Валик  

Валик родился страдальцем. Горе питало душу, тем самым укрепляя жизненную позицию. Мир оглох вокруг него, превращаясь в засохшую жевательную резинку. Валик сплевывал дни, тянул жилы из молчания, ничему не учился. Ощущая себя жертвой, пораженный проказой вселенского несчастья, он поминутно жаждал сочувствия, вслепую пытаясь нащупать радость в муках.

Однако парню не повезло. Никто из многочисленной родни ему не сочувствовал, слова доброго о нём не замолвил. Но, в отличие от шипящего клубка родственников, Валик искренне верил, что они сострадают, обожают, более того, нуждаются в его присутствии. Ведь он так много значит для них: он жертва войны, социального строя, мошенников, воров. Без Валика жизнь каждого оскудеет. Чужие страдания поднимают личную самооценку каждого из родственников. И стоило Валику только подумать об этом, как он ослабевал от собственной значимости. Даже оттенок сомнения по поводу преданности кровников ему не ведом, что само по себе уже счастье, пусть даже бескостное.

Снаряды, точно большие брюхатые звери со скрежетом ложатся на землю. А потом они шрапнелью-дождем разносят весть о своем прибытии в мир живых. И тогда происходит неизбежное. Дом умирает вместе с хозяином. Но не только дом, умирают вещи, теряя прежнюю подвижность, уходят солнечные блики, пыль, выпорхнув из форточки, уже не принадлежит погрустневшим предметам. Ведь в мертвом доме вещи не могут оставаться живыми.

И тогда наступает острая потребность вмешаться в происходящее, став частью страдания.

— Валик звонит, — шепчет с придыханием женщина. — Или родители погибли, или дом сгорел. — Зачем он звонит?! Господи!

Валик — вестник страданий. Родной брат Харона из Тартара.

По мнению Валика, злых предметов в разрушенных домах значительно больше, чем добрых. Но почему это так? У каждой вещи есть память. И эта память не всегда приносит искреннее умиротворение и покой.

Как туман оседает каплями вязкой влаги на наши одежды, так грусть мороком проникала в душу Валика. Но, к своей чести, он справился с этим страшным недугом, лишив поочередно каждый разбомбленный дом мертвых предметов. Обобрал до последнего гвоздика. К войне привыкнуть противоестественно, жажда выживания пробивается в нас сквозь изрезанные осколками поры на коже. И тогда ты ужасаешься простоте, с которой вещи, знакомые с детства, вещи, определявшие движение крови в сосудах, вещи, пусть умершие, предали тебя. Не осталось ни материнского дыхания в ярких шалях, ни отцовской грубости в старых стульях. Ничего. Что не сгорело, позаимствовал Валик.
 И вот к нему, как бандероль, пришёл остаток недоданного счастья.

Каким ветром Ларису занесло на его огород? После дождя остро пахнут цветы, ветер гуляет рябью по воде в старой бочке, а небо синью ложится на плечи. Грудастая нимфа в калошах активно присваивала чужие помидоры «Бычье сердце». Валику бы применить излюбленный метод борьбы с ворами: облить зеленкой, купоросом, пальнуть из берданки солью. Но он позволил женщине лакомиться салатиком. С этого самого момента и начался долгоиграющий роман губастого Валика и рыжей Ларисы. От женщины пахло помидорной ботвой, приторным запахом созревшего лета. Она не просто крала чужое, она отнимала у Валика покой. То примитивное душевное равновесие, которым он так гордился.

Валик таскал ей конфеты, целовал в укромных местах, смял все сено в округе. Он был счастлив скорее не от самого счастья, а от отчаяния. Лариса сокращала расстояние между ним и его свободой. Едва мамаша Валика заводила разговор о свадьбе, как он тут же отвечал:

— И причем тут свадьба? Вы же не строите планов на будущее, когда я иду на рыбалку. Просто мне нравится это занятие с Ларисой.

Каждое дело имеет начало, но не всегда окончание это — то самое, на что рассчитывает человек. В завершении присутствует элемент предательства самого себя. Лариса при всей ее широте бедер, косой сажени в плечах и легкой, почти парящей походке, от которой у Валика дергался правый глаз, понимала, что развиваться любовный роман без помех не может. Время меняет, крошит, перекраивает на свой манер их с Валиком взаимоотношения. С каждым днем она становилась все более нетерпеливой, чаще заводила разговор о доме за балкой, наследстве матери, где они бы с Валиком могли зажить счастливой семейной парой.

