Самое трудное время то, в которое живём.

Единственный критерий современности – готовность обновляться и свобода от любых привычек, этих якорей личного прогресса. Только свежие мозги и хорошая реакция обеспечивают независимость… Что за грохот при посадке? Мне это не нравится… Да. В галопирующем мире надо непрерывно переучиваться, какой-то неумолимый марафон. Иначе отставание мгновенно приобретёт невероятную обратную скорость.

Но как всё непросто, когда тебе восемьдесят пять. Не хочется стареть, а приходится. Лучше всё-таки постареть, а не умереть. Никто не знает, до чего он доживёт, а дожив, поражается непредсказуемости истории, которая всегда найдёт возможность посмеяться над нами. Мы опять в Советском Союзе. Снова вошёл в состав Казахстан. А я не был там, ни при первом СССР, ни теперь. Вот так отваливается пол страны, потом возвращается, а в твоей жизни никакого резонанса.

Долетел в расчётное время, а припарковался паршиво. Что же там рухнуло внутри купола. Странно, вроде всё закрепил. Только бы не планшет. Если выйдет из строя, второго такого старичка не найти, придётся осваивать новую модель, а это мука смертная! Что же тогда, если не планшет? Так и подмывает выскочить из кабины и вопреки условиям прибытия сразу ворваться в купол, в это перекати-поле.

Сверху хорошо видно рыжие комбинезоны бригады фиксации с буквами «Бэ-Фэ» на спинах. Мне нравится, что новый СССР и в мелочах наследует прежнему, любит аббревиатуры. Все службы носят комбинезоны разного цвета. Все узнаваемы. Комбинезон – это и основной будничный наряд любого гражданина. Утром натянул, вечером засунул в комбинезатор, следующим утром из противоположного конца устройства вытаскиваешь новый. Размер настраиваешь любой, цвет и рисунок тоже. Из палитры исключены только официальные цвета служб.

Рыжие комбинезоны Бэ-Фэ уже возятся подо мной, значит присоединение к коммуникациям завершено. Но что же, что же там внутри свалилось?.. С ума сойду от нетерпения, дожидаясь, пока они закрепят дирижабль над участком. Иногда поражаюсь, как мы раньше жили без этой лёгкости перемещения? Меня устраивает переносной дом. Чуть что, - изменился климат, сварливые соседи, – нет проблем, – подцепляешь купол к дирижаблю и уходишь в другие широты, только надо заранее согласовать маршрут и зарезервировать парковку.

Я лоялен сегодня к любой власти, будь то красные, голубые или корпоративные воротилы. Умнó было придумано и ловко проведено при очередной выборной кампании, – у власти стоят только те, кто живёт в этой стране, лечится, учит своих детей и отдыхает здесь. И всё преобразилось. У политиков появился интерес сделать хорошо себе, а заодно и людям, дать лучшее и качественно. Я уже привык к этому. Но не устаю удивляться.

Но сколько же они там будут копаться? Сегодня, пожалуй, пойду в ближайший спортклуб, восстановиться после перелёта. Помаленьку внедрилось в жизнь множество удобств. Хорошая физическая форма и красота при современной медицине перестали быть преимуществом рождения. Превратились в свойства покупаемые, либо предоставляемые бесплатно через социальные центры. По общему мнению, я в восемьдесят пять выгляжу на свои шестьдесят в далёком 2025-м.

Не первая молодость, но жить можно. Соцпособие хорошее, да немалая надбавка. На счастье я сохранил все артефакты первого СССР. Мои значки пионерский и комсомольский, октябрятская звёздочка, всяческие удостоверения, красный галстук, почётные грамоты с незабываемыми профилями были представлены комиссии и учтены как заслуги перед старым и новым Союзами, а пребывание в соответствующих организациях засчитано в стаж.

