В 2014 году, когда началось вооруженное противостояние восставших республик Донбасса с украинскими карательными войсками, новую жизнь получили строки этого, казалось бы, навсегда забытого, донбасского поэта. И в Интернете, и во многих СМИ тогда повторялись строки:

Донбасс никто не ставил на колени

И никому поставить не дано!

Вслед за этими, поистине энергетическими строками, всплывало имя их создателя – знаменитого некогда донбасского поэта Павла Беспощадного. Было время, когда имя его гремело на весь Советский Союз, стихи публиковались во многих центральных изданиях, переводились на иностранные языки. После разрушения СССР творчество Беспощадного, как и творчество многих других советских писателей, попытались предать забвению, «отстранить» от сегодняшнего дня, замалчиванием и «неупоминанием» превратить в ископаемое. Может быть, так бы и получилось, если бы Павел Беспощадный не был донбасским писателем. Донбасс – огромная кладезь ископаемых – и в прямом, и в переносном смыслах. И рано или поздно любое ископаемое возьмут добрые руки, извлекут из него свет и жизнь. И не важно, что это за ископаемое – уголь, соль ли, поэзия или произведения искусств.

Беспощадный… За этим псевдонимом, угрожающим и жестоким, скрылся Павел Григорьевич Иванов. Свой литературный путь он начал в то время, когда такие «говорящие» псевдонимы были модными в литературной среде. Откуда взялась эта мода – сложно сказать. Может быть, вина в этом Максима Горького – одного из властителей дум людей начала ХХ века. А может быть, таким был настрой всей эпохи. Вот и появились на свет в русской литературе Иван Приблудный, Демьян Бедный, Артём Весёлый, Михаил Голодный… В этом ряду совершенно уместно впишется «Иван Бездомный», которого просто не могло не быть, поэтому его и придумал Булгаков – как яркое свидетельство всей эпохи.

Среди имён обычных, заурядных,

Как отзвук нескончаемых атак,

Он выбрал имя – Павел Беспощадный,

И с этих пор подписывался так.

Фамилия безжалостная эта

Уместнее была наверняка

Не на стихах лирических поэта,

А на стальных бортах броневика.

Так написал о Беспощадном Ярослав Смеляков, очень верно уловив тот диссонанс между псевдонимом автора и содержанием его стихов. Этот диссонанс не удивителен, поскольку не следует забывать, что Павел Беспощадный был шахтёром. Представление о шахтёрах как о грубых, чёрствых, жестоких и беспощадных людях распространено только у тех, кто не знаком с шахтёрами или предвзято к ним относится. Тяжелая изнурительная работа с большим риском для жизни делала людей грубоватыми и простыми, но под этой грубоватой «толстокожестью» билось искреннее, живое и отзывчивое сердце. Горняки (как в старом Донбассе называли шахтёров) как никто другой тянулись к жизни и ценили её. Никто другой так не поспешит на помощь человеку, как шахтёр. А своеобразное «шахтёрское братство» сродни братствам однополчан и соратников, прошедших смертельные испытания и выживших вопреки всему. Нерастраченную свою любовь к жизни шахтёры, измаявшиеся среди каменных пластов и глыб, выливают в заботу над своими садами или голубятнями. И эта забота над птахами, лелеяние каждого ростка в сухой степи – проявление извечной тяги человека к жизни.

Беспощадными, но не жестокими шахтёры были к врагам, что подтвердилось и в годы гражданской войны, и в Великую Отечественную, и в боях с карательными войсками Украины. Примечательно, что все три случая объединены одним – стремлением горняков Донбасса сохранить свой дом, свою свободу и честный труд, счастье своих детей. Всё то, что называется Родиной и является прошлым, настоящим и будущим каждого человека.

Путь в литературу всегда труден. Ещё сложнее найти своё место в литературе, сказать несказанное. Горняк Павел Иванов вошел в литературу с приложением неимоверных усилий. И если бы свои первые литературные шаги он начинал не в 20-е годы прошлого века, а, скажем, на два-три десятилетия раньше, то получился бы случай, созвучный вот этой дневниковой записи Владимира Короленко за 1890 год: «Опять самородок и опять – неудачник! Господи, сколько этих бедных русских самородков, и как они несчастны!.. Чувствовать в себе такой запас сил, который других выносит далеко и высоко, и знать, что всех его усилий хватило лишь затем, чтобы пробиться от кочегара – до плохого стихотворца… Сила таланта ушла на борьбу с безграмотностью, на то, что другим даётся ещё в детстве, без усилий, готовым».

