Нас разделяют сто лет.
За это время изменились люди, состарились книги; потускнела и неприятно остыла когда-то горячая и густая человеческая жизнь. Слова стали дешёвыми. Знаю всё это и не могу с подобным смириться. Не хочу.
Обещаю Вам, Александр Степанович, что у меня достаточно сил, настойчивости и точного осознания нужных целей, чтобы на моём могильном камне когда-нибудь написали: «Он жил среди нас, этот сказочник странный…». Уверен, что придуманное в те времена для Вас, в полной мере принесёт покой, удовлетворение и мне.
Говорят, что я – писатель. Да, моя жизнь сложилась таким чудесным образом, что восхищаться ей и с непреходящим азартом рассказывать о ней в книгах – это и долг перед сыновьями, и счастье собственного труда.
Даже через столетие мы с Вами удивительно похожи судьбами. Многое в них одинаково: и детство в маленьких волжских городках, и мечтания, и сложность характеров. Каждый из нас, хоть и по разным причинам, покидал в ранней юности родной дом. Мы много путешествовали. И оба мы с Вами – моряки, я ещё застал прямые отвесные форштевни океанских кораблей. А главное, что и мне, и Вам всегда были интересны обыкновенные люди, стремящиеся к необычному.
Всё, о чём я пишу, происходило! Герои и жертвы, короли и простолюдины, ярость драки и нежный смех в те самые утренние мгновения, когда весь мир ещё обязан спать, - всё это было в моей жизни. Рядом со мной свободно жили преданные могучие собаки и чудесные весёлые женщины.
Когда общение полно встреч и характеров, порой ненужных и мимолётных, то все люди вокруг кажутся нормальными и одинаковыми, как густой лес на стремительном бегу. Но когда встречи редки, то поневоле начинаешь обращать более пристальное внимание на характеры собеседников. И с грустью понимаешь, что идёшь, не спеша, по редкому саду, где почти все деревья грубы, корявы и неказисты, хотя и плодоносны. Эти яблони, сливы низки и обыденны, их практические предназначения далеки от тебя. Вот тогда и начинаешь грезить о каких-то не встреченных ещё в жизни соснах, высоких, прямых и стремительных в своём беге от земли. Их судьба – нести на себе паруса… Хочется быть рядом с ними.
Я прощаю мелочные ошибки случайным прохожим, потому что не хочу смешивать аромат моей жизни с запахом их существования.
Знаю, что времени каждому отпущено, как солдату патронов. По счёту. И никто никогда не принесет ещё. Мечтается, что последний вздох сделаю на борту своей знаменитой яхты, занимаясь лучшей из придуманных мною книг. И не скоро.
Клянусь, что никоим образом не пытаюсь копировать Вас, Александр Степанович! Если кому-то и вздумается представить меня с открытой книгой Грина в одной руке, подсматривающим у него что-то для создания своих рассказов, то напрасно... Я однажды в детстве поверил Грину - и подробных шпаргалок мне уже больше не надо. А что касается духа... Дух - в смысле веры в прекрасное? Или способности удивляться обыденному? Тогда - да, согласен. Хочется быть таким, как Вы.
Я проходил города насквозь, я могу и хочу быть честным. Обещаю Вам, что останусь таким до конца.
Только вот спрашивают меня литературные профессионалы: «Зачем?!»
Поймут ли меня, суть моих рассказов, искренние слова моих героев современные люди? В чём цель моего жизненного упрямства? Или отказаться? Ведь просто, как плюнуть под ноги, походя сказать: «Извините, времена сегодня другие…»
Чушь!
Уверен, что и в те года, когда из кристально чистого тумана авторского воображения на свой берег близ Каперны только-только выходила юная Ассоль, вокруг Вас, Александр Степанович, тоже кружилось вороньё. Тогда тоже едва минула война, люди рвали тела других людей ради денег и упоения властью, чёрные поезда разлучали тысячи семей навсегда… Но ведь сто лет назад уже летал Друд!
А вот нынче все стали какими-то бесстрашно-пугливыми, мечтать о радостном не рекомендуется.
Мы грезили знойными пампасами, а они… Выросло поколение памперсов. Поколение мутной, ванильной, чуть тёпленькой жижи, плескающейся в бумажных стаканчиках, употребляемой на бегу. Они сознательно избегают счастья первого горячего глотка, наслаждения истинной, настоящей горечью жизни. А ведь кофе должен быть горячим и крепким!
У них нет собственных восхитительных принципов, которые любое поколение обязано оставить после себя.
Забыто многовековое рыцарство, исчезла светская вежливость, нет простых и привычных нам мальчишеских «не бить лежачего» и «драться только до первой крови»! И ведь это были не правила, а именно принципы. Сегодня же – пустота.
