Сергей ПАХОМОВ. Прожигая пространство и время

КАК ГОВОРИЛИ РЫБАКИ

                        «Один сезон нам Бог — снеток,
                        другой сезон — сазан...»

Как говорили рыбаки: «Возьмём родимую в кружала.
Поднимем ил со дна реки да рыбу, что на нём лежала».
К рыбалке сердце не лежит, но, выйдя по воду на воду,
Смотрю: течёт вода, бежит, как мною прожитые годы…
Куда бежит-течёт вода? Поди, к неведомому морю.
В сарае сгнили невода, сосед повесился от горя:
Пил горькую. А кто не пьёт, оставшись сторожем в глубинке?
Чу! Собирается народ на всенародные поминки:
Четыре бабушки… да я… да кот обшарпанный, облезлый,
Собака… Летопись житья-бытья над сумрачною бездной.
Как говорили рыбаки: «Возьмем родимую в кружала…»
Жизнь — это… ил на дне реки, берёза… около пожара.

ОСЕННИЙ ЛЕС
Оплеухами грибов полон лес осенний,
Дед собрал ведро шляков, недалёкий зреньем…
Расступайтесь, камыши: чалит старче лодку,
На помин грибной души наливает водку.
Собрались в кружок деды, пацанята тоже…
Папирос ядрёный дым, как мороз по коже.
Нежно плещется река, как бельё в корыте…
Облака — что паука фирменные нити.
Встретит мама у ворот, киселя даст кружку…
Дедовы — за огород, а мои — на сушку.

СТОРОЖ
Я сторож собственному аду,
Рассыльный призрачных миров,
Я взял у вечности в награду
Дорогу, как вязанку дров.

Когда в погибельной пустыне
От рук отбился караван,
Я произнёс чужое имя
И лёг — верблюдом — на Коран.

Следя невольничьи отары,
Я почернел, как туарег...
Но прижимал песок Сахары
К губам, как будто первый снег.

ОСЕНЬ ЕФРОСИНЬИ
Голубые сосны… Осень Ефросиньи…
Над полями — просинь, над лесами — ливни.
Облетают клёнов золотые листья,
В лужах воспалённых — перебежки лисьи.
Низкие туманы прячутся в лощине,
Ефросинья встанет рано по причине
Важной, вековечной… выйдет за дровами…
Задымится печка с красными блинами.
Горькие калины, тонкие берёзы…
В небе темно-синем — Ефросиньи слёзы.
Засыпает цапля, словно на ходулях,
Снег летит, как пакля — забиваясь в улей,
В конуру собачью, щелину в заборе,
И горит, горячий, шапкою на воре!
Снова — без усилья сыплется от брюха,
Плачёт Ефросинья радостно и сухо.


ДАРТ ВЕЙДЕР
Я очень обеспокоен состоянием дел моих,
В поле один — не воин, если один — не псих.
В поле один — не воин, если один — не Бог,
Я очень обеспокоен отсутствием рук и ног
У паренька в каталке (он воевал в Чечне —
Не в катафалке танка, а на его броне).
Так сгорают деревья или крамольный стих,
Каждому Дарту Вейдеру — ситх!
Едет за хлебом с мамочкой яростный инвалид,
Много кому до лампочки, что у него болит.
Шлёт корабли империя звёздные на рубеж,
Где телефон доверия между душой и меж
Богом. Ну, дай поклацаю пульт за тебя, дружок:
Спички за гравицапу? Посох на посошок?
Это анестезия, словно немеет зуб,
Странно, что в магазине вдруг оживает труп.
Водит глазами круглыми, плачет наш карапуз…
Скалятся «духи» с гуглами зёрнами кукуруз.

АТО
Вознаграждением за то, что сел в тюрьму по воле божьей:
Донецк. Аэропорт (АТО) и рожа, с миною расхожей.
Мой Бог — в окопе. Их — нигде (я знал похожие пространства,
Где Бога нет, где на звезде — вокруг — кровавое убранство).
Мы вспоминаем о былом, когда нет смысла в настоящем,
Лишь смерть (озвучена кайлом) да простынёй обитый ящик.
До ловчих пуль мне дела нет, к ним привыкаешь, словно к осам
(Так в детстве я носил обед отцу игольчатым покосом)…
Фантасмагория души, её глухое превращенье
В огонь, таящийся в глуши, в огонь, мерцающий отмщеньем.
Месть стимулирует вражду, проточа дух, как в день весенний
Ручей, томящийся во льду, приобретающий теченье,
Сугробы точит… Коробок — чей приплывёт быстрее в гавань,
Где свет надежды волоок, где вербы восклицают: «Аве
Мария!..»? Надо проползти сквозь толщу мёртвого бетона,
И воздух так зажат в груди, как сыновья Лаокоона
Морским чудовищем… Хлопки, низколетящие трассиры,
На расстоянии руки — воронок воющие дыры.
В колючих лаврах лагерей идём отцовою дорогой,
Не видя слёзы матерей и руководствуясь — не Богом.

