В шахте случаются мгновения — отключается электричество. Встают, понятно, механизмы. Тьма. Однако работать можно какое-либо: известно, на касках светильники... Но. Не единожды парень обращал внимание — словно по команде всякая деятельность стихает. И это не повод, конечно, передохнуть, зависимость от выработки железная. Повод — послушать абсолютную тишину (абсолютную, подчеркнем, ибо и ветра нет, вентиляторы вырубаются — между прочим, даже крысы замирают). Все садятся, стараются не шелохнуться, разумеется, молчат. Неизменно выключают светики. Глаза не смыкают, пялятся в кромешную мглу. Трудно где еще можно представить подобную химию... Ей богу, слышно сердце. Чувство под названием Ноль, Ничто. Эти чумазые, прокаленные работой и жизнью люди как один слушают Бездну, употребляют ошеломляющий пафос Вечности.

А внезапный, скаредный и вместе отчетливый — коварный — треск, шорох, нутряной звук, что внезапно пробежится и пропечет существо? Труженики разгибаются, замирают, вслушиваются, за этим может стоять грозное.

Разговоры в редких передышках монотонной конвейерной работы. Когда чуют, что где-то неполадка не минутная — обычно передается известие зычным, но съеденным криком — собьются, кто поблизости, у комбайна (остальные растянуты по лаве: крепят, либо на зачистке и других операциях), садятся на почву, выбрав, где посуше.

— Колюня! А шо у тебя жена какая-то задумчивая последнее время?

— Нормальная.

— Вот бдю, Мыкола, она кажин день в платье новом.

— Ну и в новом, кому беда.

Подключается иной:

— Ты что, Ревенко, не в теме? У Николая сосед новый, Репринцев, из бригады Костюка.

— А-а, тот шо большой любитель женского континхенту и шо робит в предыдущую смену!? Получается, Коль, ты на работу, ён домой.

— Выходит, так, — соглашается Коля.

— Хм. А как, интересно, они конспирасию держат? Бо ты захворал и дома — а тут ён. Не спрашивал?

— Чего спрашивать, когда сам надоумил. Она игрушку на окно ставит... Между прочим, с твоей бабой технику безопасности освоили.

— Ох-хо-хо!

— Гы-гы-гы! Хот же, итишкин котяра!..

Рожи черные, зубы белые, глаза веселые. Люди разнохарактерные, красочные — спаянные делом и истинно гордым когда-то, да и теперь звучным именем. Тимофей, детина с солидным животом, мешком подбородка и короткими руками, отчего-то воссоздающий Будду, страшенный любитель цветастых рубашек:

— Этта по ящику давали. Малышева трёкат, будто в сое битамин... Фуфель! У нас в деревне мущщина бобы грыз, что семечки. Гигнулся от рака.

Толь Митрич, надо полагать, Анатолий Дмитриевич, молодой стройный мужик с удивительной работоспособностью — руки елозливые, глаза липкие, что у мартовского кота:

— А Познер! Америка, мол, улыбается насквозь. Только под Америкой Афган всю Рассею-маму наркотиком засорил. Фальшивочка!

Спор... Появится изредка в лаве замначальника участка, он же диспетчер — на нем даже роба смотрится странно — человек рыжий, мягкий, такие здесь не в почете, ибо народ суровый, прыткий на еру, вяло поинтересуется:

— Что план? Не забывайте, в прошлую смену недобрали, премиешка шатается.

— А какого хера ты перенес остаток с прошлой недели!

— Ну... поспорь со Смирницким.

— Шел бы ты, Васенин, на гору. Без тебя сильно пристойно.

— Вы тут не очень-то. Рублем поправим запросто.

— Вали, Васенин, обушок руку калит.

Случается и верхнее начальство. Оно шахтеров любит и ценит. На разнарядке раз директор появился. Крепко пожал заскорузлую ладонь пожившему, морщинистому комбайнеру:

— Палычу наше — пылишь, курилка. Слышал, внуком обзавелся.

— Девка, ядреная особа растет. Жопа будет, что твоя.

— Стало, поживет. Чем высиживают, не головой же... Чего ты там, Спирькин, про братца плел?

Чахоточный на вид Спирькин, имеющий правило в шахте грызть зерна кофе, как выяснится, чтоб обмануть душу курильщика, с удовольствием длит начатый анекдот, сделав для достоверности героем брата:

— Ну вот, приглашает девица братана к себе домой — на чай будто, а то и разговор с политической тематикой. Покамест вышагивают по улице под ручку, мило-любо. Оказия — видно, братан чего сожрал, пучит. Приходится терпеть, поскольку в тесноте... Входят в квартиру, девица указывает на дверь: «Иди в комнату, располагайся, а я поколдую на кухне, чай соберу». Ну, выполнил Миха указание. Вечер, сумеречно, пошарил глазами, найти включатель не может. Впрочем, от окна идет некоторый свет и в общем разобраться можно... Как на притчу придавило. Миха сообразил: если терпеть, дальше совсем нехорошо получится — стоит рискнуть пока подруга в отлучке. Подходит к окну, закрыв дверь, отворяет форточку... исполняет. Отменно получилось, звонко, запашисто. Братуха для надежности срывает пиджак и начинает вымахивать содержание в атмосферу... Удачно, от следов избавился вовремя: раздаются шаги хозяйки, входит. Мишка успел упасть на стул и соорудить независимый вид. Подруга: «Чего ты свет не включил?» Свет зажигается. Она делает радостно-удивленные глаза, скосив взгляд, и говорит: «Ой!» Обратно смотрит на любезного и заявляет: «Познакомься, моя сестра, Оля». Миха поворачивает голову. На диване сидят, тесно прижавшись и испуганно замерши, девушка и парень.

