рассказ-анамнез

 «Я открыл, что Китай и Испания совершенно
одна и та же земля, и только по невежеству
считают их за разные государства. Я советую
всем нарочно написать на бумаге Испания, то
и выйдет Китай».
Н.В.Гоголь «Записки сумасшедшего»

День первый. Свет и Тьма над Бездною

Третьего октября случилось с известным литератором Алексеем Ивановичем Заборновым незначительное на первый взгляд происшествие. Встал он в то утро по обыкновению рано, постоял ради моциону полчасика на голове, скушал легкий завтрак и сел за компьютер. Но только он вышел в Интернет, как с раздражением обнаружил, что неведомый доброхот закачал в его ЖЖ объемистый текст под названием «Русские арии в Этрурии, Ирландии и других странах». Первым порывом Алексея Ивановича было немедля урнировать всё это безобразие к чёртовой бабушке, но после, из чистого любопытства, решил он хоть одним глазком глянуть, что за вздор ему прислали.

Как выяснилось, труд сей принадлежал некоему профессору Ф.А.Чудному и был посвящён истории возникновения отечественной цивилизации. Данный факт только подстегнул любопытство Алексея Ивановича. В своё время он с отличием окончил МАИ по специальности инженер-механик, а потому по праву считал себя специалистом в области истории.

Уже по прочтении первых строк монографии, Алексей Иванович был озадачен, если не сказать поражён, весьма оригинальной и своеобразной концепцией автора. Перво-наперво профессор огорошивал читателей, заявляя, что «славянская ведическая цивилизация» возникла «прежде всех век» или, уж во всяком случае, задолго до остальных известных цивилизаций, и обещал представить тому недвусмысленные и неопровержимые доказательства. Алексей Иванович и сам, признаться, давно предполагал нечто подобное, однако же, не располагая достаточными материалами и фактами, вынужден был довольствоваться только чутьём писателя-фантаста. А тут эдакий подарок судьбы!

Дальнейшее чтение отнюдь не принесло Заборнову разочарования, напротив, после каждой главы, страницы и даже абзаца он радостно потирал руки и восклицал: «Ай, ай! Как хорошо, как верно! И я ведь ровно так же думал. Должно быть, этот Чудный очень умный человек!».

Как понял Алексей Иванович, основным методом исследований Ф.А.Чудного являлся кропотливый сравнительный анализ современных и древних языков, а равно пристальное рассмотрение книжных иллюстраций, воспроизводящих различные исторические предметы и сооружения, для поиска намеренно сокрытых или затёршихся от времени символов. Дотошный профессор обнаруживал надписи там, где неискушённый в тайнописи историк видел лишь игру природы, светотени, художественные узоры, либо действие неумолимого времени. При этом удивительным образом выяснялось, что большинство прочитанных Чудным надписей, даже относящихся ко временам палеолита и ранее, сделаны современным русским языком без каких-либо следов архаичности! Они начертаны либо прямо кириллицей, либо руническим письмом, которое профессору удалось блистательно, буквально шутя расшифровать в ходе своих фундаментальных исследований.

Так, внимательно рассмотрев книжное воспроизведение наскальных рисунков, обнаруженных в пещерах на юге Франции, профессор установил, что они, рисунки, сопровождаются надписями на чистом русском языке. На изображении мамонта, к примеру, так прямо и написано – «мамонт», а на лошади – «дил»! Отсюда, объяснял Чудный, появилось русское слово «коркодил», ибо и дураку понятно, что схема образования тут одинаковая – «корковый дил» – конь из корки, а корка – сиречь чешуя. Поэтому у нас не искажённое английское или латинское слово, а наоборот, латинское слово – это искажённое русское: было «коркодил», а стало «крокодил».

А уж коли кроманьонцы говорили и писали по-русски, что толковать обо всех последующих расах и народах! Впрочем, на кроманьонцах Чудный останавливаться не собирался, обещая в следующей монографии убедительно доказать принадлежность к славянской расе неандертальцев, питекантропов и даже австралопитеков.

Сказать, что Алексей Иванович был ошеломлён, значит не сказать ничего. Это было настоящим, подлинным откровением. Заборнов чувствовал себя так, словно ранее был слеп и блуждал во тьме невежества, а ныне внезапно прозрел, и свет истинного знания открылся ему, «аки ученикам Его на горе Фавор».

Особенно понравилось Алексею Ивановичу, как автор играючи расправился со всякими там Татищевыми, Карамзиными, Костомаровыми, Соловьевыми, Ключевскими, Шахматовыми, Лихачевыми и прочими, по его выражению, «семитскими мордами», вот уже почти три века морочащими голову русскому человеку своими норманнскими теориями. Правда нашего героя несколько обескуражила аргументация Ф.А.Чудного. Уважаемый профессор всё больше прибегал к фразам, вроде – «как известно», «как неопровержимо доказано» или «как достоверно установлено» неким «Сергеем Чащобным», не затрудняясь ссылками на какие-либо письменные источники. Скорее всего, это объяснялось невозможностью запихнуть всю информацию в одну монографию. Посему Алексей Иванович решил непременно связаться с заинтересовавшим его автором и все подобные моменты для себя уточнить. Благо, в конце монографии прилагался электронный адрес профессора Чудного.

Приняв таковое решение, Заборнов стал немедля составлять список вопросов и просидел за этим занятием едва не до самого вечера, пропустив даже обед и ежедневную обязательную прогулку.

День вторый. Твердь небесная

На следующий день, прежде чем выйти на связь с профессором, Алексей Иванович ещё раз на свежую голову поразмыслил над прочитанной монографией. Теперь, когда первый восторг и изумление от Чудновских откровений несколько поостыли, у него зародились некоторые сомнения. «Отчего же, – думал себе Алексей Иванович, – именно наш русский народ породил все прочие? Почему, к примеру, не вавилоняне какие-нибудь, шумеры или, упаси Боже, семиты?». Но после, ближе к обеду, сообразив всё это хорошенько, наш герой удивляться перестал. Действительно, для чего же и не русской нации быть основой всего остального народонаселения? К чему тут эти шумеры, вавилоняне или, не дай Боже, семиты? История полна загадок, да и в книжке у профессора аргументация куда как ясная и чёткая. Сразу видно, что писал математик либо физик, а не какой-нибудь догматик лингвист или зануда историк.

Даже самый полет высокой фантазии, коий нельзя же было не заметить в труде профессора, был тщательнейшим образом «поверен алгеброй»; автор вполне мог повторить за героем Пушкина, что историю он «разъял, как труп», столь анатомически безупречным казался Алексею Ивановичу его метод исследования.

Чего стоили только доказательства русского происхождения династии древних македонских царей, включая самого Александра Великого и отца его Филиппа. Или дешифровка надписей и рельефов на фигурах знаменитого храма Ретры, на одной из которых профессор сумел прочесть первые строки современного российского гимна! А египетские пирамиды?! Именно Чудному, а не бестолковым египтологам удалось скомпоновать то, что им казалось просто трещинами и выбоинами на камнях, и прочесть на сооружении, ошибочно называемом «пирамидой Хеопса», всё объясняющую надпись на чистом русском языке: «Сей храм Рода мастер Пахомий, сынок Марии, делал».

Не менее впечатляющими выглядели и изыскания Ф.А.Чудного в области лингвистики. Так профессор совершил положительный прорыв в этой научной отрасли, установив, что славянская письменность существует, по крайней мере, несколько десятков тысяч лет, возникнув задолго до каменного века, а сам русский язык и был тем самым всеобщим праязыком, на котором человечество говорило до того, как столь опрометчиво взялось за сооружение пресловутого Вавилонского столпа.

На послание Заборнова профессор откликнулся на удивление быстро, сообщил, что знаком с творчеством Алексея Ивановича и даже является его если и не поклонником, то, по меньшей мере, благожелательным читателем, однако от беседы в электронном виде решительно отказался, сославшись на то, что предпочитает общение «в живую», и предложил обсудить все вопросы при личной встрече.

Это вполне устраивало и самого Алексея Ивановича, посему корреспонденты быстро уговорились встретиться завтра в небольшом, но достаточно престижном ресторанчике «Водный мир» в районе Таганки.

Тем же днём случилось у литератора Заборнова первое видение, которое впоследствии было им названо судьбоносным: выйдя ближе к вечеру на балкон полюбоваться закатом, увидал он на небе огненный столб, медленно и величаво двигающийся с запада на восток, а в голове его сам собою зазвучал некий рокочущий голос: «И когда назову Я воды твердью, а твердь – небом, станет так!».

День третий. Удобрение почвы

Когда в назначенный час Алексей Иванович зашёл в зал ресторана, там царил уютный полумрак, и играла тихая музыка. Ресторан был практически пуст, поэтому, оглядевшись по сторонам, Заборнов сразу приметил одиноко сидящего за дальним угловым столиком маститого седобородого старца.

