По Москве бы по реке бы...

По Москве бы по реке бы переплыть через Москву,
Перейти бы сонный город по рассветному песку,
Через плесы теплых улиц, через заводи дворов,
Через вечных трех вокзалов заревой водоворот.

По Москве бы по реке бы переплыть через тоску
Мимо нищих, мимо пьяных, мимо уличных паскуд,
Мимо властных коридоров, мимо тюрем городских,
Мимо свалок, мимо лавок, мимо сходок воровских.

Никого бы в этот раз я в этот путь с собой не взял,
Потому что брать с собою никого туда нельзя,
Потому что от Большого Москворецкого моста
Понесет меня по жизни самый лютый ледостав.

Потому что позади меня весь этот долгий день
Будет буйствовать на улицах июньская сирень,
Будут школьники вчерашние спешить на выпускной
И кресты небесных храмов плыть над летнюю Москвой.


Август

Гулко ударилось яблоко оземь.
Всхлипнула птица в саду.
Крылышком острым, хрустящим, стрекозьим
Август сверкнул на лету.

Стих на мгновение ветер, задувший
Лампу… Но ширится свет,
Прямо с небес протекающий в души
И шелестящий в листве.


* * *

Вот и мама приходит во сне,
Мнет косынку.
Слышу голос, звучащий извне:
— Как ты, сынку?

Вот и батька заходит в мой сон
(Где ты, водка?)
Со слезою во взгляде косом:
— Как ты, Вовка?

Только брат задержался в пути:
— Где ты, братка?
Только ветер осенний гудит:
— Где ты, батька?


* * *

Плывет на небесном облачке –
На утлой, дырявой лодочке.
Свистит в свою птичью дудочку,
Спускает на землю удочку.

– Кого ты поднимешь, ангел мой,
Из праха, из персти лагерной?
Возьми мою душу грешную,
Всю муку мою кромешную!

Ни звука в ответ, ни отклика,
Ни образа и ни облика.
Плывет золотое облачко.
Течет моя утлая лодочка.


Ветер

Выметает ветер-дворник
Наши души из Москвы
Вместе с дымом в подворотнях,
Вместе с ворохом листвы.

Выдувает, словно воздух
Из-под узких мостовых –
Из разломов девяностых,
Из колодцев нулевых.

По Варварке и Покровке,
По Неглинке и Тверской
Гонит наши сны и склоки
И кружит их над Москвой.

И любовь, что гибла с нами,
Тащит, словно воробья,
Через морок, через память,
Через сумрак ноября.

Заметает пьяный дворник
Наших судеб ветхий след...
Но Господь в пространствах горних
Видит нас. И брезжит свет.


* * *

Замыкаю свои уста.
Осеняю себя крестом.
Закатилась моя звезда
И погасла в окне пустом.

Ничего больше в мире нет,
Да и не было никогда –
Только ясный небесный свет,
Только горняя высота.


Браконьерская история

Пальцы тревожила тяжесть ножа —
лезвия сталь остра.
В белое горло вонзил и нажал,
и распорол осетра.

Чуял, покорное тело кроя, —
много икры он даст.
Вынул, руками раздвинув края
раны, и выложил в таз.

И осетра, что от боли стонал,
молча свалил через борт.
Дрогнула глубью речная страна —
жив был осетр, а не мертв.

Плыл он, живот свой разрезанный сжав,
звезды с водой глотал.
Как холодна, как чиста и свежа
эта родная вода!

А человек смыл кровавую грязь
с пальцев — река унесет...
Сколько потом бы ни ставил он снасть,
вытащит — мертвый осетр.


* * *

Пока еще все живы,
И брезжит этот свет,
Не верьте сказке лживой
О том, что смерти нет.


* * *

Вечных странствий ветер горький,
Дым разлук, летящий вслед…
Дом высокий на пригорке,
Дальних окон тихий свет.

Блики скользкие на ставнях,
Листьев взлет и крыльев взмах –
Где-то там, в сиренях давних,
В летних ливнях, в легких снах.

Первый снег в твоих ладонях,
Мерзлых рельсов первый стык –
Где-то там, в пространствах дольных,
В долгих снах, в полях пустых.


У иконы  чудотворной

У иконы чудотворной,
На краю юдоли смертной,
В глубине огнеупорной,
В круговерти беспросветной,
Мою душу ангел тронул,
Тихий ангел за плечами…
У иконы чудотворной
Улеглись мои печали.