А вскоре их маленький шахтерский поселок, вовлеченный в сложный процесс политического противостояния, обстреляли вначале гаубицами, а затем установками «Град». Когда впервые снаряд снес теплицу в огороде Валика, он так и не понял, почему именно к нему погибель заглянула на огонек в XXI веке. Смерть, она ведь тоже жить хочет в нас, в людях. Она может погостить у соседа, у любого из родственников, но только не у меня. Каждый верит свято, он особенный, горе пройдет стороной, не коснется. И Валик не исключение.

Просидев до позднего вечера в яме с мусором, Валик остался жив, но оглушительно вонял. Этот запах сделался для него чем-то вроде навязчивой мании. Едва заслышав залпы орудий, начинал дергаться еще и левый глаз. Приторный запах отхожего места вдруг брал за горло не давая покоя. Он пытался достучаться до президента страны. Включал телевизор и кулаком гатил по крышке. Но президент говорил, говорил, говорил. Понял только одно, он, Валик, лишняя деталь в огромной машине страны.

Койки в погребах устраивались в два яруса. Вместить всех страждущих сложно, пока один лежит наверху, другой внизу, а вместе, кто сидя, кто покатом, с каждым выпущенным снарядом, подхваченные взрывной волной, летят вместе с родной страной в преисподнюю.

Мамаша Валика перед очередным обстрелом демонстрировала боевую готовность, а именно жарила оладьи. Она нервно переворачивала их на сковороде, лила пахучее подсолнечное масло, ловко слизывала языком последнюю каплю с горлышка бутылки. Первый залп приводил мамашу в сильнейшее волнение, отчего оладьи подгорали. И только когда Лариса постукивала костяшками пальцев об оконную раму, старуха приободрялась, в глазах ее образовывался лукавый блеск.

С утра шипящие звуки орудий напоминали фейерверк. Пахло паленым саманом, землей, старым тряпками. Увы, погреб Валика не мог вместить в себя даже хозяина. Родители перебежками бросились к сестре, а Валик к крестному (не пустил), к соседу (каков хам!); показал кукиш и скрылся под землей. И только Лариса раскрыла свои жаркие объятия.

 Женщина восседала на деревянном крыльце и красила ногти.

— Ну, — спросила Лариса, — что ты решил?

Валик как-то сразу осекся и замолчал. Лариса оглядела мужчину своей мечты и тут же подумала, что не лучше дождаться, когда закончатся снаряды у армии. Засев по балкам и ярам, солдаты начнут свой обед, и Валик в образовавшейся тишине воспрянет духом, что позволит ему, наконец, принять решение. Лариса улыбнулась так, как могла улыбаться только она: «продавливать» поставленную цель и просить прощения одновременно.

— Заходи, — показала в сторону подвала.

В подвале было уютно. Выбеленные стены, деревянные полати, вино в бутыли играло свою мелодию, хрустел огурец в кадушке, пьяная слива спала в макитре. Лариса продолжила красить ногти, бесстрастно поглядывая, как на полках пляшут трусливые банки варенья.

— Сильно бомбят, — прошептал Валик, чтобы избежать предстоящего объяснения с Ларисой, но та мягкой ладонью провела по его волосам, и прижалась к нему теплым, пахнущим вишней, летними смолами телом. От нее исходил запах некой благости, сердце сжалось от любви.

— Пойду, погляжу, кончилась ли бомбежка. Не ровен час еще тебя зацепит, любимый…

Лариса все не возвращалась, Валик разомлел от квашеных слив и задремал.

И даже во сне он старался себя приободрить, убеждая, что еще не время жениться, хотя любовь к Ларочке скрутила его по рукам и ногам. Она роскошная женщина, но стоит ли того чтобы он, любимец и баловень жертвовал своей свободой? Сейчас у него болит голова, он очень хочет спать, ну а потом он вернется к разговору о сливах, бомбежках, независимости своей одной единственной области и уж никак не о женитьбе.

Проснулся Валик, когда на часах было пять. Без утренней яичницы с маслом он выполз из погреба. На улице было удивительно тихо. На том месте, где стоял дом Ларисы, зияла остывшая воронка. Он подошел поближе и осторожно, затаив дыхание заглянул в черное месиво.