Приблизившись, Алексей Иванович слегка поклонился и спросил: «Профессор Чудный, если не ошибаюсь?». Старец не спеша приподнялся и ответствовал рокочущим басом: «Он самый, Фаддей Аристархович Чудный. А вы, стало быть, Заборнов?». После взаимных представлений, писатель и профессор уселись за стол. Надобно сказать, что в изначальные же мгновения знакомства Алексея Ивановича более всего поразили два обстоятельства: во-первых, голос профессора был совершенно тот же, что звучал накануне вечером у Заборнова в голове, а во-вторых, обликом Фаддей Аристархович разительно походил на Бога Саваофа, каким его обыкновенно изображают на иконах.

Седая окладистая борода, высокий лоб, пронзительный, строгий и вместе несколько по-отечески опечаленный взгляд из-под тёмных мохнатых бровей – все эти черты свидетельствовали о властности натуры. Казалось, профессор вот-вот прострёт длань и пророкочет: «Ступай с глаз моих! Ибо прах ты, и в прах возвратишься!». Некая же затаённая печаль во взоре словно бы говорила, что муж сей влечёт на раменах все грехи сего несовершенного мира.

Перед Фаддеем Аристарховичем уже стояли тарелочка с нарезанным тончайшими дольками лимоном и бокал коньяка, поэтому Заборнов подозвал жестом официанта и заказал себе салат из морепродуктов и минеральную воду. Профессор попросил принести ещё «Камю».

- Ну-с, молодой человек, – начал он, неторопливо смакуя ароматную жидкость, – рассказывайте, что привело вас ко мне, что, так сказать, подвигло на встречу? Давеча вы упомянули, что ознакомились с одной из моих монографий. Это так?

- Совершенно верно, – ответил Алексей Иванович, слегка усмехнувшись про себя «молодому человеку». – Но прежде всего позвольте мне поблагодарить вас за то, что нашли время встретиться со мной. Я, право же, на это и не рассчитывал, при вашей-то занятости…

- Да, я очень занятой человек, – прервал его профессор. – Когда тебе за семьдесят, приходится дорожить каждой минутой. А сделать-то предстоит ещё – о-го-го! – как много. Но! – тут Фаддей Аристархович значительно подъял перст. – С теми, кто интересуется моим творчеством, моими многолетними научными изысканиями, я всегда готов побеседовать. Даже если и цена несоизмеримо высока.

- Благодарю вас, – отозвался Заборнов. – Так вот, я действительно имел возможность прочитать ваш труд под названием «Русские арии в Этрурии, Ирландии и других странах». И должен признаться, был впечатлён. Ваши открытия настолько серьёзны, настолько выбиваются из того понимания истории, к которому мы привыкли. До сих пор историческая наука…

 - Не было до меня никакой исторической науки! – отрубил профессор.

 - Ах… Да, конечно, – несколько смешался Алексей Иванович. – Я имел в виду ваши исследования в области лингвистики…

- И настоящего, серьезного понимания лингвистики тоже не было, – вновь прервал его Фаддей Аристархович. – А уж о палеографии и эпиграфике я вообще молчу. Мой метод совершенно, абсолютно уникален! Эти профаны… эти Розентали-Розенблюмы всякие, они думали всё за нас, за народ решать, что ему и как надо учить, и как надо слова бить на окончания, суффиксы и корни. Не вышло! Все карты я им смешал! Все!

В гневе профессор был положительно хорош! Глаза его метали молнии, а уста – громы, так что Заборнов даже с некоторым опасением прикрыл салфеткой салат из морепродуктов. Но Фаддей Аристархович неожиданно успокоился и обратился к собеседнику с тихой благожелательной улыбкой:

- Впрочем, у вас ведь были какие-то вопросы? Не так ли?

- Совершенно верно, – ответил Алексей Иванович, неуверенно ерзая на стуле и опасаясь вновь каким-нибудь неосторожным словом вызвать державный гнев сидящего перед ним старца, – но, видите ли… хотя всемирная история давно вызывает у меня глубокое и пристальное любопытство, всё же мои основные интересы, как писателя, в большей степени лежат в области отечественной истории, то есть истории русского народа.

- Коли вы читали мою монографию, – холодно заметил Фаддей Аристархович, – то должны были уяснить себе, что разницы между ними никакой нет. Мною неопровержимо доказано, что вся Евразия, включая Великобританию, была занята не просто славянами, а именно русскими. Евразия – это и есть Русь! Любой народ, который приходил, вовлекался в русскую культуру и, прежде всего, в этот язык. Все романо-германские языки – суть просто искажённый славянский язык. Вы чуть-чуть поскребите любые европейские слова и получите русские. Как говорится, «несть ни еллина, ни иудея».

- Как! – ахнул Заборнов. – И иудеи – тоже?!

- Ну, это я так, фигурально выражаясь, – поморщился профессор. – Хотя этой проблемой я ещё просто не занимался, поэтому ничего нельзя исключить. Понимаете? Ничего! Я вот ещё южными регионами Азии не занимался, а ведь китайские иероглифы очень смахивают на искаженные славянские руны. Очень! Ну, да ладно. И до китайцев руки дойдут.У Алексея Ивановича не хватало слов, чтобы выразить свой восторг, и он молча внимал корифею отечественной науки. А корифей, между тем, продолжал:

 - Возьмём, к примеру, пресловутых германцев, – вещал он, плавно помавая в воздухе вилкой с наколотой на неё лимонной долькой, – Они же в нашу исконно русскую Европу припёрлись лишь в начале первого века, на готовенькое припёрлись, размножились, аки саранча и давай историю переписывать. Но шалишь! Меня не проведёшь! Названия-то все славянские остались, хотя и исковерканные на тевтонский манер. Взять хотя бы Бранденбург – это ведь славянский Бранний Бор, то есть оборонный лес. А ведь никто до меня…

- Простите, – не удержался Заборнов в желании показать собственную эрудицию, – но ведь, кажется, и немецкие источники не отрицают, что Бранденбург являлся некогда столицей лютичей Бреннабором и был завоёван, коли не ошибаюсь, Генрихом Птицеловом?

- Ну и что? Что с того, что не отрицают? Все эти их хронисты, Видукинды все эти, мать их, Корвейские, они ведь что говорят? Они говорят, что славяне, якобы, только до Эльбы распространялись, а западнее, дескать, лежали исконно германские земли. А ведь ложь это, голимая ложь! Вся Европа наша была! Германцы же, то бишь франки там всякие, саксы, баварцы, швабы и иже с ними – суть азиаты, они откуда-то из Азии, насколько помню, заявились и давай нас, русских, на восток теснить! Вот так вот. Да и не в этом дело, не в географии с топографией. Вы язык их с нашим сравните. Ведь немецкий – это испорченный русский! У тевтонов этих до знакомства со славянами и языка-то своего не было, не то что грамоты. Вы какой язык изучали?

- Немецкий, – робко ответил Алексей Иванович, – но, конечно, в рамках школьной программы. Сами понимаете…

- Ничего, – успокоил его учёный, – этого достаточно. Вот домой вернетесь, так нарочно возьмите словарь и полюбопытствуйте. Массу интересного для себя откроете, уверяю вас!

- Обязательно, – пообещал Заборнов.

- Да уж, не поленитесь! Кстати, недурно будет, коли вы ещё и в нашем родном языке арийские корни поищите. Это всегда полезнее делать самостоятельно, придаёт, знаете ли, большую убедительность выводам. А для затравки я вам пару примерчиков подкину. Возьмём слово «парень». Какова, по-вашему, его этимология, схема образования? А? Не знаете! А ведь это до чрезвычайности просто! «Парень» – сиречь «сын ария пашущего». А вот украинцы говорят – «парубок». Так это сын подмастерья, который рубит лес. Видите, как интересно вдумываться в слова. Так то! Или вот, казалось бы, не вполне приличное слово «насрать». Но корень-то каков! Светлое сияние! Вдумайтесь только: «Нас-Ра-ть»! Тут и «Ра» – древний арийско-славяно-египетский бог солнца, и «Рать» – воинство то бишь …

- Э-э-э… А как же это соотносится со смыслом самого слова? – не удержался Алексей Иванович.

- Как соотносится, как соотносится! Вы смысл в последнюю очередь ищите! Зачастую он тёмен, да и не для средних умов, – строго одёрнул его профессор. – Хотя в данном конкретном случае можно предположить, что предки наши на предложения ворогов сдаться отвечали: «Нас рать!», то бишь – много нас, не сдадимся, подите, дескать, к чёрту. Ведь и нынче мы на какое-нибудь неудобоваримое предложение или заявление таким же образом реагируем. Говорит вам, к примеру, начальник: «Уволю дармоеда!», а вы ему в ответ: «Нас рать!».

- А ведь и правда! – изумился Заборнов. – Говорим!

- Конечно, говорите, – мягко улыбнулся в усы седовласый патриарх. – Видите теперь, сколь богат и многообразен язык наш?

