Месть
Когда Рая уходила от меня, я решил бороться за неё, но не знал как. Сам я человек щуплого телосложения, с пугливым и даже боязливым характером, не крупный, без бицепсов и трицепсов, с болезненным самолюбием и тщеславием, а уходила Рая к какому-то накачанному мачо, хорошо известному в спортивных кругах инструктору самбо, в чем-то даже прославленному. То есть я не мог к нему ввалиться в дом и хлестануть по щеке, потому что получил бы адекватный отпор. И Рае я тоже ничего не мог болезненного сделать, по той же самой причине. Я понимаю, что это звучит подло и низко, но мысли, конечно, были совершить над ней насилие, а сдерживали меня не какие-то моральные или добродетельные причины, а всего лишь страх возмездия.
Никакими особыми талантами я не обладал. Я не был богачом, хотя у меня была своя квартира, я не обладал ни художественным даром, ни писательским, ни, на худой конец, дизайнерским. Я не пел, как Хворостовский. Не танцевал в балете, не был лётчиком или нефтяником.
У меня даже не было пороков, за которые может полюбить женщина: я не пил, не курил, не играл, не совращал малолетних и за все годы брака не бегал за другими бабами. Во всем мире я любил только Раю и книги.
И когда я понял, что кроме книг у меня больше ничего не осталось, а Рая все еще вступала со мной в переписку по электронной почте, то придумал хитроумный план.
Я же регулярно перечитываю все толстые журналы и даже более того: слежу за иностранной беллетристикой. Я, зная заинтересованность Раи в хорошей литературе, стал высылать ей нашумевшие романы или просто новинки, но на этом не остановился и начал сопровождать их критическими заметками якобы собственного сочинения. Для этого я брал чужие статьи из тех же толстых журналов и выдавал их содержание за свои мысли.
За короткий период в три месяца я воспользовался текстами Немзера, Костырко, Анкундинова, Топорова, Качалкиной, Пустовой, Погорелой и многих других.
Сначала Рая слабо реагировала и почти не отвечала мне, но постепенно я взрастил в ней интерес, в ней даже возникло плохо скрываемое нетерпение в предвкушении «моих» заметок. Если вначале она молчала, то под конец стала вступать со мной в дискуссии. А однажды даже написала, что жалеет о нашем расставании и не думала и не гадала, какой я умный, глубокий и духовный человек.
28 декабря 2012 года я сидел дома, как обычно, один и читал новый роман Коэльо. Но тут ко мне в дверь позвонили. На лестничной площадке стояла Рая с каким-то виноватым видом. На улице была оттепель, у ее ног накапала лужа воды. Я не без удивления и не без злорадства впустил её в квартиру и даже помог снять пальто и сапоги. Мы прошли на кухню и стали пить чай. Рая долго, горячо и восторженно говорила мне какой я, оказывается, тонкий человек и, честно говоря, она в тот вечер от меня не ушла, а провела яркую ночь со мной, такую же, как в первые дни нашего пропащего брака.
Утром Рая исчезла, и больше я ее не видел. Она не отвечала на письма и не принимала звонки. Мне сказали, что через неделю у нее была свадьба с самбистом.
Греча
Мы орали друг на друга, не переставая, уже три часа. Я уже не помню, с чего все началось. Я как обычно пришел с работы, снял пальто и повесил его на вешалку, потом скинул ботинки, переоделся в спальне и прошел на кухню, сел за стол и стал ждать, когда Света мне положит поесть, но она, кажется, попросила помыть руки.
Я сказал:
— Они не грязные.
— Ты же с улицы, — удивилась Света.
— Если их не марать, то руки будут чистые даже на улице, — ответил я и отвернулся к окну.
Света налила в глубокую тарелку супа, дождалась, когда он разогреется в микроволновке, достала его, подняла тарелку на метр над столом и отпустила. Горячие брызги полетели мне на руки и на колени, тарелка запрыгала по полу и задребезжала, кусок мяса вывалился и закатился под стол, огромная красная лужа образовалась на ламинате. От нее шел аппетитный парок.
