На сэкономленное время выпила горячего чаю. И очень кстати, между витражами витрины гулял сквозняк. Алла тщательно обметала пыль с манекенов, с их лиловых губ, одинаковых прямых носов и мохнатых ресниц, подклеенных под веки. Грубые парики, венчавшие эти лица без возраста, усиливали общее неприятное впечатление. Гораздо уместнее были бы не претендующие на сходство с людьми классические торсы на подставках, как в мастерской Жоры. Но здесь не ей решать, её дело прибраться. С высоты стремянки открывалась улица со сквером, за чугунной оградой которого доживали свой век опиленные липы, словно измученные неволей птицы с подрезанными крыльями. Было холодно, сыро. Грязная болезненная весна.

А впрочем, манекены имели возраст, хотя бы потому, что сменили не один комплект одежды. Пары и тройки, подогнанные к манерно изогнутым фигурам, напомнили о Жориных клиентках, которые крутились в доме с утра до вечера. Не довольствуясь зеркалом в мастерской, они, едва прикрытые лоскутами, собранными на булавках для примерки, выбегали к трюмо в прихожую. Столкнувшись в коридоре с Аллой, смущенно извинялись, не стесняясь, однако, Жоры. И чуть ли не каждая норовила что-то придумать, чтобы знакомство с портным не ограничилось исполнением заказа, а продолжилось, расширилось. Жора был дамский мастер, настоящий художник в своем деле, и красавец. Думая о нем, Алла сначала вспоминала все эти неоспоримые факты, а потом уже обращалась к рассуждениям конкретным.

Они познакомились такой же вот неприглядной весной. Алла заканчивала школу. Подруга решила сшить выпускное платье в ателье и взяла её за компанию. Пока ловкий обаятельный закройщик оформлял заказ, Алла терпеливо ждала. Он с первого взгляда очаровал её. Иначе и быть не могло. Но чем она его очаровала, так и осталось для неё загадкой.

‑ Ну, что ты во мне нашёл? – не раз потом спрашивала его. ‑ Я такая обыкновенная.

‑ Дурочка! Разве это объяснишь? ‑ смеялся Жора, целуя её.

Она так и не смогла до конца поверить, что он её любит, что его выбор не был ошибкой или случайностью. Возвращалась мыслями к их встрече, последовательно перебирала каждую мелочь. В том ателье было жарко, она сняла пальто и осталась в платье, коричневом с белыми изящными вензелями, в котором иногда ходила в школу. Платье бабушкино. Но если никому не говорить, то вполне современное в романтическом стиле, суженное многими вытачками к талии и расходящееся многими складками на юбке. Если кружиться, сделает солнце, а если спокойно стоять, повиснет достойно, как торжественная драпировка. Закройщик взглянул на Аллу и вдруг оставил работу, подошёл:

‑ Старинный креп-жоржет. Цвет, рисунок, фактура. Великолепный крой. Ручное шитьё. Истинное произведение искусства.

Алла смутилась, профессионал сразу разгадал, что она в старом платье.

Ухаживал Жора неутомимо и пылко. Она кружилась перед ним в заветном платье и вдруг замирала, а вязь вензелей еще летела в тяжелом веерном порыве, рисуя подолом причудливую лекальную кривую, то восходящую, то нисходящую. Жора падал на колени, ловя в объятья колокол юбки, прижимался к нему лицом… Жора был заботливым мужем, снисходительным к женским слабостям. Он имел всего один недостаток: был до самозабвенья увлечен работой. В отдельной комнате устроили мастерскую, где стояли зеркало, стол для раскроя и шкаф с тканями.

Жора боготворил ткани. Грубые и нежные, ровные и рельефные, цветные и однотонные. Он чувствовал их, угадывал и с готовностью исполнял их желания, делал для них невероятные, магические лекала. Наблюдая, как он гладит и складывает ткань, прежде чем разрезать по выкройке острыми щелкающими ножницами, Алла поражалась неиссякаемой страсти художника к материалу, из которого он созидает. Даже женщины интересовали его, только будучи задрапированными в ткани. Когда Жора уезжал на фабрику, или на текстильную выставку, или к поставщикам, Алла сходила с ума от безысходной ревности. Горькие раздумья неизменно утыкались в тупик, шелестящий тканями. Только к тканям она его ревновала.

Ревность была абсурдной, но с ней ничего нельзя было поделать. И, ежеминутно находя новые подтверждения тому, что любовь Жоры сосредоточена не на ней, Алла не могла удержаться от упрёков, которые всё чаще перерастали в ссоры. Жора боялся их и всячески стремился избежать. Но она требовала, чтобы муж стоял у стены и слушал. Он стоял. Серый, с двумя вертикальными складками на лбу. Потом устало садился на кухонный табурет. Алла сама себе была противна в эти минуты. И вдруг, давясь слезами, бежала к аптечке, где отсчитывала двадцать капель валокордина в стаканчик, который подскакивал в непослушных пальцах и плескал водой на пол. А Жора прятался в мастерской.