- Вижу! – восхищенно выдохнул Алексей Иванович.

- Ну, то-то, – удовлетворённо ответил Фаддей Аристархович и залпом, по-гусарски отставив локоть, допил коньяк.

Закусив лимончиком, профессор огладил бороду, щёлкнув пальцами, подозвал официанта и заказал ещё коньяка.

- А вы что же, Алексей Иванович, минералкой пробавляетесь?– поинтересовался он ласково. – Или не употребляете вовсе?

- Д-да… – с некоторой заминкой, и отчего-то засмущавшись, ответил Заборнов. – Врачи, знаете ли, запретили… Со здоровьем проблемы, вот и пришлось бросить.

- Это плохо, – нахмурился Чудный, – здоровье беречь надо, с ним шутки плохи. Вы ведь ещё человек молодой… Вам, кстати, который годок-то?

- Да уж скоро пятьдесят стукнет.

- Вот я и говорю – молодой. А здоровьишко между тем уже порастратили. Нехорошо! А теперь что же? Друзьям-то каково? Ведь не выпить им с вами, не поговорить! Нехорошо!

- Ничего, я привык, – ответил Заборнов, мучительно ощущая собственную неполноценность.

- Впрочем, вздор всё это! Вернёмся к нашим баранам, – переменил тему профессор. – Я ведь что вам сказать хотел: нам такие люди, как вы нужны. То есть люди, у которых мозги академическим сором не забиты, которые не обременены излишними и давно устарелыми знаниями… А у вас, собственно, какое образование? – с неожиданным подозрением вдруг спросил Фаддей Аристархович, вероятно припомнив Бранденбург и Генриха Птицелова.

- Техническое, – скромно ответил Заборнов.

- Это хорошо. К слову сказать, ежели для постижения точных наук серьёзное образование требуется, да и талант какой-никакой, способности опять же, то для гуманитарных – что ж? была бы толика ума в голове и довольно!.. Так вот, очень я рассчитываю на вашу помощь! Вы можете быть весьма полезны нашему делу… делу распространения истинного исторического учения. Ведь, как писатель, и популярный писатель, вы имеете возможность напрямую обращаться к самой широкой аудитории, а главное – к молодому поколению! Дабы заронить семена истины, надобно искать прежде всего людей молодых, людей, не испорченных так называемой фундаментальной наукой. Они – наша надежда! Да и на чистом, без всяких академических плевел поле, согласитесь, эти самые семена значительно легче сеять. Эх, будь моя воля, – мечтательно протянул профессор, – я бы у людишек из мозгов всё бы лишнее стёр, всех этих Карамзиных-Соловьевых, да и прочих пачкунов, что до меня бумагу переводили и летописную чушь в наши головы вдалбливали, и вот тогда вот они, людишки, были бы вполне готовы принять моё сакральное учение!

- И ведь что мои оппоненты понять не хотят, – после краткой паузы с большим жаром продолжил Фаддей Аристархович, – или не желают даже понимать! Очевидно же, что исследования мои сугубо во славу предков предприняты, служат для вящей славы Отечества, способствуют поднятию патриотического духа, а эти крысы кабинетные про «здравый смысл» толкуют! Им смысл дороже Отчизны! Черти нерусские! Нелюди окаянные!

Пригубив «Камю», профессор несколько успокоился и, благосклонно глянув на Алексея Ивановича, поинтересовался:

- Впрочем, я запамятовал, вы ведь о чём-то меня спрашивали? У вас, кажется, какой-то интерес ко мне был?

Алексей Иванович помолчал, стараясь сформулировать вопрос как можно более корректнее, дабы вновь не раздражить вспыльчивого учёного, и наконец заговорил:

- Видите ли, уважаемый Фаддей Аристархович, в настоящее время я нахожусь в процессе работы над романом… над историческим романом-эпопеей. Это, конечно, будет в некотором роде фантазия, то есть то, что сейчас принято называть жанром фэнтези… Вместе с тем, мне страстно хочется, чтобы историческая составляющая моего произведения была безупречна, то есть соответствовала бы последним достижениям науки в этой области. Теперь вы понимаете, что после прочтения вашей, не побоюсь этого слова, эпохальной монографии, ни к кому другому за квалифицированной консультацией я просто не мог обратиться.

- Ну, что же, – заметил профессор, – это похвально, продолжайте.

- Спасибо, – искренне поблагодарил Заборнов и продолжил. – Действие романа развивается в Новгородской Руси и приурочено к середине IX века, то бишь ко времени так называемого «призвания варягов». Потому-то меня более всего и интересуют исторические процессы, происходившие именно в этот период и именно на этой территории. Вы в своём труде уделили также и сему вопросу некоторое внимание, но мне хотелось бы поподробнее узнать ваше мнение на этот счёт. Оно для меня драгоценно! Каждая деталь, каждый штрих, сообщённый вами, стоят для меня всей премудрости, заключённой в недрах нашей Исторической библиотеки!

- Вы на верном пути, молодой человек, – отозвался Фаддей Аристархович. – Однако в прочитанной вами монографии я, кажется, предельно чётко обозначил свою позицию по пресловутому норманнскому вопросу. Разве нет? Совершенно очевидно, что никаких скандинавов на Руси сроду не бывало. Статочное ли дело утверждать, будто Рюрик был варягом! Рюрик был прямым славянином! Достоверно доказано, что он являлся внучатым племянником новгородского князя Гостомысла, как и двоюродные братья его, Синеус и Трувор. Прямых-то мужских наследников у Гостомысла не осталось, только две дочери – Оксана и Феврония, вот и досталась держава наша Рюрику Ивановичу. Вот и все. И никаких «разных прочих шведов» на Руси и помину не было. Это ещё известный писатель Сергей Чащобный и великий наш живописец – Добрыня Глазьев доказали. А кому и знать, как не им? Чего ж вам более?

- Вот в этом-то и загвоздка, – робко заметил Алексей Иванович. – Я ведь с вами полностью согласен, но хотелось бы уяснить для себя, каков источник этих сведений, из каких летописей и хроник они, так сказать, почерпнуты … Чтобы в случае чего сослаться можно было, критиков поставить на место …

Тут Заборнов запнулся, ибо увидел, что лицо профессора стало неожиданно на глазах багроветь, а глаза наливаться кровью. Медленно поднявшись во весь рост из-за стола, Фаддей Аристархович упёрся сжатыми кулаками в столешницу и буквально навис над писателем, сверля того гневным взглядом.

- Что, что, что!? – зарокотал он густым басом. – О чём это вы глаголете!? Какие такие хроники-летописи!? Да известно ли вам, молодой человек, что все наши так называемые летописи сфальсифицированы, сфабрикованы и насквозь лживы! И не только наши, но и все прочие: и византийские, и арабские и западноевропейские! Знаете ли вы о всемирном заговоре этих самых анналистов-летописцев против народа русского? Да, да! Имеет таковой место! Имеет! Вы уж мне поверьте. Всё переписали, сволочи, паскуды, морды торгашеские! А ещё эти Миллеры, Байеры и Шлёцеры лепту посильную внесли – вот уж кто воистину «чудище обло, озорно, стозевно и лаяй»! Не верьте нашим летописям, молодой человек! Не верьте!

- Так ведь нет никаких других, – охрипшим от ужаса голосом прошептал Алексей Иванович.

- Вот никаким и не верьте! – отрезал Чудный.

Оба собеседника замолчали, и за столом установилась гробовая тишина, нарушаемая лишь звяканьем вилки профессора, который безуспешно пытался подцепить с тарелки последнюю лимонную дольку, да жужжанием одинокой мухи, опрометчиво залетевшей под плафон настольного светильника. Алексей Иванович чувствовал себя крайне неловко, осознавал всю меру ответственности за вызванную его невежеством гневную вспышку почтенного учёного, однако никак не мог найти выход из создавшейся невыносимой ситуации. Положение спас сам Фаддей Аристархович: подцепив наконец лимон, он отпил коньяка, глубоко вздохнул и заговорил совершенно спокойно и даже доброжелательно:

- Вы, Алексей Иванович, главное уловите – не нарративными источниками руководствоваться следует, коие, как говаривал протопоп Аввакум, «гной еси и кал еси смрадный», но родовой памятью народа! Народ он знает, где правда, а где кривда. Нутром чует! Вот и вы также на нутро своё, на память родовую более полагайтесь. Нутро, я думаю, у вас здоровое, – тут профессор остановился и некоторое время оценивающе разглядывал шёлковую жилетку Заборнова, затем продолжил: – Да, здоровое! Почему и родовая память воскреснуть не замедлит. Вы только не мешайте ей, читайте поменьше… всяких Татищевых-Костомаровых, она и воскреснет.

- Да, да, – облегчённо вздохнул Алексей Иванович, – я уж этих сухарей учёных всех к чертям повыбрасываю!

