Началось странно. Жил Артем Николаевич Савицкий, обыкновенный инженер («главный специалист» в проектной организации) сорока годов отроду, подле кладбища – центральный давно не функционирующий погост с действующей и в советские времена церковью. Через местечко шли ухоженные дорожки, по одной из них периодически доводилось топать к троллейбусу. Обитала свора собак, у живописного памятника Бажову порой собиралась молодежь (одно время ютились эмо), любители просто посидеть со стаканчиком. Словом, кладбище обжитое. Несомненно, бомжи.

По давней привычке останавливать зрак на маргинальном, Савицкий нередко запечатлевал иных представителей племени, один товарищ задерживал особенно. Вполне приемлемые обноски – кроме обуви, разбитой и неказистой – всегда аккуратная, с симпатичной сединой бородка допускали присутствие разве не судьбы, если хотите, стиля. Он обычно располагался на задах церкви в одиночестве, в то время как основной контингент гуртовался у главных ворот. В отличие же от братии представлялся молчальником, не клянчил Христа ради безграмотной молитвой и не тянул ладошку – смиренно стоял, расположив перед собой картонную нелепость. Впрочем, при подходе клиента, не глядя и крестясь, равномерно и постно кланялся. Артем, признаться, был принципиально на подаяние брезглив, а здесь по настроению отсыпал.

Не сказать, чтоб видел гражданина часто: этим путем Савицкий пользовался время от времени, да и не всегда дядя находился на посту – однако при встрече взгляд невольно останавливался. Укрепилось двумя эпизодами.

Первый. Шел днем, на рабочем месте субъекта не наблюдалось. Савицкий о нем, собственно, и не вспомнил, если б взгляд не ткнулся в коробку. В ней содержалась мелочь, причем с серебром рублевых и выше достоинств. Окрест никого… Давайте так. Видеть под ногами пусть невеликие, однако не совсем пустые бесхозные деньги – в этом есть некий провокационный момент. Задержал шаг, глянул по сторонам – отсутствие. В голову загрузилась мысль – мужик тронулся до отхожих дел. Неосмотрительно, народ тут ходит всякий. Автоматически пошел всматриваться в лабиринты ветхих захоронений, отыскивая сосредоточенную фигуру. Нет… Покумекал, какое, собственно говоря, дело – сам должен заботиться. Продолжил путь, отвлекаясь мыслью от растяпы и переходя на актуальное, впрочем, невольно косясь.

И верно, освежив ракурс, взгляд копнул искомое. Не так далеко от тропинки стоял пресловутый товарищ, находился напротив явно старинного, покосившегося гранитного надгробия. В руках содержалась сучковатая палка. Член общества что-то творил орудием в основании постамента – в зрение попадала только верхушка – смахивало на то, что ковырялся. Делал это едва ли не с остервенением, которое выдавали не только движения, но и выражение лица. Прянуло в голову, мужик истязает некий одушевленный объект. Только теперь услышал – было ветрено и шумно, кроме того, масса ворон грайчливо кружили свой урочный обход – его иступленное бормотание. Охватило подобие жути. Соответственно, Савицкий малодушно смылся.

Второй. Обитатели тех мест, собаки, сложились к людям лояльными. А вот своих сородичей, кто не прописан, не жаловали. Однажды Артем попал в ареал крайне неудачно. Передвигался по кладбищу мечтательно – шелестела под ногами опавшая листва, ветерок нежно сквозил по аллейке. Догнал плетущуюся впереди троицу – бабушка, грузная и валкая, девчушка лет двенадцати и с ней на привязи огромный линялый и снулый пес, кажется, сенбернар. Вдруг возник злобный залп гавканья, и на аллейку вылетела свора местных что-нибудь о десяти головах. Она окружила троицу, Савицкий попал в оцепление. Оскаленные пасти с пещерными клыками, висячая слюна голода, налитые кровью чести и коллективного бесстрашия глаза. Оратория звериного превосходства с партиями от визгливого заливания до хриплого, прожженного судьбой лая.