Мы молча посмотрели друг на друга и разом заорали. Я даже не помню, о чем мы орали. Света вопила, что от меня постоянно воняет потом, что я так храплю и ворочусь во сне, что невозможно спать, что я забываю выносить по вечерам ведро, что по выходным я вечно пропадаю в пивной с друзьями, что на улице мороз двадцать градусов, а у нас не заклеены окна, что я еще месяц назад обещал перевесить телевизор, а он так и торчит над столом, что я никогда не звоню родителям, и моя мама по часу с ней беседует, что я ничего не читаю и смотрю только футбол, что я уже месяц выкладываю плиткой туалет, отчего в прихожке скопилась груда мусора.
Я орал, что в доме невозможно найти целого носка, что при входе на трюмо постоянно находится гора помады и кремов, что я уже три месяца прошу пожарить мне мясо, а не потушить, что ей бы следовало купить свой станок, а не пользоваться моим, что она зависает на телефоне по два часа, что в ванной на эмали после мытья ею головы остаются длинные черные волосы, что она не умеет гладить мужские брюки - никогда нет стрелок, что наш дом – проходной двор для ее родственников, что она может часами не снимать трубку своего мобильного телефона.
Неожиданно Света остановилась, пошла в ванную, принесла пластмассовый, квадратный тазик, достал из верхнего ящика два килограмма гречки, высыпала в тазик, села на табуретку, набрала гречку в ладонь и стала ее рассматривать.
— Что ты делаешь? — спросил я.
— Перебираю гречу. В детстве, когда мы с братьями ссорились, мама заставляла нас перебирать гречу.
— Сейчас гречка продается чистая, ее перебирать не надо, — пробормотал я.
Но Света все равно сидела на табурете и перебирала гречку.
Тогда я постоял, постоял и тоже взял табуретку, сел рядом со Светой и стал перебирать гречку.
Мы перебирали гречку до двух часов ночи, а потом приняли душ и пошли спать.
Колонка
На середине передачи «Битва экстрасенсов», газовая колонка щелкнула, потухла зеленая неоновая лампочка, и из крана потекла холодная, обжигающая, но зато кристально чистая вода вместо кипятка. Я попытался открыть и закрыть кран заново, проветрить ванную, но ровно через пять минут автоматическая колонка снова щелкнула, и опять из крана потекла холодная вода. Я думал исправить поломку самостоятельно, но результат оставался тот же самый: во всей квартире пропала горячая вода, и жена Люда сурово сдвинула губки в ровную строчку. Мне хотелось обнять жену и прижать ее плечи покрепче к своей узкой груди, но вода от этого все равно бы осталась холодной, и поэтому я только опасливо косился на Люду и грустно молчал, наблюдая, как она мучительно нагревает в эмалированном тазу воду для мытья посуды.
Я вызвал мастера из частной крутой конторы для чуда немецкого производства, и он пришел на следующий день. Напевая «Smokе on the water», отвинтил белую квадратную крышку с блестящей надписью «BOSH», выгреб сажу, проверил конденсатор, сунул горящую спичку в дымоход: пламя грустно и протяжно погасло. Потом он, попыхивая сигаретой, которую предварительно попросил у меня, заключил, что нет тяги, а машинка исправна. У нас была умная, цифровая газовая колонка, на которой при малейшем накоплении угарных газов срабатывает датчик. Я вспомнил, как жена в последнее время постоянно жаловалась на головные боли и в тридцатиградусный мороз нараспашку открывала окна, а я боялся, что лопнут батареи центрального отопления (и строго настрого запрещал проветривания).
Надо было для прочистки дымохода обращаться к собачьим чертям из ЖЭКа, где вечно сидят на телефоне сумасбродные, сумрачные ведьмы и что-то нечленораздельное и гадкое бормочут в трубку, а к ним еще надо дозвониться, но на этот раз нечисть почему-то не на шутку всполошилась, наверное, никто не хотел, чтобы от угарного газа окочурился весь подъезд. Ведь не у всех стоят такие мудрые и педантичные немецкие газовые колонки.