Бронированное стекло витрины не способно было защитить от тягот повседневных забот, от привычного недовольства собой, своей неприглядной жизнью. Пойманная между витражей за прозаическим делом, Алла чувствовала себя неуютно под взглядами зевак. Капли, падающие с карниза, заставляли прохожих отступать на край тротуара, и создавалось впечатление, что они нарочно отходят, чтобы охватить её целиком с витриной. Стараясь не обращать на них внимания, она продолжала ухаживать за манекенами. Вдруг пошатнулась на стремянке, но удержалась, схватившись рукой за монолитное плечо очередного подопечного. Не отпуская его, осторожно спустила одну ногу, другую и только тогда перевела дыхание. Теперь нельзя быть такой безответственной. Внутри неё сидит ребёнок. Вчера хотела сказать Жоре, но опять вышел скандал, и не сказала.

После работы не сразу свернула к перекрёстку, а постояла перед освещённой прозрачной витриной, любуясь делом своих рук. Все зеваки куда-то подевались, никто не хотел разделить с Аллой её скромную радость. С улицы манекены выглядели совершенными, свободными от недостатков. Их уверенный вид не допускал и мысли, что костюмы сколоты булавками, а глаза нарисованы. В посвежевших лицах не было ни капли благодарности. Она отвернулась и направилась к метро, с отчаянием отмечая, как по мере приближения к дому наполняется тревогой и раздражительностью. Но теперь прибавилось ещё и чувство обречённости. Ей надлежит измениться. Она неизбежно утратит хрупкость и стройность. А старое платье, к которому Жора относится с неизъяснимым трепетом и которое бережно хранит в мастерской, станет ей мало.

И тут со всей очевидностью явился ответ на прежде неразрешимые вопросы. Платье из креп-жоржета! В течение всех лет замужества оно оставалось ей впору. Иногда Жора просил надеть его и взгляд, которым он зачарованно следил за Аллой в эти минуты, был полон любви и восхищения. Наверное, поэтому она в последнее время особенно неохотно соглашалась на этот маскарад, ‑ догадывалась, что любовь, которой Жора переполнен в момент демонстрации, принадлежит не ей. Да! Жора любит не её, а платье из креп-жоржета. И не в неё   он влюбился без памяти тогда в ателье, а в платье, которое было на ней, она же была не чем иным, как случайно подвернувшимся манекеном, который ещё не успел покрыться пылью.

Жора дорожит ею, пока она соответствует платью, простодушно убеждённый, что любит её. Она стала заложницей проклятого платья. Как Золушка была заложницей хрустальной туфельки, по которой принц только и мог найти свою суженую. Но если представить такую нелепую жизненную ситуацию, что Золушка подвернула ногу, и нога распухла, то туфелька оказалась бы мала, и принц, даже не взглянув в лицо девушки, навсегда ушёл бы на поиск заведомо недостижимого счастья. Осталось каких-нибудь пара месяцев, и Жора поймёт, кого он на самом деле любит, её или платье, которое коварно отняло у законной жены все права и надежды.

Капéль, мокрый снег и слёзы текли по лицу, но сейчас можно было открыто плакать на улице, все встречные тоже выглядели заплаканными. Вошла в дом и поняла, что Жоры ещё нет. Встала перед синим окном, погружённая в невесёлые мысли. Вспомнила, просил подмести в мастерской. Пока переодевалась, перестала плакать. Умылась. Взяла веник. Прошла по коридору в мастерскую. Толкнула дверь и в темноте в дальнем углу увидела женщину.

‑ Кто там?! – ахнула с хриплым надрывом, шаря по стене дрожащей рукой в поисках выключателя.

Призрак не двигался, только слегка покачивал широкими складками юбки, открывая металлическую стойку портняжной болванки. В темноте светилось замысловатое плетение рисунка. Выключатель, наконец, отыскался, но свет уже не был нужен. В мастерской, аккуратно расправив накладной воротничок, ждала Жору его единственная любовь. Белые неповторимые вензеля лежали на тяжелой коричневой фактуре старинного креп-жоржета. Алла с тоской разглядывала соперницу.

‑ Похоже на бабушкино? – от голоса Жоры вздрогнула, обернулась в смятении и, не находя ответа, молчала.

Он подошёл, осторожно отстранил её и что-то распустил на поясе изделия, которое стало широким от самых пройм, а тогда взглянул на жену:

‑ Скоро тебе понадобится такое платье. Ведь так?

‑ Откуда ты знаешь? ‑ пролепетала Алла.

Словно не расслышав ее вопроса, он взволнованно заговорил:

‑ Когда у нас появится дочка, я буду ей шить. Представляешь, какие смешные, крошечные вещички ей потребуются? – и счастливо засмеялся, обняв жену за плечи.

‑ Жора, милый, когда же ты сшил это платье, это же новое платье, ведь ты так занят? И где ты достал несуществующий креп-жоржет? – изумлённо прошептала она, но вдруг встрепенулась. – И почему ты уверен, что будет непременно дочь?

Он пожал плечами и ответил тоном, не допускающим возражений:

‑ Я ведь всё-таки дамский мастер!

Москва