Некоторое время назад в Солдатске появилось слово «бич», которое указывало на пошатнувшийся статус человека и означало «бывший интеллигентный человек». Наравне с другим словом – бомж, – оно расширило лексический опыт горожан и заняло, можно сказать, прочные позиции в культурном арсенале города. Трудно понять – почему, но горожанам полюбилось наименование, и они то и дело прибегали к нему, кивая на того или иного жителя пустеющего Солдатска. Обычно в «бичи» зачисляли немолодых бородатых мужиков в очках, кое-как сидевших на красном носу.

Борода и очки, собственно говоря, и указывали на статус «бывшего интеллигентного человека». А красный нос, соответственно, уличал в перемене общественного положения. Был интеллигентный человек, да сплыл; пропил квартиру, добро какое было, шмотки; а теперь вот ни жены, ни сумы, ни кола, ни двора, словом – бомж, а заодно и бич. Все перечисленное прямо относилось к Саше Бараганову – бородатому, пыльному и угрюмому человеку в бледно-голубых джинсах, не сменяемых ни зимой, ни летом.

Из-под джинсов выглядывали кроссовки, а из-под короткой поношенной куртки «аляска» - растянутый свитер неопределенного цвета. Этот наряд служил Саше круглый год и давал законный повод менее опустившимся жителям города шутить в адрес Бараганова: зимой и летом одним цветом. Увы, последнее было сущей правдой: Саша, в отличие от некоторых животных, не менял цвет, и его одежда и кожа вечно носили мертвый пепельный налет.

Возможно, отсутствие постоянного жилья, бродяжничество и дешевый алкоголь придали Бараганову облик пилигрима, но так или иначе, - большую часть времени Саша проводил за городской чертой, не желая сталкиваться с прежними знакомыми или соседями. Летом удил рыбу в речке Белая, изредка охотился на мелкую дичь, которую стрелял из старого одноствольного ружья непонятного калибра с замотанным изолентой прикладом; собирал грибы, ягоды и, ради душевного равновесия, обрабатывал кап – фигурные наросты на деревьях, из которых мастерил чашки и миски.

Зимой приходилось перебираться в брошенные жилища, чего Бараганов не любил и даже страшился. Черные провалы домов неизвестно почему казались ему ловушкой, хотя хорошо известно, что никому не дано предугадать, где и какая ловушка его ждет.

И вот однажды в конце октября Саша и знакомый мужик по имени Тетерев пробирались лесной тропой к подножию Денежкина камня. Что уж их потянуло в путь-дорогу? Смутные, надо сказать, намерения: переночевать под горой, а с утра выйти на опеночьи поляны и нарезать грибов; да пострелять белок, если случиться – за тощий беличий хвост на рынке в Солдатске давали немного денег.

Погода была сухой и прохладной, листьев на деревьях почти не осталось, а лес затих, как это обычно случается накануне зимы. Тропа среди ломкой прозрачной травы была ясно видна, и путники шли молча, почти не обмениваясь замечаниями. Да и, по совести говоря, не о чем им было разговаривать! Саша Барагнов, который тридцать лет назад намеревался поступить в торговый флот матросом, затем, передумав, решил написать роман, потом, наконец, подчинившись настоянию жены (а тогда еще была жена Лида – белесая и никуда негодная баба), пошел работать на завод, да завод, сразу вслед за шахтой, закрылся – короче говоря, не рассказывать же было Саше своему спутнику о былых и нынешних неприятностях. Кого, как говорится, трогает чужое горе?

Итак, само собой вышло, что оказался Саша без дела, только знай себе мешал дешевое пиво с дешевой водкой – а это, уж как хотите, нельзя считать не только профессией, но даже и увлечением, хобби – в общем, остался человек сам с собой наедине, причем скоро выяснилось, что делать ему с самим собой решительно нечего, разве что взять, да удавиться.  Но и это было Саше Бараганову толи не по душе, толи не по силам. Еще некоторое время, впрочем, он сопротивлялся, пытаясь противостоять дурной судьбе; приобрел где-то гитару и принялся, неуверенно перебирая струны, напевать какие-то песенки про едкий дым костра.