Наконец-то! Купол присоединён, дирижабль зафиксирован. Можно спускаться. Прикасаюсь к протянутому мне планшету Бэ-Фэ с договором, и формальности закончены. Прописки и регистрации нет в границах земель, воссоединённых после очередного развала империи. Никакой бюрократии. Всё исчерпывается прикосновением большого пальца правой руки к отчёту. Исключительно биометрический контроль, как и документообмен. Ко всем заявлениям, жалобам, требованиям, чекам и протоколам прикладываешь палец в нужном месте нужного носителя. Система идентифицирует личность и осуществляет запрос или даёт ответ. Или снимает деньги со счёта.

Переходим к неформальной части программы. В знак бодрости русского духа вручаю бригаде бутылку водки, этот неизжитой символ прошлого. А на случай, если присоединяющий персонал женщины, у меня кроме водки припасена коробка конфет. Жизнь во все времена опирается на одни и те же ценности. Во-первых, личные интересы. Во-вторых, традиции, круг общения, хоть бы и в медиапространстве. Традиции уважаю, как уважаю непреложные факты прошлого.

Врываюсь в жилище. Счастье! Планшет цел. Тогда что же так шумно упало? Так тяжело упало, как вещь стационарная, утащившая за собой окружающие предметы? Осторожно двинулся по подсобкам, весьма озадаченный. Всё минимизировано и облегчено, всё одноразовое. А то, что неизбежно хранится, накрепко закреплено на время полёта. С этими мыслями вошёл кладовку и ахнул.

На полу валялся распахнутым чемодан прошлого века, где я хранил документы веков, предшествовавших рождению чемодана. Как вышло, что он упал? Я хорошо привязал его, даже подёргал за концы узлов. Верёвки были новыми и толст…

Позади чемодана сидела большая белая крыса. С невероятной скоростью она грызла бесценные бумаги, глядя на меня немигающими красными глазами. Как безумный я замахнулся планшетом, готовый на любую жертву, лишь бы остановить злодейку. Но вовремя вспомнил, что за убийство млекопитающего засудят зелёные. И засадят. И снимут с моего счёта колоссальный штраф «на компенсацию животного мира».

Я заорал и затопал ногами. Но наглая тварь с феноменальной сноровкой продолжала своё дело. Розовый нос двигался в такт движению зубов. Труха от документов летела во все стороны. Хотел согнать, но опять остановился, вдруг она из приюта и на ней чип? Тогда примчится бригада зелёного десанта – Бэ-Зэ-Дэ – карать того, кто некорректным обращением с животным вызвал на их контрольных приборах подскок диаграмм.

Трясущимися руками оживил планшет. Прижал палец к Бэ-Бэ-эР – бригада быстрого реагирования в списке экстремальных вызовов. По экрану проплыл ответ: «Ближайшая ББР на расстоянии 524 м. Расчётный срок прибытия 3,5 мин.» Черепахи вы, а не Бэ-Бэ-эР. Да за эти три минуты она сожрёт не только документы, но и чемодан. Вторым нажатием пальца вызвал Бэ-Зэ-Дэ. Эти отзвонились мигом. Включил микрофон и заорал им не своим голосом: «Нужна клетка. И ветеринар. Крыса у меня! Крыса!» – задохнулся, просипел бессильно: «Спасите документы…» Вот так. Библиографическая редкость может кончить жизнь в топке или в туалете. Но быть изгрызанной крысой… это уж слишком.

В дом свиньёй входила Бэ-Бэ-эР. Три богатыря в чёрных комбинизонах, в забралах и с нехилым оружием. Увидев крысу, ни на секунду не смутились величием задачи. Старший по-деловому осведомился на неизвестном мне языке, который был определен автопереводчиком, как казахский: «Бэ-Зэ-Дэ вызвали?» Я завопил: «Да! Остановите её как-нибудь!» Прослушав мою речь, пропущенную сквозь автопереводчика, старший дал сигнал одному из помощников. Тот выступил вперёд, прицелился и выстрелил. Вылетевший с тихим хлопком снаряд превратился в сеть, которая упала на крысу, опутывая её. Зверь забился, работая лапами и зубами, расшвыривая листы и клочки бумаги. Было ясно, что пауза продлится недолго.

