В трех километрах от Солдатска, сразу за поселком Горный начинается довольно просторная зеленая долина, которая тянется вплоть до подножия изъеденных ветром и зимними бурями скал.
Не мешает заметить, что место это сохранило неизменный вид с той поры, когда в долину спускались голодные духи-менквы, окутанные клочьями плотного тумана. Никому не под силу представить себе прошлые времена, да и что за нужда? Но по-видимому, долина эта имеет вид заколдованного царства – а это, заметим, мало свойственно окрестностям погибающего Солдатска.
Похожая на огромную раскрытую ладонь, она одновременно близка и далека от города; надо ли удивляться, что всякий, кого ноги вынесут за городскую черту, какое-то время стоит ошарашенный и неподвижный, будто неведомая сила парализовала его.
Пожалуй, стоит добавить, что жители Солдатска малолюбытны и нечасто навещают заколдованное место. Разве что случайно – трудно даже вообразить, для какой надобности – вдруг забредут за городскую черту… Перечисленные обстоятельства отчасти позволяют понять, почему свидетельства дворника Жукова в некотором роде уникальный документ. Удивителен – но опять-таки в своем роде – и сам дворник.
Крупный, но слабосильный человек, он, подобно скалам на горизонте, словно изъеден стихиями: серые волосы неровно покрывают голову, один глаз полуприкрыт и будто дремлет под набухшим желтоватым веком, ну а второй то и дело моргает, придавая Жукову изумленный и испуганный вид. С этим своим неизменным выражением и в расстегнутом пальто страшного вида, надетом на вытянутый костюм-трико, дворник и пожаловал в отделение милиции на бульваре Карла Маркса. Стояла осень, и бульвар, если можно так выразиться, выглядел не лучше дворника. Оголенные тополя, как угрюмые сторожа, стояли по левую и правую стороны, скамейки отсутствовали, а пара-другая урн были забиты мусором; мусор же, наравне с опавшими листьями, порхал над пустым бульваром.
На фоне общего природного запустения двухэтажное здание отделения милиции выглядело не дурно. Ко входу вели четыре ступеньки крыльца, и небольшой балкон помещался в центре скромного фасада. Кто, интересно знать, дышал воздухом на этом балконе? Скорее всего, там, как говорится, не ступала нога человека... Дворник, поколебавшись, в конце концов, преодолел четыре ступеньки, предварительно не без опасения оглядев балкон. Словно проверяя крепость каменных изогнутых опор… словно сомневаясь в их надежности…
Итак, дворник колебался, а на улице темнело. Низкая туча довольно стремительно наползла с севера и уронила первые крупные капли на пыльный проспект Карла Маркса. Тоскуя пуще прежнего, Жуков вошел в отделение милиции и тут же принялся переминаться с ноги на ногу и озираться с несчастным видом. При этом он всячески старался продемонстрировать, что привел его сюда долг, а не глупое самомнение, не ошибка и не случайность.
Кому придет в голову усомниться, как реагируют милиционеры на явление пожилого алкоголика, трясущегося, как желе, с перепуганной невнятной речью и вытаращенным глазом? Конечно, гостя тут же попытались вытолкать в шею, да еще пригрозили, что если он не уймется и дальше будет залупаться (так выразился дежурный сержант), то пусть пеняет на себя. Мало, мол, ему, старому мудаку, тогда не покажется.
Выслушав отповедь дежурного, посетитель задрожал, но скорее от слабости, чем от испуга. Затем втянул увядшими ноздрями затхлый воздух служебного помещения и утерся тыльной стороной ладони. Сержант, который из-за стеклянной конторки наблюдал эти эволюции, вынужден был повторить:
- Проваливай, чего не ясно. Не то закроем по полной.
Посетитель кивнул, но спросил с неожиданной логикой:
- Это за что?
- За все хорошее, - чуть растерявшись, отвечал милиционер.
Его звали Артур Сыроядов, но красивое имя не добавило, признаться, красоты служителю закона. Выглядел он немногим лучше посетителя, чего не могли скрыть даже мутные стекла конторки: злобный, с маленькими тусклыми глазами и с отвратительной привычкой то и дело облизывать тонкие сухие губы.
Короче говоря, разговор посетителя и дежурного зашел в тупик. Оба глядели друг на друга через стекло, причем взгляд сержанта сочился неприязнью, а гость напротив словно взывал о помощи, потирая руки и часто моргая. В конце концов, после небольшого молчания дежурный принял решение. Он сунул в отверстие стеклянного щитка конторки чистый лист бумаги и велел написать, что и как.
- Напиши, поставь число и подпись, - злорадно заключил он, словно и мысли не допуская, что посетитель такого рода возьмет да и напишет заявление в милицию.