Сегодняшние дети никогда не знали реальных проблем, с раннего детства их приучили к мысли, что их мнение - истина в последней инстанции. Родители лениво жили собой, попутно взращивая племя ухоженных эгоистов.
Произошла дискредитация слова «задуматься». Люди современности не используют свободные мгновения, чтобы немного поразмышлять. Прогресс дал нам возможность пользоваться элементарными справочными приборами и для многих интеллигентов думать стало не модным занятием.
Точно знаю, что в прошлом веке люди говорили по-другому, иначе, чем окружающие меня люди сейчас. Они стремились достойно общаться, а не чирикать на бегу, в торопливой спешке.
Сегодня, когда стать образованным, знающим, полезным членом общества гораздо легче, чем двадцать, пятьдесят или сто лет назад, юношество избегает этого! Раньше на пути получения необходимой информации нужно было прочитать много книг, запоминать многое, переписывать, а сейчас – достаточно нажать кнопку дешёвого домашнего прибора. Они не выпускают из рук эти умные железяки и даже не пытаются самостоятельно постигать восторг настоящей жизни! Люди не хотят жить, они предпочитают играть в нарисованную жизнь. Ведь так легче, так безопаснее, так мягче и комфортнее.
Уверен, если в ближайшие годы нашему государству внезапно станет трудно, то очередь добровольцев в военкоматы будет равна количеству сытых и модных людей, чей главный девиз успешного существования - «Пора валить из этой страны»!
Но ведь прекрасная, густая, сильная жизнь продолжается и без наших извращённых представлений о ней! Именно Ваши, такие далёкие и одновременно близкие слова, Александр Степанович, зачастую останавливают меня на пути к ненужному: «Много теряют те, кто ищет в природе болезни и уродства, а не красоты и здоровья».
Поэтому обещаю Вам не сердиться излишне на сегодняшних молодых – ведь и у меня есть сыновья. Любимые и, надеюсь, любящие.
Им ещё предстоит, при искреннем и честном желании, узнать историю близкого человека, который стремился к вершине. Лез, сдирая ногти, оставляя на скалах капли крови. Он знал, что в пути одинок, поэтому был осторожен. Знал, что сорвётся – никто не поможет: друзья далеко внизу. Ради вершины он жертвовал многим, лез, карабкался. Ломал пальцы, снова лез. И вот… Нет, до сверкающего пика ему ещё далеко, да и есть ли он, тот жизненный идеал? Просто человек встретил друга, тоже осторожного, но тоже израненного. «Вместе!» Нужна ли им вершина? Безусловно! Какая? Неважно… Они уже вместе. И знают: один упасть не сможет – погибнут оба. Заботятся теперь не только о себе, а сразу о двоих. А вершина? Та призрачная вершина ждёт одиноких, которым ещё нужно встретиться на пути к ней.
Это правда. Потому что рядом, по соседству, живут двое, обыкновенных. По вечерам во дворе он чистит обувным кремом и свои башмаки, и её чёрные кожаные сапожки…
Обещаю Вам, Александр Степанович, по-прежнему расстраиваться и бледнеть от женских слёз. Я буду честным мужем, ведь у меня большое сердце, но в нём всегда есть место только для одной женщины.
Сегодня много людей не имеют никакого представления о том, во что я верю.
Я пробовал было рассказывать им о том, как океанские ветры приносят в густые от зноя тропические воды вольную свежесть и когда, успокоенная холодным туманом, затихает круговерть недолгих злых волн, из далёких просторов вместе с гигантскими полосами зыби приходят они - свободные альбакоро, большие рыбы со скорбно сжатыми ртами.
Только некоторые из моих читателей признали, что такое суждено видеть обыкновенному человеку.
Впрочем, понять многие слова, употребляемые другими людьми в современном обществе, сейчас просто невозможно. Фактически это и не слова, а их условное воспроизведение.
Лишённые возможности и необходимости нормального чтения, дети не понимают смысл написанного ими. Каждый из них пишет, как хочет, без уважения к языку, принимая, как истинный невежда, собственную беспомощность за проявление личной свободы. А без нормального, согласованного правилами языка, общения, без понимания желаний другого человека не может существовать общество.
Последние поколения гордятся своей якобы независимостью в произвольном употреблении букв, слов и знаков препинания, но когда приходит время их казнить или миловать, то они начинают громко ныть и ценить каждую запятую.
С горечью наблюдаю, как сознательно прочно забыты недавние реалии, когда за неправильные слова и поступки нужно было отвечать кровью, болью и страхом.
Стремительно разрушается национальная грамотность – причем полностью. Чувство языка уже полностью утрачено, уходят в небытие слова, возникшие меж наших прадедов не просто так, и полезно служившие народу столетиями, а вместо них внезапно красиво пузырятся придуманные на ходу слова-скороспелки. Но ведь тот, кто хочет уничтожить народ, прежде всего уничтожает его язык, ведь именно язык – высшее средство выражения национального мышления.
