Неужели я не прав, что в оценке художественного нечто я руководствуюсь тем, появляется ли в моей душе что-то необъяснимое?
Что было, то было:
закат заалел...
Сама полюбила -
никто не велел.
Подруг не ругаю,
родных не корю.
В тепле замерзаю
и в стужу горю.
Что было, то было...
Скрывать не могла.
Я гордость забыла -
при всех подошла.
А он мне ответил:
- Не плачь, не велю.
Не ты виновата,
другую люблю...
Что было, то было!
И - нет ничего.
Люблю, как любила,
его одного.
Я плакать - не плачу:
мне он не велит.
А горе - не море.
Пройдёт. Отболит.
1965
Ещё, говорят, хорошие стихи сами не запоминаются.
Не хочется соглашаться. Это как кому. Мне – совсем не обязательно запоминаются.
Один умнейший и тончайших чувств человек мне сообщил свой способ различения: забытые строки стихотворения, если хочешь их восстановить сам, никак не совпадают с авторскими, если потом себя проверяешь. – Так эти стихи Агашиной мне почему-то не запомнились, хоть они до чрезвычайности просты (в этом, наверно, их изюминка, как и всего её творчества). Мне из всего стихотворения только первая и две финальные строки в память врезались. И когда я хотел вспомнить, что там с лирической героиней в жару и в холод – я никак не мог вспомнить эти простейшие слова:
В тепле замерзаю
и в стужу горю.
подобно тому, как не мог мой собеседник правильно сам сочинить забытые слова. Он за то слова автора называл исключительными по точности, а мне слова Агашиной надо, наверно, называть исключительными по простоте при точности. И вот – странно волнуют.
У меня есть столько способов проверить, права ли моя душа, что невыразимое что-то мне выдала… (Одна авторесса, - я случайно прочёл не предназначавшиеся для моих глаз слова обо мне: «Он на бездарей не обращает внимания».)
Один из способов – дата создания (а она ж – объективность, значит, и способ где-то около объективности находится). Вот он.
С миру по нитке, я собрал себе теорию плавной взаимопревращаемости идеалов. А до того – теорию, что сам акт творчества не происходит без идеала. А до того – что бытие определяет сознание. То есть, история духа, в последнем итоге, сильно замешана в роли самого рождения того, что будет воспето.
И вот в 1965-м году был крах хрущёвской оттепели, крах попытки левых шестидесятников вылечить социализм. Хрущёва прогнали, с его идиотизмом насчёт построения коммунизма к 1980-му году. Но он хоть на словах к нему порывался. А теперь – всё. По большому счёту не стало к чему стремиться (из-за чего, опять по большому счёту, и рухнул лжесоциализм через четверть века). А ведь только при огромной общественной перспективе (или надежде) рождаются художественные произведения, движимы идеалом Гармонии личного и общественного.
Тут надо переходить к другой, совсем уж доморощенной, идее, что идеалам, точнее, типам идеалов, соответствуют любови, так же плавно превращающиеся из одной модификации в другую. И любовь при огромной общественной надежде совсем не та, что без таковой.
Самый известный пример – со сменой эпохи Просвещения эпохой романтизма. В революцию герой – любим взаимно, но… погибает на баррикадах от плохой действительности во имя Разума. А после разочарования в Разуме, нелюбимый любимою герой бежит из жизни или во внутренний мир, или вообще вон из него.
Но так было при первом, так сказать, появлении на свете романизма во всём его расцвете. На грани XVIII и XIX веков. А потом же пошли новые волны очарований и разочарований. И известное уже бегство стало не новым. – Куда бежать лишенцу? – В победу. Какую-то. – Расцвело ницшеанство. Ещё более радикальное. Бегство в принципиально недостижимое иномирие (не христианское, в пику устаревшим утешениям христианства своим иномирием). В абсурд – если активное бегство, или в нирвану или подобное бесчувствие – если пассивное.
Не о пассивном ли – стихотворение Агашиной? А, может, и всё её творчество?