- Вот правильно, – удовлетворённо кивнул Фаддей Аристархович, одновременно подзывая официанта, дабы заказать ещё коньячку, – в печку их, дьяволов! В печку!

Собеседники ещё некоторое время поговорили. Точнее, говорил один Фаддей Аристархович, с необыкновенным красноречием развивая перед Заборновым некоторые особенно интересные положения своего учения, а наш герой внимал ему с должным благоговением и даже успел кое-что записать в блокнотик. Напоследок профессор торжественно вручил Алексею Ивановичу несколько своих недавно изданных и весьма объёмных трудов («Вернем иберов Руси», «Свет Ра», «Русские на службе у Тутмоса III» и «Есть ли разница между казахами и украинцами»), затем взглянул на часы и поднялся из-за стола.

 - Ну что же, Алексей Иванович, пора нам с вами прощаться. Мне сегодня ещё предстоит поработать, а работать я привык на свежую голову, – сообщил он, допивая коньяк и величественно кивая на прощанье челом, окруженным ореолом серебристо-седых волос.

День четвёртый. Звёздные знамения

Утром следующего дня Алексей Иванович проснулся с тяжёлой головой. И вызвано это было отнюдь не какими-нибудь излишествами, которые он давно уже себе не позволял, ведя образ жизни здоровый и уравновешенный, но обстоятельством довольно странным, если не сказать, загадочным. Дело в том, что всю ночь нашему герою снилось заседание Государственной Думы. «Почему Дума? Причём тут Дума? – размышлял Заборнов. – Сроду никакого отношения к этой Думе не имел, а вот приснилась же окаянная».

Но дело было даже не в самом том факте, что приснилось ему это чёртово заседание, а в том, как оно приснилось. Вот что настораживало!

Привидевшийся во сне Алексею Ивановичу зал Госдумы был совершенно таким, как его показывают в телевизионных трансляциях. Необычным было другое: все кресла этого зала и самый президиум занимали отнюдь не люди в строгих костюмах, а звероподобные лохматые гоминиды! Впрочем, приглядевшись, Заборнов понял, что некоторые особи имели вполне человеческий облик, лишь одеты были в звериные шкуры.

Алексей Иванович оказался в зале видимо в самый разгар дебатов по вопросу об ограничении миграции. С трибуны выступал невысокий, но очень коренастый гоминид с массивной головой, покатым лбом и маленькими глазками, почти не видными под резко выступающими надбровными дугами.

- Итак, господа депутаты, заканчивая свою речь, я выражаю надежду на то, что все вы меня поддержите и правительству наконец будут даны указания о принятии строгих и незамедлительных мер для ликвидации нелегальной миграции! Но напоследок я желал бы затронуть ещё один крайне болезненный вопрос: идя навстречу пожеланиям нашего уважаемого Президента, мы в своё время сделали исключение для питекантропов и австралопитеков, сняли всякие ограничения для их въезда в страну. И что мы сейчас имеем? Питекантропы – те хоть в строительстве заняты, да дворы подметают, но все наши рынки буквально оккупированы и кишат этими черномазыми перекупщиками-австралопитеками! Среди продавцов не встретишь ни одного исконного кроманьонца или даже нашего брата неандертальца! Разве это порядок? А теперь господин Президент вносит законопроект о ровно таких же льготах для пекинских и гейдельбергских Homo erectus, о которых лишь одна слава, будто они прямоходящие и наши родственники, ибо учёные до сих пор не пришли к единому мнению по этому вопросу. Да, они тоже говорят по-русски. Ну так что ж из этого? Вся Евразия говорит по-русски! К слову сказать, эти узкоглазые Homo pekinensis и так уже изо всех щелей лезут и заполонили весь наш Дальний Восток! Более того, некоторые горячие головы предлагают открыть границы и для космополитов-парантропов, которые с нами, людьми, вообще прямым родством не связаны, да и славянскую грамоту едва разумеют. Разве это можно допустить? Нет, говорю я вам, этого допустить нельзя!

Следом на трибуну вышел рослый бородатый кроманьонец, облачённый в шкуру северного оленя.

- Соотечественники! – заговорил он проникновенным голосом. – Мы все с вами любим и ценим нашего дорогого господина Президента. Именно он вывел нас из забвения, именно он возродил евразийское славянство. Заслуги его огромны и несомненны. Но надо знать меру! Отчизна наша не может вместить всех. Я ничего плохого не могу сказать о колбасниках-гейдельбергцах, кроме того, что они порядочные свиньи и чересчур кичатся своим индоевропейством, но пекинские гоминиды… Мне трудно это говорить, господа, однако приходится: достоверно установлено, что эти, как их правильно раньше именовали, синантропы – каннибалы! Господа! Они же нас всех пожрут! На Дальнем Востоке уже зафиксированы множественные случаи бесследного исчезновения целых кроманьонских поселений и неандертальских кочевий!

После этого на трибуне сменилось ещё с десяток выступающих, в целом, с различными незначительными вариациями, поддержавших позицию предшественников. Алексею Ивановичу запомнился один крупный, если не сказать тучный, неандерталец, судя по масти, с явной примесью крови ближневосточных гоминид, который закончил свою речь призывами: «Соблюдём чистоту расы!», «Вселенная – для кроманьонцев!» и «Омочим наши лапы в Индийском океане!». Зал встретил его слова бурными аплодисментами, гортанными боевыми воплями и выкриками, типа: «Парантроп недоделанный!».

Неожиданно среди депутатов возникло замешательство. Некоторые с визгом бросились к выходу, другие стали забираться под кресла, третьи попытались залезть под стол президиума; кругом слышны были сдавленные возгласы: «Господин Президент! Господин Президент!». В тот же момент массивные двери зала заседаний широко распахнулись, и в высоком проёме показался гигантский шерстистый мамонт, на горбатой спине которого восседал Фаддей Аристархович Чудный в алых струящихся одеждах. Профессор широко раскинул в стороны длани и воскликнул густым басом: «Дети мои!», мамонт вздыбил мохнатый хобот и затрубил, как целый полк Иерихонских труб, а Алексей Иванович затрепетал в священном ужасе и проснулся…

«Да, нехороший какой-то сон, странный, – думал Заборнов, покончив с утренней гимнастикой и завершая завтрак. – И, главное, непонятно, к чему бы он? Вот режьте меня на части, всё одно не пойму!».

После завтрака Алексей Иванович решил выполнить наказ профессора и поискать арийские корни в нашем языке. Он вспомнил рассуждения Фаддея Аристарховича о слове «Ра», означающем у наших предков «свет, связующий Творца с его творениями». «Именно от него пошли те слова, – говорил ему вчера Чудный, – которые мы используем по сей день: Ра-дость – что буквально означает «достать до божественного света», к-Ра-сота – стремление к свету, э-Ра, Ра-й, х-Ра-м, К-Ра-й, Ра-зум (просветленный ум), Ра-душный (светлой души человек) и все прочие».

Алексей Иванович взял лист бумаги и принялся записывать приходящие ему на ум слова с этим сакральным корнем. Однако на ум ему приходили всё какие-то не те слова: Ра-зв-Ра-т, к-Ра-жа, па-Ра-зит, с-Ра-льня, Ра-бство, т-Ра-ктир, п-Ра-вёж, Ра-калия, Ра-спря, к-Ра-мола, т-Ра-вля, па-Ра-ша и другие подобные, пахнущие отнюдь не сакрально. Порвав в досаде записи, он решил приникнуть к первоисточнику и открыл книгу профессора под названием «Свет Ра».

Как ни странно, в книге Чудного слова были приведены все правильные, вполне соответствующие сакральности корня. «Отчего же у меня так не получается, – думал Заборнов, – а, напротив, всякая сугубая мерзость в голову лезет! Вот же, вот он даже из санскрита приводит – чак-Ра, мант-Ра, ау-Ра, камасут-Ра, или из древнегреческого – гита-Ра, опе-Ра…». Тут Алексею Ивановичу почему-то представился древний грек, протяжно завывающий под кифару на сцене Ла Скала: «Очи чёрныя! Очи жгучия!», но он сейчас же выбросил из головы сие неуместное видение.

Неудачно закончились и изыски Алексея Ивановича в области географических названий и наименований государств. Если профессор играючи находил такие слова и столь же легко объяснял их этимологию (например, У-Ра-л – страна солнца), то у Заборнова в мозгах всё крутилось что-то вроде: Я-пони-я – страна пони.