Могло быть и так. Родился Павел Иванов 12 июля 1895 года в крестьянской семье в старинной деревне Сеславль Смоленской губернии (сейчас село это находится в Брянской области и почти оставлено жителями – по данным на 2010 год в нём проживал лишь 1 человек). Места эти живописные, но уже в те годы они испытывали хозяйственный упадок. Экономическое неблагополучие заставляло крестьян покидать родные края и искать лучшую долю в других местах. Вот и семья Паши в 1907 году покинула Смоленщину и уехала в Донбасс – туда, где нужны были рабочие руки.

Семья Ивановых поселилась в посёлке у Селезнёвского рудника (сейчас – город Перевальск в ЛНР). Горняцкий труд познал не только отец, но и сын, который с 12 лет работал на шахтах. Работа давала гроши и не позволяла семье вылезти из нищеты. Труд горняков был тяжёлым, условия работы крайне бесчеловечными. Антон Чехов, знавший шахты Донбасса не понаслышке, неоднократно бывавший в Донбассе, в своей книге «Остров Сахалин» напрямую сопоставляет труд каторжан с трудом донбасских шахтёров. С той лишь разницей, что на Сахалине работали осуждённые обществом люди, а в Донбассе – несчастные, добровольно согласившиеся на эту работу и такие условия.

Насколько каторжным был труд горняков в Донбассе, настолько же безрадостной была бытовая сторона жизни шахтёров и их семей. Тяжелая, неотвратимая картина всего жизненного уклада рабочего посёлка дана Горьким в начале романа «Мать» и она во многом сопоставима с жизнью горняцкого посёлка Донбасса. Добавить можно лишь такую, ещё более безрадостную черту – наличие почти в каждом доме заранее приготовленной могильной плиты, что описывалось, например, в романе Тараса Рыбаса «Красный снег». Да, работа в шахте была сопряжена с большим риском для жизни и горняк, отправляясь на работу, не забывал, что этот день может стать для него последним. Вот и родились в горняцкой среде своеобразные верования. На заводах и фабриках, где условия работы не были сопряжены с таким большим риском, не появились свои «профессиональные черти». А вот у шахтёров появился Шубин – дух шахт, который мог как спасти шахтёра, так и погубить его.

Бессмысленное прожигание жизни в безделье и осознании своего нахождения на обочине жизни мы находим в среде донбасской интеллигенции того времени – среди конторщиков, технической интеллигенции, медицинских работников. Особенно рельефно это изображено в фельетонах Аркадия Аверченко, который сам некоторое время работал конторщиком на станции Алмазная в Донбассе. И его фельетон «Молния», например, не только говорит о неосмысленном прозябании интеллигентов в Донбассе, но и об их полном отчуждении, отмежевании от горняков. Казалось бы, одни, более интеллектуально развитые, должны были подтягивать других, вести за собой. Но увы, картина была иной – существовали два мира, практически не пересекавшиеся, не любившие и не понимавшие друг друга. Считающие себя лучше и образованнее конторщики, приобщившиеся к благам цивилизации и культуре, постепенно деградировали, спивались, нравственно и духовно погибали. Их судьба оказывалась такой же безрадостной, как и судьбы горняков.

Представить, что в этой среде, среди побоев, унижения, мата, изнуряющего труда, царствия немытого физиологизма может зародиться стремление к познанию, почти невозможно. И уж совсем невероятной представляется возможность в таких условиях овладеть грамотой и – о чудо! – попытаться писать стихи. Но, впрочем, не таков ли был путь на вершины науки Ломоносова? Чем сильнее сопротивление среды, тем твёрже воля, тем осознанней выбор.

В уже зрелом возрасте Павел Беспощадный писал о своём детстве, сам поражаясь своему упрямству в тяге к литературе:

Всё мне кажется это странным

И себе я не верю сам,

Чтоб мальчишка, крепыш колчеданный,

И такие стихи писал.

Ну, когда мне им было учиться –

Я отчёта себе не дам:

С малолетства я стал трудиться,

Кое-как читал по складам.

Но Павел Иванов был шахтёром. Работа в шахте, где не каждый сам за себя, а все друг за друга, понимание трепетной беззащитности жизни, непередаваемая симбиотическая связь вечного и тленного, которой проникнут Донбасс – всё это не могло не вдохновлять, не наполнять силой. Как горняки устраивали свои сады или заводили голубей, так и Павел осваивал грамоту и пробовал писать стихи.