Стрелявший стоял по стойке смирно. Третий уже принимал новый вызов. Главный протянул мне планшет с отчётом по вызову. Я поставил палец, и они двинули было на выход, но отступили, пропуская двух решительных девушек в зелёном и в длинных перчатках до локтей. Они несли мини-контейнер с инструментами и клетку для крысы. Контейнер тут же был распахнут, животное получило меткий укол и обмякло.

Вместе с сеткой крысу перенесли на мой письменный стол, где под настольной лампой на ухо вредителю поставили чип, после чего вытряхнули белое тело из сети и заперли в клетке, которую установили на тумбе посреди купола. Мне снова протянули планшет с отчётом. Но я не дал отпечатка, вовремя отдёрнул руку, спросив: «А кто из вас ветеринар?» Оказалось, что ветеринар по адресу выехал, вот-вот прибудет. Я потребовал, чтобы в отчёте было указано, что бригада покинула животное до прибытия ветеринара. Поправка была внесена, и мы расстались.

Проверив, насколько надёжен запор клетки, поглядев на неподвижно лежащую на боку крысу с приоткрытым ртом, где к зубам пристал ошмёток бумаги, я побрёл в кладовку проводить итог диверсионной работы. Часа три я летел. Да полчаса парковался уже здесь… И когда она залезла в купол? На старом месте я провёл несколько месяцев. Не было никаких признаков, что у меня есть житель. Значит, забралась перед самым отъездом, когда я совершал последние ходки к дирижаблю.

Сложил в чемодан разбросанные листы вместе с мельчайшими клочками, педантично собрав их с пола. Отнёс к письменному столу, чтобы разобраться. Но уже злился на ветеринара. Как-то это не по-советски, так задерживаться. Дрожащими руками разбирал по стопкам оставшееся от архива. Стол выглядел, как прилавок, где я разложил жёваную бумагу, пытаясь восстановить если не порядок, то принадлежность клочьев к тому или иному документу. А вот эти желтоватые куски, что это такое, ни одного целого листа, одна труха…

«Ааааааааа! Самое, самое важное!!!» - заорал я так, что самому стало плохо. Не помня себя от ярости, кинулся к клетке, собираясь с размаху садануть ею об пол, но увидел на пороге женщину в синем комбинезоне и с сумкой ветеринара через плечо.

«Спокойно. Спокойно, - сказала она с умиротворяющей интонацией нянечки, работающей в сумасшедшем доме. - Кому тут требуется помощь ветеринара?» В глазах сверкнула весёлая искра, но тон оставался серьёзным. Я растерялся, спрятал руки за спину. Кивнул на клетку, показав себя круглым дураком, потому что дал ей право выбирать из нас двоих, кто здесь животное, нуждающееся в её помощи.

Новые искры в её глазах поймать не удалось, она быстро отвернулась. Но могу поклясться, отвернулась, потому что не могла сдержать смех. Мне было до смерти обидно за документы, мне было досадно быть в её глазах дураком. Но она мне понравилась. Она была, как бы правильнее выразиться, будто сродни мне. Я сразу почуял это. Средних лет, миловидная, подтянутая, естественная, с неожиданными девчоночьими веснушками. И ей нельзя было отказать в чувстве юмора, чего многие женщины начисто лишены. В этом плане опоздавшая ветеринар опередила даже бригаду быстрого реагирования, которая провела операцию со звериной серьёзностью.

Крыса уже очухалась и осматривалась в новых обстоятельствах. Мне бы такую клетку с таким электронным оснащением вместо моего, хоть и продвинутого, но уже амортизированного купола. И тебе датчики настроения, и поилка, и кормушка, и сменные игрушки. Всё сделано с учётом того, что хозяин зверя может спокойно отлучаться. Ветеринар взяла крысу и вертела в руках, осматривая, что-то записывая в блокнот. Крыса безвольно подчинялась, откинув розовые лапы и хвост.

Я насторожился, увидев блокнот. Ныне редкость человек, пользующийся блокнотом и ручкой. Обычно сведения фиксируются или на планшете при помощи традиционной печати, или прямо с голоса через включённый микрофон, а при необходимости – автопереводчик, как с бэбээрщиком. Языки знать не надо. В школах их изучение отменено. Вместо иностранных языков теперь обязательный предмет - чистота и чёткость речи, занятия с логопедом. Картавящих, шепелявящих, заикающихся больше нет. Молодые говорят так, как когда-то говорили только дикторы радио и телевидения.

