В Москве, потрескивая почками, распустились тополя. Супруги Колокольцевы засобирались в отпуск. Отпуск всегда они брали в мае и проводили его в умирающей деревне на родине Таисии Петровны. Раз только съездили на Чёрное море: Таисия Петровна сама там извелась от тоски и извела мужа. Уехали они задолго до истечения срока путёвки и заскочили-таки на несколько дней в деревню.

Единственная деревенская улица была жёлтой от одуванчиков. По ней бродили дурашливые куры и вальяжные гуси. Было безлюдно: дачники наезжали в июне, после окончания школьных занятий, аборигенов же – всё больше старух – с каждым годом становилось меньше. Олег Васильевич с утра уходил на пруд и возвращался вечером с десятком серебряных карасей в полиэтиленовом пакете. После московской толчеи ему нравилось одиночество. Таисия Петровна приносила ему обед: бутылку молока, ломоть хлеба и зелень с огорода.

- Вегетарианская пища - безотказный способ обеспечения мужской верности, - шутил Олег Васильевич, целуя её.

- Вас, кобелей, хоть совсем не корми, а на уме у вас всё одно.

- То на уме…

Караси, впрочем, были кстати.

Лет пять назад умерла мать Таисии Петровны. Через год обрушился от ветхости дом. Теперь на его месте полыхал Иван-чай, как и на месте многих других домов некогда большой деревни.

В этот раз что-то не заладилось у Олега Васильевича на работе, отпуск ему отложили. Таисия Петровна чуть с ума не сошла. Всё её раздражало. Вдруг среди ночи она просыпалась и нащупывала в памяти обрывок только что виденного сна: сон был о деревне.

Решили, что Таисия Петровна поедет одна (детей им Бог не дал), а Олег Васильевич – как только, так сразу. Они доверяли друг другу.  Правда, судача напоследок с соседкой, почти подругой, Таисия Петровна в шутку попросила её приглядеть за мужем и в случае чего отстучать телеграмму: мол, муж болен. Как в старом анекдоте, который соседка кстати рассказала.

- А уж я ему тогда рогов наставлю, - пообещала Таисия Петровна смеясь и показала, какие это будут развесистые рога, приставив к голове две растопыренные пятерни.

На полустанок с окающим названием поезд пришёл утром. Из него вышли несколько мужчин покурить, а когда локомотив прогудел отправление, на перроне Таисия Петровна осталась одна. Звенел, как рельсы, невидимый жаворонок, ястреб ввинчивался в незамызганное небо.

- Куда? – спросил водитель фургона с надписью «Хлеб». Таисия Петровна сказала. Он помог разместить в кабине две ее неподъёмные сумки, деликатно подсадил.

Сразу за немногими домами станционного посёлка начались леса, изредка перемежаемые жёлтыми от сурепки полями.

- Красота-то какая! – сказала Таисия Петровна, чтобы не молчать.

- Да, зарастают поля, - откликнулся водитель. – Сейчас жёлтые, а в июне будут синими от васильков. Нет хозяина. Умирает деревня.

В кабине пахло свежеиспечённым хлебом, хвоей и майским разнотравьем.

- Извините, ваша фамилия, случайно, не Ляхова?

- Нет, - машинально ответила Таисия Петровна, но спохватилась, поправилась смущённо: - Впрочем, да, это моя девичья фамилия. Я её давно забыла. А вы? – только теперь она посмотрела в лицо водителю. – Вы… Вы – Гоша?

- Здравствуй, Тая. Вот и встретились. На лесной дорожке. В отпуск?

- В отпуск.

- Одна?

- Муж приедет попозже. Что-то там у него на работе не сложилось.

-Вот и встретились, - повторил Гоша и засмеялся.

- Чему ты смеёшься?

- Да так… От радости. Я ведь каждый день московский поезд встречаю. Как путевой обходчик.

- Зачем?

- Мне сказали, что ты в мае всегда приезжаешь.

- Ты женат?

- Да. Двое детей. Девочки.

- Тогда зачем?

- Не знаю. Захотелось увидеть. С возрастом мы все становимся сентиментальными.

- Из прошлого будущего не построишь, - где-то Таисия Петровна услышала или прочла эту фразу, и она ей запомнилась.

- Ты совсем не изменилась. Даже похорошела.

- Не ври, но спасибо. Я часто вспоминала тебя все эти годы. Господи, как давно это было!

- Двадцать три года. Без двух месяцев.

Гоша был её первой любовью. Потом она уехала в Москву учиться. Переписка, поначалу бурная, с упрёками за потерянный без письма день, со временем вошла в спокойное русло, а когда в походе она познакомилась с Олегом Колокольцевым, сошла на нет. Гоша ещё чуть ли не год присылал ей поздравительные открытки к праздникам и дню рождения, она не откликалась.