Ровно в шесть утра в субботу в дверь постучали три гнома: мелкие, круглые коренастые, развеселые, но трезвые мужички с квадратными подбородками и настороженными, подозрительными глазами. Они вбежали в ванную комнату и совместно стали тыкать в дымоход горящей газетой «Моё Люблино» с передовицей «Люди нашего двора», но газета тоже потухла прямо не портрете нашего районного головы Федора Степановича Бурдалака. Не матерясь, они интеллигентно хором произнесли: «Бля!», — и позвонили кому-то еще, отчего вся квартира наполнилась гномами с железной кишкой, гирей на цепочке, ершиками и кожаными, пропитанными сажей портфелями, полными дьявольских дивайсов. Я насчитал одиннадцать румяных, отважных и предприимчивых крепышей.
«Проверьте решетки, проверьте решетки на вентиляции», — закричали они, но после снятия закопченных и черных решеток тяга в дымоходе не появилась. Тогда гномы побежали на крышу, и их развеселое и радостное уханье еще долго разносилось по лестнице, но, засунув в краснокирпичную старинную трубу железную кишку и пропихнув ее вниз на десять метров, они лишь сломали жесткий железный хобот, и, потеряв и второй гибкий стальной шланг, гномы опустили в дымоход круглую шестнадцати килограммовую гирю на ядреной и крепкой собачьей цепи, но и гиря, поскрежетав по стенкам и уткнувшись во что-то то ли мягкое, а то ли твердое, была извлечена на свет под удивленные возгласы собравшихся вокруг трубочистов, не принеся никакого эффекта.
«Остается последнее», — произнес старший в клетчатой рубашке с расстегнутой верхней пуговицей и в кожаных расхристанных ботах на толстой подошве, осмотрев красными мутными зрачками все честнОе собрание. Подчиненные гномы поежились, но один самый маленький, но, наверное, и самый понятливый, достал из широких потертых кожаных штанин ядреную, опасную, пупырчатую бомбу, которую все почему-то называли «огненный шар».
«Мы пустим огненный шар», — сказал главный.
«Мы пустим огненный шар», — эхом пронеслось по рядам гномов.
Бомбу подожгли и бросили в дымоход. Где-то в глубине, на уровне третьего этажа раздался глухой, утробный хлопок, дымоходная труба немного вздрогнула, красные кирпичные крошки посыпались с крыши внутрь, а к нашим с женой ногам в ванной комнате из трубы дымохода выпали две вороньих тушки.
Черные смоляные перья вылетели из трубы и серый грязный прах толщиной в полсантиметра опустился на все предметы: на белоснежный с крапинками керамогранит, на старенькую автоматическую стиральную машинку, зубные щетки и зубную пасту, на вафельные махровые полотенца и на открытую на девятой странице, лежащую на посудомойке книгу «Рюрик – царь славянский», отчего от неожиданно возникшей тяги бумажные листки книги зашелестели и зашипели, угрожающе и непотребно, как Змей-Горыныч.
«Какая любовь», — всхлипнула Люда.
«Ромео и Джульетта», — произнес я.
«Двуглавый орел», — почему-то добавил рядом стоящий гном и заржал.
Потом трубочисты, весело и озорно фыркая, мыли руки в нашей, ставшей безопасной, ванной комнате под такой необходимой горячей водой и пили воду прямо из-под крана, отказавшись от фильтрованной аквафоровской, говоря, что очищенная вода не вкусная, а у нас же, в Люблино, из-под крана течет самая чудесная и питательная вода, не требующая никакой очистки.
Я же собрал останки ворон в полиэтиленовый пакет, отвез сверток в Люблинский парк, где закопал под любимым мною столетним развесистым дубом, стоящим немного в глубине парка, в десяти метрах у усадьбы «Дурасово», прямо на склоне, ведущему к студеной и отравленной воде Люблинского пруда. Сотни крикливых и возмущенных ворон летали над моей головой, поминутно выкрикивая «Карр» и то и дело норовя клюнуть меня в уже седеющую тыкву.
Волжская защепка
В понедельник директор Федор Петрович потребовал футбольную команду Банка в овальный, обитый красным деревом кабинет, залитый из громадного окна во всю стену ярким режущим светом, и сказал, что ЕвропаКредитСвисБанк вызвал нас на спортивный поединок и что сейчас должно решиться мужики мы или нет.
Когда Федор Петрович нас собрал, то сказал, что враг хитер и коварен, обладает двумя равноценными составами и профессиональным вратарем, но мы его победим, потому что у нас есть Волжская защепка. Волжская защепка — это когда вся команда стоит сзади, вперед не ходит, нет нападающих или он один, остальные защитники и вратарь. Мы должны стоять у своих ворот и выпинывать мяч на удачу вперед, где будет барражировать наш единственный форвард. Он должен в одиночку обыграть всех противников и забить гол.