Далее в том же труде профессор подробно останавливался на происхождении не менее священных слов «Ар» и «Ур». «Земля у арийцев именовалась словом «ар», – писал он, – отсюда и самоназвание народа – арии, арийцы, что означает землепашца. В нашем родном языке сохранилось множество терминов с этим священным для каждого славянина корнем. Например, русское слово «Ар-истократ», что буквально означает «землепашец в стократном поколении», «з-Ар-я» – то, что за землёй, или «ц-Ар-ь» – то бишь «це арий», и таких примеров множество». Алексей Иванович опять задумался. До сих пор он полагал, что этимология русского слова «Царь» восходит к титулам римских императоров – Цезарь, Кесарь, Кайзер, но, вероятно, заблуждался. «Но отчего именно «це арий»? – размышлял Заборнов. – К чему тут это «це»? Прямо, как «це сало»! Надо будет почитать дальше, может, арии были хохлами? Или так: предки славян – арии, а предки ариев – хохлы! Да, да! Наверняка я прав!».

Однако за трудами праведными наш герой не заметил, как наступил вечер, глянув же на часы и обнаружив, что уже половина десятого, он решил отложить приобщение к тайнам священного слова «Ур» на завтра.

Того же шестого октября случилось у Алексея Ивановича второе видение, не менее поразительное, чем первое. Только что он вышел перед сном на балкон, подышать свежим воздухом, как внезапно ощутил некую слабость в членах и кружение в голове. Весь мир вокруг Алексея Ивановича вдруг завертелся подобно ярмарочной карусели, какие-то разноцветные огни замерцали и запрыгали перед глазами его, а в ушах раздался будто бы колокольный звон.

Когда же он пришёл в себя и глянул вверх на ночное небо, то с удивлением обнаружил, что звёзды – эти ночные светила, созданные некогда Творцом для отделения дня от ночи, и для знамений, и времён, и дней, и годов, и пребывающие в неизменном порядке с начала самого творения - покинули насиженные места и суетливо заметались по чёрному небосводу.

Через пару мгновений звездная суета прекратилась, и Заборнов увидел на небесном куполе огромную светящуюся надпись, снабжённую даже и знаками препинания: «Нет Бога, кроме УР-РОДА-РА, и Чудный – пророк Его!».

День пятый. Плодитесь и размножайтесь

На следующий день, около девяти часов утра, в дверь квартиры Заборнова раздался звонок и, когда Алексей Иванович отворил её, то увидел перед собой высокого мрачного юношу с горящим взором. Юноша протянул литератору какой-то небольшой свёрток, пробурчал: «Это вам!» и немедленно скрылся.

Оглядев свёрток, Алексей Иванович обнаружил, что это нечто вроде бандероли, ибо на серой обёрточной бумаге виднелись разноцветные оттиски каких-то штампов и значился его почтовый адрес; адрес отправителя отсутствовал.

«Что за чёрт! – подумал Заборнов, разглядывая штемпельные оттиски. – От кого бы это? Из редакции я ничего вроде не жду. Может Фаддей Аристархович прислал ещё одну монографию?». На всякий случай Алексей Иванович даже приложил бандероль к уху, но тиканья не услышал и решительно сорвал обёртку. Под бумагой, как он и предполагал, оказалась книга, но вовсе не очередной труд уважаемого профессора. На обложке значилось: Т.А. Хоменко-Лисовский. «Новейшая историография». Издательство «New Age».

«Это ещё что за зверь такой? – удивился Заборнов. – Хотя фамилия, кажется, знакомая. Где-то я её уже слышал». Из аннотации к книге следовало, что академик РАН и действительный член ещё двух академий, известный математик Т.А.Хоменко-Лисовский совершил сенсационный прорыв в прозябавшей до него исторической науке. Применив разработанный им уникальный метод математического оплодотворения истории, Хоменко-Лисовский добился поразительных по значимости результатов, позволивших полностью переписать всю всемирную летопись человечества и покончить с глобальной её фальсификацией представителями так называемой «традиционной науки».

«Ну что же, – решил Алексей Иванович, – аннотация многообещающая. Да и дарёному коню в зубы не смотрят. Надо почитать! Может и здесь для моего романа какие идейки сыщутся. Как говорится: каждое лыко в строку». И устроившись в своём любимом кресле, Заборнов открыл книгу.

Постепенно, по мере чтения перед потрясённым литератором открывался совершенно новый, удивительный мир. В этом мире хан Батый был казачьим батькой-атаманом и единовременно – Ярославом Мудрым и Иваном Калитой, св. Александр Невский оказывался не кем иным, как украинским монголом Тамерланом, а столица его – Хорезм являлась на самом деле Костромой и лежала совсем рядом с Ярославлем, который, в свою очередь, был вовсе и не Ярославлем, но Господином Великим Новгородом, ибо Волга и Волхов – это одна и та же река! Московское княжество первоначально располагалось в Северной Америке, в чём легко убедиться, взглянув на карту (Алексей Иванович взглянул и действительно – вот она, Москва, небольшой городок на территории Соединенных Штатов!), а Иван III по-настоящему звался Чингачгук Большой Змей.

Библейские Тир и Сидон находились вовсе не где-то на Ближнем Востоке, куда поместили их невежды-историки, а совершенно в других и притом разных местах: Тир (нынешний Тирасполь) поначалу располагался в Молдавии, затем переместился в Албанию (Тирана), а Сидон же всегда был в Австралии, только косноязычные англичане ныне называют его «Сиднеем». Вечный Рим (Roma) был основан галицко-волынским князем Романом Мстиславовичем (он же и первый Романов на русском престоле – Михаил Федорович), а Афины – русским купцом и путешественником Афанасием Никитиным по дороге в Индию (о чём имеются недвусмысленные намёки в оставленных им записках). Да что говорить, коли самый Бог мусульман оказался на поверку поляком: «аль-Лях», а Иисус Христос – римским первосвященником Григорием VII Гильдебрандтом!

«Как же прежде я этого ничего не видел, не понимал? – не уставал удивляться Заборнов своему былому невежеству. – Вот ведь, все же почти на поверхности лежало! Стоило только задуматься, копнуть поглубже, приложить, так сказать, умственные усилия! Да, большие у меня ещё пробелы в образовании! Прямо надо признать, большие!».

Алексей Иванович сразу же обратил внимание на то, сколь много общего между методами исследования профессора Ф.А.Чудного и трижды академика Т.А.Хоменко-Лисовского. Оба они явно обладали недюжинным провидческим талантом, ибо и тот и другой проницательно разглядели и, не жалея сил, разоблачали зловещий заговор так называемых «историков», пытающихся навязать русскому народу свою костную, погрязшую в конъюнктурщине и насквозь фальшивую науку.

Академик блистательно доказал, что, по существу, вся всемирная история до XYII века является результатом такового злокозненного заговора, который, зародившись в Европе, вскоре раскинул ядовитые метастазы по всему свету, не обойдя и нашу многострадальную Родину.

Дело в том, что вплоть до этого времени на территории Евразии существовало великое государство Русяорда, которым правили Чингизиды-Рюриковичи. Но при первых Романовых наша славная история была начисто перелицована: переписаны все письменные источники, заменены росписи соборов, возведены под видом древних новые города (так называемые «новоделы»), а для введения в заблуждение будущих исследователей и археологов в землю закопаны миллионы тонн специально изготовленных фальшивых артефактов. В XYIII веке к этой работе с энтузиазмом подключились немцы – все эти Миллеры, Байеры и Шлёцеры, которые придумали древнерусский язык и написали на нём летописи. После эстафету подхватили всякие Карамзины, Ключевские, Соловьевы, Шахматовы и иже с ними (миф о существовании Татищева академиком был совершенно опровергнут), и в результате мы получили фальсификат вместо истории.

Используемый Хоменко-Лисовским метод лингвистического анализа также был совершенно аналогичен методу Чудного, а идеи последнего о всемирном распространении славянства находили своё отражение и в труде первого. Так, например, академик писал: «Тот факт, что древние египтяне были русскими, подтверждается их современным названием «копты», то есть выходцы из Копотни. Кроме того, ныне каждому серьезному учёному известно, что из папируса нельзя изготовить писчего материала, поэтому все так называемые древнеегипетские папирусы – это новгородские (ярославские) берестяные грамоты, которые тамошние купцы посылали родственникам в Северную Африку». Не менее убедительной была и приводимая им этимология названия столицы Франции: «Париж», по версии академика, происходит от русского слова «опарыш», отголоски же его первоначального звучания сохранились в песне: «О, Париж…».

Только одно, но немаловажное обстоятельство смущало Алексея Ивановича: если результатом фундаментальных исследований профессора Чудного было доказательство существования русского мирового государства на протяжении нескольких десятков тысяч лет, то не менее гениальные изыскания академика Хоменко-Лисовского позволяли сделать вывод о том, что до самого XIY века истории у человечества не существовало вовсе! При этом Чудный в своих исследованиях руководствовался собственными новаторскими достижениями в области эпиграфики и в целом палеографии, а Хоменко-Лисовский – не менее совершенными математическими методами и данными вычисленных им астрономических событий, так что кому из них отдать предпочтение, Алексею Ивановичу было неведомо.