Испокон веку Артем боялся собак. До рефлекса. Видя недруга, он часто угадывал – непременно тявкнет (говорят, ребята чувствуют флюиды страха), притом не мог сдержать бессознательного вздрагивания на первый гав. Представьте его в те минуты.

Нужно сказать, бабушка и девочка сперва особенного испуга не проявили – как знать, не первая превратность – что говорить о самом псе. Тот где-то равнодушно, где высокомерно смотрел поверх беснующейся оравы и шел, исключительно повинуясь поводку. Хозяйки поначалу замерли, затем начали деликатными импульсами перемещаться дальше – выбираться как-то следовало. Савицкий поступал соразмерно.

А дело приобретало нешуточный оборот: кольцо сжималось, слюна наращивалась, кровь в глазах густела. Уже и хозяева собаки пошли нервничать. Заметим, неподалеку еще случились прохожие – все остановились, настолько разъярена была песья рать.

Здесь и вылупился тот деятель – Савицкий его сразу увидел, оттого зафиксировал явление придирчиво. Мужик поспешал, ковыляя. В руках немилосердно укрепилась уже знакомая палка. Глаза сбились в узкую щель, однако, уж простите, из них рвался яростный свет.

Вы бы видели, что стало с собаками. Словно по команде хвосты забились меж лап, звери съежились, втянули головы в ключицы, морды стали беспокойны и жалки. Лай прекратился пусть не мгновенно, но голоса, что еще держались, являли скулёж. Ватага неравномерно – некоторые наутек, иные бодро и скоренько, кто с останками достоинства – веерообразно развалилась… Теперь внимание, сенбернар-мещанин тоже солидно пожух, стал меньше ростом и, уже виновато кося глаза в сторону от бродяжки, клонил голову к земле.

И в довершение. Персонаж с самого начала бубнил, когда же оказался совсем неподалеку и стая трусливо разложилась, что-то произнес. Несколько позже Савицкому втемяшилось, речь была похожа на заклинание – вероятно, от схожести с чем-либо религиозным; однако напомним, от личности не доводилось слышать молитвенного. Увидев результат, дядя тотчас свернул с дорожки и исчез в закоулках оградок и кустарника.

Бабье лето. Замечательный вечерок, та изумительная прохлада сумерек, что склоняет любоваться окружающим, мечтать и даже мурлыкать под нос. Савицкий состоялся славно подшофе, возвращался домой с дружеской попойки. Церковная площадь была пуста, сама храмина, легкая, голубая – воздушная – очаровательно сторожила осененные ядреными красками кущи. Вошел в приятельский свод аллеи, гулко и эксклюзивно цокали крепкие каблуки.

Два описанных эпизода невольно сделали Савицкого внимательным к… назовем попрошайку Бродягой, и он замечал, что автоматически поворачивает голову к тому замшелому памятнику (кстати, самого деятеля после своры Артем видел редко). Вот и теперь скосил взгляд. Ба-а, в вязком сумраке означились контуры знакомой фигуры. Савицкий нагло остановился и увидел… Хоть режьте, из узких век на него стремился взгляд, обладающий странным светом, – ровно такой же, что произошел в сцене со стаей.

Безусловно, нетрезвая удаль владела в тот миг – Артем напористо направился в заросли, решительно требуя разговора. Не тут-то было. Особь, увидев поползновения, незамедлительно осунулась, ринулась прочь и исчезла с великолепным мастерством.

Любопытство превысило гостовские величины. Разумеется, Савицкий не ударился вдогонку, однако отчетливо двигался к памятнику, конечно расположившись увидеть у подножия какое-либо истерзанное существо – естественно, после случая с псами он угадывал в дяде собачью грозу, если не истребителя. Представьте разочарование, могилка была пуста. Однако мистическая сила истории не только не уменьшается, а как раз напротив.