Залп гогота. Директор лоснится от смеха. Усаживается удобно на угодливо предоставленный начальником участка стул, берет речь, когда остыло. Мужик изящный, интеллигентный, где-то артистичный, при уважении по всем статьям:

— Расскажу-ка свою историю... Довелось мне быть пацаном. Обозначились с одной девчонкой отношения. Чтоб осветить достоинства, надумал свозить приятельницу на охоту, ибо владел предметом. Стало быть, выезжаем на лодке на озеро, по утку — лепота. Да возьмись грех, желудок напрягся газом неимоверно. Как быть, когда вдвоем в лодке посреди озера?

А на что смекалка? Нацарапал выход и действую соответственно плану операции.

— Вон — утка! — всполошено и навязчиво прохрипел я, привстав с сиденья.

— Где? — азартно прошептала и крутанула головой Лида.

Вскинул ружье. Сделал удар желудком, одновременно нажав на курок. И... осечка. Залп случился один.

Я чуть ружье не выронил. Скосил глаза на подругу, она испуганно смотрела на меня, похоже, подумала, что я шуткую таким манером. Вобрала голову, медленно отвернулась. Прошибло потом. К берегу плыли в сугубом молчании.

Берега топкие, илистые. Болотники только у меня, перенести Лиду из лодки возможно было исключительно на руках. Ну, подгребли, стою в воде, готов принимать, привязанность стала карабкаться. На самом подходе лодку неловко качнуло, девушка испуганно прыгнула на меня... Черт его знает, не было позывов, вероятно, горячая нагрузка сработала. Вновь раздался залп, желудок ахнул очередным аккордом позора. Лида судорожно охватила мою шею и со всей силы отворотила лицо.

Когда, водрузив прелесть на почву и вернувшись за лодкой, оборотился, чтоб тащить плосканку к тверди, девчонки на берегу не существовало. Понятно, что после возвращения домой, мы усиленно избегали встреч.

Прошло годов хорошо, женился и так далее. Присутствовали по случаю в некоем городе, имел место поход в театр. Жена, скинув в фойе пальто мне, степенно тронулась к зеркалу. Размеренно топчусь у гардероба. Служащая как раз подошла, на стойке лежали наши вещи, я с замечательным настроением повел голову, наслаждаясь нарядными людьми, возвышенными лицами. Вообразите, где-то в паре метров обнаружил изысканную, красивую даму, что подавала одежду соседней гардеробщице. Это была Лида. Скользнула взглядом, он что-то уловил, старинная зазноба обострила зрение.

Понимаете, неожиданные ракурсы, странным образом ведем мы себя порой в лукавых ситуациях. Осознав знакомого, Лида, несомненно, вспомнила историю, и машинально в глазах загорелся ехидный блеск, улыбка тронула губы. Она не поздоровалась, но и не отвела глаза, сделав вид, будто не узнала... Что же я?.. Видно, психика предложила странный вариант реабилитации: я саркастически хмыкнул. И представьте — из носа вырвалась здоровущая сопля. Лида безвольно расхохоталась, с опозданием потом пряча лицо и умеряя смех. Рванул из рук гардеробщицы одежду, как раз принявшей ее, и стремглав устремился к выходу, на ходу накидывая пальто, забыв о жене и прочем. Потом не просто прошибло, я превратился в мокрое место...

Корчатся.

Историй в шахте случается множество. Зачастую, само собой, калечащего калибра. Отсутствие пальца на руке — ординар. А в душевой натюрморты — куда там Дали! И не тату вычурные — шрамы. Обручальные кольца, скажем, не берут, ибо невзначай тюкнет, потом корчись с погнутым, фиг снимешь. Посудите, горное давление, удары; механизмы порой в чрезвычайно тесном и темном пространстве — уйма напастей. Как хотите, но космос в приближенном отношении более освоенная штука, нежели недра. Без смеха никак. Шуточки, когда в зарытую в укромном казалось бы месте фляжку для воды намочатся, в ходу.

— Слышь, Спирькин, стиходел ты наш, закрути опус. Про любовь предпочтительно.

Спирькин безотлагательно встает, картинно выносит руку, знойно декламирует:

— Я пялю бля — всегда любля!

Но чтобы навалить в лаве — это преступление. Вечный ветер, запах проникающий. Опростайся загодя. Уж если приспичило, сыпь подальше на верхний штрек в нишу — вентилируется, естественно, снизу (лава была длиной метров за двести, высотой два метра, с наклоном в восемнадцать градусов). Как-то так, масса иногда странных условностей.