Я улыбаюсь. Пока я читал (с экрана) этот короткий рассказ, «Вербовка» Цыпкина, мне несколько раз пришлось лазить в поисковик и в электронный переводчик. Я смотрел, что такое «HR-менеджер», «эндорфинить» и «ремикс» и переводил «Never let me down again» и, на всякий случай, «Music for the masses». «Usual Suspects» я не стал переводить (лишь теперь, когда пишу, полез наводить справки и узнал, – мой поисковик умный и подсказал, – что это название триллера – а это, кажется, остросюжетный фильм или вообще произведение – 1995 года). Я по контексту понял…

«– Есть доказательства?

– Думаю, да,– еле уловимое движение уголков рта напомнило разбивающуюся чашку из Usual Suspects…».

– что тут апелляция к какому-то моменту из какого-то произведения. Словосочетание «Depeche Mode» мне хоть и было знакомо (это, кажется, какая-то вокально-музыкальная группа западная), но я не знал ни мелодий, ни роли в шоу-бизнесе (если я правильно выражаюсь; я всё-таки человек другого поколения).

А улыбаюсь я потому, что из-за последних слов рассказика:

«Насчет человека в женщине я ошибся все-таки», –

мне стало ясно, что вся эта иностранщина есть маска цивилизованности, мол, надетая на нечеловека эпохи реставрации капитализма в России.

Не для России этот строй, капитализм. Не соответствует менталитету большинства. Менталитету большинства соответствует, по-моему, усечённое мною изречение Феофана Затворника: «Дело не главное в жизни, главное – настроение сердца». А мало ли какое оно может быть в иную минуту. Нет этой узости рационализма.

Рационализм же этой женщины в рассказе, пришедшей вербоваться на работу, чудовищный. Просто страшновато становится, если вдуматься. (Я предлагаю рассказ прочесть, кто дочитал до этого места, а его ещё не прочёл. Он очень короткий.)

А «я»-повествователь – ей прямая противоположность. Она – рациональный и потому нечеловек, он – иррациональный и потому человек.

Он настолько не в себе из-за выволочки, которую только что претерпел от начальства, что неспособен работать:

«Я мрачен, недоволен и спесив. Они мне все не нравятся, независимо от резюме, профессиональных качеств и длины юбки…».

Рационалист так не распускается.

Он бросается в другую крайность, когда претендентка оказывается любящей ту же Depeche Mode, что и он. (Цитировать? Или вы рассказ уже прочти?)

Он обычный человек с российским менталитетом. Впрочем, только ли у россиян такая черта, как потаённый квиетизм? Квиетизм ещё в Древней Греции возник.

«Он… исходит из пессимистических представлений о тщетности усилий по улучшению жизни. Отсюда сам собой напрашивается вывод: не следует слишком в неё вторгаться… Для того чтобы легче реализовать свой идеал, предохранив его от чрезмерного давления обстоятельств, квиетист предпочитает следовать ему в условиях потаённого существования (исключение составляют, пожалуй, хиппи, совсем не чуждые квиетических устремлений), прикрываясь почтением к общепринятым символам [«принял облик Матери Терезы на исповеди»], потребительско-гедонистическим идеалам и их узловой заповеди – «быть, как все» [«Взял. За исключительную память и умение находить нужную информацию»]» (Ландесман, Согомонов. Спор с пессимизмом. М., 1971. С. 162 - 163).

И тут я признаюсь, что пишу вот здесь уже назавтра после прочтения рассказа и после ознакомления с идейной направленностью группы  Depeche Mode, из-за которой персонаж, принимающий девушку на предприятие, её на работу принял. И позволю себе отвлечься (сам себя не похвалишь – ходишь, как оплёванный).

Я изобрёл инструмент для своих разборов: Синусоиду идеалов. Те, мол, закономерно и постепенно превращаются друг друга, и их ограниченное число во все века (ну вот, как квиетизм этот, ещё с древних греков известный). Если их, идеалов, множество-круг вытянуть во времени слева направо, получится синусоида. С инерционными вылетами-экстремами вверх и вниз на перегибах кривой. На нижнем вылете – квиетизм и хиппи. И Depeche Mode. Так мне повезло с этой аналогией.