Каким образом два этих маститых учёных, при всём сходстве их методик, могли прийти к столь противоположным выводам, просто не укладывалось в бедной голове нашего героя и повергало его в болезненное недоумение. В результате напряженных размышлений он даже впал в эдакое возбуждённо-нервическое состояние, выразившееся в том, что он поначалу стремительно заметался по квартире, размахивая руками и бормоча себе под нос доводы за и против то одного, то второго учения, затем принялся что-то лихорадочно записывать в рабочую тетрадь с тем, чтобы тут же зачеркнуть всё написанное, наконец в изнеможении рухнул обратно в кресло и замер в некоем подобии ступора.

В этом полузабытьи, где-то на границе между сном и явью узрел он прямо перед собой словно бы плавающий в воздухе наподобие метеорологического зонда человеческий лик: некто хмурый, похожий на высушенного духовной аскезой инквизитора, смотрел на него, насупив густые, кустистые брови. Резкие, идущие от крыльев носа до опущенных уголков широкого рта, морщины придавали воздухоплавательному образу выражение суровой скорби; глаза смотрели устало, но иногда в них вспыхивало странное кровавое пламя и языки этого пламени, отражаясь в линзах больших очков, играли точно отсветы очистительных аутодафе. Вдруг губы на призрачном лице раздвинулись, и раздались слова, похожие на шелест опавшей листвы: «Бодрствуй, ибо я не нахожу, что дела твои были совершенны и гряду за тобой! Когда же не станешь бодрствовать, то найду на тебя, как тать, и не узнаешь, в который час найду на тебя!». В тот же миг видение подёрнулось маревой дымкой, странно исказилось и с сочным хлопком бесследно исчезло.

Из ступора его вывел телефонный звонок. Сняв трубку, он услышал визгливый мужской голос:

- Я говорю с писателем Заборновым?

- С ним самым, - подтвердил Алексей Иванович.

 - Вы получили книгу? – поинтересовался обладатель визгливого дисканта.

Когда и на этот вопрос Заборнов ответил утвердительно, абонент заговорил с торопливым напором: «Читайте и верьте всему, что в ней написано! Всё это правда! Кто говорит обратное – лжец! Учитель никогда не заблуждается! Учитель – гений! Я размажу по стенке любого, кто будет противоречить Учителю, потому что мне открылась истина! Скоро и вам она откроется, я…». «Кто говорит?», – прервал его Алексей Иванович. «Вы меня знаете: я – Ким Гаррикович Осьминогов», – был ответ, и в трубке послышались короткие гудки.

Никакого Осьминогова Заборнов не знал.

День шестой. Образы и подобия

Смутно было на душе у Алексея Ивановича, когда на другой день проснулся он прямо в том же кресле, где накануне изучал книгу Учителя. Неясная и оттого ещё более раздражающая тоска томила душу, тревожила смятенный разум. Алексею Ивановичу казалось, будто некая заноза засела в голове и мешает сосредоточиться. Даже и самые члены его потеряли покой: ноги дрожали, а руки беспрестанно шарили по телу, словно проверяя, всё ли на месте.

В волнении выбежал он на улицу, впервые за последние два дня покинув квартиру, но ни утренняя прохлада, ни уличная суета не принесли облегчения. По-прежнему смутно и тревожно было у него на душе.

Возвращаясь домой, Заборнов заглянул в почтовый ящик и нисколько не удивился, обнаружив там целую кипу разноцветных брошюр.

Дома он разложил их перед собой на столе и стал нетерпеливо просматривать.

Оказалось, что все они представляют собой краткие изложения исторических концепций различных, по большей части иностранных и никогда даже ранее не знаемых Алексеем Ивановичем, учёных. Здесь были представлены некие Рене Геннон, Сент-Ив д’Альвейдра, Мигель Серрано, Жан Робен, Парвулеско и целый ряд других. Нашёл Заборнов и несколько русских имён: каких-то Захария Шандыбу, Виталия Легре, Владимира Китчина и Тельмана Кулдашева, которые, впрочем, также ни о чём ему не говорили.

Заборнов открыл наугад одну из брошюр (в ней приводилась суть учения д’Альвейдра) и принялся читать.

Вскоре Алексей Иванович узнал, что эдак за шесть-восемь тысяч лет до нашей эры, когда созвездие Овна находилось в секторе зимнего солнцестояния, наши белые предки под водительством великого арийца-аватары Рамы сбросили невыносимое иго Чёрной Расы и основали всемирную теократическую Империю Овна. Божественный Рама установил деление власти в арийской Империи на царскую, пророческую и жреческую, и государство процветало под скипетрами мудрых владык, покуда основы его не были потрясены серией анархических бунтов и революций…

Отложив в сторону д’Альвейдра, Заборнов взял другую книжицу и выяснил, что уже семнадцать с половиной миллионов лет назад на Земле появилась развитая и миролюбивая цивилизация ведруссов. Эти самые ведруссы силой своей коллективной мысли сумели создать новую планету в сто раз меньше Земли, куда в большинстве своём и переселились; планета ведруссов движется по той же орбите, что и наша Земля, но с другой стороны Солнца, почему мы её и не видим. Алексей Николаевич был приятно обрадован, узнав, что мудрые ведруссы оставили таки на нашей грешной планете свою полномочную представительницу – некую Анастасию.

Следующая брошюра поведала ему о том, что оказывается индо-славянские ведические писания, такие как «Бхагават-Пурана», «Махабхарата» и «Рамаяна», подробно описывают существ с других планет, воздушные корабли, или виманы, в которых путешествуют сии существа, а также их контакты с великой арийской расой, многому научившейся от инопланетных друзей. Этим-то и объясняется превосходство ариев над прочими земными народами. Факты посещения пришельцами Земли зафиксированы на множестве наскальных рисунков, фресок, картин и икон, ибо ореолы или нимбы вокруг голов святых есть ни что иное, как шлемы астронавтов, а все наши так называемые иконы – это портреты инопланетян.

Едва он взялся за очередную книгу, как сознание его словно раздвоилось: он по прежнему сидел за столом в своей квартире и в тоже время стоял на дне сумрачной долины, окруженной с трёх сторон красными скалами и поросшей невысокими болезненно искривлёнными деревцами. Над головой, на тёмно-фиолетовом небе мерцали бесчисленные звезды, а в ночном воздухе веяло терпкими ароматами неведомых цветов и трав.

Заборнов увидел перед собой базилику, всю из сверкающего белоснежного мрамора.

Из-за колонн дорического ордера лился дивный, будто бы лунный свет. В рассеянных лучах его виднелась группа людей в длинных многоцветных одеждах. Они молча стояли на высоких, ведущих к колоннаде ступенях.

Неожиданно от этой группы отделились двое мудрецов: один, похожий на седого библейского патриарха, чей облик был смутно знаком Алексею Ивановичу, и второй, высушенное духовной аскезой лицо которого также напоминало нашему герою кого-то недавно виденного.

Седобородый развернул длинный пергаментный свиток и, не глядя в него, но вперив грозный взор в Алексея Ивановича, заговорил голосом гулким и протяжным: «Размышляя о сущем, я был столь вознесен своею мыслью, что объял меня глубокий сон. И явился мне некто огромный и безликий, позвал по имени и сказал: «Не вечность ли алкаешь, смертный, узнать и постигнуть? Не это ли заставляет блуждать твой разум в Предвечной Тьме?». Когда я, пораженный, спросил его, кто он, тот сказал: «Я – Поимандрес, Пастырь и Нус Всевластия, коему ведомы все твои пожелания». Я отвечал Пастырю: «Истинно. Желаю познать сущее Духа Обманчивой Смерти и природу его!». Он же сказал: «Смотри и запоминай, что явлю тебе». И вот он преобразился, и все открылось моему внутреннему взору, и видел я безграничный свет самой Вечности, тихий и приятный, и возлюбил его безмерно. А потом сгустилась ужасная Тьма, свиваясь кольцами наподобие змея Урабороса. Затем Тьма обрела образ влажной природы, сотрясающейся и клубящейся, испускавшей жалобные стоны, полные сладостной чувственности и боли…».

В этот момент второй мудрец с измождённым лицом инквизитора грубо выхватил свиток из рук патриарха и продолжил: «…когда он, не будучи женой и мужем, тьмой и светом, породил Демиурга огня и пневмы, тотчас божественный Логос воспрянул из нижних стихий в чистую часть мироздания и, совокупившись с Нусом-Демиургом и воссоединившись с властями огдоады, породил костную материю, а вместе с ней – семь предвечных эонов, сильных в своей первозданной чистоте, охвативших Вселенную круговращением своих сфер. Семь эонов породили гармонии семи архонтов, обоеполых и устремленных ввысь. Семь архонтов, совокупившись с собственным естеством, породили семь дэймонов Творения, составляющих его сущность. Им же имена суть - Музалоф или Владыка Лиц, вышедший из могильной ямы памяти, Эфемемфи или Глотающий Тени, вышедший из пещеры удовольствий, Орооррофос или Процветающий в Пламени, явившийся из жертвенника желаний, Аармуриам или Разрушитель, явившийся из места казни чувственности, Амиорпс или Свирепый Ликом, вышедший из Страны Молчания, Блаомен или Владыка Страха, явившийся из Темноты, Уриэль или Не-Дающий-Остаться-В-Живых, вышедший из места бойни. Эти последние, возревновав к совершенству семи архонтов, извратили собственное естество, помрачив тем самым свет бессмертного Творения…»

Тут свитком вновь завладел седобородый, а после они оба так и продолжали говорить, поочерёдно завладевая пергаментом и то и дело перебивая друг друга.