Подернутому жаром небу, кузнечикам трубившим славу утренней росе, эмалевому рассвету над грядками моркови не было дело до ненависти, с которой люди истребляют друг друга. Под листьями лопуха он увидел руку с крашеными ногтями. Все, что осталось от Ларисы, было отдано на откуп вороватым курам, разгребавшим кучи то там, то здесь. Лариса была многообещающе широка и красива и погибла так же прекрасно. Она была повсюду: на грядке клубники, среди кустов чайной розы; волосами она зацепилась за жасминовый куст, сливаясь синью глаз с небом бездонных, перистых облаков. Он внезапно ощутил странную боль в каждой клетке своего тела, точно не Ларису разорвал на части снаряд, а его.

Когда Валик вернулся домой, мамаша уже знала о трагедии.

— Бедняжка, — плаксиво произнесла она

— Зато не будет тащить меня в загс, — огрызнулся Валик. — Изловила и в погреб повела. Вот липучка, эта Лариса, — пожаловался он по привычке, постно поджимая губы.

В комнате воцарилась зловещее молчание. И только Валик, переживший очередной обстрел, смерть любимой женщины, не припал душой к этой напряженной мутной тишине. Доедая остатки оладий, он заглатывал сметану, шумно и жадно. Оладьи напоминали ему по форме человеческое сердце.

— Валик, мы завтра с отцом уходим с беженцами. Твой дядька договорился насчет машины, — тихо сказала мамаша.

— Да, — произнес Валик. — Я готов.

— Чего? — пробурчал отец — Только не думай, пожалуйста, что поедешь с нами. Выбирайся сам!

Валик не поверил своим ушам. С большим трудом доковылял он к крестному, но тот только пожал плечами и захлопнул дверь перед носом. Тоже произошло и у брата. Все отказались от него. А ведь он был так убежден, что крепче, чем родня, его никто не любит на этом свете.

Луна своей тяжестью продавливала небесный свод, звезды осыпались на голову Валика. Слегка покачиваясь из стороны в сторону, он тихо подвывал, прижимая к груди дедовскую берданку. Он поглаживал шершавой ладонью приклад, сопли текли по щекам, а перед глазами стояла Лариса.

Валик ушел на войну.

Желтая Шапочка

У нее хвосты по зачетам. Она учится на биофаке, но ничего в предмете не смыслит, потому что воплотила чужую мечту в жизнь. Мечта, как пасынок, чем-то близка и одновременно обременительна. Будущую профессию для нее выбрали родители.

Но сегодня именно тот день, когда ее переполняют чувства абсолютной свободы, независимости и значимости. Сетевое пространство, ты — ее сила, власть, кровь и душа. А еще особая принадлежность к пиксельному королевству, которым коронована она — гордый носитель личного никнейма Желтая Шапочка. Это оживляет сгустившуюся кровь в венах, придавая существованию особый смысл.

Густо вывязанная шапочка плотно сидит на голове, как атрибут виртуального царствования. С тобой, шапочка, она не расстается ни в жару, ни в холод. И не потому, что ты подчеркиваешь оттенок рыжих густых волос свой хозяйки, выделяя из толпы единомышленников, причина в другом. Ты, шапочка, наделила ее безраздельной властью, правом царствовать единолично в созданном по собственным лекалам виртуальном мире.

Дурочка! Виртуальный мир слишком дорого стоит, наделяя властью, он отбирает иммунитет и силу противостоять реалиям окружающей жизни. Совместить несовместимое — это как подкожная боль.

А ведь Желтая Шапочка — ребенок с табурета. Это особые дети! Родители предъявляют гостям, родственникам и просто знакомым их как верительную грамоту собственной состоятельности, требуя немедленно оценить талант выпестованного чада. Они — самые-самые: талантливые, красивые, умные, послушные. Вечно маячат в центре внимания взрослых. Выутюженные до лоска, отчищенные, блистают таланты оборочками, туфельками, бусинками и сережечками на табуретах. В центре внимания. Под рукоплескания демонстрируют поделки, выпячивают рисунки, декламируют стихи. Все выдержит табурет!

Вначале умиляют зрителей высокой строфой классиков, а затем наступает очередь суррогата личного приготовления. Родители в восторге! Моя дочь — небожитель! Посыл требует постоянного подтверждения! Родительская любовь как прямо пропорциональная функция. Возрастая на интервале, она превращается в навязчивую опеку, сродни душевному экстремизму, когда ты понимаешь: мы не те, кто есть на самом деле. Иссякла река восхищения, обмелела и что взамен? Наступает поиск альтернативных источников питания человека со звездного табурета.