Даже грамоте, видно, мальчишку

Научил ты, старик Донбасс.

От первых поэтических проб Павла Иванова почти ничего не осталось… Поздно освоив грамоту, ему некогда было совершенствоваться и учиться мастерству. К тому же, жизнь не давала ни минуты покоя.

Большевицкую революцию в Петрограде Донбасс встретил восторженно. Полыхнуло пламя огня, война разлилась по всей Российской Империи и затопила Донбасс. Удивительно, но даже в годы гражданской войны шахты Донбасса продолжали работать, продолжали давать уголь. Заводы продолжали варить сталь, выпускать паровозы. Уж так устроен донбасский рабочий характер, что не позволяет себе простоев, не позволяет себе бессмысленного прожигания жизни.

Павел Иванов уходит в Красную Армию и ведёт борьбу за власть Советов. Его приверженность социал-демократическим идеям – не что-то отстранённое, не прихоть или увлечение экзотическими сказками. Сама донбасская жизнь выступала наглядной антипропагандой всего прежнего экономического, политического, социального укладов Российской Империи. Это в Москве или Петрограде можно было найти томно вздыхающих по старому дворянскому или купеческому прошлому. Отвергнуть старое было жизненно необходимым для Донбасса, поскольку это старое кроме нищеты и боли, беспросветной тьмы ничего не несло. Будущее социал-демократов было красивым и по народному представлению справедливым. Именно это подкупало и Павла Иванова, и тысячи горняков Донбасса.

В Донбасс Иванов возвращается в 1921 году, в свой родной Селезнёвский рудник, который при новой советской власти получил название «Парижская Коммуна». Здесь он работает на шахте, пишет стихи. В 1924 году на митинге шахтёров, посвящённом смерти В. И. Ленина, Павел Иванов выступает перед публикой со своим стихотворением, посвящённом вождю мирового пролетариата. Это было его первое публичное выступление, первое, потому и дорогое. Ему было 28 лет, казалось бы, уже слишком поздний возраст для вхождения в литературу. Его сверстник Сергей Есенин уже давно занял прочное место в русской литературе. А Павел пока ещё писал стихотворения крупными печатными буквами и робко носил их в редакции донбасских газет.

Но газеты его стихи не печатали. Где пренебрегали безграмотными строчками, а где – не видели смысла печатать «стишки» простого горняка. Первой же «публикацией» Павла Беспощадного стало написание мелом собственных стихов на бортах шахтных вагонеток:

А на ржавом подземном вагоне

Напечатана песня моя…

Я читал по сияющим взорам,

Что запевка пришлась по душе…

И звенит у пласта «Никанора»,

И ко мне не вернётся уже.

Так, задолго до бумажных публикаций, стихотворения Павла вошли, в прямом смысле, в шахты, зазвучали там, вместе с грохотом насыпаемого угля, вышли на-гора не «порожняком», а с самым полновесным «чёрным золотом». Уже в этом одном – так много своеобразной, сильной поэзии.

Но всё же времена изменились, менялся Донбасс. Главными литературными центрами Донбасса того времени были Луганск и Бахмут (с 1924 года – Артёмовск), игравшие в 20-30-е годы прошлого века роли «культурных столиц» угольного края. Здесь издавались газеты, работали литературные объединения, выходили книги. Здесь искали «пролетарских писателей» и помогали им преодолеть трудности в освоении писательского мастерства. Писатели-самородки, едва освоившие грамоту, теперь не были оставлены сами на себя, теперь они получали поддержку.

Путь в литературу Павлу Беспощадному открыл Борис Горбатов. Он был на 13 лет младше Беспощадного, но уже получил имя и определённую литературную известность, являлся одним из руководителей литературного объединения «Забой». Донбасский писатель Алексей Ионов так пишет о роли Горбатова в судьбе Беспощадного: «Это он тогда же, в двадцатых годах, откопал в редакции «Луганской правды» стихи Павла Беспощадного, которые там не хотели печатать. Показывая Горбатову пачку стихов начинающего рабочего поэта с шахты «Парижская коммуна», сотрудник редакции сказал пренебрежительно:

– Вы почитайте – это же фантастика: «Он идёт, этот сильный век…». Разве это стихи?

– Стихи! – сказал Горбатов. – Дайте их, пожалуйста, мне».