Федор Петрович нарисовал на доске схему, где четыре человека стояли в своей штрафной, а нападающий находился у ворот ЕвропаКредитСвисБанка. Еще мы смотрели кино про куйбышевские Крылья Советов, которые изобрели Волжскую защепку. Благодаря этой тактике они обыгрывали Спартак Москва, Динамо Киев, ЦДКА, а один раз одолели прилетевший к ним по обмену мадридский Реал. Федор Петрович был тоже из Куйбышева и очень гордился своими земляками, применявшими столь устрашающее оружие для своих врагов.
Директор направлял правую руку к стене, где висели грамоты, сертификаты и лицензии, принадлежащие нашему Банку, и требовал, чтобы мы не посрамили честь Банка и лично честь президента Дюбель Елены Сергеевны.
На тренировках у нас все получалось. Мы забирали в своей штрафной мяч у воображаемого противника и через все поле закидывали его нападающему. Тот ловко обводил деревянные стойки и издевательски левой ногой со всей дури запинывал мяч в ворота мимо вратаря противника, изображал которого я. В итоге мы забили пять мячей, а стойки один.
В субботу мы выехали на машинах в Лужники, прихватив болельщиц с флагами и трещотками, которым купили ящик шампанского. Нам приобрели желтую форму фирмы Адидас и новые кожаные мячи для мини-футбола. Мы первые вышли на поле и полчаса разминались, потому что знали, что соперник очень силен.
По свистку судьи начался матч, но оказалось, что соперник знал о нашей Волжской защепке (как это случилось?) и тоже устроил Волжскую защепку. Все стояли напротив друг друга и не пересекали середину поля, а мяч так и застыл в центре. Если бы не наши одинокие нападающие, то никто бы его и не трогал. Форварды же что-то пытались сделать, но у них ничего не получалось, потому что в одиночку против четырех защитников и одного вратаря ничего сделать невозможно. И первый тайм и второй закончился вничью 0-0, потому что все стояли в защите. Тогда в овертайме Федор Петрович по громкоговорителю сказал бежать всем вперед. Мы понеслись вперед, и ЕвропаКредитСвисБанк рванул вперед. Овертайм закончился со счетом 10-10, а в серии пенальти мы победили.
Если бы не Волжская защепка нам никогда не удалось одолеть столь грозного соперника. Мы все качали Федора Петрович, а девочки-болельщицы облили его шампанским.
Глиняная взвесь
У меня на даче не было питьевой воды, и я нанял таджиков, чтобы они вырыли колодец. Гастарбайтеры приехали впятером рано утром в понедельник на велосипедах без лопат, ломов и носилок. Они жались к забору, жалкие и несчастные, в оборванной одежде, в советских трениках с оттопыренными коленками, черные, курчавые, и только один стоял гордо и независимо, держа в грязных ладонях метровый уровень с желтой мятущейся в разные стороны булькой. Зачем ему уровень?
Я осмотрел их внимательно и попытался с ними заговорить, но никто не понимал русского языка, и только один, пожилой и веселый, как-то воспринимал мою речь и быстро и развязанно переводил ее на таджикский, как мне казалось, мало заботясь о ее идентичности.
«Что я с вами буду делать, — думал я, — что я буду делать с вами?»
Рыли они старательно и упорно, но медленно, и мне все время чудилось, что их больше чем надо, обязательно один или двое стояли в стороне и что-то говорили, когда их собратья ворочили ломами и лопатами, которые я одолжил у соседа.
На обед я варил им ведро перловой каши и добавлял туда две банки тушенки, ломал два батона хлеба. Аслам (старого звали Аслам) давал команду, и они скопом накидывались на еду, и мне все казалось, что с каждым днем на обед их приходит все больше и больше.
В четверг я пересчитал их. Таджиков было десять человек. Тогда я сел на сосновую лакированную скамеечку, вырезанную покойными одноногим столяром Степаном Евгеньевичем, посмотрел на сорочье гнездо, висящее на вишне над самым крыльцом, и подумал, что хочу развестись с женой Раей.