А в виртуальном мире все иначе! Удовлетворен аппетит собственных амбиций при полном погружении. Иллюзия отработанных лайков.

До сих пор не могу понять, как случилось, что Сергей вернул ее на грешную землю. С поспешной готовностью впустила она его в свою постель. А позже бежала в его скудную величиной с грецкий орех квартирку. Прошло несколько лет, а я все еще возвращаюсь к событиям той весны. И нет покоя в моей душе! Я по-прежнему хочу ее раненные в клочья джинсы, сквозь прорехи которых торчат по-детски угловатые коленки, хочу рубашку в клетку и терпкий запах пота. Сумка на боку доверху набита рекламными листовками и флаерами, которые она раздает на площади. Срочно нужны деньги. Заглядывая в глаза Сергею, говорит:

— Только деньги получила и распарафинила!

Она напоминает зверька: хищными мелкими зубками вгрызается в податливую хлебную плоть, щурится от удовольствия, втягивая с шумом колу. На сладких губах капли счастья. Теплая волна накрывает Желтую Шапочку с головой, когда Серега взасос касается голубой жилки на виске. Она растворяется в поцелуе, не понимая до конца, что любовь загоняет ее в еще большую неволю. А что же остается мне? Я — атом ее мира.

Но дело сейчас ни в Сереге и Желтой Шапочке, дело в концентрации. Когда касаешься одной единственной идеи, захватившей тебя, поневоле превратишься в зацикленный на добыче энергии механизм. Именно энергия нужна нам в огромных количествах.

Наш город мал и вонюч, как клоп. Нешуточные энтомологические страсти сотрясают его улицы и кривые переулки. Противостояние напоминает горячий гудрон на дороге, пробежал и завяз. Если выбрался, то след оставил. Вернуться к прежнему восприятию сложно. Последствия вылились в уличные беспорядки.

И только мир вокруг Желтой Шапочки замер. Она превратилась в петлю, точку и запятую, став частью романа с заурядным «мы». Любимый Сергей оказался единственным человеком, которого она не придумала, а узаконила в своем виртуальном сознании. Но именно в этом основное противоречие, влюбленные оказались по разные стороны баррикады.

Мы осознанно делим людей на две категории: друзья и враги. В понимании Желтой Шапочки — колорадские жуки вредители, и те, кто защищает их право на существование в природе — предатели родины. В своей непримиримости Сергей готов продолжить войну до последнего жителя города за жизнь каждого жука. Целыми днями Сережа занят тем, что организовывает один митинг за другим, на которых горячо и последовательно отстаивает собственную позицию.

Всколыхнув город, он наводнил площадь палатками, в которых идет беспрестанная агитация. Он умен, грамотен, бесстрашен, непримирим и в этом опасен для меня лично. Он ассоциируется с отрицательным членом подмножества, способным разрушить любые мои планы. Ведь я — его главный оппонент!

Мы по-своему правы, и наши враги в их понимании правы, и колорадские жуки с их нешуточной жаждой жизни тоже правы, продвигая свой интерес. Когда закончится противостояние? Когда все будут правы…

Поэтому, сами понимаете, как необычайно интересно мне наблюдать за Сергеем, когда он повторяет одну и ту же фразу о необходимости урегулировать баланс сил между нами в то время, как все больше его сторонников прибывает в город.

— Монтэг, я предлагаю наладить диалог!

— Каким образом?

— Закончить противостояние, все слишком далеко зашло.

— Ты предлагаешь сделать первый шаг?

— Я уверен, ты не остановишься. Ты не можешь остановиться вовремя.

— Сергей, отзови своих парней. Покиньте город.

— И ты остановишься?

— Вы, жуки, сжираете пространство вокруг, как картошку. Сжираете мой город. Мою веру.

—Ты не прав, Монтэг, — говорит Сергей. По-твоему, колорадский жук только и вредитель?

— Вредитель. Я уверен, ты понимаешь, что я имел в виду.

Он смотрит мне в глаза, затем хитро улыбается.

— Если бы ты видел генетически модифицированного колорадского жука, то понял, он — прекрасен.

