Весной, на майские праздники, Люся полезла на даче на чердак и ударилась головой о металлический крюк. Она тяжело, неуклюже упала на землю и получила сотрясение мозга. В больнице Люсю продержали недолго, выписали под присмотр мужа, заявив, что все в порядке. Но Люся словно отупела и умерла.

Ее третий муж, Геннадий, старался сделать все от него возможное: пробовал Люсю разговорить, развеселить, покупал вкусную еду, звал смотреть комедии, но Люся двигалась автоматически, никак на эти попытки не реагировала и смотрела туманным взором из далекого далека, где пребывала теперь надолго и всерьез. Ей, очевидно, там очень нравилось.

Попытки Геннадия достучаться до Люсиного сознания оставались тщетными. Врачи продолжали утверждать, что Люся совершенно здорова.

Приезжал Люсин сын от второго брака, Володька. Посмотрел на мать, вздохнул и отвалил навсегда. У него была сложная, бестолковая, суматошная жизнь в виде работы крупье в казино, нервной жены-студентки, всякий раз впадающей в панику перед очередной сессией, и дурных тещи с тестем, убежденных, что Володька их единственной дочери не пара.

Володькин отец, матерый алкоголик со стажем, давно сгинул где-то в Псковской области, куда уехал к родственникам якобы на две недели. Здесь его никто не искал: работу он бросил, с женой разошелся, алиментов не платил и судьбой сына не интересовался.   

Люся часто его раньше вспоминала, особенно когда смотрела на Володьку, удивительно повторившего черты и манеры отца. Двадцать лет назад Люся лежала на сохранении, чтобы родить, наконец, а будущий отец мотался в больницу два раза в день и нервничал, бесконечно задаривая врачей и медсестер. Люсе родить было сложно: долго сказывались последствия первого тяжелого аборта. Она тогда убила близнецов. Почему она не захотела их рожать? Люся сама толком ответить на этот вопрос не умела. Первый муж, Владилен, детей очень хотел. И разводиться с Люсей не собирался. Но после аборта она странно съежилась, замкнулась и неожиданно подала на развод.

Отчаявшись привести вполне здоровую, по утверждениям врачей, жену в порядок, Геннадий позвонил Владилену. Они были в приятельских отношениях и виделись довольно часто. Услышав печальную новость, Влад расстроился и пообещал приехать вечером. Весть была особенно странной потому, что Люся всегда, при любых обстоятельствах, оставалась веселой, легкой, пела и пританцовывала. За исключением того давнего аборта. Но и после него она быстро отошла и тут же выскочила замуж за будущего отца Володьки. Она вообще времени зря не теряла.

Владилен приехал к вечеру, как обещал. Люся не выбежала по обыкновению бывшему мужу навстречу, словно не услышала. Она сидела за столом, безучастная ко всему происходящему, и тупо смотрела в стену.

— Собака ты страшная! Что с тобой? Разве ты меня не узнала? — изумленно воскликнул Владилен.

Люся посмотрела на него чересчур ясным взором и ничего не ответила. Бывший муж растерялся. Геннадий стоял мрачный и задумчивый.

— Ну, Люся! Кончай придуриваться! — попробовал Влад разрядить ситуацию. — Чего зря над хорошими мужиками измываться? Видишь, нас уже двое. И тебе на работу скоро выходить. Небось, пора! Отпуск-то кончается. Ты не забыла об этом, Людмила? Как ты строчить свои репортушки и очеркушки собираешься?

— А она и не собирается! — объявил Геннадий. — Сам посуди, какая тут может быть работа? Из ее редакции на днях звонили, спрашивали, когда она появится. Писать, дескать, у них, кроме нее, некому. Незаменимая! Я сказал, что дело плохо, сдурела баба, и мне наплевать на их газетные проблемы. Да пусть дома сидит, денег хватит, лишь бы не молчала! Не знаю, куда с ней еще податься. Всех медиков уже обошли!

Владилен пристально рассматривал Люсю.