 Артем поднял голову и начал рассматривать надгробие. Неухоженная, потрескавшаяся, вычурно выточенная глыба, приобретшая унылую патину от ветров и многого помета. От нее веяло временем. Взгляд, бесплодно и уныло пройдясь по контурам и плоскости, уткнулся в надпись. И глаза расширились. Было высечено: Савицкий Лев Иванович…

Как вы думаете, что произошло дальше?.. Артем смеялся. Нервно? – не без. Понятно, что оглядел могилу всесторонне, ясно, что не обнаружил ничего примечательного. Вне всякого сомнения, шел домой в чудесном напряжении.

Эпизод мучил. Чем – вот вопрос. Казалось бы, и в самом деле – имя усопшего, щекотливое совпадение, однако отдельно от личности Бродяги это растворялось. А вот его облик, очевидная власть над собаками, взгляд, отпечатлевшийся прочно… Собственно, и необъяснимый интерес самого Савицкого к товарищу – тут нечто присутствовало. Вы как хотите, а имело место еще некое, что туманно присовокуплялось к ситуации.

Во дворе, где жил наш герой, давно обитала шайка собак о трех-пяти единицах. Отдельные члены периодически исчезали, однако рождались новые, восполняли утрату. Все были близнецами – белые с черными крупными пятнами песики. Их подкармливали бабушки, жители относились снисходительно, ибо животные особенно не докучали, например, грамотно обходили детскую площадку, что расположилась неподалеку. Разве лаяли по ночам, однако Савицкий жалоб не слышал. Трансформаторная подстанция подле помойки – где-то на задворках ребята преимущественно дислоцировались.

С полгода назад объявилась новая поросль. Одна собачка из кодлы состоялась аномальной именно в отношении Савицкого (решил безапелляционно – сучка). Когда тот степенно шествовал на работу, гражданка выбиралась из кустов, обложивших трансформаторную будку и принималась тявкать, низко клоня голову и злобно взирая. Нервы щупала как следует, инженер бессильно ускорял ход и поминутно оглядывался. Дошло до того, что выносить отходы на помойку Артем обязал сына…

Минул месяц, произошел юбилей у приятеля. Соседом по длинному столу образовалась занимательная пара – высокий, статный парень от силы тридцати и очаровательная со вкусом одетая жена. Андрей, так представился человек, ненавязчиво и вместе придирчиво ухаживал по делам трапезы за Анной, супругой Савицкого, показался симпатичным, жена его, Яна, щебетливой и в меру кокетливой, что выяснилось в танцах, – отсюда и пошли совмещаться преимущественно вчетвером. Каково же было удивление, когда выяснилось, что Андрей – служитель церкви. Более того, именно того прихода. Он охотно рассказывал о себе и ничуть не переводил разговор на религиозное, чем расположил Савицкого весьма. Закончил университет, занимался у-шу – имеет достижения. Отец – академик, ректор солидного заведения (Артем вспомнил, видел по телевизору), набожный человек. Сыновья, стало быть, последовали (пояснение угодило абсолютно).

Вероятно, обаянием и словоохотливостью парня движимый и запустил Савицкий о Бродяге. Да, упомянутый товарищ, рокотал Андрей, достаточно знаком. Отнюдь не бомж, у него есть жилье, существует с матушкой. Метко подмечено – личность необычная, успешно занимался наукой, теперь нет… Не совсем в себе? Гм, не стал бы так квалифицировать, все твари божьи, – и вообще. Во всяком случае, безобиден совершенно. Бескорыстен, все подаяния – и не только – идут на вспомоществования. Изредка специально привлекаем прислуживать, либо мелкие работы выполнять – это ему по сердцу. Да, с ногами нелады, что-то с венами – мы его в больницу устраивали; впрочем, полную процедуру не прошел, избежал по собственной воле. Он неким родом схимы озадачен, неканоническим – это случается. Здесь, пожалуй, остановимся – не обессудьте, тайна исповеди.