— Да на кой он мне нужен! — кричу я. — Моя страна принадлежит только нам, поборникам истребления самого цвета этих тварей…

— А теперь смотри, — настаивает Серега.

В темноте на ладонях Сергея вспыхивают светящиеся точки. Сергей осторожно опускает жуков на волос Желтой Шапочки.

— Не бойся, любимая, — успокаивает он ее.

Модифицированные жуки очень умны. Они быстро приспосабливаются, угадывая не только настроение, но и мысли Желтой Шапочки, создают причудливые фигуры. Мы сидим в кафе на набережной. Море обволакивает запахом водорослей, весеннего влажного песка, волны оглаживают ракушечник, точно впрок наступающему лету. Жуки, быстро перебирая тонкими лапками, выстраивают созвездия в виде короны, мерцают, меняя цвет, как оттенки эмалевого заката.

Монтэг — это мой ник, с которым я сроднился, врос в него и не представляю себя ни Пашей, ни Колей, ни Денисом. Да мало ли имен у одураченного тривиальностью человечества. И разве не верх родительского цинизма назвать своего ребенка по собственному уразумению? Имя, занесенное в метрику, напоминает код на упаковке товара.

У Сергея поминутно звонит телефон. И это делает Желтую Шапочку уязвимой, одно лишь подозрение разъедает ее изнутри. В каждой девушке она видит соперницу, в каждом парне — вора, отнимающего пусть на время, но все же предмет своего обожания.

— Куда ты? — спрашивает она. В углах опущенных губ застыла ревность. На лету сжимает его руку.

Глаза Желтой Шапочки темнеют, набирая густую зелень весеннего парка.

— Я тороплюсь, — говорит он, отстраняясь.

— Прошу тебя, не ходи к ним, — дрогнувшим голосом уговаривает она Сергея.

 Желтая Шапочка щурится, она целует любимого так, точно жалит в последний раз.

— Он ведь не успокоится, пока не наводнит город колорадской нечестью, — говорю я.

— Сережа! — кричит она вслед.

— Бесполезно, его не остановить.

— А я попробую, — упрямо щурится Желтая Шапочка.

— Интересно, каким образом?

— Он любит меня, значит, я сумею переломить его волю. Он мой и будет делать то, что я скажу.

— У тебя мало времени, — взрыв смеха нашей компании приходится ей не по душе.

Сейчас она выждет несколько минут, оставит недопитый кофе и с сигаретой на отлете в руке двинется следом. Как она прекрасна в своей наивной детской непогрешимости!

Для меня же любая идея, брошенная в толпу — это блюдо, которое необходимо разогреть перед употреблением. Приготовить его просто, все дело в нужных ингредиентах. Щепоть романтики, иллюзия надежд, недостижимость идеала. Итог непредсказуем только в одном случае: когда понимаешь, что хорошо сваренной отравой было то, ради чего ты жил и боролся. А едоки рядом. К ним, петляя точно пьяная женщина, Желтую Шапочку вытолкнула кривая улочка. На площади всегда толчется народ. Особенно художники, картины которых в тяжеловесных рамах наполнены морем, напоминающим зеленку на разбитой коленке. Повсюду продавцы китайских поделок, мелкого недорого товара, зеваки. Долговязую фигуру Сергея она сразу разглядела. Он давно окольцован единомышленниками. Повсюду маячат флажки и ленточки, сверкая красками, напоминающими мне панцирь плодовитых жуков. Солнце набирает силу, воскресая все остывшее, умершее до времени, видоизменяет, получив шанс начать все с самого начала. Оживление, происходящее вокруг Сергея, говорит о том, что наши противники приняли вызов.

Желтая Шапочка захлебывается от ненависти, когда видит оживление, происходящее вокруг Сергея. Мелкая копошащаяся масса насекомых с дугообразными панцирями, перебирая тонкими лапками, обступает его со всех сторон, готовая в любой момент наброситься и ободрать как клубень. С каждой минутой их становится все больше, они разрастаются, от злости у Желтой Шапочки сводит скулы. Она незаметно приближается, прячется в тени деревьев, прислушиваясь к разговору.

— Серега, приехало еще десять человек. Мы захватили ратушу!

— Ничего другого нам не остается! Мы для них не люди, а всего лишь колорадские жуки, — бычится Сергей.

— Удобный повод расправиться с альтернативным мнением, убив нас, — слышится со всех сторон.

— Нам тесно на одной земле. Мы для них враги.