Получив лист, гость в некотором замешательстве осмотрел его и удалился за некрашеный стол в углу приемной, затем, с тем же недоверием, с каким только что смотрел на полученный бланк, изучил шариковую ручку на грязном шнурке и принялся за дело. Писал он довольно долго и, судя по виду, измучился. Как многие неопытные авторы, он не знал, с чего начать, да и, по совести говоря, с дальнейшим дело обстояло не лучше. Тем не менее, мы приведем свидетельство дворника Жукова, поправив орфографию, но сохранив суть.
«Вначале, - сообщал Жуков, - исчез навсегда Потап. Фамилия его неизвестна, так как он утратил документы два года назад не по своей вине, и с той поры так и зовется. Потапа не видел никто, исключая его сожительницу Орлову, но та врет, как дышит. Легко опознать того, кто врет: у него слезятся глаза. Причем не по болезни, а в силу нарушения равновесия. Орлова еще с того года состоит на учете, но к Потапу относилась без уважения. Он для нее был не лучше тряпки», - увлекшись, написал Жуков и внезапно вздрогнул, как человек, очнувшийся ото сна.
Скорее всего, дворник понимал, что заявление не дается ему, и на его лице, вместе с привычной растерянностью, появилась озлобленность. Терпение изменило автору, и дворник с вызовом засопел. Но затем, повертев шариковую ручку, снова принялся за дело.
Сержант со злорадным выражением наблюдал эти муки из-за стеклянной конторки и даже пригласил по телефону товарища – полюбоваться. Обмениваясь насмешливыми замечаниями, два человека в форме смотрели на заявителя сквозь мутное стекло. Дворник казался обоим нелепым уродом, которого следовало выкинуть и не тратить на него казенную бумагу – только долг да любопытство мешало милиционерам поступить таким образом. И вот они устроили из дежурной комнаты наблюдательный пункт и даже делали небольшие ставки: спорили, закончит ли старый козел катать свою телегу до обеда или дотянет до вечерней смены.
- Копыта он отбросит, - высказал предположение дежурный сержант, а его товарищ с сомнением покачал головой.
- Не, - возразил он, - не отбросит. Эти твари народ крепкий. Мы с тобой, - добавил он после небольшого размышления, - раньше отбросим копыта.
Тем временем дворник погрузился в мрачное раздумье. С непривычки он устал от своего занятия, у него ныли пальцы и слипались глаза. Непроизвольно он втягивал носом воздух, и ему казалось, что в отделении милиции пахнет мокрой травой, в заросли которой он угодил недавно в силу нелепой случайности.
Это недавнее приключение, впрочем, и открыло Жукову глаза. Многое, многое стало ясно ему, когда он провалился в неглубокую канаву на окраине зеленой долины и едва ноги унес… Он-то унес ноги, а Потап, позарившись на какую-то поблескивающую под водой дрянь, - замешкался…
- Доиграетесь, - громко предупредил Жуков. – Для него кости все равно что макароны…
Однако загадочное замечание не было услышано. За конторкой громко веселились друзья-милиционеры, а за узким, скрытым решеткой окном, начался ровный осенний дождь.
Бросая настороженные взгляды через плечо и глядя на мутные дождевые струи, Жукову подумалось, что дождь уж во всяком случае не настигнет его под крышей отделения. Не такова сила, утешая себя, мысленно проговорил дворник.
Втянув носом воздух – смесь курева и влажного холодного дождя, – Жуков издал тоскливый вздох и потянулся к заявлению. «Напишу по-быстрому, а они как хотят».
«Потап угодил в самое жерло, - написал тоскующий дворник. – За городом дождь и туман имеют силу зверя, фиолетовый цвет и длинные зубы. Трехзубая гадина (почему-то Жуков насчитал у неизвестного существа или явления три зуба) перемалывает все без разбора. Да и надо сказать о длинном языке, красном, как кумач», - дописал Жуков и задрожал, словно напуганный гадким видением.
Лицо дворника блестело от пота. Чувствуя, что его усилия описать картину несчастья, приключившегося с товарищем, напрасны, дворник угрюмо сопел, но не покидал места за столом в приемной. Ему все не давался конец заявления, да вдобавок Жуков не хотел выходить под ледяной дождь. То и дело впадая в туманную грезу, он воображал, как таинственный зверь прилетит из зеленой долины ко входу в милицию и изготовится. Да и почему нет?