Нет, мы с ней прожили семнадцать лет хорошо, душа в душу, вырастили сына и не было у нас никаких ссор или трагедий, но глядя на гастарбайтеров, а потом на сорок и сорочат, я понял, что, во-первых, хочу развестись с Раей, а, во-вторых, что никогда этого сам не сделаю, а поэтому желаю всей душой, чтобы это она, Рая, сама нашла какой-то дурацкий или недурацкий предлог и ушла от меня, а сын Мишка уже вырос, он живет отдельно и все поймет.
Я встал со скамейки, подошел к Асламу и попросил перевести всем, что если они к субботе не закончат колодец, то я их в субботу выгоню и не заплачу. Через два дня колодец был готов, сладкая ключевая вода ломила зубы, освежала, добавляли бодрости и радости. Каждое утром я набирал ведро и нес в дом. Рая наливала полный ковшик и медленно, улыбаясь и светясь, огромными глотками пила воду. Потом долго щурилась и осматривала веранду, как бьются в стекло страдалицы-мухи, как пробиваются сквозь рыжие замусоленные оконные занавески первые лучики встающего солнца, как жужжит шмель где-то за дверью, как янтарная пчела опыляет вишневый цвет.
Однажды она выгоняла овода из комнаты и сказала, что уходит от меня, потому что полюбила другого человека. Ох, как я обрадовался, как я обрадовался, но радость это была с горечью, потому что в колодце, в сладкой воде появилась непригодная к питью глиняная взвесь.
Я практически не умею плавать, потому что вырос на холодном Тихом океане. Бывает, я зайду в море, одолею метров двадцать и назад, но однажды я побил рекорд — осилил сто метров.
В университете сказали, кто не проплывет норматив (
Первой дистанцию прошла Алена Сиговцева, мастер спорта по подводному плаванию, потом гимнаст Васильев ударил ладонью о стенку бассейна, далее подтянулись профорг Петя и узбечка Улюдурова, а я все плыл. Потом пошли люди попроще — отличница Ирочка, двоешник Петухов и пианист (да-да в нашей математической группе зачем-то учился пианист) Духоборов, а я все плыл. В конце концов, они все вместе сели на бортик и под предводительством тренера по плаванию стали скандировать: «Слава, Слава», — или, — «да когда же ты уже потонешь, столовая закрывается». А я все плыл.
Стало смеркаться. В бассейне включили свет, на всякий случай тренер по плаванию взяла багор, чтобы меня спасать, профорг Петя схватил пенопластовый поплавок, а мастер спорта по подводному плаванию Сиговцева изготовилась спасать утопающего. Но я все плыл.
Очень тяжело пришлось на половине дистанции. Я попытался развернуться нырком, но наглотался воды и поэтому разворачивался боком, затратив на процедуру минут десять, но плыл. Все мои одногруппники приуныли, а кое-кто, не веря, что я выплыву, потянулся к выходу.
На последних десяти метрах, на глубине, я стал задыхаться, движения замедлились, и если до этого я передвигался брасом, то тут застучал по-собачьи. Тренерша оживилась и поднесла багор к моей голове, чтобы я его схватил рукой, но я все плыл и не стал трогать эту палку. Алена Сиговцева (которая мастер спорта) стала мне кокетливо улыбаться, если честно, я не понял, к чему это. Профорг Петя бросил в меня поплавок, но промазал. Я же за пятьдесят сантиметров до стены потерял сознание, но все плыл, хоть по-собачьи.
Как меня достали из воды, я не помню, но утром мой одногруппник Миша повел меня играть в футбол, что означало, что норматив в сто метров я выполнил.
Как страшно жить
— Дело же не в Делёзе. Просто вместо добра и зла в его этике присутствует лишь плохое и хорошее, подходящее к отношениям только между конкретными индивидами, — Андрей бросил окурок в урну и снова взялся за метлу.
Сергей вообще не понимал, как Гозман сумел устроиться на работу дворником. Обычно муниципалы берут только таджиков без прописки. Азиаты бесправны. Можно половину зарплаты присвоить, можно полгода не платить, можно выкинуть, когда хочется, а у москвича все социальные гарантии и денежки капают на карту.