День, воскресный, задался сильно не очень: нелады с деньгами (кризисные невыплаты), а завтра отправлять в лагерь сына и многое не куплено, вчера в очередной раз напряглось с Анной – ах, как продуктивен на подобную оказию нынешний год, собственно, это общая его тональность. Обременившись обещанием раздобыть сумму и зачеркнуть список, Савицкий побрел. Родимая сучка весело вышмыгнула из кустов и хорошенько обгавкала – довелось до такой степени в нерв, что сердце долго и ходко трепетало.

Денег-то достал, но купил не то, при этом еще угостился по случаю – был облаян дома. После обеда идейно и молча покинул жилище. Намеревался поехать к приятелю, однако произошла осечка. Размышлял недолго – собственно, парочка рюмок принятых по случаю отлично инициировали – купил бутылку. Домой? – невозможно. Черт возьми, пить одному – такого в практике не случалось. Артем улыбнулся: когда-то надо начинать. Таким образом, на кладбище, к дружищу Бажову, эксплуатировали с приятелем пару раз скамеечки подле громоздкого памятника. Опять промах: вожделение было занято. В голове легко лопнуло, Савицкий – ни в коем случае не следует размышлять – тронулся по аллейке к церкви. Точно, фигура Бродяги обрисовалась вдали – надо сказать, что-то недобро внутри тенькнуло. Подошел крупно и с маху насел:

– Послушайте-ка меня – вы водку пьете?

Тот еще на подходе увидел, смотрел хмуро, недоверчиво. Занимательно пожевал губами, видимо, сглотнул, липко разомкнул уста.

– Случается.

– Я вам предлагаю раздавить со мной полбанки. – Артем внезапно стушевался и вывел сухими губами: – Мне это сильно необходимо, поверьте.

Бродяга вяло поднял руку и сопроводил:

– Там есть удобное расположение.

После второй, последующей без промежутка, Артем понес – почему-то показалось, что для доверительности следует пожаловаться. Лаконично говоря, живет противоположно чаяниям: мечтал о театре – мимо. Работа бессмысленна и обрыдла – конкурирующие организации хватки и вообще производство встало. И вообще, Савицкого давно справедливо назначить гипом.

– Знаете, что худшее на свете? Женский деспотизм, – прервал Бродяга судорожные фразы Савицкого. Тот, хоть уже готов был после очередной порции перейти к мистической стороне событий, с вниманием настроился слушать. – Собственно, это еще ничего, если женский, но когда бабский – тут, батенька, берегитесь… Понимаете, любезный, есть женщина и есть баба. Разницу я вам теперь же обозначу. Собственно, о женщине сказано много, значит, ничего – и оставим. А баба верней – сие та, которая гордится своей низостью, ибо умеет лгать не только о себе, но и себе… Разумеется, и среди мужиков есть бабы, однако суть в другом. Разные племена, на удивление полюсные системы координат. Жена моя – до такой степени великолепный образчик, что впору выставлять на общее пользование портрет, тем самым нестись подальше без оглядки. Вот вам черты этого портрета. Характерный момент – утвердить собственную точку зрения. Взять например – постоянно кого-то обсуждает, осуждает, и непременное резюме: вот я, дескать, в подобном случает такое поведение соображу. Она, видите ли, эталон, точка отсчета – кто-либо быть правым не имеет права и ничтожного. Следующая особенность – наделять своей ущербностью других. Собственно это входит в самый значительный и ужасный, поскольку невозможный для порядочного человека принцип – лживость. Неизменна манера развернуть ситуацию так, чтобы очернить меня и выставить себя в белом свете. Если я привел пример о ком-либо как обобщение в ответ на ее нападки о неком объекте, этому кому-либо будет сообщено с интонацией – де, вот как о тебе выражается, притом переврано все будет кардинальным образом. Что за проблема скажете вы, кто не грешен. Да, правильно, однако эти шалости имеют свойство разрастаться и приобретать весомые отрицательные моменты… Какой смысл в этой лжи? Власть, насилие, деспотизм. Любыми средствами… Переиначивается все с великолепной беспринципностью, стабильно и до такой степени безоговорочно, что со временем сама начинает придуманному верить. И как ловко! Вслед очередной стычке побежит непременно к соседям и окружающим с докладом. Те меня отлично знают, однако вынуждены кивать, делать вид, будто верят инсинуации, чтоб обрести покой и скорое избавление. А еще племенная солидарность. Словом, поддакивают – не дай бог, самим угодить под ее воинственность… А то нашла способ уже в моем присутствии произносить совсем противоположное реальности слово, зная, что из такта не стану противоречить и рыться в белье, а верней смолчу. Таким образом получает облыжному некое удостоверение… Но представьте, когда б я стал перечить. Пытался, должен признать, на людях поправлять картину в сторону истины. Неукоснительно в ход идут мстительные санкции, вам незамедлительно предоставят весь арсенал низости. Чувство приличия, порядочность чужды совершенно… Однако вот ведь пакость, нельзя уже и смолчать совершенно, ибо возникает новая рефлексия: «Ах, ты меня не воспринимаешь». Уже пытаешься отыскать средину – возразить, сопротивляться, но умеренно. Да где отыщешь, неизменно результат плачевный. И все это относится к моральной, скажем так, сфере. Когда же дело касается материальных сторон, тут не ждите снисхождения, в запуск обустроят все подручное…