У иконы чудотворной
Божьей Матери Моденской,
Где с молитвою упорной
И почти с мольбою детской
Вы ловили взор бездонный,
Восходя в печали светлой,
У иконы чудотворной,
На краю долины смертной...

Где лампады свет бессонный
Замирал во мгле рассветной —
У иконы чудотворной,
Над моей страною бедной.


Сашка

Кто заплачет над Сашкой Якутом,
Над московским пропащим бомжом?!
Вот лежит он, рассветом окутан,
Финкой резан и водкой сожжен.

Вот качается тенью бездомной
В жуткой бездне за тонким ледком.
И летят над судьбой его темной
Стаи птиц и кричат далеко.

Свищет ветер над Сашкой Якутом,
Режет листья острее ножа
Над землей, по которой разутым
Он ходил, и в которой лежать

Нам придется когда-нибудь вместе,
Подпирать верстовые столбы…
Как не выкинуть слово из песни,
Нас не вынуть из общей судьбы.


Преображение

Петух меня разбудит в Плёсе
В Преображение Господне,
Когда душа о счастье просит,
Преображаясь на восходе.

Когда еще небесный пламень
Плывет огнем неопалимым
Над голубыми куполами
И тонким сводом тополиным.

И вечной кистью Левитана
Преображает в буйство красок
И Волги плёс, и блеск металла,
И блики яблочного Спаса.

* * *

Мой белый кот, ушедший в зазеркалье,
Порой мне подает оттуда знак:
Зеленым оком в глубине сверкая,
Рассказывает он о странных снах.

И руку мне царапает до крови,
Когда, прильнув к ней, словно царь Давид,
Поет о том, как ночь стекает с кровель,
Как ветер воли — зол и ядовит.

Мой черный кот, живущий в зазеркалье,
В мой сон глядит с усмешкою творца.
И зрак его, как воздух, вертикален.
И узок свет его. И нет ему конца.


Мамины цветы

Как эти дни безудержно горьки –
Беззвучный воздух и прохладный пламень!
И догорающий на клумбе георгин,
И брызги ос, и дальний голос мамин.

И дымное струение стрекоз
Над розами, над астрами, в сирени…
Как будто тихо здесь прошел Христос,
И стал весь мир прозрачней и смиренней.


Дождь идет

Дождь идет по российской глубинке –
Мельтешит по суглинкам дорог,
Обрывает кусты голубики,
Обивает родимый порог.

И висит над пустой колокольней,
Утекая в бездонный песок.
И сбивается с рифмы глагольной,
И бросается наискосок.

Он идет по бескрайним просторам
Летописной ковыльной Руси.
Остывает в лесах за Ростовом,
За Непрядвой в полях моросит.

Он идет по заброшенным весям,
Где давно не осталось живых,
По таежным ночным поднебесьям,
Мимо вышек сторожевых.

Мимо лагерных страшных погостов,
Где рассвет – неизменно кровав,
Где от слез задыхается воздух
И от горя чернеет трава.

Он идет мимо тюрем, где до сих
Пор стреляют в затылок, в упор,
Где во тьме надзиратель гундосит
И уводит в глухой коридор.

Мимо черных разбитых землянок
С полосою, свинцовой, сплошной,
И солдатских высот безымянных
Он идет – проливной, обложной.

И встает у межи той последней,
Где кончаются беды и ложь,
Этот долгий, безудержный, летний,
Этот теплый, сверкающий дождь.


* * *

С радостью, с молитвами Христовыми
Ухожу на все четыре стороны.
С мокрыми ветрами и сиренями
Ухожу за все четыре времени.

Ухожу дорогами солдатскими —
Адскими кругами сталинградскими.
Долгими ночами госпитальными
С голосами и гудками дальними.

По обрывам снов, по узкой досточке,
Где уже истлели наши косточки.
Ухожу в сырой рассветной роздыми,
Разодрав снегов тугие простыни.

По туманам рек, по хляби мартовской
Ухожу туда, где встречусь с матушкой.
Где с батяней разопьем по стопочке
Его горькой, как судьба, настоечки.

Где остановлюсь у края самого,
Все переживу и вспомню заново.
В тишине, под золотыми кущами,
С небесами, на закат текущими.