Жизнь непрерывно портит ею же созданное. Компьютерные мальчики со временем становятся компьютерными дедушками. Отсюда ведущая тенденция современной медицины – развитие и поддержание жизненно важных функций организма с момента рождения. Чтобы человек мог легко справляться с любой механикой и электроникой. Хорошая реакция, свобода движений, развитие мелкой мускулатуры вплоть до шевеления ушами и вращения шеей. Чтобы и в старости мог оперативно среагировать и дать удар пальцем по кнопке, ухом по наушникам или ногой по педали.

Блокнот и ручка – анахронизм, ненужное отягощение. Даже для современного писателя такое оборудование исключительно милая забава, какой было в моей юности гусиное перо. Тем более удивительно увидеть их у ветеринара. Ну, она, на вскидку, где-то ровесница моего сына. Что ж, мы с ней – продукты советского и постсоветского периодов. Пристрастие к объектам не исчезающим, не мерцающим – наша общая черта, которая нынешней молодёжью справедливо расценивается как тормоз.

Мне страшно импонировал тормозной элемент в ветеринаре. Это был новый не побиваемый козырь после искр в глазах. Я как-то стал ревновать её к крысе, с которой она возилась и разговаривала, не обращая на меня внимания, словно меня вовсе не было. Я обошёл её и встал с другой стороны клетки, наблюдая за происходящим, а заодно разглядывая ветеринара, которой имя мне уже не терпелось узнать, как имя единомышленника.

Время от времени она вскидывала на меня глаза, но смотрела так отрешённо, что я стал искать на ней наушники. Так смотрят люди, которые обалдели от музыки. Улучив момент, осторожно вставил: «Простите, что так импульсивно выражал свою досаду, когда вы вошли. Я не хотел вас испугать и теперь мне неловко».

Не поднимая глаз от крысы, к животу которой прикрепила какой-то миниатюрный прибор с табло и выписывала показания, ветеринар приветливо ответила: «Что вы! Вам никогда не перекричать слонов или тигров, с которыми приходится иной раз работать… Вы очень любящий хозяин, если состояние животного вас так обеспокоило».

Я немедленно воспользовался возможностью диалога и первым делом поинтересовался её именем.

«Ольга», - ответила она, необычайно меня обрадовав, потому что это было имя моей матери. «А вы…» - и заглянула в планшет, отыскивая мой вызов. Но я опередил: «Иван Малов. Искренне рад знакомству. Но должен вас разочаровать. Я вовсе не обеспокоен состоянием вредителя, который неизвестно откуда у меня взялся. Я в ужасе от того урона, который он нанёс моему архиву. Вот, взгляните», - и трагическим жестом указал на заваленный обрывками стол.

«Боже! - воскликнула она, отцепляя тем временем от крысы датчик. – «Это же настоящие бумажные документы, достойные музея. Таких уже почти ни у кого не осталось. Как случилось, что вы их держали дома?»

«Работал с ними, вносил сведения в генеалогический сайт. Я администратор громадного сайта. Собирался внести и тогда сдать на хранение…»

Она заинтересованно посмотрела на меня, в первый раз этот интерес превысил её профессиональный интерес к крысе, и сказала: «Многие спохватились и увлечённо занимаются родословием. У нас тоже есть сайт, но я почти не захожу на него. Совсем некогда. Скажите, что делаем с пациентом, оставляете у себя или передаёте в приют?»

«Конечно в приют!» - воскликнул я с нескрываемым злорадством.

«А ведь особь прекрасная. Самец. Животное молодое, сильное. Кстати, крысы очень любопытны и «интеллигентны», хорошо дрессируются, с ними можно наладить контакт. Неплохие собеседники. Взгляните, как внимательно слушает. И не перечит».

Заключенная в клетку крыса, - теперь уже, значит, крыс, - сидела на задних лапах, сложив передние на животе, и глядела на нас вполне осмысленно. Чип на ухе придавал её облику важности. Но моя утрата и все печальные последствия, невосполнимые потери в семейной истории ожгли меня с новой силой.