Он прервался, стал пристально смотреть в некое, однако было полностью очевидно, что визуальных действий здесь не происходит. Метод говорения на старинный лад придавал всему существу дяди забавную свежесть, на Савицкого аномалия подействовала хорошо.

– Постойте, тут как-то уж очень… м-м… напористо. Простите меня, но у вас выходит все она. А как насчет себя?

На лице Бродяги изобразилось нечто подле гримасы наслаждения.

– Бросьте, я не олух. Вот вам доказательство. Есть у меня дочь от первого брака, ее ненавидит капитально. Что за притча, казалось бы, обыкновенная вполне девушка, собственно, вообще предпочитает на глаза-то моей фрау не показываться, встречаемся на безопасной территории. А вот в чем дело – оттиснута частица власти надо мной… То есть я продолжу перечень. Взял на три дня деньги из общей казны – ругань: я планировала заплатить за квартиру. Говорю, мне край надо, в три дня беды не произойдет. Реакция: наплевать, что тебе нужно, я должна заплатить. И подобного рода штучек можно насчитать гораздо… Интересы других не интересуют совершенно. За всю нашу совместную жизнь ни разу не поинтересовалась о моих успехах, чаяниях… Любопытно, что с людьми обладающими достаточно высоким статусом она может быть приличной, но дайте увидеть зависимых, тут же Я, деспотизм проявляется на полную катушку. Сказано, дай повод и будешь на привязи. Какая-то жалкая жажда власти. Это и страшно, ибо примитивному уму не внушишь понятия порядочности, справедливости и прочее.

Страсть, с которой высказывалось, наблюдалась уже в том, что тон был спокойным, но глаза горели, и уголки губ накопили слюну. Ее-то он и собрал в кулак пальцами.

– Впрочем, она совсем не глупа и понимает, что имеет несносный характер. Однако такой мотив, конечно, отнюдь не годится в обоснование действий, нужно нечто достойное. Приходится выдумывать недостатки мне. Хорошо, соглашаюсь, я плох – это к вашему последнему пассажу – так и не лезь ко мне, уже не перевоспитать. Я, между прочим, кроме книг и записей ни на что не посягаю, уткнусь и исчезаю. Что вы, не лезь, это совершенно нельзя, теряется императив. Воистину, как у Крылова: ты виноват уж тем, что хочется мне кушать… Когда же ты прав объективно – тождественное, разумеется, порой вопиет – и ломаются придуманные схемы, злоба уже теряет рамки, невозможно простить мне собственной подлости… Нет, есть и понятные вещи. Женщина, как известно, собственник – присовокупить, присвоить. В дом. Я же метафизик, очень нерациональное и неправильное существо. Послушайте, дайте мне в конце концов сигарету.

