Трава свежа и зелена,
В росе хрустальной, словно в дымке, 
И празднует, звеня, сосна
Эпоху в календарном снимке.
Незримый, вечный, жаркий август!
Навеки ясный небосклон,
Десятый "Огонёк" сквозь старость
И гулкий колокольный звон.

«Следующая станция – Семхоз» - вот что услышит тот, кто сядет на электричку ярославского направления и проедет час с лишним к северу от Москвы. Из приоткрытых окон в вагон тянет вечерней свежестью. Я почти дома. Когда электричка оставляет меня на станции и отъезжает, мои глаза привыкают к сумеркам, и я не торопясь перехожу пути, вдыхая полной грудью воздух, какой бывает только здесь и только в это время – напоенный запахом дуба, прохладный и влажный.

 Я расскажу о городе. Я не родилась в нем, но мое детство проходило именно здесь, каждое лето – и мне кажется, каждый из тех дней заменял собой два, три, а то и неделю нынешних. Что делать, время с каждым годом летит все быстрее. И только когда приезжаешь сюда из суетной, обезумевшей Москвы, оно наконец замедляется и успокаивается, становится размеренным, как дыхание.

А каким еще быть времени в небольшом патриархальном городке, где по улицам ходят священники и каждый дом скрывает в себе отклики прошлого?

Незначительные изменения, если и происходят, то будто бы несмело, незаметно, чтобы никого не потревожить. Покосившиеся, вросшие в землю домики, многочисленные церкви и колоколенки, и конечно, Троице-Сергиева лавра, история которой восходит к четырнадцатому веку. На площади у ворот – нищие и тучи вспархивающих и перелетающих с места на место голубей и галок. Птицы черной россыпью поднимаются невысоко над ухоженными газонами, над белыми стенами монастыря. Здесь продают местную монастырскую выпечку: дородные кренделя хлеба, пышные пироги, липкие медовые ковриги, которые обычно жадно ешь, не довезя до дома. Здесь дышит старина.

В этих местах русский художник Михаил Нестеров задумал и писал одну из самых выдающихся своих картин - «Видение отроку Варфоломею». С невероятным теплом и нежностью вспоминает о своем паломничестве в Троице-Сергиеву лавру писатель и православный мыслитель Иван Шмелев в повести «Богомолье». А здесь, на тропе совсем недалеко от станции «Семхоз», куда приходит электричка, безвременно покинул этот мир любимый людьми богослов и проповедник, протоирей Александр Мень.

Как много в Сергиеве Посаде осталось от его семисотлетней истории и как мало от куда менее давней – советской! Разве что этот самый Семхоз, звучащий безлико, но для меня бесконечно теплый и родной. Так называется поселок, через который нужно пройти, чтобы добраться до дома. Правильные кварталы асфальтовых улиц: улица Пушкина, улица Толстого.… Здесь много построек, но всегда мало людей. Только изредка проедет машина, велосипедист или проковыляет старушка со стадом коз. Еще лучше по Семхозу не идти – лететь на велосипеде. Легкий и стройный «Харьков» шуршит резиной по гладкому асфальту, несет меня по спуску к лесу и озеру – туда, где шестидесятилетние ели обрамляют «загорское море» – серебряное озеро в колыбели леса.

Здесь всегда сумрачно, только днем легкие просветы солнца освещают кое-где выбивающуюся зеленую траву. Ели высокие, все их ветви тянутся к свету, а стволы голы и длинны. Если смотреть снизу, задрав голову, то они кажутся похожими на невиданные толстые волосы, мех на теле какого-нибудь огромного животного. Там, наверху, они раскачиваются от ветра.