«Да я видеть его не могу. Ненароком прибью в приступе отчаяния! Лучше заберите от греха подальше. Но подождите, не уходите, я приглашаю вас выпить чаю. У меня в дирижабле коробка хороших конфет. Только прилетел, ещё ничего не успел, с этим чудовищем разбираясь. Составьте мне компанию».

Она не стала ломаться. Запросто согласилась. В этом её свободном жесте я тоже услышал родство души. Если бы мне не было восемьдесят пять, которые отрезвляют, даже когда этого не требуется, я бы уже влюбился в неё. А так, просто снова восхитился тем взаимопониманием, которое между нами возникло и продолжало крепнуть.

Торопливо вытаскивая одноразовые приборы, включая разогрев кипятка, я уже седлал своего конька, разглагольствуя перед ней: «Людям крайне нужно прошлое, но они слабо это понимают. Все устремлены в будущее, не думая о том, что без прошлого его не бывает. Я по профессии историк, потому что по натуре летописец. Специализируюсь на литературе, потому что ненавижу всякое лжесвидетельство и подтасовку фактов, короче, - всякое враньё. Обличаю и изолирую его, как могу. А столько вранья, сколько есть в литературе, нет больше ни в одной области науки и искусства, только ещё в политике. Она, несомненно, первенствует. Но зато не так много наплодила печатной продукции. Смущает умы устно…»

Ольга слушала заинтересованно, согласно кивала головой, иронично заметила: «Да, посетила один раз литературный вечер – будто побывала в пункте приема макулатуры».

Я решил вернуться к теме близкой нам обоим: «Говорите, имеете генеалогический сайт и не заходите? Но как же вам не интересно, что в нём происходит?»

Убирая блокнот в сумку, она ответила: «Его ведёт один дальний родственник. Я не знакома с ним. Ему уже лет сто, наверное, теперь много долгожителей. Дело своё знает, сайт пока ведёт, но по слухам сошёл с ума».

Защищая своего неведомого соратника, я осмелился выразить сомнение: «Странно. Администратор сайта по складу ума учёный, работает с фактами, он вне домыслов и фантазий. Ясность ума отсюда – закономерное условие. Как иначе проводить параллели, отслеживать сходства, восстанавливать утраченное по крупицам. Как-то не вяжется, что администратор сайта и вдруг выжил из ума. Разве что по старческой немощи…»

Она ничего не ответила, только пожала плечами.

Возникла пауза, которую я поспешил заполнить: «Вот ваше имя, Ольга. Дивное историческое имя, к которому имею особое личное расположение. Ключевое имя нашего рода. С ним в семейном родословии может поспорить только имя Екатерина, если брать женские имена.

«Мою бабушку звали Екатериной и её мать, мою прабабушку», – отозвалась она. – Прадед прожил долгую жизнь, он был одним из первых создателей личных генеалогических сайтов. Потом сделал с архива копии, передал своему преемнику, тому, о котором я говорила, а оригиналы оставил в семье, в сейфе. Память – тяжёлая штука. Сейф – вещь сегодня совсем ненужная, когда налажена система централизованного хранения. Но прадед велел хранить. И то, пусть уж лучше архив отягощает меня, чем достанется Мракобесу, а он возьмёт, да и сожжёт его».

Она засмеялась, увидев удивление на моём лице, и разъяснила: «Нашего админа так за глаза называют. И среди совсем чужих людей я несколько раз слышала. Прославился тем, что на старости лет принялся жечь книги… Не хотела бы с ним встретиться, как с чем-то непредсказуемым и потому пугающим. Смотрите, кипяток готов. Где тут рукомойка?» Подошла к кухонному блоку, отыскивая на пульте нужную кнопку. Рукомойка открылась, она сунула туда руки, а я сказал: «Отлучусь на одну минуту, возьму коробку конфет в кабине. Любите конфеты?»

«Не откажусь», – отозвалась она немедленно, и моя душа сладкоежки благодарно откликнулась на это признание.