Сергей Паланский часто размышлял над этим в перерывах между чтением Бурдье и Витгенштейна. У них в ЖЭКе все сантехники делились на тех, кто читает Бурдье и тех, кто штудирует Витгенштейна.
В ЖЭК брали москвичей лишь потому, что мигранты еще не полностью освоили все премудрости сантехнической и водопроводной науки. Как-никак, но здесь требовался некоторый философский склад ума.
Неожиданно из арки вышел страховой агент, увешанный слоганами и буклетиками. Судя по всему это был выпускник Высшей Школы Экономики, обогащенный знаниями о волнах Кондратьева и Net present value, которого не взяли в штат и посадили на проценты. Теперь в поисках клиентов он бродил по Москве и в снег, и в дождь, и в жару, и в мороз.
— Уважаемые господа, — обратился к дворнику и сантехнику страховщик, приподняв бейсболку с красно-сине-белым логотипом, — наша высокотехнологичная, надежная, государственная компания предлагает застраховать Ваш дом, Вашу жизнь, Вашу смерть, Ваших жен и Ваших детей от возгораний, наводнений, убийств, изнасилований, порч и колдовства. У нас самые низкие страховые взносы и самые большие страховые выплаты.
— Пошел вон, холоп, — прикрикнул Гозман и угрожающе поднял метлу.
— Не гони его, Андрюш, — Паланский заслонил агента от удара и ласково потрепал его по плечу, — может он Хайдеггера читал.
— Великий немецкий философ Мартин Хайдеггер создал учение о Бытии как об основополагающей и неопределимой, но всем причастной стихии мироздания. Зов Бытия можно услышать на путях очищения личностного существования от обезличивающих иллюзий повседневности, — заныл агент.
— Смотри, знает! Выучил! — заулыбался дворник Гозман, — правда, похоже, только ранние работы.
— Ну что, брать будете, — выпалил приободренный страховой агент и сунул в нос Сергею и Андрею буклеты и брошюры.
— Ах ты, дрянь! — Паланский перестал защищать страхового агента и замахнулся на него вантузом. Теперь, честно говоря, бывшего выпускника ВШЭ стало жаль. Все-таки метла и вантуз — это жестокие орудия.
— Верите ли вы в Спасителя? Читали ли Вы Книгу? — раздался шепот со спины.
Наша бойкая троица остановила свои интеллектуальные беседы и обернулась в сторону прелестнейших, вдохновенных девушек, державших в руках толстые книги.
Гозману и Паланскому стало неуютно. В конце концов, Сергея ждали бедные клиенты с протечками, а Гозману надо было давно подмести тротуар и вывернуть вонючие урны на остановке.
— Кажется, это саентологи. Они все психологини, — сказал освободившийся и не потерявший присутствия духа страховой агент.
— Ну что, архетип финишд, — громко спросил он.
— Карл Густав Юнг развил учение о коллективном бессознательном, в образах которого видел источник общечеловеческой символики (архетипах), в том числе мифов и сновидений, — радостно заголосили девушки.
Страховой агент развязано шлепнул саентологов по задницам, но те юрко и, как бы привычно, увернулись и, хлопая длиннющими соблазнительными ресницами, двинулись вниз к Покровке, то и дело приставая к прохожим.
— Бедные, за идею работают, — протянул Андрей.
— За еду, — возразил Сергей.
Вдруг раздался неожиданный скрежет и визг, мат и ор и еще какие-то неприличные крики. На всех парах черная тонированная бэха последней модели въехала с проезжей части в столб, возле которого и происходили эти странные события. Участники нашего веселого действа разбежались. Столб угрожающе накренился. От грозного, тяжелого, тупого удара капот автомобиля превратился в кучу металлического ненужного хлама, спасительно зашипела подушка безопасности.
Андрей, Сергей и страховой агент бросились на помощь к водителю, еле-еле открыли дверь и вытащили наружу, боясь взрыва бензобака, молодого набриолиненного человека в блестящем костюме. Положив его на скамейку и собравшись кружком, они вызвали «Скорую помощь».
Но тут окровавленный водитель открыл глаза, обвел взглядом все честнУю компанию, посмотрел на птичек, на облачка, на листики деревьев и с трудом разжимая синюшные потрескавшиеся губы произнес:
— Как страшно жить!