Речь здесь идёт о стихотворении «Коногон» (иногда печаталось под названием «Коногон заболел»), являющемся одним из лучших в творческом наследии Павла Беспощадного. Стихотворение это, написанное под явным влиянием «шахтёрских страданий», песен о горестных судьбах горняков, вобрало в себя горняцкий лиризм, проникнутый тоскою от прожитой взахлёб жизни:

Ноет, ноет дрянной мой бок,

Скоро легкое кашель вынет:

Смерть острит на меня «зубок»,

Словно уголь, пронзит навылет.

В этом стихотворении мы находим поистине есенинскую симфонию единства судьбы человека и лошади, которым нет места в новых условиях механизации. Как и лошадь, человек «старого, прежнего» мира будет вытеснен новыми машинами.

Он идёт, этот сильный век.

Слышу грохот и лязг его брони.

На всю шахту один человек

Будет, будто шутя, коногонить!

Для 1924 года, когда лишь намечались планы по механизации шахт, когда повсеместно в Донбассе ещё широко использовались конные упряжки в шахтах (да что там говорить – они использовались даже в конце 1930-х гг.), эти строки действительно звучат «фантастикой», в которую сложно поверить.

Но всё же стихотворение не об этом, не о грядущем торжестве советских планов по механизации угольной отрасли. Хотя именно так пытались некоторое время подавать это стихотворение литературоведы. Даже в более поздних изданиях редакторы намеренно сокращали стихотворение, изымая из него «лишние» строки.

Нет, стихотворение «Коногон» Беспощадного было не плакатом или агиткой. Оно было лирическим стихотворением о прощающемся с жизнью шахтёре (в Донбассе знают, что такое «шахтёрские болезни», они и сейчас неизлечимы), который осознаёт:

Что рассыпал я свой огонь

По подземной кривой продольной.

Что вспоминается ему на больничной койке в бреду? Быстро закончившаяся, не успев расцвести, молодость? Руки милой? Ничего этого не было, всё это осталось в «подземной кривой продольной», по которой как безумный летал коногон. И нет для него ближе, роднее существа, чем его конь Стрепет. Поэтому и звучит в бреду лишь одно: «Человек ты, мой милый Стрепет».

Отчаянием, а не верой в торжество механизации шахт, наполнен ответ на утешения врача в скором излечении:

Доктор, слышите, смерть – чепуха!

Под землёй заживут машины!

Утешит ли человека осознание, что после его смерти в шахты придут машины? Ведь жизнь прошла безвозвратно, даже оглянуться некуда – кругом лишь мрак «кривой продольной». Или здесь – слабая надежда, что последующие коногоны уже не получат проклятия в виде силикоза лёгких?

Но не о своём преемнике думает коногон. Его мысли вновь обращены к самому дорогому существу:

Жаль, пред ними вот он задрожит,

Мой подземный товарищ Стрепет…

Этим трагическим стихотворением Павел Беспощадный вошел в литературу. Оно было опубликовано в московском журнале «Горнорабочий», после его перепечатывают во многих других изданиях. Как шутил позже Беспощадный: «Я въехал в поэзию не на Пегасе, а на шахтёрском коне Стрепете».

В 1928 году Павел Беспощадный оставляет работу в шахте «Парижская коммуна» и переезжает в Артёмовск, где работает в газете «Всесоюзная кочегарка». Теперь он всецело отдаётся литературной работе, много пишет, учится. Теперь уже его рукописи написаны не печатными буквами, да и ошибок в них становится всё меньше. А в 1930 году, когда автору исполнилось 35 лет, увидел свет первый поэтический сборник Павла Беспощадного «Каменная книга». Сборник этот принёс Павлу Беспощадному известность и в Донбассе, и далеко за его пределами. В «Каменной книге» Беспощадного Донбасс является главной темой, каждое стихотворение здесь – это страница о необыкновенном крае, написанная с любовью и нежностью.

Я ведь твой читатель не случайный,

Многотомный, каменный Донбасс…

Правда, что тверды твои страницы,

Трудно открывать их каждый раз,

Но смету подземные границы

И найду – поэму и рассказ.

В книге предстал и «старый» Донбасс – с Шанхаевками и Собачеевками, с нищетой и беспросветной тоскою. Но много нового было сказано и о Донбассе стремительно меняющемся, обретающем новую плоть. Однако, как старый, так и новый Донбасс предстают в книге опоэтизировано. Простыми, порою скупыми словами автор изображает своеобразный донбасский мир, обладающий своей внутренней силой, красотой, энергией. И если технически многие стихотворения несовершенны, то в отношении тем, самого взгляда на мир книга показала большой поэтический дар Беспощадного. Так о Донбассе ещё никто не писал.