Закурили, он обстоятельно вдохнул дым, вкусно выдул. Глаза повлажнели, явно от удовольствия процедуры.

– Курю крайне редко… Даже не знаю почему… То есть свои не держу… Отменная акция, многое приводит в равновесие… – Лицо странным образом мгновенно избавилось от выражения блаженства. – Да-с. Отношение ко мне носит характер очевидной ненависти. Видя это прекрасно, по оружейному обычаю переврать, начинает внушать всем: дескать, именно я обладатель чувства. Но дело в том, что мне ненависть вообще чужда и это хорошо известно. Однако, кажется, действительно начинаю испытывать нечто. Мне трудно дать точные имена эмоциям, не психолог, и порой думаю: обыкновенная, естественно отрицательная реакция, чувственная защита… Впрочем, отчетливый страх. Уже сидя у себя в комнате шагов ее боюсь – готовность, а то и нацеленность на подлость, заставляет трепетать. Может, все-таки, и вправду ненавижу? Злоба заразна, вот что следует.

Подошел к дереву, хорошо обсаженному травой, обстоятельно оплевал окурок, аккуратно уронил, вернулся. Савицкого монолог задел, по давней привычке затеял рыться:

– Но все замечательно известно. На плечи женщины многое свалено. Мужчина может решать мировые проблемы, думать о политике, работе, футболе, наконец. А представьте женщину – погружена в быт. Частное чаще невзрачно: у сына нелады на фирме, внуки плохо успевают в школе, болеют и так далее. А у этой зазнайки Ивановой все прекрасно: дочь выскочила замуж за олигарха и повсюду шоколад. Отрицательное неизбежно накапливается, обращается в устойчивые чувства, требует реализации. А кто под рукой? Человек быстр раздражаться на самых близких, так удобней снимать минусовое. Возьмите детей – эксплуатируют родителей всячески, порой просто гнобят, ибо они все простят. Между прочим, это одно из проявлений свободы… Хм, вы знаете, что я сейчас подумал? Относительно бабы и женщины вы где-то правы. Но женщина имеет всем известную привлекательность, которая востребована. Когда с возрастом этот аспект уходит, почва для негативных всходов еще раз удобряется.

– Воля ваша, однако я утверждаю, что причина мировой напряженности – баба. Собственно, причина древних войн была одна – добыча наложниц и прочего материала, годного для воспроизводства.

Сделав столь мощное заявление, Бродяга принялся гордо смотреть на Савицкого. Было очевидно, у приятеля с головой не все в порядке. Или у Савицкого? И верно, зачем ему понадобился этот, мягко говоря, чудак. Савицкий возмутился:

– Да что вы все врете! Очевидно, что женщины слабей во всех отношениях, войны придуманы мужчинами.

– Вы не понимаете. Сублимация и мимикрия. Мужчина вырождается. Вся наша элита, публичные люди, шоу-бизнес – кривляки и циники. А олигархия?! Власть через присвоение и обман – ни созидания, ни совести, сплошная бухгалтерия. А номинальная власть – прислужничество, лживость, стабилизация и сохранение в угоду узкому кругу… – Наклонился. – Бабство, законченное и победоносное. Посредством бабок – как замечательно отлито через язык.

«Фу ты, господи, – отпустило Савицкого, – наконец-то. Сдвиг по фазе – очередной неоцененный гений. Власть как всегда виновата, что мы, видите ли, не реализовались. Ну слава богу». Тут же ярко кольнуло, а сам-то недавно что нес? И пожалуйста, Бродяга оттолкнул:

– Не придумывайте, что я обвиняю кого бы то ни было в собственном неустройстве. Живу распрекрасно… (Савицкого совсем смутило). Матриархат грядет, вот в чем дело. Да-с. – Бродяга наклонился. – Вы что, не сталкивались с женской агрессией? Поразмыслите хорошенько.