На первый взгляд, в ней ничего не изменилось: та же гордая стать, мягкие кудельки, спокойное лицо... Только глаза смотрели куда-то мимо, в сторону, сквозь окружающих, словно видели НЕЧТО… И его никто, кроме Люси, не замечал.

— Собака ты страшная... — испуганно прошептал Влад.

Он вдруг запаниковал, подумав, что они с Люсей, расставшись формально, никогда не расходились в действительности. И Люська всю жизнь бегала к нему на любовные свидания, не забывая при этом выходить замуж и заводить романчики на стороне. Ни о чем не задумываясь. Может, наступило время расплаты?.. Последний раз он видел бывшую жену в конце апреля. Тогда все было абсолютно нормально.

— Ну как? — спросил Геннадий. — Что посоветуешь?

Владилен молчал: что он мог посоветовать? Они с Люсей прожили целую жизнь, проведя ее как-то странно: порознь и вместе одновременно. Осталось совсем немного, последний маленький кусочек, остаточек существования. Именно на него Люськи почему-то не хватило.

Иногда она раздражала окружающих и близких родственников — сестер и брата — постоянной легкостью, даже легкомыслием. Казалась поверхностной и пустой. Пребывающей в неизменной эйфории. Слишком безоблачной. Рядом с такими, как Люся, всем должно быть хорошо и спокойно. Отчего-то не получалось.

— Так надоело! — пожаловался Геннадий. — Врачи говорят, что шизофрения в ее возрасте не начинается. Должна обязательно проявиться раньше. Слушай, а ты ничего за ней такого никогда не замечал?

Владилен глянул прямо в Люсины ясные глаза и побледнел. В них совершенно четко читалось равнодушие.

— А на кладбище она не ходит? — спросил Влад.

— На кладбище? — удивился Геннадий. — Конечно, ходит. Точнее, ходила. К отцу, к матери, к старшей сестре. На Востряковское.

— Нет, — пробормотал Владилен, — не на Востряковское... На Кунцевское.

— На Кунцевское? — снова удивился Геннадий. — А что ей там делать, на Кунцевском? Ты чего, приехал загадки мне загадывать? Их тут и без тебя больше чем достаточно. Ты лучше придумай что-нибудь! Видишь, баба обезумела!

— Всем бы так обезуметь! — прошептал Владилен. — Подожди немного, может, я примерный вариант соображу... Не так быстро...

Геннадий махнул рукой.

— Соображай, сколько влезет! Все одно! А главное, я стал бояться оставлять ее дома: вдруг чего без меня наколбасит.

— Не бойся, не наколбасит, — успокоил Влад. — Она что, совсем говорить перестала?

— Иногда общается, — пояснил Геннадий. — Нехотя, в полслова. Да, нет... Имена всякие повторяет...

— Имена? — нехорошо вздрогнул Владилен. — А какие, не припомнишь?

— Мужские, — сказал Геннадий и засмеялся. — Может, друзья бывшие... Люська, она такая... Сам знаешь. Чаще всего зовет Юрочку.

Влад сжал голову руками и согнулся в кресле.

— Я так и думал, — прошептал он. — Конечно, Юрочку... Гена, это смерть.

— Ты тоже обезумел? Вроде Люськи? — возмутился Геннадий. — Какая еще смерть? Она-то здесь причем? Ладно, давай пойдем в другую комнату, посидим, у меня хорошее винишко есть, и ты мне все толком объяснишь, наконец, про Юрочку и смерть.

Владилен посмотрел тоскливо и покачал головой.

— Как можно, Гена, объяснить тебе Люську? Себя-то объяснить невозможно!

— Ну, нет! — справедливо возразил Геннадий. — Себя объяснять куда труднее. В общем, я почти догадался: Юра — это ее первая любовь.

— Единственная, — пробормотал Влад. — Ей было девятнадцать, ему — сорок один. Известный всей стране журналист. Жена и дочка. Невозможность развода, иначе конец блестящей карьеры. Сочи в октябре, куда они ездили вдвоем. Рестораны, пальмы, море... Юная Люська в коротком платье, коленки наружу... Потом его неожиданное назначение главным в центральной газете. Работа, нервы, болезни. Люська на телефоне, звонки по ночам, когда домашние спят. Он упал в коридоре редакции и умер мгновенно. Она даже не сразу узнала об этом. Вот и все.