По совести-то говоря, никому невдомек, какую личину наденет верховный зверь, чтобы осуществить свое дело. Вначале льет проклятый дождь, затем приползает туман, а зверю только того и надо, верно ведь? Ну а потом, думал дворник, зажмурившись и словно бы необъяснимо чему радуясь, зверь выставит длинные, сверкающие копья зубов над мирным проспектом Карла Маркса, как давеча над зеленой долиной – и тогда эти двое перестанут ржать, как кони, над чужой бедой…
Тем временем дождь за окном усилился. Теперь уже струи валились с небес единым мутным потоком, и приди кому-нибудь в голову приглядеться, он не увидел бы даже бульвара, скрытого мутной стеклянной стеной.
- Накрылась погодка, - комментировал за конторкой Артур Сыроядов.
- Писец котенку называется, - отозвался его товарищ, и оба с невольной тоской прислушались к звуку дождя.
- А я что говорил, - шептал дворник, и глупое довольное выражение проступило на желтоватом лице. Возможно, Жукова тешило сознание, что его худшие подозрения подтвердились… Или уж уверился, что теперь, в такой-то дождь, его не выставят на улицу… вспомнят про права человека, ну?
- В субботу собирался на Дымный Пуп, - говорил за конторкой вполголоса Сыроядов. – Было намерение, блин…
- Насрать на эту рыбалку, - со злобой отвечал товарищ его. – По-любому рыбы в реке нету, отсутствует…
- Рассеяться хотел, - жаловался сержант Сыроядов. – Теперь вот заместо рыбы рыбные котлеты…
- Моя минтай берет, - добавил его товарищ с отвращением.
Словно уж не было на свете рыбы хуже, чем минтай…
Так переговариваясь, милиционеры словно позабыли про измученного гостя.
В помещении, несмотря на дневное время суток, пришлось включить электричество, и дворник вернулся к своему заявлению. Вертясь и тоскуя, он словно поклялся-побожился во что бы то ни стало довершить нечеловеческий свой труд…
«Имелось подозрение, что я отравился несвежей пищей. Сейчас качество пищи стало хуже, это подтверждают многочисленные исследования. И количество пищи стало хуже, - добавил дворник и вдруг надолго задумался. – Однако скоро стало ясно, что нечего валить на отравление. Притом что меня дважды стошнило – вначале в траву, а затем в водоем, сохранившийся от прошедшего дождя. Нас с Потапом, бывшим моим товарищем и другом (и спутником, - дописал Жуков), вдруг заволокло туманом. Одновременно туман покрыл часть долины, включая травы и кустарники. Потап первым накрылся туманом и испарениями, так что я шутя крикнул: прощай, Гундос! (так я его обычно называл, как брата) – но Потап молча отвечал на мое приветствие. Я даже предположил, не угодил ли он вслед за мной в неглубокий водоем, поскольку расслышал булькающие звуки.
Туман над долиной висел неровными клочьями, но Потапа я не видел (хотя он хрипел невдалеке, возможно, задумавшись). Зато мне хорошо был виден лес за долиной, и вот я увидел три изогнутых зуба, какие встречаются, как мне известно, у некоторых видов ос – но огромные, зубы- сабли, нависшие над лесом (который нам бы надо сохранить для будущих поколений). Эти три сабли сверкнули в тумане, как огни, и я замер, потому что решил, что это какой-то военный эксперимент. Но военных в городе нет уже лет восемь либо двенадцать – откуда же военные испытания? Так думая, я потихоньку начал отступать в сторону поселка Горного (но не позабыл про Потапа). А дальний лес – внимание! – вдруг затрещал так отчетливо, будто поблизости кто-то рвал в клочья новенькую бумагу. Этот треск долетал через долину, скрытую клочьями тумана, и одновременно деревья – а это преимущественно еловые деревья – начали морщиться, как головешки в костре, и съежились в конце концов до объеденных культяпок, и так теперь и стоят, как голые небольшие пальцы, торчащие из земли, в чем легко убедиться, если снарядить на край долины оснащенную экспедицию. Да, и другая подробность: туман теперь имел цвет молока, подкрашенного красноватыми жилками. Стараясь не поддаваться панике, я вначале подумал, что туман окрасился лучом пурпурного заката, но припомнил, что до заката еще надо дожить, потому что дело было утром. Откуда же закат??
Собрав волю в кулак, я бросил отчаянный взгляд на скорчившийся лес и все понял: деревья перемалывались горящими в тумане зубами, а пасть двигалась с нечеловеческим проворством! Страшная вялость сковала мне руки и ноги, ядовитый туман заполнил легкие, и меня стошнило уже в третий раз за утро, и я крикнул: Гундос! – потому что от стрессовой ситуации позабыл настоящее имя товарища (Потап). Но вместо крика шепот вырвался из губ – я читал прежде о таком явлении, когда человек не властен над своим организмом…
Дальше я вижу только кусочки страшного приключения в долине. Вот я ползу на четвереньках в сторону поселка, жалобно скулю, как кошка, и стараюсь прогнать из памяти сверкающие зубы таинственной осы, дикого порождения нашей покинутой природы! Но тут одновременно я понял, откуда красные жилы в тумане. Это язык неизвестного животного, круглый и плотный, ярко-красный и проворный, обладающий, видимо, дополнительным выжигающим ресурсом.
