Права старая истина: никто не знает, где найдёт, а где потеряет. Золотые слова! Сколько народу они погубили — сколько осчастливили!

А к чему я их вспомнил? А к теперь уже давнишней истории: в восьмидесятом годе у нас в совхозе целую неделю проходил областной слёт передовиков-животноводов. Народу приехало человек двести, и самых разных — от этих самых рядовых передовиков до уважаемых товарищей из обкома партии. И вот одна обкомовская гражданочка, ничего себе тётенька довольно пышных форм и при очень серьёзной партийной должности, запала на нашего Ваську Громова.

Васька в то время работал скотоводом, ударно трудился в нашей комплексной скотоводческой бригаде на ферме номер пять. Великолепный такой, вечно улыбающийся, совершенно бесхитростный паренёк двухметрового роста с добродушным блеском светло-карих глаз. Хороший парень! Ответственно заявляю! На такого красавца какая угодно западёт. Наши совхозные девки, например — табунами.

Васька, надо отдать ему должное, ни одной не отказывал (я же говорю — редкостный добряк!). Иной раз по целой неделе дома не ночевал: всё девок ублажал, шалав этих задрыжистых, у которых на уме было только одно половое развлечение, а не перевыполнение плана в свете происходящих исторических реформ и грядущих грандиозных идей.

Единственная у Васьки была то ли странность, то ли достоинство — молчун. Нет, он не то, чтобы был немой, просто зря трепаться не любил. Действительно — зачем зазря язык мозолить? Если уж говорить, то по делу! Поэтому, бывало, ходит целыми днями и молча улыбается — а чего улыбается? Кто его не знал, запросто мог подумать, что каверзу какую-нибудь обдумывает. Может, спереть чего решил. Святое дело! Но так думали только те, кто Ваську не знал. Знающие же в Ваське не сомневались, и чего-чего, а пакостей от него никогда не ожидали.

Вот такой это был честный паренёк! А насчет того, чтобы скоммуниздить чего, так это не пакость, а самое что ни на есть достоинство. Как гласит старинная совхозная мудрость, не сопрёшь — не проживёшь. Все пёрли и сейчас прут. Васька — не исключение.

Так что, повторяю, в западании этой обкомовской гражданки именно на Ваську ничего удивительного не было. Да, поначалу он малость сробел. И сробеешь: то — девки губошлёпые, а то — целая членша обкома! Не обслужишь как следует — враз сделает надлежащие выводы с глубоко печальными итогами! Так что ударить в грязь лицом нельзя было ни в коем разе! Поэтому после подробнейшей инструкции, полученной от председателя нашего орденоносного совхоза, товарища Почечуева и парторга, товарища Ляпишева, Васька вымыл уши и шею, надел чистую рубашку и галстук, подаренный ему по такому торжественно-интимному случаю товарищем Почечуевым, побрызгался одеколоном «Шипр» (рубль двадцать — флакон) и пошёл знакомиться и обслуживать. Хотя дело-то ему было совершенно знакомое, можно сказать — даже привычное. Но это с одной стороны… А с другой… Как говорится, уж коли на тебя совхоз такую ответственность поклал, то будь любезен находиться в постоянном бодро-стоячем состоянии! И чтоб руки и ещё кой-чего не опускать ни на секунду!

Пропущу подробности знакомства и первой встречи. Как говорится, «люди встречаются, люди влюбляются, женются…». Чуго уж там! Дело житейское! В общем, начал Васька к ней в наш совхозный Дом приезжих похаживать якобы по своим комсомольским делам (он тогда комсомольцем был. Не пламенным, но племенным…). План там какой комсомольских написать в свете идей, брошюру прочитать про наше всеобщее светлое будущее, поинтересоваться перспективами борьбы с империалистическими хыщниками — но мы-то всё-ё-ё-ё знали, всё-ё-ё-ё распрекрасно понимали, какими они в том домпириезжевом номере планами занимаются! Хотя бабёнка та была незамужняя (это тоже разведали), Васька тоже свободен, как фанера над Парижем… Какие претензии? Какие морально-нравственное разложение? Никаких! Всё в рамках соответствующих эстетических норм — да и кто её, членшу, тронет-то? Только попробуй — она самоличино тебя в землю по самую твою маковку вобьёт и пышшать запретит! Фигура, едреня вошь! Не сявка на булавке!

И вот, значит, ходит к ней наш красавец писаный день, второй, третий… Планы сочиняет на вольные темы под её чутким и ласковым руководством.

— Ну, как, Васьк? — начали спрашивать его наши бригадские, те ещё ехидны и охальники.

— Производишь смычку села и города?

— А то! — преувеличенно бодро отвечал тот.

— А как она вообще-то? — продолжалось бесплатное развлечение. — Про Гондурас твой, к примеру, какого мнения?

Васька краснел и выпячивал большой палец. Дескать, во какого! Никаких претензий! Очень нравится!           

— Ну, и как это у вас происходит? — не отступали эти похабные жеребцы. — Небось, подмахивает?

Ну, похабники, что с них возьмёшь! Одно слово — сельский пролетариат! «Нам денег не надо — работу давай!».

Но не все, конечно, были такими бесцеремонными и завистливыми. Попадались и деликатные люди. Например, дед Егоров. Он всю жизнь при совхозных лошадях состоял, даже с ними в Москву на выставку пару раз съездил и там медаль получил, которую регулярно надевал на первомайские праздники. Так что был типичным сельским интеллигентом и, конечно, имел понятие, как вести интеллигентные, не оскорбляющие человеческие чувства и достоинства разговоры.