Под гул рукомойки я вышел на участок с быстро нарастающим чувством тревоги. Так всегда со мной бывает в преддверии открытия, которое ещё не осознано, но отдельные его пазлы уже намечают картину. Я раб фактов. Моя тревога возникла только что. Она связана не с крысой и не с потерей архива. Она совершенно точно связана с ветеринаром Ольгой, бабушка и прабабушка которой Екатерины, прадед создатель родового сайта, а его преемник - выживший из ума Мракобес, увлекшийся поджогами. Родство душ, взаимопонимание с полуслова, сходство семейных историй.

Я мигом выстроил… нет – выстрелил логическую цепочку! И похолодел. С трудом удержался от искушения залезть в дирижабль и дать стрекача. Но рассудил, что надо вернуться и как можно быстрее выпроводить ветеринара, пока она не разобралась, кто есть кто. Она быстро мыслит, это свойство также отличает лучших представителей нашего рода. Мракобес… Вот, значит, как мстят мне уязвлённые авторы, сочинения которых я определил на уничтожение.

Вошёл в купол. Застал Ольгу стоящей перед обрывками архива. В её руке трепетал кусок жёлтого хрупкого листа с размашистой подписью моего преемника Урочищева. На лице Ольги были изумление и страх. Застигнутая врасплох, она отбросила лист и, подхватывая спецсумку, попыталась проскользнуть мимо меня: «Простите… Получила новый вызов…»

«Ольга!..» - я перегородил ей дорогу. Мы замерли друг напротив друга. Она так побледнела, что пропали веснушки. Мне показалось, что ещё немного и купол взорвётся от давления множества вспыхивающих мыслей и стихийных порывов, бушующих во мне и в ней, требующих немедленного разешения.

Я произнёс медленно и раздельно: «Сейчас освобожу выход, и вы сможете уйти. Но если вы из рода Урочищевых, – а это несомненно, потому что именно ваш прадед Иван Урочищев стоял у истоков сайта, а потом передал его мне, – то вы согласитесь выслушать меня, и я попытаюсь развенчать ту дикую сплетню, которая овладела вами».

Отступил в сторону, за клетку, к столу, далеко. Она со спортивной сноровкой пробежала через дверь, выскочила на участок и там остановилась в безопасности, крикнула звонко: «Слушаю вас!»

Я вышел на ступени и произнёс речь в свою защиту: «Начну с конца. Да, я жгу бумажные книги. При стечении народа. Но я жгу исключительно плохие книги, которые не имеют права называться благородным именем «книга», которые камуфлируются под книги оформлением и обложкой, но, по сути, есть злейшие враги культуры и просвещения. Я не могу допустить, чтобы они уходили в будущее наравне с хорошей книгой, истинным произведением искусства… Мне не сто лет, как сплетничают в народе, но и не так уж мало, чтобы откладывать осуществление плана».

Замолчал. И она молчала посреди участка. Шёл моросящий дождь. Она отступила под дирижабль, чтобы не мокнуть. Молчала оттуда. Может, ждала, что я продолжу. Было слышно, как у меня за спиной возится в клетке крыса, занявшаяся игрушкой. Ольга закрыла лицо руками. Стоя под дождём, я уныло смотрел на её вздрагивающие плечи.

Но вдруг она отняла руки от лица. Оно было красным, искаженным страдальческой гримасой, и я на миг испугался. Нет! Она беззвучно хохотала! Сквозь приступы смеха прорывались всхлипы изнеможения, слышалось «выжил из ума… сто лет… ой… ой… мракобес…» И зашлась в таком неудержимом заразительном хохоте, что я глупо хмыкнул, догоняя, и захохотал в ответ. Заметив это, она расхохоталась ещё звонче.