Однако к тому времени, когда Бараганов взялся за свое пение, люди прекратили без повода разжигать костры. В этом как-то отпала надобность, и никто больше не пек в золе картошку. Горожане теперь пили водку в своих запущенных садах, а закусывали чем бог пошлет, но уж безо всякой музыки. В общем, Саша и тут, можно сказать, опоздал. А теперь вот брел под осенними деревьями, уткнувшись взглядом в сутулую спину Тетерева – тот был одет в ватник не по погоде, а на левом плече виднелся выдранный клок.

- Медведь, что ли, погладил? - хотел было спросить Саша, да поленился открывать рот. Так и шли – причем Тетерев демонстрировал бодрость духа и вроде бы напевал, а Саша был, скорее, печален и неразговорчив. Свое ружье он ни разу за весь день так и не стянул с плеча, хотя белки попадались не раз и не два – сигали бесстрашно перед самым носом, а то и усаживались прямо над тропой на сосновых ветках. Насмешничали, сомневались в Сашином проворстве?

До Денежкина камня, около которого намеревались устроить ночлег, было рукой подать. Собственно говоря, смутный контур уже рисовался над вершинами сосен и кедров, и издали казалось, что гора плывет в холодном воздухе осени, как существо неизвестной породы. Спустя полчаса, ближе к вечеру путники достигли подошвы горы, и тут Тететерев остановился и объявил, что дальше он не пойдет. Ему, мол, безразлично, где кинуть задницу  - так он выразился. Ну а Бараганов заметил, что пусть Тетерев поступает, как ему вздумается, но лично он намерен стать у подветренной части  Камня, на улице-то не май месяц.

Товарищ выслушал его, слегка отворив рот. Имелась у Тетерева такая неприятная привычка: глядит глаза в глаза бессмысленным оком, рот отворен, и полная неподвижность, будто накрыл человека столбняк среди бела дня…

- Ну что, идешь? – неохотно спросил Бараганов.

Тетерев задвигал широкими губами.

- Волдырь, - пожаловался он вместо ответа.

Саша пожал плечами.

- Как хочешь, - сказал он равнодушно.

Но все-таки Тетерев двинулся следом за товарищем, несмотря на волдырь. Не хотелось, видать, торчать одному под нависшей громадой горы… К тому же, начинало смеркаться, и осенний лес обступил людей, не суля ничего доброго – так, во всяком случае, померещилось мнительному Тетереву. Охая и причитая, он побрел следом за Сашей Барагановым, и оба шли до тех пор, пока не приблизились к каменному боку Денежкина Камня на расстояние вытянутой руки. В этом положении тому и другому показалось, что гора словно увеличилась в размерах и чуть ли не окружила путников. И никак было не понять, тайна ли это многоликой природы, либо усталость, или просто наступление осенних сумерек на беззащитных людей… Рассуждать, впрочем, было некогда.

Да и кто стал бы рассуждать? Тетерев был мужик довольно бесполезный, в том числе, и по части рассуждений. Изо всех приличных слов ему знакомо было слово «колодина» – редкое, надо признать, слово, но вот именно его Тетерев, случалось, употреблял по делу или просто от избытка досуга. Вот и теперь, стараясь не отставать от угрюмого товарища, он шептал сам себе: «колодина!» - точно так, как иные напирают на более крепкие выражения…

- Колодина! – зло бормотал путник, отмахиваясь от поздних свирепых комаров. И шлепал себя по шее, словно намереваясь придать самому себе бодрости. Но однако в конце концов вышло так, что настоящая колодина легла на пути не бесполезного Тетерева, а лидера компании Саши Бараганова. В густеющих сумерках тот запнулся о сук, либо об корень – о «колодину», короче говоря – да запнулся так крепко, что правый кроссовок треснул, вопреки неуязвимости, в своей прорезиненной части! С трудом удержавшись на ногах, Саша на минуту стал среди леса густого и прислушался, да и как было не прислушаться! В уши человеку вдруг так и грянул далекий гул, который Бараганов вначале принял за отзвуки удара о «колодину». Но вскоре ему пришлось убедиться, что звук идет из горы – гулкий и будто ахающий; знакомый, надо сказать, гул, какой Саше доводилось слышать в кузнечном цехе. Железо в горе куют, против воли усмехнувшись, задумался Бараганов. Но кто же, спрашивается, кузнецы?