КОРНЕЛИЯ
На дворе корноухий октябрь не услышит, что я говорю,
подбирает упавшие с яблонь листья блёклые ветер, обрюзгл,
словно хряк, что живёт по соседству — всякий день наблюдая за ним,
я хочу хоть куда-нибудь деться от замыливших глаз пантомим.
Сажлив путь, прудик местный камышен, кучи мусора дымен кальян,
пламенеет над шиферной крышей необычный закат-фламбоян.
Альбиноска-Корнелия (остров), а родители — дёрна черней...
Белоснежная кожица, остов (стан Корнелии, слитки кудрей
золотистых), она танцевала в третьесортном отеле «Винсент»
и (за доллар) со мной выпивала приглушающий похоть абсент.
Мы бродили по гулкому пляжу в темноте — от макушек до пят,
иногда целовались и даже… но мужчины об этом молчат.
Красный клён под окном раскулачен, а вчера ещё был — тороват.
Странно: тем, что давалось на сдачу, — был я сыт и безмерно богат!

ОТЕЦ
Опешили леса, подлески… Пересмешник попутал пару нот, а пугало в саду,
От вешнего тепла сияя, как подсвечник, упало, проскользнув по кольчатому льду…
Под банкою — ростки (аквариум растений), чтоб утренний мороз не сглазил семена.
Чем проще разговор — тем очевидней гений, чем шире огород — тем сгорбленней жена.
Усохших сорняков, сучков дымящий жупел очистит от жуков и слизней зеленя,
И первые цветы, проросшие на клумбе, сиреневым дождём обрадуют меня.

…Когда больной отец (он был парализован) просил его снести на белое крыльцо,
Где бил горячий луч, как гильза развальцован, в уставшее его, землистое лицо…
Так всякую весну, но в эту отчего-то на мой вопрос (снести?) он мне ответил: «Нет.
Я больше не могу… Нет сил, и неохота глядеть моим слезам на бесполезный свет».

ПОМПЕИ
На дворе — изверженье вулкана… Мне понравилось. Магма листвы,
Как вода из открытого крана, заполняет дорожные рвы,
Прожигая пространство и время, постепенно вплавляясь в закат,
Полысевшее осени темя лижет, словно коровы телят…
Я — последний, кто видел Помпеи: поглощающий всё листопад,
Как трещат колоннады аллеи, штукатурка резных анфилад.
Время — полое, я это знаю… Пруд вскипает под медной горой.
Я живу, а вернее — сгораю, я земли опасаюсь сырой.
Пропади она пропадом или растворись под грядущим дождём…
Я любил, но меня не любили за нелепые шутки с огнём.

ДОМ
Карликоват (Лотрек Тулуз) дом возле озера. Настырно
Дом смотрит окнами на шлюз головкой дырчатого сыра.
Холм. Дуновение зимы: вдоль поля — заячье сафари,
Ручей — проталиной сурьмы, клён лунной пылью офонарен,
Темна, как ягода ирги, морозом скованная лужа,
Опрятен шорох кочерги в печи, где дозревает ужин.

Ночь прозорлива (Мессинг Вольф), гадальны звёзды над утёсом,
Странноприимчива юдоль, повита сумраком белёсым.
На раскладушке дремлет кот, свернувшись под ворсистым пледом,
И чайник задом наперёд шипит, музеен, как Толедо.
Встаю: Кастилия скрипит в коленных и других суставах,
Увы, состарился пиит, разбит, как шведы под Полтавой.

Но душу выдадут глаза, в которых — раз необходимо —
Любая выкипит слеза: и от отеческого дыма!

Tags: 

Project: 

Author: 

Год выпуска: 

2017

Выпуск: 

11