В ней же на бумаге, где нарисована Синусоида с вылетами, есть пространство между нижним вылетом и нижним перегибом. И мыслимо ж нарисовать много вылетов на этом пространстве. Так оказалось, что это множество прекрасно иллюстрирует то, что происходило в молодёжной контркультуре второй половины ХХ века. Прекрасно иллюстрирует, если считать нижний перегиб символом потребительства, мещанства и «заповеди – «быть как все»», а разнообразную ненависть к этому – разной приближенности/удалённости вылетами. Пассивная ненависть – ближе к мещанству, активная – дальше. И вот – цитата соответствующая (считайте там аполлонизм, Киркорова и Шуфутинского – мещанством, а дионисийство – активной ненавистью, ницшеанством):

«Я бы хотел на время воспользоваться терминологией Фридриха Ницше, который задал ритм моего мышления точно так же, как музыка DM определила основную вибрацию моей души. Я не последователь Ницше и могу быть в чем-то с ним не согласен, но он – отец моего формального мышления. Так вот, Ницше выделил всего два типа структуры, два принципа, по которым существует во всем своем многообразии жизнь на земле. Первый принцип – аполлонический, который позволяет каждому из нас оставаться самим собой, выделяясь из общей массы, и второй – дионисический, снимающий эти и подобные ограничения. Оба принципа взаимосвязаны, относительны и не имеют отдельного друг от друга существования. Себя, например, Ницше считал дионисическим философом, и это совершенно справедливо, если сравнить его с Кантом или Шопенгауэром, тем не менее, и его можно принять за представителя аполлонической культуры, если сравнение будет проведено с Ошо или Кастанедой.

В музыке присутствуют те же тенденции, только мы знаем их под другими именами: принцип аполлонического самоопределения известен нам как музыкальная готика, а дионисические ритмы – как психоделика.

Конечно, рядом с каким-нибудь Михаилом Шуфутинским или Филиппом Киркоровым даже музыка Depeche Mode может показаться психоделической, но если на картину современной музыкальной культуры смотреть широко, то готический характер DM очевиден».

Графически это выглядит так:

Судя по любимым песням, получается, что «я»-повествователю из «Вербовки» в глубине души карьера и преуспевание ненавистны не за один случай, когда его «поставили перед строем коллег и под бурные продолжительные аплодисменты отменно выпороли за незначительный, по моему мнению, провал», а вообще. И именно ненавистны, раз провал так весело и привычно-отстранённо описан. – Человек привык притворяться в этом мерзком-премерзком мире.

А каков идеал самого Цыпкина? Он-то новый провал «я»-повествователя (ошибку про «наличие человека в женщине», мимоходом объявленную в самом конце) как подал? – Неожиданно. С полным переворотом значения слова «человек». Смотрите. Сначала было как?

«…чересчур испепеляющий взгляд был ее единственной дипломатической ошибкой, но зато выдал наличие человека».

Он её принял за активного бунтаря (принципиальный недипломат не может быть приспособленцем), - он принял её за более крутого, чем тайный он (ниже себя по приведённому выше рисунку). А она кем оказалась? – Тем, кто выше его по рисунку. Не человеком.

Так от чего получил удовольствие Цыпкин: от неожиданности подачи или от содержания поданного?

Мне кажется, что от того и другого. Он слился со своим персонажем. Неявное в тексте при чтении стало явным в конце его.

Так это значит, что и по ходу повествования автор УЖЕ знал, на что он намекает пока ещё не воспринимающему намёков читателю. Он всё рассчитал. Тогда нет в тексте ничего, что было б родившимся в подсознании автора и потому его мучавшего и требовавшего писать, чтоб выразить – ещё неизвестно как – неизвестную самому себе муку.

То есть это – не художественное произведение (в некотором, пусть ещё и необщепринятом, смысле этих слов). Это какой-то вид сатиры, самого нехудожественного (в том же, ограниченном, смысле) рода литературы как искусства.

Подтверждение

Для меня-идеалиста есть такая загадка. Зачем творец создаёт своё второе художественное произведение? Он же уже самовыразился в первом. Я при этом имею в виду, что выразил он подсознательный идеал. А идеал быстро не изменяется. Поэтому во вторичном его выражении нет смысла. Я при этом имею в виду, что от выражения идеал теряет свою подсознательность и перестаёт бередить душу. Я-идеалист не признаёт другие поводы создавать художественное произведение, кроме выражения подсознательного идеала. – Вот мне и загадка.