— И мы не отступим, — уверяет Сергей.

Невдалеке кучка девушек расселась прямо на газоне, утопая в остром безмолвии весеннего дня. Ветер оживлял застывшие лица, складывая блики солнца вспышками на одежде. Чувствовалась некая торжественность, когда впитывая в себя жизнь, тут же ее отторгаешь, не задумываясь над происходящим. Кто-то лениво потягивал пивко, курили, вяло текущий разговор то возобновлялся, то сходил на нет.

— Шапочка, сюда! — окликаю я любимую.

— Монтэг, ты уже здесь!

Маленький хромоногий песик, как завороженный, заглядывал в рот каждой девушке влажными от нежности глазами. Выпрашивал то ломтик яблока, то сухарик, при этом визгливо чихал, вызывая легкий смех. Тягучий запах соляры и бензина комом подкатывал к горлу.

— Что происходит? — спрашивает Желтая Шапочка.

— Сейчас увидишь.

По моей команде все приходит в движение. Десяток рук с готовностью принимаются за работу, разливают содержимое по стекляшкам.

Льняная ткань рвется на полосы плохо. Желтая Шапочка морщится от боли, кровит ноготь.

 — Нельзя использовать синтетику, — говорю ей я.

Она работает машинально, все внимание приковано к Сергею. Ей мало выщербленных плит старого парка, этой улочки, которую присвоили себе голуби, запаха бензина, которым она провонялась. Ей всегда всего было мало в виртуальном мире, который она спроецировала на земле, ассимилировав не без труда. Она должна двигаться, она просто не может без движения; девчонки по очереди кладут в ее сумку бутылки. Как только Сергей прекращает разговор и его отряд быстро удаляется, Желтая Шапочка срывается с места.

— Отнеси на площадь! — кричу я ей вслед.

Что-то тяжелое, взвинченное таится в ней до времени, сжимает душу. Она не может ни о ком думать, только Сергей перед глазами. Где он?

Звенят бутылки. Замедляя бег, незнакомый парень обернулся и с ухмылкой предлагает поддержать компанию. На площади клубы дыма, десятки рук взмывают над толпой, плюхаются об асфальт ботинки, из сотен горлянок угрожающий рык предчувствия большой крови.

— Остановитесь! Не ходите в здание ратуши! — летит отовсюду.

Ратуша — одна из старинных достопримечательностей города. В ней сосредоточен узел проблем, она, ратуша, является яблоком всеобщего раздора. Так повелось в нашем городе: тот, кто захватит ратушу, тот и победит!

 Разогретая массовка по уничтожению противника напирает.

— Предатели! Колорадские жуки! Снимите георгиевские ленточки!

 Люди отступают, а вместе с ними случайные прохожие и зеваки, попавшие в водоворот разворачивающейся драмы одного народа, ищут укрытие в здании.

— Ты видел Сергея?! — Желтая Шапочка бросается мне наперерез.

— На, поправься! — подаю стакан с мутным питьем. — Начинается!

— Сергей! — кричит она.

— Да здесь он, где-то рядом, — вру я, чтобы успокоить мою любимую Желтую Шапочку.

Я поджигаю запал.

Бутылка летит и разбивается о стену, которая тут же вспыхивает. Языки пламени вперемешку с черным дымом вырываются из проема дверей.

 — А вот вам коктейльчик собственного приготовления на закусочку! — кричу я. — Молодец, что принесла. Без тебя, Шапочка, никак не обойтись!

— Дым и пламя! Смерть врагам! Мы не сдадимся! — Желтой Шапочке слышится голос Сергея.

Истребляя наших противников, мои единомышленники размножаются с удвоенной энергией. И это обстоятельство дает мне власть не столько над отступающим противником, как над теми, кто мне подчиняется. Желтая Шапочка, как губка всасывала веселье, мозг отключился, и только жажда перекроить окружающий мир под себя властвует над ней в полной мере. Я знаю, что впоследствии придется отрыгивать тяжесть единодушия тех, кто позволил ей и мне заодно убивать себе подобных.

Кто-то целует ее в щеку, кто-то приободряет, ласково похлопывая по плечу, кто-то треплет нежно за локоны, наполняя кровь верой в обоснованность собственной жизни.

— Сдохните, колорады! — повторяет, как заклинание Желтая Шапочка в пьяном качании земли, погружаясь в альтернативную реальность.

