— Скажите, Анджелина, а почему у вас в ассортименте закусок никогда не бывает мороженого? — спросил Кучкин.
— Чего не бывает? — удивилась Анджелина.
— Мороженого, — повторил Кучкин. И пояснил. — Я, знаете ли, водку очень люблю мороженым закусывать. Это сочетание — водка и мороженое — создают в ротовой полости неподражаемый вкусовой аромат.
— Ты жри чего дают-то! — рявкнула Анджелина. Ей показалось, что этот шплинт ушастый над нею издевается.
— Мороженое ему подавай! — продолжила она своё наступательное, гневное и беспощадное. — Хавна на лопате! И есть-то метр с кепкой, а туда же — «аромат», «ассортимент», полость какая-то! Учёные все стали! Плюнуть некуда!
Отчасти она была права: Кучкин работал учётчиком (по-нынешнему — эффектным менжиром) склада топливно-смазочных материалов в местном железнодорожном депо, а Анджелина — здесь, в «Васильке», буфетчицей (или на современный манер — барменшей).
Вообще-то, по паспорту она звалась Аней, а знакомые и вовсе называли Нюрой, но Аня-Нюра — это сегодня несовременно. Вот Анджелина — в самый раз. И буфетчица сегодня это тоже не комильфо. Сегодня — барменша. Как убивец и не убивец вовсе, а киллер. Учётчик — менеджер (или меньжир. Какая разница).
Даже обыкновенная б…дь сегодня уже не это радостное слово, а девушка для оказания эскорт-услуг. Кончено, от этого «эскорта» б…дью она быть не перестаёт — но зато как звучит! Хлеще, чем мать-героиня! Почти как референт по международным связям с половой общественностью!
Хотя дело, конечно, не в названиях. Названия что? Фантик, обёртка. Ничего серьёзного. Принципиальное же было в том что, оба они — и Кучкин, и Нюра-Анджелина — принадлежали к одной социальной группе. К так называемым «простым россиянам». Сиречь существам неприхотливым, но потёртым жизнью, поэтому пугливым, отчасти зашуганным, умеренно завистливым, с очень скромными интеллектом и вообще умственными способностями, гадости делающим без особой радости, но никогда их сделать не отказывающимися.
То есть обычные люди, число которым — миллионы. Поэтому выёживание (сиречь выпадение из соответствия выше перечисленным стандартам) в их группе считалось если не неприличным, то уж во всяком случае нежелательным. И выёживающиеся подвергались со стороны соплеменников или молчаливому осуждению (это в лучшем случае), или, как в нашем, яростному остракизму.
Остроты анджелининому возмущению добавляло то, что у неё уже третий год не было мужчины (муж, скотина такая, сбежал к парикмахерше. По-нынешнему, по-современному — дизайнерше причёсок) и в перспективе не предвиделось. Ни в ближайшей, ни в отдалённой.
— Мороженое ему подавай! — продолжала распаляться она. — Какой хрен с горки нашёлся! Может, мне теперь специально для тебя пломбиры выписывать? Кремы-бруле заказывать? Со вкусом ананаса!
— Нюр, — проникновенно-тихо сказал Кучкин (он знал её настоящее имя). — Ты замуж за меня пойдёшь?
Анджелина задохнулась то ли от услышанного, то ли от недосказанного, то ли от недопонятого, то ли от неповеренного.
— Я хороший, — продолжал Кучкин, застенчиво улыбаясь, и эта улыбка запросто обезоруживала любого и любую: — Смирный. Мороженое люблю. И комната у меня отдельная в общежитии. Пятнадцать метров. И уборная отдельная. Тоже при комнате. Только толчок треснул. Собираюсь сменить. А, Нюр?
Взгляд Анджелины начал мягчеть, растекаться в пространстве и меняться с решительного на задумчивый.
— Пятнадцать метров, говоришь? — успокаиваясь, повторила она. — А кухня?
Кучкин развёл руки в стороны:
— Кухня общая. К сожалению. На пять столов. Но все соседи смирные! Когда трезвые.
— Это ничего, — согласилась Анджелина. — Я люблю, когда общая. Когда с людями. Ох, горе, горе...
— Какое горе? — насторожился Кучкин.
— Говорится так, — пояснила буфе… барменша и придвинула ему на бумажном тарелке бутерброд с селёдкой. — На, пожуй, жених… — и хихикнула: — Женихалка-то от мороженого не заледенела? А то гляди! — и погрозила ему шутливо указательным пальцем.