— Исторический роман — это особый жанр. Писателю мало иметь таланта и даже знания источников. Нужен сам материал. Это история — значительные события. Раз. И это историческая личность, которая бы управляла этими событиями или была с ними вровень. Личность, в которой выражался бы дух истории. Это два.

И с тем и с другим у нас в России дело швах. Поэтому, кроме как "Петр I" А. Толстого русской литературе и предъявить на общечеловеческий стол нечего.

— А "Война и мир"?

— Ну, ты используешь запрещенный прием.

— Это почему же?

— Кто же осмелится поднять, кроме компьютерных троллей, хвост на Льва Николаевича? И все же "Война и мир" это не исторический роман. Это эпопея. Где схлеснулись не исторические персоны, а эпические — два богатыря: одноглазый Ахилл и коротышка Геракл. Исторического романа нет, ибо в России нет истории.

— ??

— Ну, войны, нашествия. Это все страдательная история, то, что Россия претерпевала. А история должна быть действенной. Эпоха Петра — это да. И Петр I личность под стать эпохе. Минин и Пожарский, А Невский, Владимир? Тоже да. Но нет материала, зацепиться не за что.

— А Ленин тоже запрещенный прием?

— Нет. Но нет и осмысления эпохи. Революция еще не стала историей. Она еще в колыбели, в непонятках.

Мы многого еще не сознаем, Питомцы ленинской победы. И песни новые по-старому поем, как нас учили прадеды и деды.

— Но сам-то ведь ты пытаешься писать из истории партизанского движения на Алтае.

— Вот я и хочу осознать ленинскую победу, — скромно подытожил нашу беседу Леня Ершов.

***

Поэт Виктор Боков выступил в "Литературной газете" с заметкой о языке: "Родное слово — богатство наше". Уже само желание оградить язык от засорения — похвально. Боков прав, утверждая: "Если писатель хороший — и язык хороший, нет языка — нет и писателя".

Читаешь заметки с сочувствием — и вдруг натыкаешься: "Не знала она грамоте". Возможно, Боков хотел подчеркнуть этой фразой раскованность народного языка, его первородную непосредственность. А между тем оборот этот (пусть даже и "узаконенный" иными писателями, литературоведами) менее всего относится к простонародному языку, слишком заметна его сочиненность, стилизованность.

И "в народе" так никогда не скажут, а просто говорят: "Не знала она никакой грамоты, не ведала.. не обучена была грамоте. А это уже совсем иной оборот! Видимо, литературоведы наши и ученые-лингвисты реже, чем "простой народ" вспоминают о том, что в русском языке давным-давно существуют склонения и падежи. Ведь не скажешь: знала (изведала) любве, радосте или той же "грамоте".

Между прочим, у Даля так: "Народ говорит: знать грамоти". Заметьте, не "е", а "и", то есть в смысле "грамоте", вовсе в другом падеже: знать грамоты, грамоту и так далее.

Увы, искажение и засорение языка происходит двумя путями: первый из них идет "снизу", рождаясь непосредственно в самой народной гуще, второй — "сверху", что более прискорбно, в ученых и писательско-журналистских кругах, прискорбно потому, что в этом случае всякие языковые искажения и засорения тиражируются и как бы "узакониваются" массово-печатным образом...

Не случайно ведь не так еще давно языковеды наши всерьез настаивали: писать "заЕц", а не "заЯц". Как говорит Даль, "побольше грамотных, поменьше дураков".

***

— Невозможно писать, если ты не отталкиваешься от конкретных прототипов: людей, ситуаций, предметов. Но тут есть опасность, что ты будешь описывать свой личный опыт, никому, кроме тебя не интересно. Если же ты будешь писать об общем, или о типическом, что одно и то же что среднестатистическое, у тебя не будет необходимой конкретики. Необходимой прежде всего даже не для читателя, а для тебя самого. Как художник рисует с модели или воспроизводит натуру с эскизов, так и писатель должен "видеть" то, что он описывает.

— В философии это называется соотношением общего и конкретного. Знание выступает как их союз в форме т. н. особенного.

— В философии это все понятно, а вот в реальной жизни. Писатель, если он правильно развивается проходит три стадии: романтизм, реализм и классицизм. Романтизм — это молодость, когда ему ничто кроме своих охов и восторгов не интересует. Он думает, что и весь мир должен разделять с ним и потому пишет общими фразами. Реализм — это зрелость, когда Уже опираешься на опыт.

— А классицизм старость и маразм.

— Где-то так, но у некоторых это еще и мудрость. Вот классицизм как раз и соединяет общее и конкретное. Конкретное — это реальность, воспроизведение живых моделей, а общее — это некоторые художественные приемы, с помощью которых и к которым он и подгоняет свое конкретное.

— Я вот, — продолжал Леня Ершов, — всегда и сознательно строю рассказ по образцам известных случаев или анекдотов. Берешь их из ЖЗЛ и пересказываешь. Только вместо известных персонажей подставляешь свои и переносишь их действие в хорошо знакомую тебе среду. Ничего нового все равно уже выдумать невозможно — все выдумано до тебя. Но когда ты известный анекдот приспосабливаешь к конкретной ситуации, — а иначе и не получится: если анекдот тебе неинтересен, тебе и пересказывать его не захочется, — ты невольно, а лучше вольно обогащаешь его своим опытом.

— Или обедняешь.

— А это уж как получится.