Пройдёт. Отболит.
Но мне вспоминается укороченная (мною) цитата из Феофана Затворника: «Главное в жизни – не дело, главное – настроение сердца».
Это страшные слова. Мало ли, какое нагрянет настроение сердца…
А теперь задумайтесь, какая сила души у лирической героини Агашиной, полностью лишившейся своей воли и отдавшейся на волю своего чувства и на волю любимого: «Не плачь, не велю». Лирическая героиня сродни самой России, страстной, отдающейся чему-то – всецело (например, православию, идее коммунизма), - сродни России, как бы призванной удивлять или ужасать остальные народы. Россия может быть только великой или совсем не быть. Ей нет приказа, долга. Одна воля. А у Агашиной – совсем лишилась воли. И так же свободна.
И теперь спросите, какое это имеет отношение к тому что-то?
Прямое.
Я ж только в процессе писания, вот, понял (если не ошибся), что хотела «сказать» Агашина. То есть, есть надежда, что Агашина сама не знала, а ею подсознательный идеал двигал. Это и есть то что-то, что передалось от её подсознания к моему. И что только одно я и называю теперь настоящим искусством.
Нет, похоже всё-таки это величие души в тоске на романтизм. Похоже.
Но мне кажется, что можно и отзвуки иномирия, метафизеского услышать в стихотворении. – «…горе - не море»… Есть бо`льшая, чем море, величина. Невообразимая. – Бытие.
У русских – бытийное отношение ко всему. Вот у немецких детей головы имеются, а у русских – есть. Стихия. Вот «закат заалел» – и нагрянула любовь. И – всё ей нипочём, и будет длиться при любых обстоятельствах, пока не изменится настроение сердца. – Какой-то высший закон, что ли – Непредсказуемости. И никто не виноват. Аморальность прямо какая-то, если с обывательской точки зрения. Что очень по ницшеански.
А вот – на засыпку насчёт даты создания.
Бабье лето
В сентябре на тропки густо
листья пёстрые легли.
Сентябри в народе грустно
бабьим летом нарекли.
Только что ж это такое:
лишь машины замолчат,
до рассвета над рекою
не смолкает смех девчат!
Видно, весело живут -
платья гладят, кудри вьют,
по уплясанной поляне
туфли-лодочки плывут.
А уж песню запоют -
ива склонится к ручью,
дрогнет старая берёза:
вспомнит молодость свою.
Выйдет на небо луна,
но не знает и она:
то ли это бабье лето,
то ли девичья весна!
1948
Что я теперь скажу?
1924 года рождения она. Навидалась.
А в этом стихотворении – опять неподчинённость, стихийность, неподвластность. Как раз при юности её в стране начались перегибы с властностью.
Не знаю, вы как хотите, а мне как-то легче, если я понял своё что-то.
Вот бы было это и объективно верно…
Оно и объективно верно. Смотрите. Её и награждали, и памятник ей поставили. А я когда-то в 70-е – уж не помню, куда писал – получил «книгой-почтой» её проанонсированную в центральной газете новую книгу стихов – такие они пронзительные. Я больше никогда так не поступал.
На следующий день перечитал написанное – что-то не то. Какие-то тёплые стихи у Агашиной. «закат заалел», «при всех подошла./ А он мне ответил» (так по-бытовому), «Люблю, как любила,/ его одного» (не назовёшь же холодным это чувство). А «Бабье лето» вообще всё светом светится. Ницшеанство же (да и буддизм) – и активный, и пассивный уходы – какие-то холодные.
Или это у неё путь наибольшего сопротивления?
Никто ж не виноват. Просто мир так устроен – плохо. Смерть есть, старость, немолодой возраст, не такая уж красивая внешность обычно у большинства и в молодости, и любовь… То она любит – он не любит, то он любит – она не любит. Но люди – душевно хорошие. Добрые, искренние, сочувствующие. Только вот личного счастья нет. Как в окружающем социализме что-то не то. И – хочется… В иномирие?
22 сентября 2017 г.