье Пушкина. Денег нет, берёт взаймы у Н.Н. Оболенского. Михайловское разоряется приказчиком-плутом. Выпады Булгарина на «Современник» и вообще, что у Пушкина упадок таланта. Купил карету, заплатил только половину. Начало письма кому-то: «Я еще более несчастлив, чем виновен…». Тифлисские долги 2000 руб. и вообще жизнь в долг. И всё покупает и покупает книги. Пишет вернувшемуся из заграницы И.А. Яковлеву, чтоб тот потерпел до осени карточный долг 6000 руб. Скука говорильных вечеров. 17 июля — ««отзыв» Пушкина, т. е. официальное объяснение о причинах задержки в погашении ссуды в 20 тыс. руб., полученной им на печатание «Истории Пугачева»». 18 июля П.И. Юркевич пишет, что ««поэт умолк и сделался журналистом». — Плохо.

Молиться надо, чтоб стало хорошо?

Теперь так. Атеистам надо знать, что упомянутая молитва «включается в домашнее молитвенное правило» (http://e-batyushka.ru/answers/16255) и произносится много раз в течение поста около 18.00. И конкретный верующий знает, что как бы с ним вместе произносят то же неисчислимое множество других верующих. По собственному желанию. Соборно.

И вполне можно верить Меерсон:

«Местоимение «я» и производные от него «мне» и «мое» — самые личные из возможных, казалось бы, никакой универсализации не поддающиеся. Но, сказанное каждым, оно становится, в этом же уникально-личном смысле, достоянием каждого сказавшего. Здесь величайший парадокс антиномии личности и соборности в молитве. Обычно «я» противопоставлено «мы». В данном же случае чем сильнее говорящий настаивает на том, что речь он ведет о себе лично, тем более обща соборность настаивающих именно на этом» (Там же. С. 74).

На чём зиждется соборность? — По моему, на каноничности текста. На том, что все заучили его и не переделывают каждый по-своему. Происходит чудо: произнося молитву за себя, переживается общность.

И дальше я с Меерсон расхожусь. По-моему, если знать, что тобою текст переиначен, то и ощущения соборности не произойдёт. А Меерсон считает, что произойдёт. И потому смело демонстрирует, что Пушкин очерёдность просимого переделал под себя, не сильно верующего какого-нибудь, а поэта:

«…целомудрие монаху важнее, чем поэту, поэтому для поэта это последнее прошение, а для монаха — первое… и особое внимание (по лично-политическим причинам) к любоначалию, с его лирическим определением как «змеи сокрытой», и, главное, — «праздность унылая» — в отличие от монашеской молитвы об избавлении отдельно от праздности и отдельно от уныния: оба эти свойства для монаха грешны, тогда как для поэта неунылая праздность чревата творчеством… Праздность понимается им как поэтом как состояние творческое, а не бездейственное, в то время, как для монаха это состояние внутренней рассредоточенности, отсутствия и внутреннего делания, а не только внешнего впечатления. Для Пушкина празден тот, кто таковым кажется объектно, видится так другими, а потому он может быть внутренне и творчески напряжен. Для монаха же праздность — состояние внутреннее, субъектное, не то, что кажется, а то, что изнутри делает бесплодным. А потому в монашеском понимании это безусловно самостоятгльный грех. Для монаха праздность всегда унылая, и потому определение избыточно. Для поэта же она унылая и греховная только тогда, когда он сам воспринимает ее, субъектно, так же, как другие видят ее в нем объектно. Поэт как праздный человек для Пушкина — это определение только извне, и оно позволяет предположить внутреннюю, субъектную непраздность такого героя, объектно воспринятого как праздный. Унылый же — определение внутреннего, субъектного самоощущения, и потому унылая праздность для поэта — тот же грех, что просто праздность и просто уныние — для монаха» (Там же. С. 75-76).

Меерсон превратила Пушкина в глубоко набожного человека. А на самом деле у того псевдовера, какая через несколько десятилетий появится у разочаровавшихся в революционерах символистов, не разочаровавшихся, тем не менее, в КАКОМ-ТО благом для всех сверхбудущем.

Вот он, символистский реализм, к которому мне предстояло подвести Пушкина 1836-го года.

В чём тут реализм?

В объектности первой части стихотворения. Там лирическое «я» еще «лирическая призма героя, который, в начале по крайней мере, «умиляется» молитве вчуже, как наблюдатель за нравами священников и «днями печальными Великого поста»» (Там же. С. 75)

5 апреля 2018 г.