Пожар загнал наших врагов на крышу здания, мои парни грозно помахивают снизу палками. Бита, оружие пассионария, бита — как единственный аргумент в пользу правоты собственных идей. Первая капля крови уже связала всех навеки, накрепко, изменив жизнь каждого. Многие из нас свято верят, что наказания не последует, потому что в тебе есть то, чего нет у остальных: ощущение особой миссии, исключающей даже тень сомнения. Но я понимаю, что они — глупцы! В равносильном уравнении сократив праву часть примера невозможно оставить левую без изменений. За ответом придут другие.

— Смотрите, летят! Добивайте!

— Монтэг, бросай! — слышится со всех сторон.

Из пылающих окон в черном вязком дыму выпрыгивают обезумевшие люди.

— Это враги! — визжат девчонки, подхватив пьяную Шапочку под руки.

Я вытащил заранее спрятанный в кармане пистолет и выпустил несколько пуль по окнам. Предусмотрительность в борьбе с оппонентами не бывает лишней.

Окровавленный парень ползет, постанывая от боли, как израненный щенок. Кто-то из девушек наступает каблучком на ладонь парня. Шапочке от вида крови, страшных ожогов, от вида растерзанного человеческого существа, которое в ее власти сейчас, здесь, на этом грязном асфальте, выворачивает наружу, она захлебывается рвотой. Дрожит, как раненное животное. Виртуально взорвать противника, дурочка, значительно проще. В этом и есть твое основное заблуждение, попав же в мой мир, ты сломалась, как игрушка.

— Теперь мы власть! — кричу я вздувшимися жилами на шее.

— Монтэг, жги нечисть! Освободим наш город!

Глупцы, покорное стадо, это уже не ваш город, а мой. И я сделаю с вами все, что сочту верным. Теперь власть у меня в руках!

Люди, клонированные единой идеей, одинаковыми стертыми глазами наблюдают за происходящим. И вдруг эта грохочущая, горящая пропадом, в кровавых всполохах ратуша замерла, иглой прошив энергию разлагающегося пространства. И пусть летят прямиком в ад наивные борцы за мнимую свободу. Власть, я тобой одержим!

Сережа пришел в себя не сразу. Прежняя боль отпустила. Он пошевелился, сел на полу. Вспомнил пожар и дым, как бросился бежать, как вдохнул в себя горячечный воздух, осекся и сполз по лестнице. Послышались голоса, он вздрогнул. Желтая Шапочка и Монтэг прошли мимо, не заметив его, а Шапочка все повторяла и повторяла, как заведенная:

— Сережа, Сережа только бы тебя здесь не было, Господи.

— Вообще это дурацкая идея — проникнуть в ратушу. Наверняка отсиживается у знакомых и вскоре позвонит тебе, — убеждаю ее.

Тела тех, кого природа наделила душой, лицом и плотью угорели и обезличились. Почернев, приобрели общность отработанного цвета. В каждом из них читалось предсмертное подобие. Чужеродный оскал победы подменен гарью и пеплом.

— Я не хотела, чтобы это произошло! Монтэг, это не жуки, не насекомые, это же люди! Мы убили их!

— Люди? Это враги. Не кричи. Если наши ребята услышат тебя — жди неприятностей. Черт, одни дохлые жмурики… Туда вам и дорога, быдло!

Сергей подошел к Желтой Шапочке и стал рядом. Он наклонился и поцеловал ее в пульсирующую синюю жилку на виске.

— Любимая, — прошептал он. — Прости меня, дурака, я заставил тебя волноваться. Но все позади и мы снова вместе.

И тут неожиданно зазвонил мобильник. Мелодию записала Желтая Шапочка. Песня была паролем, позывным соития.

— Это он! Под лестницей! — Шапочка бросилась к черному безволосому парню.

Сергею вдруг ощутил невыразимый стыд перед нею. Он сплоховал, сгорел в пожаре. Он истлел в очищающем пламени собственных убеждений. А она жива. Маленькая, нелепая, беззащитная и оттого невыразимо любимая.

Послушайте, что мне, человеку по имени Сережа, оставалось делать? Я поджал ноги, легонько взлетел вверх и, сделав круг над триумфально сияющей желтой короной на голове победительницы, осторожно опустился на ее правое плечо.

Теперь я смогу хранить ей верность, быть рядом, оберегая жизнь, а главное — защищать от огня.