— Ну, как? — спрашивал он Ваську вроде бы совершенно нейтральным тоном, но по выражению ожидания, написанному на его любопытной морде, было понятно: тоже желает услышать пикантные подробности, но без всяких унижающих человека пошлостей.

— Чего «как»? — притворялся Васька.

— Как вообще-то? — продолжал свою иезуитскую словесную тактику дед. — Дружите это… ну… организьмами-то?

— Каким ещё организьмами? — включал Васька полного дурака на такую же полную катушку.

 Дед Егоров начинал обиженно пыхтеть. Понятно: оскорблялся недоверием.

— Распыхтелся… — добродушно сдавал назад Васька. — Ну, дружим…

— Ты это… — вроде бы смущался дед (именно что «вроде бы»! Актёр из погорелого театра!) и почему—то грозил Ваське пальцем. — Ты дураком-то не будь!

— Чего? — продолжал кривляться этот гусь лапчатый.

— Поумней, говорю, себя блюди! — повышал голос дед — Не демонстрируй своё охламонство! Чем чёрт не шутит! Она же вон какая величина! Может, человеком тебя сделает! Может, выдвинет куда! Ей же это — как два пальца!

— Чего? — делая вид, что еле сдерживается от хохота, стонал герой-любовник.

Дед досадливо махал рукой (дескать, всё с тобою понятно. Вася — ты и есть Вася. Заслуженный скотовод. Таким и помрёшь.) и шёл прочь от этого дурака.

Вы никогда не задумывались, что в жизни всегда есть место не только подвигу, но и дурости (интеллигентные товарищи называют её деликатнее — идиотизмом)? Но что такое дурость? Понятие совершенно неопределённое, а подчас и совершенно мутное. И совсем нередко случается такой совершенно неожиданный факт, что эта самая дурость как-то вдруг, как будто ни с того—ни с сего, превращается в самую настоящую реальность. Поняли? Ну, и славненько. А теперь вернёмся к нашей вроде бы совершенно незатейливой истории.

Через неделю слёт кончился, гости разъехались, а ещё через неделю случился гром среди ясного неба: Васька, этот всем известный молчун, подал заявление на увольнение из совхоза.

— Ты чего? — не поняли мужики. — С дуба рухнул? Какое увольнение? Ты чего, Васьк?

— А ничего, — услышали спокойный ответ. — В город перебираюсь.

— Накой?

— Натой, — Васька помялся, но природная честность не позволила ему долго баранки жевать.

— ОНА сказала.

Мужики, все как один, застыли и сделали бараньи глаза.

— Чего вы... — смутился наш красавец. — Ну да, ОНА! Сказала, чтобы через неделю брал в своём хавноводческом совхозе расчёт и переезжал. Работать в мехколонне буду (ОНА уже договорилась), учиться заочно в пединституте (там тоже всё на мази). А после пленума ОНА продвинет меня по профсоюзной линии. По партейной не может — надо сначала в партию вступить и институт закончить, а по профсоюзной — без проблем. Такие дела.

Мужики, услушав эту «очевидное-невероятное», раскрыли рты.

— Ты серьёзно, что ли? — спросил Пашка Гундяев.

Васька вздохнул. Как же тяжело у нас в деревне без нагана! С наганом гораздо проще! При виде этого грозного оружия люди почему—то резко умнеют и поэтому стараются не задавать глупых вопросов!

— Какая к х… (матерное слово) … ям собачьим мехколонна? — заорали почему-то все разом (коллективный шок прошёл. Сознание вернулось.).

— Какой к… (то же самое, что и в предыдущей серии)… пединститут? — продолжилось коллективное орево.

— Ты в слове х… (опять оно же) …й по восемь ошибок делаешь! Студент прохладной жизни! Сначала писать научись!

Васька надул губы: обиделся на «восемь ошибок».

— Не дурее вас! — рявкнул раздражённо. — Уж как-нибудь!

— А жить где будешь?

Неожиданно Васька расплылся в смущённой улыбке.

— Для виду — в общаге (ОНА уже оформила). А на самом деле — у ей.

— Ай да хват! — хлопнул себя руками по ляжкам Федот Иванович Луков, бригадир. — Вот оно в чём дело-то! Значит, «ох, не зря я в поле кувыркалась»? А, Васьк?

— Так я вам, дундукам, уже целый час объясняю! — кивнул Васька. — Так что начинаю новую жизнь — и поднялся со скамейки, сунул руку в карман, достал полсотенную.

— Нате! Захмелитесь с отвальной!

— Что значит «захмелитесь»? — не поняли мужики. — А ты?

— А я в пролёте, — вздохнул будущий городской житель. — ОНА не велела. Очень не любит, когда перегар. Но угостить вас сказала. Чтоб всё по-людски.

И пошёл домой собираться. Автобус отходил через полтора часа.

— Я чего-то так и не понял, — признался Пашка Гундяев. — Он нас разыгрывает, что ли? Полсотенную ни с того — ни с сего…

— Не похоже на розыгрыш-то, — задумчиво пожевал губами бригадир Луков. — Выходит, действительно не зря он ходил к этой члешне планы писать. А вы всё — «дурак, дурак!». Вот вам и дурак. А, дед? Правильно я говорю?

Дед Егоров поднял на него глаза, непонятно кашлянул.

— Бегите в лавку, — сказал почему-то довольным голосом. — Валька сегодня до шести, а время уже половина. И закусить чего-нибудь возьмите. Концерву какую-нибудь…