Мы недаром идём к пластам –

Нам понятен земли устав.

Строки сборника будто наполнены энергией антрацита, будто наэлектризованы всей силою Донбасса, чтобы вылиться на читателя лучистым тёплым светом. «Каменная книга» ввела в русскую литературу большого поэта. И дала Донбассу, ещё полунемому, своего певца.

Донбассовец, луганчанин Михаил Матусовский так вспоминал о своих первых впечатлениях от стихотворений Павла Беспощадного: «…стихи абсолютно простые, земные, на первый взгляд как будто безыскусные, написанные про то, что окружало нас со всех сторон, – про степь и древние скифские курганы, про товарные поезда и железные копры. И слова там встречались самые что ни на есть привычные, повседневные, не желающие ложиться в строку, – эстакады, забой, забут, лава, продольная, клеть, ствол. Я тогда ещё был молод и не понимал, что поэзия может быть здесь, где-то рядом с тобой, на пыльной, поросшей бурьяном улице, и не знал, что такой романтичный поэт, как Эдуард Багрицкий, с особым уважением отзывался о стихах шахтёрского поэта. Только потом, немного повзрослев, догадался я, что передо мной подлинный художник, пришедший прямо из забоя…» Много позже и сам Матусовский увидит ту сильную поэзию, которая скрыта рядом, сам создаст стихи о Донбассе и донбасских городах (чего стоит знаменитый романс «Белой акации гроздья душистые…», посвящённый Луганску, улицы которого засажены акациями). Как и многие другие поэты. И если Ахматова научила женщин говорить, то Павел Беспощадный научил донбассовцев говорить о Донбассе.

Не все стихи в «Каменной книге» одинаково сильны. Есть в сборнике и слабые, блеклые стихотворения. Увы, партийность в литературе привела к появлению в сборнике стихов-агиток. Но эти неудавшиеся стихотворения не закрывают собою поэтический дар поэта.

Шахтёрский быт и шахты нрав

Поют мои простые губы…

По-моему я даже прав,

Когда пою немного грубо.

«Каменная книга» при жизни Беспощадного неоднократно переиздавалась – и в Донбассе, и в Москве, и в Киеве. Матусовский считал, что поэт «…в сущности, посвятил всю жизнь «Каменной книге», непрерывно пополняя её, вписывая в неё новые страницы». И по сей день эта книга остаётся памятником творчеству поэта, настоящей поэтической энциклопедией о Донбассе первой половины ХХ века.

В 30-е годы выходят поэтические книги Беспощадного «Год в «Кочегарке», «Наследство», «Стихи», «Родина», продолжающие традиции «Каменной книги». В более позднее время поэт будет включать большую часть стихотворений из этих сборников в новые переиздания «Каменной книги». Поэт не изменяет своему Донбассу, не уезжает отсюда, живёт среди шахтёров и продолжает воспевать горняцкий край.

Но вот пришла большая беда, пришла большая война, которой ещё не было в истории человечества. Великая Отечественная война полыхнула страшным огнём по всей советской земле, затронув каждого человека, войдя в каждую судьбу. Донбасс встал на защиты своей земли, своей великой Родины. Несмотря на упорную защиту, мужественность Красной Армии, летом 1942 года донбасская земля оказалась под оккупацией.

В 1942 году Павел Беспощадный создаёт своё знаменитое стихотворение «Клятва» с теми самыми знаменитыми строчками, которым, можно сказать с уверенностью, предстоит невероятно долгая жизнь. Ёмкость, сжатость и лаконичность, при этом – сильная энергетика стихотворения «Клятва» выделяют его во всём творчестве поэта.

Пока в груди шахтерской сердце живо

И в сердце кровь сыновняя тепла,

Хочу, чтоб песня с врубовкой дружила,

Варила сталь и в глубь ствола вела,

Клепала клети, и вздымала зданья,

И на лесах большого созиданья

Примером высшей доблести была.

Донбассу жить! Сирена шлет сирене

Горняцкой дружбы благовест стальной:

Донбасс никто не ставил на колени

И никому поставить не дано!

И нет земли прекрасней, вдохновенней,

Где все творцом-народом создано.

Донбасс никто не ставил на колени

И никому поставить не дано!

