***
Тёк юности самообман,
как пиво,
через край.
А мы ходили в «Сулейман»
и «Голубой Дунай»...
Мы не искали лёгкий путь
в те дерзкие года.
Как пену с пива,
нас не сдуть
до Божьего суда.

БОЛЬНОЛУНИЕ
Говорил покойный кореш:
«Как себя ты ни неволь,
Только боль не переборешь,
Боль — она на то и боль».
Где сейчас мой друг прекрасный?
Болью вся душа полна.
Светит месяц, светит ясный,
Светит полная луна.
Вспомню кореша, сутулясь,
Размышляя про своё:
Что-то слишком затянулось
Больнолуние моё.
Пил и спал, не помню, с кем-то,
Сердце мучил,
а потом
Сам от боли лез на стенку
И об стенку бился лбом.
И от «скорых» и милиций
Столько раз бросало в дрожь.
Дурака учить молиться —
Свой лобешник расшибёшь.
Загуляю, сдав посуду.
Смерть красна лишь на миру.
Никого учить не буду,
Неучёным сам помру.
Похоронные заботы.
Поминальное питьё.
Затянулось слишком что-то
Больнолуние моё
Что со мною? — спятил что ли,
Если пробую опять
Силой воли силу боли
Хоть на время усмирять.
Только выше наших истин
Божья воля — не судьба…
И молчу я,
зубы стиснув,
Отирая кровь со лба.

БОЛЬ
За окошками снег валит —
белым белый свет замело:
то ли это сердце болит,
то ли на душе тяжело.
Господи,
просить мне дозволь —
я целую крестика медь:
Господи,
возьми мою боль,
больше я не в силах терпеть.
Мне бы ничего не желать,
мне бы никого не жалеть,
чтобы никогда не страдать,
чтобы до седин не болеть...

Побледнев, отвернётся мать
да вздохнёт сосед-инвалид:
«Нас ему уже не понять,
если у него не болит».
Да, меня услышал Господь,
даже дал дожить до седин,
излечил мне бренную плоть.
Что же я один да один?
За окном безоблачный вид,
за воротами — тишь да гладь.
Больше ничего не болит.
Близко никого не видать.
Тишина стоит надо мной —
тучи с громом все стороной,
словно перекатная голь,
гнусно, как похмельная грусть...
Господи,
верни мою боль,
как-нибудь я с ней разберусь.

БАБЬЕ ЛЕТО — ОСЕНЬ ЗОЛОТАЯ — РОДИНА МОЯ
Улетают последние птицы,
Улетают в чужие края.
Бабье лето всё длится и длится,
Как последняя сказка твоя.
Кто ты, родина, —
бабушка? —
мама? —
Божий промысел, данный судьбой?
Я прошу, как ребенок упрямо:
«Разреши, я побуду с тобой.
Разреши, ну ещё хоть немножко,
Хоть и вышел, похоже, мой срок…»
От луны золотая дорожка
Там, где звёздной воды холодок.
Ты учила не плакать, не падать,
И с надеждой на вечный покой
Подарила на вечную память
Золотые леса над рекой.
Оттого, что я вятский
​и русский,
Мне легко и тревожно вдвойне.
Узелок деревенской закуски
Разверну на берёзовом пне.
Пусть же длится и длится всё это:
Ночь.
Весёлое пламя костра.
Листопад.
И твоё бабье лето,
Как моя золотая пора.
Ты нежна и сурова со мною,
Многолика, но всё же, одна.
Божий промысел, данный судьбою:
Кто ты, родина, — мама? —
жена?..
Я твержу, «посошок» наливая
И под рыбный пирог и грибной:
«Золотая моя, золотая,
Как нам здорово было с тобой!..»

***
Разумное, доброе сею
в холодную страшную тьму.
А думал, что всё я сумею,
когда свою душу пойму.
На скользкий ледник пьедестала
другие пусть лезут, спеша.
Устала,
устала,
устала
в себе разбираться душа.
Но снова её надрывая,
плюю я на вечный покой...
О, Господи,
дай вместо рая
моторку и дом над рекой!..

НА КРУГИ СВОЯ
Я сам покинул странный край
Со странными людьми,
Где все кричали только «Дай!» —
И ни один — «Возьми».
Ну вот и дома я опять.
Здесь тишь и благодать.
Но стыдно мне у нищих брать
И нечего им дать.
И у меня мужик в пивной,
Мотавший долгий срок,
Трезвея, спросит: «Что с тобой?
Плеснуть тебе, браток?!».

ПОМОГА
Не берёг,
не жалел,
не щадил
своё грешное тело.
Может, кто-то меня и любил,
а помочь ни одна не сумела.
Но уже не споткнусь о порог
кабака и вокзала,
ведь одна — «Помоги тебе Бог!» —
на прощанье сказала.

ЭКОРЕКВИЕМ
Что сани и звоны под дужкой —
сегодня другое в цене:
и врач с кислородной подушкой
успеет примчаться ко мне.
Пусть славою я не отмечен,
не путал печать и печать,
мне было и трудно и нечем —
когда разрешали –
дышать.
Но я заслужил у народа
прощальный глоток кислорода…
А вы не сочтите за честь
мне руки скрестить на груди,
а сами дышите чем есть, —
у вас ещё всё впереди!