Мыслим, правда, и ответ. Состояние переведения из подсознания в текст очаровательно. Имеет место некое понижение уровня сознательного, чтоб оно не тормозило самовыражение подсознательного (всякие неожиданности, нелогичности и противоречивости). Автора охватывает некий транс. Вдохновение. И его потом хочется повторить. И это возможно путём самообмана насчёт утраты идеалом подсознательности. В результате автор как бы искренен и второй раз. Очень уж сладко оно, творческое состояние.

Ну и сохранность идеала на каком-то отрезке времени тоже обеспечена. Что и подтверждается внешним наблюдением критика.

Деятельность критика погранична с искусством. Критику тоже нужно наитие, чтоб расшифровать следы подсознательного в тексте. Это тоже сладкое состояние. Вот потому и я всё пишу и пишу.

Причём градус для себя я могу и понизить. Есть же не только художественный смысл как порождение подсознания, который сладко открывать для себя и людей. Есть ещё и просто скрытый смысл, в порождении которого подсознание не участвовало. Но всё равно приятно озарение, когда скрытость открываешь.

Вот последнее и произошло, когда я обратился ко второму для себя произведению Александра Цыпкина – «Свадебное насилие».

Тут я прошу читателя прерваться и обязательно сперва прочесть этот рассказ, а потом продолжить чтение его разбора.

Я-идеалист думает про меня, что я-читатель отличаюсь от я-критика и не отличаюсь от других читателей.

А я сперва не обратил особого внимания на слова:

«Гена увидел фотографию папы утром после, так сказать, незащищенного соития и сразу все понял».

Гена увидел фотографию папы утром после, так сказать, незащищенного соития и сразу все понял.

Меня же можно простить. В этом месте я ж ещё не знал, что:

«В итоге Катя вдруг стала беременна».

Я, правда, был недостаточно внимателен и к самому первому абзацу рассказа:

««Цыпкин, мне конец. Я ночью ударил Катю, но не очень помню, за что и как, хотя это уже не важно. Она плачет и говорит, что не может выйти из номера с подбитым глазом. Ее папа меня убьет, ты же его видел»».

Если б был внимателен, может, понял бы, что слова:

"Гена увидел фотографию папы утром…" –

означали угрозу Кати Гене, что с ним будет, если он теперь на ней не женится. – Хищница страшнейшая. Принесла с собой фото на свидание, во время которого планировала отдаться Гене, чтоб его немедленно заставить жениться.

Из-за такой невнимательности я не среагировал правильно и на само появление папы в рассказе:

«…не говоря уже о проверке его [жениха, прямо на свадьбе!] на прочность, о которой мечтали друзья отца по ВДВ».

Наконец, до меня не сразу дошёл сарказм постскриптума:

«P. S. И еще немного про Генкину семью. На момент свадьбы Катя уже не была беременна, не сложилось в тот раз, к сожалению. Она переживала, боялась, что ей не поверят, подумают, что она, в принципе, это все придумала, или что жених отзовет предложение, но воспитание есть воспитание. Когда Гена сообщил своим о проблеме, бабушка спокойно сказала:

– Уверена, на твои планы относительно женитьбы это не повлияет. Не позвать замуж беременную девушку – трусость, а вот отказаться от потерявшей ребенка – это уже предательство. Данте оставил для таких последний круг. Я тебе не советую.

– Бабушка, я и без Данте понимаю, что можно, а что нельзя».

Умнейшая (но полюсно противоположная расчетливости) бабушка не поняла, что Катя не потеряла ребёнка, а просто соврала, что беременна, чтоб дополнить угрозу применения силы папой, ВДВ-шником в прошлом.

«Ох, уж эти нерасчётливые…» – сокрушается с тонкой улыбочкой Цыпкин-автор. И тогда приходит мысль, что не зря он первым же словом рассказа дал «я»-повествователю свою фамилию. Не зря. Это в тексте Цыпкин – полюс нерасчётливому Гене. А в творчестве Цыпкин – враг расчетливости. Как и в первом мною прочтённом рассказе.

Следов подсознательного идеала во втором рассказе так же нет, как и в первом. Это опять вещь из рода сатиры. А умнейший Цыпкин даже и не претендует на художественность и пишет в предисловии:

«Это бессовестная попытка вас заинтересовать и склонить к покупке книги "Женщины непреклонного возраста"».

26 июня 2016 г.