Задыхаясь, чувствуя, как гомерические спазмы сводят мышцы пресса, я сложился пополам. Все нагромоздившиеся нелепости выстроились в абсолютный в своей законченности анекдот. Мы рыдали от хохота, не имея сил остановиться, тыча друг в друга пальцами и выкрикивая сдавленно: «Мракобес!..» «Нет, нет… по старческой… ох!.. немощи…»

Я уже знал, какое она примет решение. Корчась от смеха, вернулся в дом и повторно нажал кнопку кипячения воды. Ольга появилась через несколько минут, встала в проходе, тяжело дыша, вытирая глаза от выступивших слёз, и бессильно качая головой, выражая так своё отношение к случившемуся. Неудержимо расхохоталась снова, с трудом сдержалась, пытаясь успокоиться.

Переводя дыхание и тоже утирая слёзы, я спросил: «Больше… не боитесь меня?»

«Вы засмеялись, - вот исчерпывающий довод. Я всегда благодарна людям, которые могут меня рассмешить так, что невозможно остановиться. Надо же, какую комедию мы с вами сыграли».

Я галантно ответил: «Приятно смешить того, кто хорошо смеётся».

Ольга повесила сумку на спинку стула, взяла из коробки конфету и села к столу. Я сел напротив со словами: «Попытаюсь всё же оправдаться... Концепция проста: как только заметишь, что не вещи служат тебе, а ты им, уничтожай их. Хочу свободно избавляться от того, что необязательно. И помогать в этом человечеству, которое не вполне знает, что необязательно… Если я на правильном пути, у меня резко поднимается настроение».

Она разглядывала себя в планшете, приводя в порядок волосы. Я продолжал развивать мысль: «Мне не нравятся люди, которые думают о себе лучше, чем я о них думаю. Ненавижу пошлость, дилетантизм, отсутствие меры и вкуса. Не верю в искусство, от которого несёт торговлей. Ненавижу литературную продукцию, в которой всё это представлено. Язык не поворачивается назвать её книгами. Это укрывшийся в камуфляже обложки враг. Сорняк, который надо беспощадно выпалывать, чтобы не отягощал будущее. Я историк и литературовед, знаю врага в лицо. В сетях пусть существует, это дело, не имеющее веса. Но в бумаге, которая одна и останется после какого-нибудь электронного коллапса, - категорически нет. Поэтому с позиций врага, жаждущего выжить, я действительно мракобес. Даже горжусь таким званием. Оно говорит о реальном страхе, поселившемся в стане противника».

Ольга сходила к кухонному блоку, набрала в стаканы кипятка, бросила в них пакетированный чай. Вернулась к столу, стала помешивать в стакане ложкой. Я видел, что она меня понимает. Это вдохновляло, я увлечённо говорил: «Собираю «некниги» и уничтожаю не как-нибудь, а благородным сожжением. Без фанатизма, но последовательно. Последовательность – главное в любом деле. Не сила действия, не длительность, а скромная последовательность. Сожжение некниг – не единственное моё занятие. У меня есть и другие, гораздо более созидательные, но я не позволяю себе бросить раз начатое. Невозможно освободить себя от долга чести. Набираю допустимый для перелёта объём и временно выезжаю в места, где разрешено доводить температуру воздуха до 451-го градуса по Фаренгейту. Скверные книги на удивление плохо горят. Вот, сейчас покажу великолепное издание, образец ничтожества и лжи».

Сходил в подсобку и принёс экземпляр в тиснёном зóлотом зелёном переплёте, на глянцевой плотной бумаге. Ольга взяла его в руки, раскрыла, читая название, листая. Стоя над ней, я разъяснял: «Иногда имена авторов столь значительны, что никто не смеет взять на себя смелость уничтожить их сочинения. Остались вагоны нераспечатанных тиражей такого добротного убожества. Вот и гоняют эти вагоны по стране. Но я их найду».

Забрал у неё образец и, не желая держать перед глазами, отложил за спину на тумбу, где стояла клетка с крысой. Зверь между тем освоился, что-то деловито рыл в углу. Повернувшись на звук, бросил своё занятие, подбежал, принюхиваясь сквозь прутья к новому предмету.

