Рука судьбы

Беда для детей молодые родители.

Вы задумывались когда-нибудь, как выглядит рука судьбы? А мы её видели. Она и сейчас у меня перед глазами. Мы многое, очень многое тогда поняли. В Орехово- пропади оно пропадом -Зуеве.

Загадочная вешка на горьковском направлении это место. По ней чиркает поезд дальнего следования, – на который только и удалось купить билеты ночью на маленькой станции Ильино, – и несётся дальше в объезд Москвы. Но от Орехово-Зуево уже ходят электрички.

Последнее воскресенье отпуска всегда значительно. Оно начинается с посадки в спящий вагон, замерший на минуту под моросящим дождём. Проводница клянёт мокрые рюкзаки непомерных размеров, упаковки с байдарками, которые мы спешно забрасываем, а за ними детей – Машку, Сашку и Витальку. Под шипенье пассажиров кое-как рассовываем вещи, рассаживаемся. Ух, едем. Домой. Не проспать бы неведомое Орехово-Зуево. Никто из нас там не был. Никто не знает, когда оно будет.

Пробуждаемся, потому что поезд стоит, а в вагоне тревожная суета. За окнами муть утреннего тумана, больше ничего. Отовсюду один и тот же вопрос: «Орехово-Зуево?!» Пассажиры с багажом теснятся в проходе, торопятся сойти. Вскакиваем заспанные, вскидываем рюкзаки, подхватываем Машку, Сашку и Витальку, устремляясь за толпой, которая истерично и медленно вываливается на сырой гравий неведомых путей.

Снаружи растерянные возгласы: «Орехово-Зуево?!» Тишина. «Это Орехово-Зуево или нет?!» Тишина. И душераздирающий крик: «Назад! Это не Орехово-Зуево!» Сошедшие устремляются к вагону, заталкивая внутрь не успевших сойти и проводницу, карабкаются по откидным ступеням, цепляясь за поручни, друг за друга. Мощная обратная волна ударяет влажным от тумана телом в нашу баррикаду, приготовленную на выход. Едва успеваем раскидать в стороны Машку, Сашку и Витальку, оттащить упаковки. «Орехово-Зуево» теперь следующая.

Поезд не едет уже, а крадётся по запасным путям без платформ и огней, только редкие столбы выдвигаются из тумана и уходят в туман. В смятении таращим красные глаза в слепые окна. Движемся в томительном напряжении, как похоронная процессия. Незаметно останавливаемся. Белый туман, сырой гравий под стремянкой.

Пассажиры выходят слаженно и организованно, сказалась учебная тревога на предыдущей станции. Мы, ясно, последние. Передаём из рук в руки рюкзаки, упаковку первую, вторую, третью, четвёртую, Машку, Сашку и Витальку. Стремянка втягивается. Дверь захлопывается. Поезд скрежещет прочь. Вдалеке репродуктор гулко и невнятно объявляет что-то. Там станция, на ней светится феерическое «Орехово-Зуево».

Перешагивая через рельсы, остерегаясь разъездов и стрелок, непосильно гружёные идём на сияние названия. Заслышав грохот поезда, сбиваемся в кучу и пережидаем, зажав в середине юрких Машку, Сашку и Витальку.

Здание вокзала едва различимо в белой мгле. Первая электричка на Москву через несколько минут. Ну, родные, последний рывок. Бегом с грузом, с зажатыми в зубах билетами, с Машкой, Сашкой и Виталькой. Длинная платформа изогнута дугой. Машинист не видит нас, заслонённых вагонами. Да чего смотреть. Воскресенье. Рань. Пассажиров нет.

Вот она – заветная последняя дверь последнего вагона. Кидаем одну упаковку, другую, третью, Машка вбегает, четвёртую… Двери закрываются. Электричка трогается. Машка стоит в тамбуре среди громадных упаковок, оскалившихся металлом торчащих стрингеров. Мы во все глаза смотрим на неё, она на нас.

Зарубка в памяти – это когда в секунды вмещается вечность. Миг, разворачивающийся потом как многосерийный фильм, где последовательность событий и деталей остаётся навсегда в мельчайших подробностях.

Электричка движется. Ещё не быстро, но едет, едет. Ускоряем шаг. Едет. Уже бежим рядом с ней, уже видим впереди конец платформы. И ещё мы видим сквозь пыльные стёкла вагона, как в тамбур входит некто отчаянно пьяный. Нетвёрдым шагом, спотыкаясь об упаковки и хватаясь за стены, он приближается к дверям, заслоняя от нас Машку. На его мятом лице брезжит выражение, лишающее всякой надежды. Он смотрит на нас. А мы, задыхаясь от бега, на него. Он смотрит на нас, и мы видим, что он ничего не видит.

