По-разному пишут писатели. Я вот, к примеру, если на меня накатывает, должен довести дело до точки: ну там, закончить фрагмент или закруглить мысль. Если прервусь, то потом восстановить настроение, писать в том же ключе для меня практически невозможно. А вот у Лени Ершова все шло иначе:

— Большое дело для писателя опыт. Теперь я прекращаю работу не раньше, чем смог ухватить тему за хвост, впасть во вдохновение, как говорят миряне. А точнее было сказать, сумел сконцентрироваться на предмете. И нужно обязательно прерывать в тот момент, когда у тебя есть еще что сказать. Тогда если ты снова, образно говоря, берешься за перо (удивительная вещь: вот я сейчас работаю исключительно настукивая по клаве, но всегда, когда речь заходить о работе, говорю, что "берусь за перо"), ты легко и без раскачки входишь в тон. Да и концентрации внимания это здорово помогает. Когда у меня что-нибудь не клеится, я тупо перечитываю написанное раньше. И обязательно что-нибудь зацепит, что-нибудь подскажет мысль, образ, оборот — и пошло-поехало.

*

Это всегда плохо, когда писатель одинок в своем творчестве. Это ведь только кажется, что артист немыслим без партнеров и публики, а писатель один на один со своим письменным столам. Писательский труд это всегда часть коллективного труда. Недаром хоть и несколько утрированно говорят о писательском цехе. Писатель многократно нуждается в участии и возбуждении, если он хочет чего-то достигнуть.

— Когда я пишу, я обязательно с кем-то спорю, — говаривал Леня Ершов. — Обязательно кому-нибудь что-нибудь доказываю. Чаще всего Сергееву: уж это его, что если ты не бросаешься по зову партии на первую амбразуру, ты уже и не гражданин своей страны. Сергеева уже и в живых-то нет, а я все продолжаю и продолжаю с ним спорить, привожу все новые и новые примеры.

*

Груз несделанного велик, а сделанное кажется столь незначительным, что с каждым разом все труднее усадить себя стол и взяться за перо. Да и стоит ли браться, если все гениальное уже сделано, а классика за последние десятилетия почти ничем не пополнилась? Выходит, стоит, коли не пополнилась…

*

Нужно ли работать только по вдохновению или регулярно, как бухгалтеру. Для одних такой проблемы даже и не существует. Вот Марк Иосифович. Ему клочок бумаги и огрызок карандаша, и он тут же начнет строчить на этом клочке рассказ или стихотворение, да еще в компании, да еще принимая деятельное участие в разговоре. А Ивана Павловича Кудинова все отвлекает от творчества, все ему мешает. Он пишет исключительно на даче, притом ездит туда в будние дни, чтобы уж совсем тишина и одиночество. А Егоров так тот даже купил домик в деревне и проводит там зиму, когда народу вокруг никого.

— А я вот не жду вдохновения, — говорит Леня Ершов. — Это даже удивительно, как силой воли можно побеждать обстоятельства. У меня часто болит голова. И все равно: 10 часов вечера, мои засыпают, я запираюсь в своем кабинетике и пишу. Дух не должен идти на уступки телу. Только дай раз поблажку, и потом фиг что наверстаешь.

— Но для поэзии это не годится. Здесь нельзя принуждать себя. Здесь если не достигнешь определенного настроя, ничего не получится. Я часто беру ручку, примериваюсь — нет, говорю себе: сегодня ничего не выйдет. И откладываю. В прозе то же самое. Без нужного настроя дело на лад не пойдет. Но у писателя есть на этот случай масса черновой работы: разбирать или собирать материалы, править тексты в соответствии с нормами русского языка… да мало ли чего.

*

Молодость есть молодость, а старость есть старость. И человек проходит их все в свою очередь. Каждой стадии свойственны свои достоинства и недостатки. Как-то Жемжужников, который под старость заделался брюзгливым консерватором, перечитывая "Козьму Пруткова", воскликнул: "Боже, неужели я такое мог когда-то написать!"

*

— Всем нравиться нельзя. Писатель не пряник, чтобы нравиться каждому.

— Можно и нужно. Только не каждому, а всем.

— Не каждому, а всем, — резонирует Леня Ершов.

— Да, это нечто наподобие "я сделал это не в интересах правды, а в интересах истины".

— Если пытаться нравиться каждому, то у тебя и строчки не останется от написанного. Один потребует убрать то, другой это. Но все это по мелочам. В основном же вкусы людей весьма схожи. Есть два основных типа читателей тире зрителей. Одни любят сентиментальное, пафосное, другие хохмаческое, юморное. А иногда человек впадает то в один раж, то в другой. Поэтому если ты будешь постоянно переходить из одного тона в другой, ты угодишь не одному, так другому. И каждый найдет себе что-нибудь по вкусу. Те же субъективные мелочи, которыми тебя будет шпынять каждый, в читательской массе нивелируются. Ну и конечно, писать нужно для миллионов. Глубокая философия привлечет немногих. Тут уж ты о популярности не думай.

*

Леня Ершов под псевдонимом "Заметки читателя" печатал в "Моложежке" ("Молодежь Алтая") обзор книг, кинофильмов и спектаклей, причем не гнушался помещать туда все подряд от серьезных эпопей типа "Крушение Рогова" вплоть до фельетонов. Добролюбов (так иронично звали тогда автора этих заметок), печатавшийся там же, яростно бранил его за это. Леня, однако, в полемику не вступал:

— Добролюбову только подчинись, — говаривал он, — тотчас книгоиздание вообще закроет и станет печатать только двоих-троих столь же рьяных поборников партийности и народности в искусстве.

Что верно, то верно, замечу я с высоты нажитого опыта: эти борцы с тоталитарными режимами едва дорываются до власти, тут же становятся такими палачами свободы, что только держись. Сталина, много лет проведшего в сибирской ссылке, удивляло, что ссыльным свободно разрешают читать любую литературу, и в своих лагерях он этот недостаток устранил.

*

Как учил Гегель, всякое настоящее понятие внутренне противоречиво. Если ты высказываешь какое-либо суждение, то оно самоволом предполагает и противоположное. "Все поддается исчислению" простым добавлением частицы "не" превращается в "ничто не поддается исчислению" или "не все поддается исчислению".

Этот же закон применим к литературе и всему прочему искусству, но в несколько своеобразной форме. Для полного удовольствия от произведения искусства оно должно уметь вызывать противоположные чувства: одновременно — на что способны лишь очень тонкие художники, у которых где радость, там и печаль, — или последовательно. Это хорошо знают авторы приключенческих романов, где нить повествования есть череда белых и черных клавиш жизни: удача идет за неудачей, а неудача предшествует удаче. В угоду публике последняя клавиша белая, то есть успех.

Этот закон лежит в основе художественной композиции: необходимо избегать одного и того же тона. Особенно видно это на театре: где возвышенное сменяется низменным, а драматическое комическим. От сплошного комического, как в пьесах Мольера, устаешь как и сплошной драматики, как у Ибсена. А современные пьесы, где сплошь обсуждают серьезные проблемы, больше похожие на театрализованное партсобрание, чем на пьесы (писалось еще при Советской власти, — прим авт.). И наоборот, Шекспир все время меняет регистр: беззаботная поначалу "Сон в летнюю ночь" вдруг ударяется в неистовый драматизм, а трагедия "Отелло" постоянно проходит под аккомпанемент яговских хохм.

Важны не только смена настроений, но и перемена изобразительных приемов. Длинное описание утомляет так же, как и нескончаемый диалог. Все должно быть в меру. Но в свою.