Одобрительно посмотрев на крысу, Ольга также посмотрела на меня. Прихлёбывая чай, я продолжил: «Как вы знаете, бумажные книги официально отменены, последние тиражи на бумажном носителе в новом Союзе вышли в 2042-м, а с 2045-го их выпуск полностью прекращён. За границей всё состоялось намного раньше. Прежние книжные магазины автоматически перешли в разряд букинистических. Возможность напечатать книгу переместилась в область индивидуального заказа, что есть роскошь. Выпуск штучный, опасности не представляет. Таким образом, я последовательно сокращаю мировой запас макулатуры. Жаль только, что не с той скоростью, с какой бы хотелось».

«Но сколько же нужно десятилетий или столетий, чтобы ваше дело восторжествовало?» – произнесла она.

«Вы правы. Одному не справиться... На мои лекции по обоснованию сожжения собираются студенты, интеллектуалы, букинисты и просто сограждане, которым не чужд интерес к культуре слова, к великой литературе. Иной раз приходят зеваки, а уходят уже с каким-то пониманием вопроса. Так неразумно сею разумное… Но думаю, что прозвище мне дали не знатоки или зеваки, а идеологические противники – авторы, чьи книги я жгу. Их много. А я один. Нужны помощники…»

Мы одновременно прислушались к отчётливому звуку, уже некоторое время сопровождавшему чаепитие, но только сейчас обретшему силу. Ольга, вытянув шею, высматривала что-то позади меня и вдруг воскликнула. «Так вот же, вот реальный помощник! А вы сомневались в его интеллекте, в способности верно реагировать на происходящее».

Я резко обернулся. Умудрившись подцепить когтями зелёный корешок, крыса втянула его в щель между днищем и стенкой клетки и с увлечением грызла коленкор, разбрасывая зелёные клочки.

«Чудовище! Не надейся. Отправишься в приют, как миленький», – убеждённо выдохнул я, сразу вспомнив нанесённый мне урон. Однако Ольга повернула вопрос иначе: «Но подумайте, если бы не крыса, мы бы с вами не познакомились. Да. Он сгрыз часть документов, многие из которых были копиями, но они будут восстановлены в оригиналах. Я готова передать вам на хранение сейф с материалами прадеда…»

Замолкла, встретив мой взгляд. Потрясённый, я сидел и смотрел на неё, не находя слов. Пауза затянулась. Надо было как-то пылко благодарить, валиться на колени или руки целовать. Но я брякнул первое попавшееся, совершенно не в тему: «Я ко всем людям отношусь плохо. Поэтому меня нельзя неприятно удивить. А приятно удивить можно. Отсюда у меня обычно хорошее настроение. А сейчас я… Ну, на седьмом небе…»

Ольга откликнулась созвучно и многозначительно: «А я готова ненавидеть всё человечество, когда слышу, как жестоки люди к животным», – отодвинула пустой стакан, поднялась. Я поднялся за ней, всё ещё не смея верить в своё счастье. У меня будут оригиналы Урочищева!

Мы обменялись отпечатками пальцев для личного контакта, потом я поставил отпечаток на отчёт по вызову. Вышел вслед за ней из купола, провожая. Посреди участка мы остановились. Дождь кончился.

Я сказал: «Приходите завтра на костёр. Буду жечь даму и рассказывать, чем плохи её произведения. Плохие книги обычно плохо горят. Но эта дама сгорит хорошо, она в мягких обложках на рыхлой бумаге. Это отчасти в её пользу – говорит о том, что её готовы были читать и в таком виде. Но нельзя оформлять обложки фотографиями – веет дешёвкой… Приходите. Программу вам вышлю».

Она рассмеялась: «Свежее отношение к жизни: не только что-то ждать от неё, но и предлагать ей что-либо своё. Не так ли? Приду непременно, если не случится неурочный вызов. Извините за всё, что про вас наговорила. Сто раз зарекалась… никогда не надо поддаваться слухам, в особенности, разносить их. Страшно рада была познакомиться с вами, Иван Малов».

Протянула мне для прощания руку. Я с чувством пожал. Она поправила сумку на плече, кивнула в сторону купола, где за распахнутой дверью виднелась клетка на тумбе: «Домашнему животному надо дать имя, чтобы оформить на него паспорт, у вас есть варианты?»

«Вариантов нет, – торжественно заявил я. – Мракобес».