— Ну и что здесь особенного? — удивился простоватый Геннадий. — Самая заурядная история. Почти банальная. И очень давняя, чтобы ее вспоминать и на ней зацикливаться. Мне кажется, ты придаешь ей какое-то несуществующее значение. А мужики вообще умирают рано — никак не могут к жизни приспособиться.

Влад посмотрел на Геннадия. Да, объяснить невозможно: не поймет. И никто не поймет. Просто к концу жизни у каждого остается только самое существенное, самое важное: остальное словно вымывается потоком времени и выбрасывается за ненадобностью. И Люся теперь помнила главное, забыв обо всем остальном.

— Она редко ходила к нему на кладбище, — сказал Владилен. — Жизнь заедала, вечно некогда. А потом оттуда она возвращалась неживая... И ей нужно было много времени, чтобы прийти в норму. Знаешь, что она всегда твердила ему там? Просто повторяла одно и то же: «Юрочка, твоя девочка выросла...».

И осекся: конечно, нужно было уйти из комнаты, эти разговоры не для Люськи. Они оба, как по команде, в страхе повернулись к бывшей и настоящей жене и застыли. Люся смотрела безразличным взглядом, словно по-прежнему ничего не видела и не слышала.

— Замолчи, я тебя прошу! — прошептал Геннадий. — Ты и так уже наговорил лишнего... Зачем я тебя только приглашал!..

— Так ведь хуже не будет! — спокойно пояснил Владилен. — Потому что хуже некуда. Это он сейчас зовет ее, и она вот-вот уйдет к нему и за ним. В общем, она уже ушла. Ты понял? Она всю жизнь жила в ожидании этого момента, пела, танцевала, растила сына, меняла любовников — и ждала, ждала, ждала! И дождалась. Он ее недавно сверху позвал за собой. Это конец, Геннадий!

— Если бы я знал, что ты тоже рехнутый, то никогда бы к тебе не обратился! — искренне расстроился Геннадий. — Сколько лет с тобой знаком, ни малейшего подозрения! Ну что ты плетешь, сам подумай! «Позвал, сверху, за собой!..» Умный, образованный человек, доктор технических наук, почти академик! Вдобавок из семьи старых коммунистов. Тебе над колыбелью бабки-дедки революционные песни пели, разный там «Дан приказ ему на запад…», а ты теперь слушаешь небеса! И почему люди так любят рассуждать о потустороннем?

Владилен встал.

— Ты прости, Гена, но я ухожу, — сказал он. — Помни только одно: Люськи больше нет! Ее душа тебе не принадлежит. И никогда не принадлежала. Так же, как мне и всем остальным... Она принадлежит тому человеку отныне и навсегда.

Геннадий вздохнул: он явно жалел, что связался еще с одним сумасшедшим. Всякие разговоры о душах и по душам ему всегда были не по душе.

Владилен спустился к машине и сел на скамейку в маленьком садике. Жизнь прошла. Но он до сих пор не знал, на кой ляд она ему понадобилась. А Люська знала. И всегда берегла про запас что-то свое, тайное, другим недоступное. Легкомысленная и глупенькая Людмила. Или эти знания появились случайно, после ее неудачного падения? И дело вовсе не в ней, а совсем в ином?..

У Владилена давно была другая семья и взрослый сын-студент. Хорошая, неревнивая, моложавая жена и чистый уютный дом. На зависть другим. У Владилена ничего не было. И что ему попусту, зазря оставаться на Земле? Самое лучшее — уйти сейчас вместе с Люськой, куда-то далеко, в известную неизвестность, где спокойно и тихо и не надо суетиться по мелочам и мучиться по поводу должностей, диссертаций и психопатов-начальников. Но Люська его за собой не звала. Она вовсе не собиралась приглашать его в последнюю дорогу: намечались совсем иные задачи и планы. И он там — третий лишний...