Дальше дело было так. Тетерев, расстроившись из-за увечья товарища и вдруг вспомнив про свой волдырь, взял да и сел на тропу.

- Сука… колодина… - переживал он, будто запнулись его ноги, а не Бараганова.

Бараганов же продолжал стоять, слушая таинственный гул. Вскоре, однако, выяснилось, что отдаленные звуки долетели и до Тетерева. Тут-то глупый мужик и крикнул (об этом после пришлось не раз вспоминать, да поздно было):

- Скуй нам топор!

Бараганов с некоторым испугом поглядел на товарища. Быть может, недоумевал, для чего тому понадобился топор – а Тетерев, помимо прочего, был из тех, у кого руки растут не из положенного места. Картошку чистит вместе с пальцем. Иначе говоря, и впрямь было непонятно, для чего вдруг он выкрикнул про топор. Неужто, из глупой бравады?

Тем временем на лес окончательно опустились сумерки. Деревья стояли сплошной непроходимой стеной, в оборванных облаках слабо светила луна, и темная громада Денежкина камня, казалось, того и гляди заслонит небесное светило. Но такого, конечно, не произошло, хотя общая обстановка безусловно подействовала на людей. Саша Бараганов то и дело тер руками уши, словно пытаясь освободиться от назойливого гула, а бестолковый Тетерев, окончательно струсив навалившейся тьмы, ни с того ни с сего вторично крикнул:

- Скуй нам топор!

Остается лишь удивляться, какой глупый народ, случается, бредет  по лесным тропам. Вероятно, что-то подобное пришло в голову Бараганову, потому что он прикрикнул на товарища, и тот в конце концов закрыл рот. А затем оба в наступившей тишине довольно ясно услыхали:

- Сюда идите, я топор сковал.  

Слова летели из Денежкина камня, будто в горе сидел неизвестный хозяин и отдавал распоряжения.

Тетерев задрожал, а Бараганов вдруг спросил дружка своего ласковым голосом:

- За топором-то пойдешь?

Но Тетерев ничего не отвечал, лишь принялся, под воздействием осенней ночи, икать, будто поел всухомятку. Слышал ли какие-то звуки, помимо приглашения пожаловать в гору, дрожащий Тетерев? Может, да, а может и ничего больше не слышал; зато Бараганов едва не присел под нарастающим гулом в ушах. Ему подумалось, что это эхо, будто таинственный динамик, разносит слова: «я топор сковал» - да так оно и было, скорее всего: сковааааал, сковаааааааааааал… Видимо, люди не до конца изучили внутреннее устройство горы, и там, помимо груды камня, имеются, например, улицы или переулки, по которым гуляет эхо?

Итак, страшный гул рос и рос, и тогда Саша Бараганов сказал ласковым голосом своему безответственному дружку:

- Ты посиди, а я в гору схожу и топор возьму.

- Сука… колодина… - ругался и плакал дружок, да все без толку. Саша, как и обещал, подошел, путаясь во мраке, к Денежкину камню и вошел в гору, будто там имелась дверь (а никакой двери не было и в помине). Войти-то вошел, а обратно не вышел, да это и невозможно: если уж человек вошел внутрь горы, то придется остаток жизни провести в каменном царстве-государстве.

Истории, впрочем, суждено было завершиться не у подошвы Денежкина камня, а на низком берегу реки Белая, к тому же, почти полгода спустя. Поздней весной Тетерев, к тому времени обросший путаной бородой, направился на Белую сети ставить. Река по случаю весеннего времени кипела и бурлила и, действительно, казалась белой, как серебро.

Установив сети, рыбак поужинал спиртом, который теперь добывал у знакомой санитарки Нины Федоровны (жизнь его, как видите, налаживалась); затем закусил хлебом с чесночной колбасой и лег спать. А уж проснувшись, сунулся сети смотреть и вытянул улов – мертвого Бараганова, раздувшегося, как подушка. Хотя между Денежкиным камнем и речкой Белой расстояние солидное…

Вот как поймешь?