Внезапно окрестности огласил громкий петушиный крик, над вершинами красных скал блеснули первые лучи восходящего солнца, и немедленно вся явившаяся Заборнову картина – и оба мудреца, и группа людей во многоцветных одеяниях, и самый храм из белоснежного мрамора – задрожала, подобно пустынному миражу, стала расплываться, меркнуть, а вскоре исчезла вовсе.

Сознание Алексея Ивановича перестало раздваиваться, и он вновь целиком оказался в своей квартире.

День седьмой. Блаженный покой

Девятое октября стало днём величайшего торжества для нашего героя. Около восьми часов утра у него состоялась телепатическая связь с невидимым существом небольшого роста, присутствие которого он внезапно ощутил во время стояния на голове. Существо говорило очень быстро, без слов, так что Заборнов едва понимал вначале, о чём идёт речь. Но вскоре информация стала доходить до его просветлённого перевёрнутым положением разума.

Как только связь оборвалась, Алексей Иванович встал на ноги, оделся и отправился на прогулку. Терзавшие его смутная тоска и неясная тревога совершенно исчезли, и на душе стало светло и покойно. С любопытством и лёгкой иронией наблюдал он за бессмысленной людской суетой, за постоянным мельтешением глупых человеческих лиц. Такая счастливая перемена объяснялась просто: Алексей Иванович наконец выяснил, кто он такой.

«Не понимаю, – думал наш герой, шагая по Гончарной улице, – как я мог думать и воображать себе, что я обыкновенный человек? Как могла прийти мне в голову эта сумасбродная мысль?».

Поравнявшись с храмом Успения Пресвятой Богородицы, он остановился и заговорщически подмигнул образу троерукой Девы Марии, затем направился без всякой определённой цели куда-то в сторону Котельнической набережной. По пути свернул на Радищевскую, посидел в безымянном крошечном скверике с несколько облупившимся бюстом знаменитого прокурора-просветителя. Потом зашёл перекусить в расположенное неподалёку кафе.

Выйдя из кафе, он заглянул в книжный магазин в районе Таганской площади и купил толстую книгу в яркой суперобложке с изображением некоего загадочно ухмыляющегося многоликого и многорукого божества.

Когда Заборнову наскучило гулять и он вернулся на Гончарную улицу, к высокой серо-коричневой громаде сталинского дома, в котором проживал, а затем поднялся на лифте на шестой этаж, то увидел, что перед дверью квартиры топчется его старый приятель – Сергей Тихонович Пчелинцев.

- Старик! – закричал Пчелинцев, едва завидев Алексея Ивановича. – Куда ты, к чертям собачьим, исчез? Почему не отвечаешь на звонки? Что за фокусы? Ты же вчера должен был на юбилее у Любомудрова быть, все тебя ждали… Эх, ты! Чухна неблагодарная! Знаешь, как Николай Прокофьевич обиделся! Все ж таки шестьдесят стукнуло мужику, не хухры-мухры!

Заборнов молча отпер дверь и жестом пригласил Сергея Тихоновича в квартиру. Поскольку тот стоял столбом и только недоумённо пялился на Алексея Ивановича, видимо ожидая реакции на свою проникновенную тираду, наш герой ещё раз взмахнул рукой и сказал: «Входи, смертный!».

- Ну, ты в конец оборзел, старик! – хохотнул Пчелинцев, заходя в прихожую и скидывая лёгкое кашемировое пальто. – «Смертный»! Надо же! Тебя что уже избрали во Французскую Академию? Приобщился к сонму «бессмертных»?

Пока Алексей Иванович заваривал на кухне чай, Пчелинцев осмотрелся в квартире, потом сунул нос и на кухню.

- Старик, а чего это в квартире у тебя такой бардак? – поинтересовался он.

Заборнов ответил только мудрой улыбкой.

- Что молчишь-то? Язык проглотил? – рассердился Сергей Тихонович. Потом вновь внимательно огляделся по сторонам и продолжил уже более доброжелательным тоном:

- А может ты того, запил? Сразу бы так и сказал, чего темнить! Но, всё одно, мог и позвонить Любомудрову, хотя по телефону поздравить, предупредить. Чай, не переломился бы. Если такая уважительная причина, то он бы и обижаться не стал. Да и сам знаешь, не гоже одному квасить, моветон какой-то, ей богу! Меня бы позвал, вдвоём всё веселее.

Алексею Николаевичу стало смешно, он представил себе, как удивится его товарищ, когда узнает правду.

- Сядь! – сказал он Пчелинцеву. – Выпей чаю и послушай меня. Я хочу тебе поведать кое-что весьма важное. Внимай!

И Заборнов стал рассказывать.

Слушая Алексея Ивановича, Пчелинцев поначалу то и дело прерывал его речь взрывами гомерического хохота, который скоро однако сменился несколько растерянным и даже истеричным хихиканьем. Но потом Пчелинцев перестал и хихикать, лишь недоверчиво улыбался и покачивал головой, а в конце рассказа вообще вдруг сделался необыкновенно серьёзен и как-то суетлив.

- Знаешь, старик, – заявил он, отодвигая чашку с недопитым чаем и выскакивая из-за стола, – я, это, пойду, пожалуй. Пора мне. А ты, это, держись, значит. С кем не бывает, понимаешь! У меня специалисты знакомые есть… Я поговорю. Ты пока только, того… Ну, держись, в общем. А я скоро!

Как только за ним закрылась дверь, Алексей Иванович сел в кресло, раскрыл купленную сегодня книгу в кричащей обложке и принялся с наслаждением читать вслух:

«Родословие Борнавуза Езугеноса, сына Святовитова, сына Цернуннова.

 Когда Поимандрес-Брахма, Пастырь и Нус Всевластия, совокупившись с божественным Логосом и воссоединившись с властями огдоады, уничтожил изначальное Единство Высшей Реальности, нарушил равновесие трёх гун и породил костную материю с многообразием всего живого и преходящего, появились тысячеликий Шива-Рудра, семя коего рождает богов, и сам многорукий Вишну – хранитель Упорядоченного Знания. Его же аватары – суть Рама, Кришна, Парашурама, Будда и мессия Калка, время прихода которого было предсказано, но едва ли когда наступит.

Божественный Рама в союзе с ракшасами Раваны породил Изменчивые Сущности, а те, совокупившись с собственным естеством, – дэймонов Творения, сильнейший из коих – Уриэль и он же – Ормузд произвёл на свет солнечного Митру, а тот – бесчисленных Эзаров, облюбовавших благодатную Этрурию, от которых пошли владыки аллоброгов и прочих кельтов: подобный медведю Артайос, свиноподобный Моккус и Цимиацин, что изобрёл дороги и пути. Эти трое явились родоначальниками целого сонма бессмертных, сильнейшие из оных – Катурикс, царь сражений, Цернунн, три головы которого украшены рогами барана и солнечный Могон, владыка юной силы.

Бараноголовый Цернунн породил владыку геволян, далеминцев, ободритов и редариев – Святовита, у которого от союза с Неметоной, боевой вороной, терзающей тела убитых, родился сам великий Борнавуз Езугенос, время коего грядет…».

Прочтя это, Алексей Николаевич счастливо рассмеялся, несколько раз произнёс: «Да! Всё верно, нет никаких сомнений!», потом взял карандаш и записал на полях книги следующую многозначительную формулу: «Заборнов = ЗБРНВ = БРНВЗ = БоРНаВуЗ».

«Вот оно наконец, – думал наш герой. – Вот оно, откровение. Я – избранный! Уникум! Со мной возродится подлинное могущество ведруссов! Скоро уже явятся их посланцы, ибо время пришло!».

До появления посланцев Заборнов решил опробовать свои вновь обретённые силы и немного полевитировать. Он встал посреди комнаты, широко раскинул руки в стороны и закрыл глаза. Уже через какую-то пару минут окружающие предметы стали меняться, терять форму, очертания и плотность, наконец вовсе сделались прозрачными, и Алексей Иванович взмыл над истёртым паркетом, легко пронизал все перекрытия старого дома и в одно мгновение оказался над ним, плавно паря в пространстве.