Я сожалел о поруганной природе (а сам полз и полз). Но и Потап не шел у меня из головы. И вдруг я НАТОЛКНУЛСЯ на Потапа собственной персоной! Его фигура маячила в отдалении, словно зацепившаяся за зубья несуществующей высокой ограды. Одно плечо и рука чернели в тумане, как головешки, а другая рука и туловище безжизненно свисали, зажатые сверкающими зубами. Постепенно – я считал для какой-то надобности до десяти и обратно – туловище товарища моего Потапа исчезало в красноватой блестящей пещере, и вскоре исчезло совершенно, как кусок колбасы. Затем пасть издала что-то вроде выдоха, и туман повалил клубами, застилая долину. Запахло мокрой гнилой травой, и я затих, не издавая ни звука, на мокрой земле.
Вернувшись домой, я тут же натолкнулся на Орлову, сожительницу Потапа. Она смерила меня взглядом, как будто я к ней нанимался, и с вызовом крикнула, чтобы я передал Потапу, чтобы тот проваливал, а она больше терпеть не намерена. Пытаясь объяснить Орловой существо дела, я взял ее за рукав плаща, но та дернулась и разоралась, уверяя, что от меня воняет всякой дрянью.
- Это обугленная материя, - только и мог я сказать».
Получив объяснительную, Артур Сыроядов пробежал наскоро глазами документ и вытаращил глаза.
Потом задал зловещий вопрос:
- Значит, сожрали твоего дружка?
Дворник встал. Он опустил руки вдоль утратившего цвет пальто и хмуро поглядел через стеклянную конторку на сержанта. Затем, совершив слабое движение под одеждой и будто почесываясь, неохотно и испуганно пояснил, что долина истлела, вся как есть.
- Включая насекомых и дичь, - добавил он неразборчиво.
- Какая же там дичь? – удивился сержант. – Разве что твой Потап – вот и вся дичь.
- А кроты?
- Чего кроты?
- Кроты не дичь, что ли?
Не перебиваемый сержантом, Жуков рассказал. Кроты, объяснил он, стали жертвами, поскольку зубы гигантской осы достигали длины полутора-двух метров, и извлечь животное из норы проще простого.
- Как зубочисткой, - вымолвил он и провел рукой по серым губам.
Ему подумалось, что когда отсутствует сухая земля, а имеется только дождь и туман и человеку негде путем приклонить голову – он становится добычей ядовитой твари, которая, дай только срок, доберется и до этого дяди Степы за конторкой; сидит в ус не дует, скотина, да еще отдает распоряжение вытолкать посетителя за дверь, хотя дождь льет и прогноз не утешительный…
И вот, охваченный мрачными мыслями, дворник Жуков вышел из отдела внутренних дел и запахнул пальто.
Штанины его тонких трикотажных брюк тут же промокли и обвисли, за воротник хлынул дождь, и руки пришлось сунуть под мышки. Улица, бульвар, фонари и здания казались затопленным городом, по которому и двинулся Жуков – вверх по улице Карла Маркса – хлюпая носом и тоскуя всей душой.
Грудь дворника оказалась также не защищена от дождя, поскольку верхняя пуговица пальто отсутствовала, и вот Жуков почувствовал в залитой дождем груди тупую боль. Впрочем, не обратил на это внимания, так как мысли его не покидала ядовитая тварь со сверкающими зубами, для которой перемолоть человеческие кости так же просто, как нам съесть кусок колбасы. Усмехаясь и черпая ботинками воду, путник шел, не разбирая дороги, пока в лицо не брызнул яркий желтый свет. Одновременно Жукову почудилось, что он взлетает, взмывает ввысь, подхваченный крепкими сверкающими зубами – хотя тело его рухнуло, наоборот, вниз, в разверстый и не огороженный колодец, который словно поджидал несчастную жертву.
Желтый свет, брызнувший в глаза дворнику, быстро погас, но треск перемалываемых костей какое-то длинное мгновение наполнял уши жертвы и пустоту колодца несмолкаемым тоскливым звуком. Имеется и еще одна деталь – возможно, не обязательная. Тополя на бульваре Карла Маркса за три или четыре дня нескончаемого дождя потемнели и выглядели обугленными пальцами, мало украшавшими унылый городской ландшафт.