И нет Отчизны чище и священней, —

Где все сердца сливаются в одно…

И это сердце осеняет Ленин —

Великий светоч партии родной!

Поразительно, что в военное время, зная о тяжёлых боях за Донбасс, Беспощадный ни одним словом не указал на войну. Стихотворение проникнуто «мирным созиданием», а не войной. И лишь строчки:

Донбасс никто не ставил на колени

И никому поставить не дано!..

можно опосредовано приписать на счет военного времени. Однако, для Беспощадного, который видел «великую стройку» Донбасса в 20-30-е годы, пример этой «мирной доблести» является прямой параллелью с доблестью военной. Доблесть, которую проявят донбассовцы и которая будет отражена позднее в повести Бориса Горбатова «Непокорённые» и романе Александра Фадеева «Молодая гвардия». «Донбассу жить!» – провидчески звучит в стихотворении Павла Беспощадного в самое трудное для Донбасса время, когда оккупанты уже закапывали живьём шахтёров, отказавшихся восстанавливать для нацистов шахты.

Павел Беспощадный оказывается в эвакуации. На некоторое время он находит себе приют в далёком от Донбасса Таджикистане. Отсюда он следит за событиями на фронтах Великой Отечественной. Весть о первых освобождённых городах Донбасса – Краснодоне и Луганске – воодушевила поэта. Не дожидаясь окончательного освобождения Донбасса, Беспощадный выезжает на родину. Вначале он живёт в Краснодоне, потом – в Луганске. Ещё до Победы он готовит сборник стихов «Избранное», который увидел свет в Луганске в 1945 году. Через некоторое время поэт переезжает в Горловку, в которой проживёт до конца жизни.

Новые и старые стихи, по-прежнему верные теме Донбасса, появляются в периодике, в 40-60-е годы выходят один за другим сборники стихотворений «Родное», «Обновлённая земля», «Шахтёрские песни», «Песни труда», «Степь донецкая» и многие другие. При жизни Беспощадного увидело свет более 30 поэтических книг. Он заслуженно занимает место живого классика донбасской литературы.

Михаил Матусовский вспоминал об одном из последних приездов Павла Беспощадного в Москву. Они много общались, строили планы. «С ним было хорошо и спокойно, – отмечает Матусовский, – от него веяло донецкой надёжностью и духовным здоровьем». Именно так его воспринимали друзья и соратники. Именно за это не любили Беспощадного недруги, которых, конечно же, в творческой среде всегда достаточно. Тот же Матусовский, живший в Москве и ощутивший на себе сполна «нездоровую» творческую среду столицы, напишет позже:

Когда мне станет очень плохо,

В Донбасс уеду…

Родина в стихах Матусовского, как и в стихах Беспощадного, предстаёт землёй правды и искренности, где «всё звучит в значении первоначальном».

Павел Григорьевич Беспощадный умер 25 мая 1968 года. И потеря эта стала весомой потерей для всей донбасской литературы. Но, умерев физически, поэт Павел Беспощадный остался своими стихами.

В советское время память о Павле Беспощадном хранилась, может быть, не достаточно полно, но хранилась. После развала СССР Павел Беспощадный стал слишком неудобным поэтом. Неудобным как для украинских националистов, которые создавали мифы – то о якобы Слобожанщине на месте Донбасса, то о Кальмиусской паланке. А эти мифы развеивались как наваждение при прочтении хотя бы одной строчки Беспощадного. Неудобным поэт был и для бывших партноменклатурщиков, которые также по-комсомольски энергично принялись в Донбассе реставрировать капитализм. Этим флюгерам не только Беспощадный казался отсталым пережитком, потерявшим актуальность, но и весь Донбасс представлялся бессмысленной архаикой. Вот и вышло, что за 23 года так называемой «независимости» Украины наследие Павла Беспощадного пытались вытравить в Донбассе, истребить всё, что связано с самым шахтёрским поэтом. Но война за свободу Донбасса пробудила память о нём. Пробудила всю правдивую силу его строк. И стало очевидно, что такую поэзию невозможно предать забвению.

После смерти Беспощадного остались наброски, неоконченные стихотворения, в которых мы по-прежнему находим и верность донбасской теме, и силу таланта. Среди них – вот эти пророческие строки:

Я умру на донецкой земле,

Когда вечность сотрёт терриконы…

Павел Беспощадный остался для тех, кто по-настоящему любит Донбасс. И пока есть такие люди в Донбассе, имя и наследие Павла Беспощадного будут вне забвения.