Прохладный утренний воздух наполнял его легкие, освежал разгорячённый лоб, было необыкновенно легко и приятно. Заборнов стал подниматься выше, постепенно набирая скорость. Внизу, под ногами, стремительно уменьшались в размерах дома, улицы и площади; горизонт, напротив, ширился, раздавался. Вскоре и самый город превратился в подобие лоскутного одеяла, а потом – в одно сплошное блеклое пятно. Словно баллистическая ракета врезался он во влажный покров кучевых облаков и, не меняя траектории, понёсся ещё выше, вперёд – в разреженную атмосферу околоземных пространств. Небо над ним потемнело; проявились, стали множиться и засверкали, подобно бриллиантам, бесчисленные звёзды. В ушах возник какой-то гармоничный звон, некая повторяющаяся мелодия…

Алексей Иванович пришёл в себя, чудесный полёт прервался, – он вновь стоял посреди гостиной, а в дверь квартиры кто-то настойчиво трезвонил.

Отомкнув замок, он увидел на пороге двух высоких мужей в белоснежных одеждах. За спинами их маячило бледное лицо Сергея Тихоновича Пчелинцева.

Заборнов сразу признал ожидаемых посланцев, вызывало недоумение лишь присутствие Пчелинцева. «Зачем ты тут?», – поинтересовался Алексей Иванович. «Так надо, старик, – отвечал тот немного смущенно. – Поехали, я всё устроил, тебя ждут». «Конечно, ждут, – подумал про себя Алексей Иванович. – Но ты-то здесь с какого боку-припёку?». Впрочем, вслух он ничего говорить не стал, дабы не обижать бывшего товарища, только пожал плечами и, быстро одевшись, последовал за посланцами.

Тайное убежище ведруссов, куда привезли нашего героя, состояло из нескольких зданий и занимало довольно обширную территорию, огороженную сплошным забором, за который Пчелинцева, по понятным причинам, не допустили. Обходительные посланцы сопроводили Заборнова в небольшое помещение и предложили переодеться в более удобные и просторные одежды, а через непродолжительное время привели в светлую залу с высокими, украшенными лепниной потолками. Там его ожидали пятеро старейшин (впрочем, двое из них были женского полу).

Старейшины почтительнейшим образом предложили Алексею Ивановичу рассказать им во всех подробностях о том, как и когда он узнал о своём великом предназначении; интересовали их и многие, даже и незначительные, детали его предшествующего существования, детали существования его ближайших предков, поэтому спокойное повествование Заборнова часто было прерываемо многими вопросами.

Покончив с обстоятельной, занявшей не менее двух часов, беседой, старейшины подвергли его визуальному физическому осмотру и довольно неприятному ощупыванию. Один из них даже надавливал зачем-то Алексею Ивановичу на глаза большими пальцами и бормотал на ухо совершенную ахинею. Все манипуляции Заборнов стоически выдержал, ибо понимал, что это необходимо, что ведруссы боятся роковой ошибки и хотят быть абсолютно убеждены в его избранности. Дабы рассеять их сомнения, Алексей Иванович продемонстрировал свою способность к левитации. Правда, чересчур высоко подниматься он на сей раз не стал, лишь завис на пару минут над крышей здания и тут же вернулся обратно.

Наконец, старейшины были, по всей видимости, удовлетворены результатами проверки, и Алексея Ивановича вновь препроводили в небольшую комнату, вся меблировка которой состояла из одинокой металлической кровати и привинченного к полу стула, а голые стены были окрашены в блеклые пастельные тона.

Через какое-то время появилась пожилая и непомерно корпулентная ведрусска, которая молча измерила Заборнову давление и жестами предложила принять неизвестные пилюли весьма ядовитого зелёного цвета. От пилюль Алексей Иванович отказался и попросил принести бумагу и ручку. В ответ толстуха неопределённо хмыкнула и удалилась.

Заборнов прилёг на кровать и постарался задремать, но томительное ожидание вердикта старейшин, а равно некоторые замеченные им странности раздражали его и не давали совершенно успокоиться. Вскоре в душе Алексея Ивановича стала расти некая безотчётная тревога, которая, по мере того, как шло время, принимала всё более определенные и вполне даже отчётливые формы. Наконец, не выдержав, он вскочил с кровати и вышел в коридор.

Коридор был безлюден, лишь откуда-то из дальнего конца слышались приглушённые голоса, и тянуло запахом сигаретного дыма. Заборнов бесшумно прокрался мимо многочисленных, похожих одна на другую дверей и осторожно выглянул на лестничную площадку. Там курили двое в белых одеждах: один, который постарше, – из числа уже виденных им старейшин, а второй, помоложе, – неизвестный. Затаившись, Алексей Иванович стал прислушиваться к их разговору:

- Ну, коллега, что скажете? – спросил тот, что постарше. – Каков ваш приговор?- Может быть, онейроидная кататония? – отвечал тот, который помоложе.

- Вы полагаете?

- Весьма похоже. Сами посудите: яркие псевдогаллюцинаторные явления, некоторые нарушения восприятия времени, пространства… Согласитесь, весьма похоже. Хотя, признаюсь, случай уникальный!

- То-то, что уникальный! И, заметьте, никакого аментивного помрачения или амнезии реальных событий!

- Да, это настораживает. Анамнез опять же…

- Именно! Наследственность не отягощена, благоприятная даже. Никаких тебе органических поражений мозга или интоксикации! Возможно, некоторая нестабильность в эмоциональной сфере, повышенная внушаемость. Но всё это весьма характерно для творческих личностей.

- Алкогольный галлюциноз исключён?

- Полностью! Клиент вообще не употребляет спиртного. Уж скорее можно говорить об экстатическом галлюцинозе. Но на фоне чего он мог развиться? Вот вопрос!

- А симптом Липмана проверяли?

- Безусловно.

- Результат?

- Отрицательный.

- Очень странно!

- Ещё бы не странно. Ведь уже через полчаса после проверки симптома Липмана в динамике, клиент вновь активно грезил. Я лично поначалу грешил на абортивный делирий, причём – с явным наложением культурального грима.

- Да, да!.. Возможно… Хотя, анамнестические сведения…

- Вот именно. Должен сказать, я просто теряюсь, коллега.

- Ну, хорошо. Допустим, речь идёт все-таки об экстатическом галлюцинозе и бредоподобных идеях, развившихся на фоне пока не установленной нами патологии интеллекта или мышления. Но что прослужило толчком? Что спровоцировало столь быстрое, я бы даже сказал, лавинообразное развитие самого синдрома? Ведь, насколько известно, ещё неделю назад клиент был совершенно адекватен!

- Пока об этом мы можем только гадать, коллега. Потребуется время.

- Увы! Принуждён с вами согласиться!

Сообразив, что разговор подходит к концу, Алексей Иванович поспешно ретировался и, пробежав на цыпочках коридор, юркнул в свою комнату. Там он нервно заметался из угла в угол, пытаясь осмыслить услышанное. «Судя по всему, тут производят некие опасные опыты над людьми, – размышлял Заборнов. – А зачем бы ведруссам производить подобные опыты? Что-то здесь не так! Да и эта сугубо каббалистическая терминология… Наверняка замышляется что-то гадкое…».

Теперь смутное беспокойство Заборнова переросло в мрачную уверенность. «Нет, это не ведруссы, – думал Алексей Иванович, – это совсем не ведруссы! И я знаю, кто они такие! Они – извечные враги наши, злобные изверги, упомянутые в шумерских текстах… О! Я узнаю, я помню… Сколько веков, сколько тысячелетий! А я всё помню! Твари эти – никто иные, как аннунаки с планеты Нибиру. Вот, кто они такие! И больше они меня не обманут!».

В этот момент дверь в комнату открылась, в проеме показался только что виденный Заборновым лжестарейшина и тихо позвал: «Алексей Иванович!». «Ну, уж нет! – решил наш герой. – Хватит с меня вашего вранья! Теперь моя очередь играть с вами в кошки-мышки! Увидите, с кем имеете дело!». Он немедленно прижался к стене, закрыл глаза и окутал себя покровом невидимости. «Заборнов! – не унимался проклятый аннунак. – Борнавуз… как вас там… Езугенос!». Но Алексей Иванович никак не реагировал, понимая, что враг видеть его не может и потому безопасен.

Даже когда инопланетная тварь удалилась, Заборнов продолжал пребывать в невидимом коконе, опасаясь какой-нибудь хитрости. «Ничего, ничего! Подождите! – думал он. – Дайте только срок! Не удержат меня ваши стены и запоры! Не смогут удержать! Не пройдет и трех тысяч шестисот лет, как вновь воспрянут ведруссы, сбросят проклятое ярмо, освободят Евразию. А я пока стану подтачивать изнутри Чёрную Империю. А то, доберусь и до самой Нибиру! Тайным и незримым мстителем явлюсь я туда, преодолев бесчисленные звездные миры. Ибо ныне нет ничего невозможного для меня! Ничего!.. Ничего, ничего… Молчание!».