Дальше он нес галиматью несусветную. Собственно, Савицкому страстно захотелось сбежать, что он и сделал. Назло всему пошел в кино – только не домой – фильм достался в крайней степени пошлый, молодежная комедия. Шлялся по городу.

День дотлевал, тучные облака завоевали небо, невзрачные тона поздней осени просили сумерек. Недавно сошел уже не первый снег, густой, холодный воздух предвещал насморки и прокисшую жизнь, щербатые рокоты замордованного города настраивали на минор. Савицкий как ни странно вздохнул свободно… Как вообще его угораздило столкнуться с этим хануриком, что за блажь? Нелепый, свихнувшийся человек – схима, понимаешь. Обыкновенный шизофреник! Сунуло же – идиотское, пьяное любопытство. Нет, нет, надо что-то с собой делать, так дойдет черт знает до чего.

Однако точило. Таки поймал, подлец: «Вы что, не сталкивались с женской агрессией?» Савицкий именно переживал сложный период. Кризис среднего возраста неукоснительный. Сгусток причин неладов семейных, каверз общего самочувствия точь-в-точь попадал в реестр, который великолепно разработан литературой и производными. Однако незнакомая агрессивность Ани хоть и вполне укладывалась в умозрительное поле, практически иногда удивляла и даже царапала.

Но черт возьми – начертанный на памятнике «Савицкий»! И потом – собаки. Прянуло в голову: «Зол как собака», – отлично укладывается в сумму обстоятельств, представляется, тут не все так просто… Знакомо и даже пряно зашевелилось. Надо с этим покончить.

Савицкий не стал медлить, алкогольная решительность пошла в ход: набрал приятеля, на юбилее которого познакомился с отцом Андреем, взял номер того. Голос священника был свеж: отчего же, вот цифры интересующей вас личности, величают Лепихин Евгений Михайлович. Да, да, тот в рандеву представился именно Евгением.

Самым чудесным образом трубку Бродяга, голос не оставлял сомнений, снял почти сразу. Савицкий наехал:

– Мы сегодня разговаривали, это Артем. Я требую расставить точки над i.

– Какой еще Артем?

– Да тот самый! Вы мне несколько часов назад исповедовались относительно вашей жены. Ругали на чем свет держится.

– Что вы несете, у меня нет жены.

Артем увидел, что закипает:

– Послушайте, черт с вами и женой! Но Савицкий! Я не поверю, что это совпадение.

Тон абонента вдруг оказался спокойным и доходчивым:

– Совсем не понимаю, о чем вы сейчас говорите.

– Не валяйте дурака! Могила Савицкого, памятник – вы там что-то делали!

– Оставьте, я никогда не рассматриваю имен могил, это противоречит такту. – Раздались гудки.

Нет, это невыносимо, Артем решительно шагал на кладбище. Сумерки совсем одолели, в непроницаемой дали бессмысленно рдел утопающий в комковатом горизонте материк облака, каблуки цокали забияками… Вот и чреватое захоронение, сердце отлично, надежно прыгало. Грозно остановился и, раздув ноздри, вперился в надпись. Она гласила: «Ставинский Лев Иванович»… У Артема подкосились колени. Что? Этого не может быть в принципе. Каким образом? Сунул нос в стенку сооружения, хотел потрогать, но сообразил, что подобное уже напрочь никуда – надпись оставалась неумолимой…

– Мужчина, вы забыли сдачу! – звонко сообщала продавщица в спину Савицкого, когда он равномерно и непреклонно удалялся от кассы, оплатив бутылку водки.

В неизвестном дворике освоил неприметную скамью, неподалеку слонялся подозрительного вида мужик, Савицкий пригласил разделить напиток и читал другу стихи неведомым образом выбравшиеся из глухих кулуаров памяти. Дядя исподлобья, опасливо и туго смотрел. Выпив третью пайку засуетился, пробормотал неказистое и смылся. Артем почувствовал себя прекрасно, творчески пьяным. Гордо недопив наличность, поднялся, качнулся – тепло улыбнулся поступку и вполне вестибулярно направился домой. Однако несколько заплутал и быстро угробил приятную истому. Раздобыл ориентир, кротко передвигался меж густого нагромождения домов.