Видим, как из глубин его существа на лицо всплывает блаженная улыбка, так улыбаются во сне. Следом за улыбкой начинает подниматься его бессильная рука. Мы, бегущие за вагоном, впиваемся в неё глазами. Загорелая до черноты, корявая, с большой царапиной на запястье рука медленно, невероятно медленно ложится на стоп-кран и поворачивает его.

Про пень

У военного жена уж точно старший по званию. Зина выпалила возмущённо:

– Кто принёс пень? А то мне не хватает барахла, чтобы завалить новую квартиру!

Все, помогавшие переезжать, обернулись. Здоровенная чурка стояла в прихожей вместе с горой коробок, стульев, стопок книг.

- Я видел её утром у подъезда, когда грузили.

- На ней старухи сидели, если на лавке места не было. Кто притащил? – кипела Зина.

- Она была среди вещей. Я решил, ваша…

- Теперь, Миша, тебе надо позаботиться, чтобы и старух стало на одну меньше… - вздумал иронизировать Иван, но жена срезала:

- Вынеси немедленно! Нет. Как только рассуёшь коробки, которые на неё наставили.

С утра скандал возобновился с новой силой, - чурка уже пробралась в комнату.

- Неохота таскать тяжеленную, - отнекивался Иван. - Она хорошая, пусть остаётся.

- Миша! – взвизгнула Зина, освобождая пень от лежавших на нём пальто. – Вынеси это на помойку. У-мо-ля-ю!

Мóлодец примерился, подхватил. Зина предупредительно распахивала перед ним двери, пока не выпроводила чурку вон из своих владений.

Провозились до ночи, но чуть легли, протяжный звонок выдернул из сна. Спотыкаясь о нагромождения, Иван ушёл выяснять. Жена вслушивалась. Ругалась женщина. Хлопнула дверь. Муж вернулся, залез в постель:

- Твой хвалёный Михаил вынес пень не на помойку, а на лестницу. Местная старуха из-за этого бесится.

- Я вас всех мерзавцев поубиваю… - задохнулась Зина. – Теперь старуха в придачу к чурке… Возьму пилу и сама…

- Так этим бабкам, задай им… распили их, - подлил масла Иван, и Зина разрыдалась.

Он виновато гладил её по плечу и клялся, что, как вернётся из командировки, тут же вынесет. И через неделю, сразу от порога прошёл к пню, выжал и вынес. Поставил во дворе у контейнеров. Зина следила с балкона. Возвращался героем, но у подъезда его чуть не сшиб с ног выскочивший навстречу щуплый мужик с окурком на губе, крикнувший на ходу:

- Старик! Подержи дверь, я мигом.

Подбежав к сиротливо стоявшему пню, мужик на удивление легко вскинул тяжесть и торопливо вернулся к озадаченному Ивану.

- В лифте жми на восьмой. Тоже туда? Соседи, значит. И какая сволочь выкинула? Свекровь, язва, подучила кого-то. Посидеть-покурить спокойно не даст.

Ждавшая на площадке Зина изумлённо отступила назад. Иван, давясь от смеха, затолкал её в дом и шмыгнул следом.

Скорость, с которой несётся время, непостижима. Переезд превратился в хроническую болезнь. Придя вечером со службы, Иван сразу почувствовал неладное.

- Лифт не работал целый день, - жена начала издалека, но тут же выложила карты. - Дочь старухи развелась. Муж исчез, а пень остался. Я боюсь старуху. Вынеси пень!

Иван развернулся кругом и ушёл на лестницу, хлопнув дверью. Чуть обождав, выглянула Зина. Тут же распахнулась дверь напротив, и старуха заорала на Ивана, ждавшего лифт с чуркой в обнимку.

- Верни на место! Поживёшь с моё, узнаешь, как без лифта пешком, да на восьмой этаж. На пень хоть присесть можно.

Иван под прицелом отнёс чурку назад. Войдя в дом, привалился спиной к двери и расплылся в широкой улыбке:

- Да, Зин. Этот пень далеко пойдёт.

Следующий предмет

Только храпящий не жалуется на плохой сон. Рита постояла над мужем и не решилась разбудить. Вова точно не захочет того, что она собирается ему предложить. Опять подвёл… В прошлые выходные у него была срочная работа. А теперь заснул.