За русским языком - великая литература прошлого. Сегодня же умные и просвещённые соотечественники убеждают миллионы прочих, имея личный коммерческий интерес, в том, что употреблять дурные слова, а попросту – материться в повседневном обиходе, это вовсе не глупость и публичное хамство, а проявление глубинных народных чаяний. Что это, мол, ароматно и, в некотором роде, полезно для сохранения живости языка.
Мат – ароматен?! Ерунда. Я предпочитаю аромат хорошей литературной кухни, где веками над словом трудились поколения великих, а не запах кухонных помоев, выносить которые в общественную выгребную яму сегодня доверили жадным и скудным разумом недоучкам.
Мы с Вами, Александр Степанович, морские люди, да и не только мы. Между нами на просторах страны жили ещё два славных моряка, один из которых как-то сказал: «Это плохо, когда много денег, но очень мало традиций»; а второй, имея ввиду «смелость» и «новаторство» в описании всяческих мерзостей, добавил: «Никакой Рембрандт не может написать натюрморт с кучи человеческого дерьма».
Разницу вижу в том, что дети моего времени ели лисичкин хлеб, а юношей уже следующих поколений заставляли жрать голубое сало…
Когда сегодня главным в писательской профессии для многих авторов становится слово «рубль», то поневоле становишься упрямым и неудобным для такого прагматичного большинства.
Убеждён, что во многом появление в нашей жизни такого страшного количества графоманов связано с прогрессом техники. Сегодня составлять из букв слова, а из слов строить тексты - легко и приятно, это можно делать где угодно, и в какой угодно позе, в любую свободную минуту. А раньше – горы бумаги, из-за нескольких усталых опечаток начисто перепечатывался лист на грохочущей пишущей машинке. Писательство было ещё и тяжким трудом, теперь же – вариант баловства.
И было бы ради чего! Массовое самоудовлетворение, отсутствие смысла в большинстве написанных современниками строк. Рубль? Ну, разве что… Повсеместная литературная корысть становится единственным смыслом. Всё остальное – идеалы, стиль, «глаголом жечь» - давно уже гниёт на помойке.
У большинства авторов нет жизненного опыта, реальных наблюдений и ценного для читателя общения с другими интересными людьми, а желания быть писателем - хоть отбавляй.
Жизнь - это не только действия и конфликты, жизнь - это, прежде всего, мысли и чувства. Пластмассовые времена, в которых мир сейчас существует, пройдут, как проходили разные революции, коллективизации, индустриализации, великие депрессии, а Куприн, Паустовский, Грин - останутся. Через десяток лет иной современный властитель дум, неоправданно резво появившийся перед публикой, будет всего лишь одним из многих, легко позабытым, моложавым парнишкой с ранней перхотью, а Чехов останется.
Знаю, почему я пишу. Любому критику я с лёгкостью могу объяснить, зачем я вообще написал те или иные слова, для кого; кто мой рассказ прочтёт; какие чувства возникнут у человека при этом. Уверен, что стоит только любому автору честно, ответственно, для себя, для внутреннего употребления, ответить на эти вопросы, - и многим будет впору лезть в петлю. Тысячам писателей говорить людям не о чем! Нет понимания чести, добра, благородства! Нет желания сделать хоть одного человеческого щенка лучше, светлее, сердечнее.
Многие доброхоты заботятся о предельной лёгкости прочтения книг, о недопустимости в современном быту и в образовании сложных текстов и смыслов. Зря они так. Проблема не в том, что мне легко писать сложные предложения, а в том, что некоторым сегодняшним людям их сложно читать. Отвыкли. Но уверен, что это проблема именно этих людей. Но мне дороги другие... Для них мои рассказы.
Всегда склонял голову и с уважением слушал тех, кто видит моё творчество по-иному. Благодарен и тронут заинтересованным обсуждением. Каждый прав, только вот с кем-то хочется больше соглашаться, с кем-то - меньше. О технических деталях писательства слушаю всех, они - учителя, у них - опыт, есть чему учиться. О сути... Иногда разговор критиков напоминает капризное поедание манной каши в детском саду: "нравится-не нравится". Этого не принимаю и никогда не позволю себе в отношении других авторов.
Такое понимание собственной писательской судьбы изматывает, но другого пути я не вижу.
Смириться с современным временным мраком – это признать, что Александр Грин сегодня мальчишкам не нужен, да и завтрашние дети должны забыть его напрочь; что паруса – пережиток, анахронизм, а если эти самые паруса сшиты из алого шёлка – это вообще непрактично и страшно невыгодно.
Говорят, что есть пословица: "Если конец света застал тебя, когда ты сажал дерево, продолжай его сажать". Я – продолжаю.
Обещаю Вам, Александр Степанович, как минимум, изменить мир. Сил хватит, ведь я – упрямый.
Александр ВИН