Очередное пространство лабиринта, давно не убираемая помойка у стены обшарпанного дома с солидной горкой не уместившихся в контейнеры пакетов. Увидел – за помойкой на заросшей лопухом полянке роется в массивном мешке мужик, явный бомж. Что дернуло, непонятно:

– Эй ты – золотаришь, сволочь!

Небритый с пропеченным и исцарапанным лицом дядя испуганно замер, воззрился, тяжело мигал.

– Какого хрена тут шмонаешь! Пошел вон!

Товарищ неподвижно смотрел. Неохотно разъединил губы, блеснули два одиноких зуба, хрипло пробурчал:

– Я ничего… я тихо…

– Сказано, дуй отсюда, – нажал Артем, чувствуя, как разрастается ненужная, движимая бессмысленностью и отсюда властная злоба.

– Я ничего… – равнодушно повторял мужик, отворачивая взгляд и, видимо, боясь выбираться.

Савицкий еще что-то сказал и неожиданно, на диво толково получил солидный удар по голове. Сознание успело отметить некоторую любезность свершения и погасло.

Неизвестно через какое время очнулся. Долго не мог понять, что вообще происходит. Непонятного назначения объекты, странный темный мир грубо открылись тяжело разомкнутым глазам. Стало очевидно – необходимо осознать, что за существо являет факт присутствия. Решение задачи, слава богу, пришло быстро – Артем Савицкий, это сказало о многом. Все правильно, помойка, бомж, тюкнули по башке – не иначе напарник.

Мгновенно голова заныла, последующие осознания проталкивались сквозь тупую, холодную боль. Имеет место, однако, что-то постороннее, некое тактильное и нужное действо – очень любопытно. Артем – он уже знал, что лежит на боку – мобилизовал мускулы и повернулся на спину. Теперь же лицо мазнуло нечто странное, приятно шершавое. Перед глазами возникла морда. Это была собака. Дошло сразу, она вылизывала рану на голове. Артем надумал струхнуть, но отложил мысль: пугаться не наблюдалось малейшей нужды, тем более что собака попятилась, вяло поглядывая на пользуемый организм… Артем поднялся, мир окончательно стал понятным. Пес дипломатично потрусил прочь.

Дома первым делом ступил в ванную, уныло рассматривал в зеркало субъекта – нда, чрезвычайно непрезентабельное существо. В очередной раз потрогал рану на голове, колтун высохшей крови – как теперь избавляться? Долго лежал в ванной и ставил себя в известность: какой нелепый, хлипкий мужик, лишний, по сути, индивид. Нелогично не приходила обида, даже напротив, вооружился чувством уюта. Вытерся, вышел.

Анна тем временем содержалась то на кухне, либо еще где – на глаза не попадалась. Сейчас обнаружил – сидит в кресле, пялится в телеэкран. На явление супруга не отреагировала категорически. Савицкий поразмышлял, взял стул, сел рядом и зарыдал, предлагая сквозь судорожные всхлипывания простить за все. Аня заинтересовалась, смотрела сперва хмуро, потом взгляд разгладился, положила голову на плечо Артема и присоединилась…

Утро состоялось превосходным, голова периодически постанывала, но по-свойски, тучное теплое облако, передвигаясь строго согласно ходу шествия, висело, таким образом, перед носом. Когда проходил мимо трансформаторной будки, настроение чуть сбилось образованием неизменного пса-оппонента.

Савицкий, однако, разглядел в себе решительность и готовность выслушать, даже желвак обозначился. Диво, сучка промолчала – смотрела с небольшим удивлением, что обозначила понурая физиономия и приподнятое ухо. Артем даже ход задержал, рассматривал визави противоречиво. Гражданка немотствовала неколебимо. Савицкий плотно моргнул и продолжил путь, песик конфузливо повел голову вослед, затем отвернулся, азартно зевнул и сыто облизал губы.