Женщина ни в коем случае не должна показывать, на какие нагрузки способна. Иначе муж вовсе перестанет помогать. Но есть дела, которые не могут ждать. Уезжали в последний раз с дачи, и Рита забыла свою сумку с очками и косметичкой, без которых как без рук. Дача, правда, совсем рядом, считай, в черте города… С укоризной взглянула на спящего. И поехала одна.

Фонари в посёлке ещё не горели. Но кое-где уже светились окна. Рите встретилась соседка, которая, сделав большие глаза, сообщила, что обворовали два дома! Было сыро, зябко. Очень неуютно без Вовы, который, наверное, ещё безмятежно спит. Открыла калитку на участок. Взошла на террасу, вытаскивая из кармана ключи. Нервничала, замок трудно открывается.

Вставила ключ в замочную скважину и тут обнаружила, что дверь не закрыта. Вова запирал! Ну, ничего нельзя поручить. Не нажал, не подёргал. Дом нараспашку третью неделю. В сердцах рванула дверь, она ударила по металлической бочке, стоящей сбоку. Ну, Вова! С грохотом и возмущением Рита вошла внутрь.

Включила свет и увидела свою сумку на стуле, рядом косметичку, очки. Когда это она их вынула? Раскрыла сумку и обнаружила там джинсы. Ага, понятно, Вова! Сунула сверху всё своё, застегнула молнию и хотела уйти, но что-то показалось не так. Куча одежды навалена на диване, у вешалки ботинки незнакомые. На столе бутылка воды, хлеб, колбаса… Осторожно, словно бомбу, тронула пальцем хлеб. Он был мягким.

По спине пробежал озноб. Тут кто-то живёт! Бомж? Вор! А вдруг несколько? И сейчас заявятся? Подхватив сумку, выскочила наружу, озираясь. Ничего подозрительного не заметила. Надо было ретироваться подобру-поздорову. Выключила свет, заперла дверь, подёргала со злорадством: достанется ваша колбаса мышам.

За калиткой на улице остановилась, собраться с мыслями. Идти в правление поздно. Надо позвонить председателю, а утром ехать с новым замком. Она быстро пошла на станцию. Но пережитый страх не отпускал. Сердце билось часто-часто. Сумка тянула плечо. Ну, Вова! И что он туда насовал? Наглость какая.

Муж был готов к явлению сердитой жены. После отдыха благодушный и непробиваемо толстокожий. Открыл дверь и ловко подхватил сумку, которую Рита с порога в сердцах швырнула ему.

- Ого, увесистая, что у тебя там, Ритуль?

- Сам насовал, сам и разбирайся. Дверь на даче не запер. Там теперь воры живут! - расстегнула сумку, забрала очки и косметичку.

- Я запер. И подёргал, - не сморгнув глазом, заявил Вова

- Как же. Я пришла, дверь открыта. В сумке твои джинсы. Моё всё выкинул.

Вова вытащил из сумки джинсы, приложил к себе и расхохотался. Они были узкие и короткие.

- Да это твои.

- У меня нет таких, - растерялась Рита.

А муж уже достал из сумки футболку, под стать джинсам. Он наслаждался процессом:

- Да тут комплект! Приготовьтесь, следующий предмет!

И движением фокусника извлёк на свет трикотажные мужские трусы, маленькие, будто на мальчишку. От неожиданности оба вылупились на них. Рита издала истерический смешок. Из разрозненных пазлов стремительно складывалась какая-то бредовая картина. Открытая дверь. Еда на столе. Чужие вещи. Полосатые трусы…

- И за этим я должен был тебя сопроводить на дачу? – куражился Вова, театрально размахивая трусами. – Какой там следующий предмет?

Добыл из сумки носки, кроссовки – всё маломерки. Снова запустил руку и замер, перебирая что-то металлическое на дне сумки. Лицо вытянулось.

- Следующий предмет не трусы, но немаловажен, - распрямился, держа на ладони загадочные инструменты вроде отвёрток или стамесок разного размера и формы… - Отмычки. Форточник. А ты унесла его рабочий инвентарь. Обворовала вора!

- Господи, ведь он был в доме, когда я появилась. Спугнула, он и затаился… - Риту пронзил мгновенный страх, но происшествие уже предстало во всём своём трагикомическом блеске. Изнутри неудержимо бил в рёбра смех.

- Обчистила… даже не до трусов… До нитки!