Над озером туман, плывет дымок от костра, кто-то играет на гитаре у самой воды. Озеро всегда притягивает к себе местных и тех, кто приезжает из города. Здесь спокойно и благостно, когда тепло, купаются, ночуют на берегу в палатках. На дальнем берегу, ближе к лесу, растет на возвышении могучий двухсотлетний дуб, а под ним лестница спускается к роднику – мощному ключу, бьющему из-под земли. Это уже другой Сергиев Посад, уютный и еще более близкий к природе. Если и сам город в сравнении с Москвой сошел бы скорее за пригород, тогда то, что начинается за его пределами, справедливее назвать соседством человека и природы.

Здесь есть все, что издавна восхищает воспевающих русскую природу художников и поэтов. Звенящие луга, на которых цветет Иван-чай и таволга, березовые рощи, сосны, ели, уютные дачные просеки, задумчивые заросшие прудики и открытые пространства – широкое, выгнутое, будто грудь земли, поле, на котором так хорошо сидеть, взобравшись на тугой валик убранного сена. Здесь есть все, чего только пожелает душа, и до каждого из этих богатств подать рукой – надо только сесть на велосипед.

Более пятидесяти лет назад моему прадеду по отцовской линии достался небольшой участок земли в одном из садоводческих товариществ, которые активно формировались в те годы. Маленький деревянный домик без пристроек, крепкий сарай – все так и стоит спустя много лет. Краска с дерева облупляется, выцветает, но калитка и забор стоят, не падая, по сей день, наивно и бесстрастно демонстрируя пространство сада всем прохожим, не в пример металлическим листовым заборам соседей. В пяти минутах от дома – еще один родник на месте бывшей часовни.

Когда-то здесь стояла часовня «Семь братьев». Семь ключей били тогда у ее подножия из-под земли. Сейчас от часовни не осталось ничего, только три струи из семи по-прежнему текут, исправно поят людей зимой и летом. Эта вода вспоила и меня. Струи родника стекают вниз и вливаются в ручей, который протекает мимо нашего дома – сколько часов я просидела здесь в детстве, наблюдая за тем, как бежит вода по коричневатым камням неведомо куда. Здесь я училась считать, кидая камушки в воду: раз, два, три! Сейчас мне в ладони льется все та же студеная вода, которой нет конца, как нет конца удивительной Божьей щедрости. Розовые закаты и туманные рассветы, колокольный звон по утрам, пение соловьев, утренняя роса, шум электричек, проносящихся вдалеке, стук дождя по железу крыши, солнечные лучи утренние и вечерние сквозь калитку – как можно не любить все это изо всех сил?

Каждый день, если он ясный, в то время, когда солнце уже движется к закату, но еще держится достаточно высоко, косые лучи теплого света протягиваются от старой, покосившейся калитки до самого дома. Деревянные штакетины расчесывают солнце, как пальцы разбирают пряди волос. Это время наполняет томлением по движению, неважно куда. Невыносимая тоска по этому солнцу, которое держится в своем положении так недолго, всего каких-то два часа, по радости, которую оно, несомненно, обещает. Именно в этот момент хочется вскочить на велосипед, забыв про все дела: полив сада – воду подают только в это время, – прополку огорода, бог знает про что еще.

Сколько раз в детстве эта калитка манила меня своей безмолвной силой, своим солнечным колдовством! Но это было тогда. Теперь мне двадцать два, и я могу поехать кататься тогда, когда вздумается. И вот наконец я несусь с пологого спуска утоптанной пыльной дороги куда-то в сторону цветущего желтым и сиреневым поля. Спицы переливаются, мелькают на солнце, ладони крепко сжимают руль, волосы треплет ветер. А в наушниках – неизменно летние строки:

«Пока цветет Иван-чай
 Пока цветет Иван-чай
 Мне не нужно других книг
 кроме тебя, мне не нужно
 Мне не нужно…»
Группа "Аквариум"

И станет легко и радостно, когда я въеду в город, миную деревянный мост, проеду мимо ворот Лавры, вспугну стаю голубей. Они поднимутся в небо, рассыплются, заполонят его, а я буду уже проезжать церковную аллею. И только две старушки на скамейке у белых каменных стен посмотрят мне вслед.

Стихи в эпиграфе и рисунки автора