Да и вообще Люси больше нет, и неясно только одно: сколько дней остается до ее похорон. И считать эти дни до взлета нужно на манер космонавтов: десять, девять, восемь... Но с какой цифры следует начинать?

В глаза назойливо било уже по-летнему жаркое солнце. Люся уйдет, а он останется. Не так уж сильно к ней привязанный, чтобы теперь метаться в одиночестве. Просто она понимала, что к чему и почему, а он — нет. Пустенькая, не сильно талантливая Люська, которая никогда звезд с неба не хватала и писала всякую ерунду, интуитивно хорошо представляла себе жизнь, ее смысл и свое место в ней. Всегда. Причем тут научные знания, диссертации и должности? Зачем умные книги и трактаты древних философов? К чему живопись, скульптура, музыка?

Владилен увидел, что додумался до абсурда, добрался до отрицания искусства и человеческой мысли, разом отвергнув все культурные и научные ценности и завоевания. Называется — нигилизм. Базаровско-писаревский. И замечательно. Почему вообще люди так любят рассуждать? Прав был Геннадий.

— Эй, Влад! — закричал он, легкий на помине, с балкона. — Хорошо, что ты не уехал. Поднимись! Она тебя зовет.

— Меня? — удивился Владилен.

Люся встретила его все тем же отсутствующим взглядом, и Владилен с раздражением подумал, что Геннадий его обманул. Но тот и сам казался обескураженным.

— Да она несколько раз повторила твое имя, — виновато объяснил он. — Я подумал, тебя надо вернуть…

Владилен внимательно осмотрел Люсю: отчего она вдруг вспомнила первого мужа? Что померещилось ей, что засверкало в темных закоулках почти бездействующего сознания?

Он снова сел в кресло.

— Пять минут, и я ухожу, — сказал он. — Маленькая картинка с натуры: недавно ехали с сыном в автобусе с рынка, машина ремонтировалась. Народ злой, толкается, бранится, тащит сумки, коробки, пакеты. И вдруг вошла монашка. У нас Новодевичье близко. Немолодая, приятная, с таким славным и редким теперь румянцем на щеках. Смотрит вокруг и улыбается. Всем вокруг улыбается. И народ затих, стал к ней приглядываться… Было в ней то, чего мы не знаем, о чем не подозреваем и не догадываемся. И это — как раз самое главное. Иначе откуда такие покой и безмятежность? Их нельзя ни придумать, ни изобразить. Она была истинная, а мы — нет… Я плохо тебе объяснил, ты, наверное, ни хрена не понял… Значит, Люська меня звала? Ты не ошибся? Она понимает больше, чем мы с тобой вместе взятые. А ты — всего лишь Люсин муж. Слыхал о таком? И я с тобой заодно.

Геннадий начал злиться. Ему осточертели непонятные болезни и еще более неясные разговоры.

— Я тебя больше не задерживаю, — сказал он. — А монастырей нынче понаоткрывали великое множество, в газетах пишут. Так что для тебя местечко найдется. Еще успеешь спасти свою душу!

Владилен сел в лифт. Было душно и темновато. Так же душно было в машине всю дорогу до дома, и дома тоже. Хоть бы окна открыли… О чем-то рассказывала жена, что-то смотрел по телевизору сын… Жизнь шла своим полным нормальным ходом. Почему его считали нормальным?

— Какую думу ты весь вечер думаешь? — спросила жена.

— Завидую, — отозвался Влад и, встретив удивленный взгляд жены, дополнил. — Отчаянно завидую Людмиле: она должна скоро умереть.

Внес полную ясность. Жена смотрела с настоящим ужасом. Владилен встал, взял со стола газету и, просматривая телепрограмму, вскользь, между прочим, поинтересовался:

— А у тебя есть черное платье? В чем Люську-то хоронить будешь? Этот цвет тебя сделает сногсшибательной. У меня темный костюм наготове. Только подгладить…

В ушах непрерывно звучала одна и та же довольно бессмысленная, на первый взгляд, Люськина фраза:

— Юрочка, твоя девочка давно выросла…

Она давно выросла, Юрочка… И ты, наконец, услышал ее…