Тридцать с лишним километров от станции до деревни промелькнули незаметно. Чтобы продлить встречу, Таисия Петровна вызвалась помочь Гоше отоварить хлебом деревенских старух. Они её узнавали, радовались, что пережили зиму.

- Ты у нас, как ласточка, на крыльях лето приносишь.

Хлеб брали сразу на неделю, буханки по три-четыре. Гоша был по совместительству и почтальоном, но сегодня писем никому не пришло. Да и вообще письма в деревню приходили редко. А газеты старухи давно перестали выписывать.

Договорились, что Гоша будет иногда наезжать в деревню, чтобы скрасить одиночество Таисии Петровны. Он приехал в тот же вечер. Они обошли памятные им места. Гоша показал на одинокой берёзе за деревней вырезанное им давным-давно её имя. Буквы заплыли, но ещё читались. Сколько раз Таисия Петровна проходила мимо той берёзы одна и с Олегом, но не догадывалась, что берёза именная, её.

- Ненормальный, - шепнула она Гоше, приподнявшись на цыпочках. Он было обнял её, но она вывернулась:

- Не надо.

Гоша стал приезжать едва ли не каждый день, а если не приезжал, Таисия Петровна не находила себе места, полночи не могла заснуть и засыпала, лишь твёрдо решив завтра же ехать в Москву. Тем более что от Олега не было ни слуху ни духу. Но завтра Гоша объявлялся с утра, и никуда она не уезжала.

Где-то в середине отпуска Гоша привёз Таисии Петровне телеграмму. Как ни хотелось ему прочесть её, он себе этого не позволил.

- Ты её прочёл? – спросила Таисия Петровна.

- Нет, - ответил Гоша, в душе гордясь собой.

Телеграмма была той самой, какую она, шутя, заказала соседке: «Приезжай, Олег серьёзно болен».

Таисия Петровна разревелась, как обманутая девчонка, прогнала пытавшегося её успокоить Гошу и дотемна бродила вокруг деревни. «За что, за что?» - твердила она, хватая ртом воздух, чтобы не задохнуться от обиды.

Ночью у неё поднялся жар. Старуха-хозяйка, родственница через пень-колоду, до утра отпаивала её чаем на травах и кореньях.

Таисия Петровна возненавидела мужа. За то, что в одночасье разрушил её жизнь, разбил вдребезги – теперь уж не собрать. Ей было противно вспоминать, как обнимал он её в постели, ласкал, нашёптывая несусветные глупости. И она верила, верила ему, дура! Конечно, она догадывалась, она даже уверена была, что у него есть другая женщина. На глазах у неё он флиртовал с хорошенькими молодушками на вечерах. «Старый кобель!» - смеялась она. Иногда возвращался домой заполночь и на бровях. Она помогала ему раздеться и укладывала спать, а утром говорила полушутливо: «Сопьёшься ты у меня со своими дружками».

Он чувствовал себя виноватым, был жалок, как наделавший на ковёр щенок. Она жалела и прощала его. «Дура. Ох, какая же я дура!» Сколько мужчин оборачивались на неё на улице, сколько опускали глаза, в метро встретившись с её взглядом! Больше тридцати ей не давали. У неё – она знала – была ладная фигура, груди торчком – ей ни к чему были лифчики, милая мордашка с тёмными глазами в пол-лица. И с такими-то данными ни разу за двадцать лет замужества она не изменила ему. Око за око! Она ему наставит таких рогов! Курчавых, как шевелюра у Пушкина. Он ещё поплачет, он ещё поваляется у неё в ногах. «Прости меня!» - взмолится он. «Нет», - ответит она холодно. И добавит, как Овод из романа Войнич: «Я верила тебе, как Богу, а ты лгал мне всю жизнь».

Что будет дальше, Таисия Петровна не загадывала.

Решимость наставить мужу рогов или старухины отвары успокоили её, жар сошёл, и на рассвете она уснула.

В этот вечер Таисия Петровна потащила Гошу прочь от деревни. Они гуляли по росным тропка, промокли и развели костёр, заслонившись от деревни чёрной стеной кустарника. Таисия Петровна была в ударе, тараторила без умолку, смеялась, позволила Гоше набросить на себя пиджак. А когда он обнял её, не противилась.

Остаток ночи они провели в заброшенном доме, где хозяева оставили всю утварь, будто отлучились ненадолго. Светало. Чужая жизнь равнодушно смотрела на них со стен поблекшими фотографиями под запылёнными стеклами.

- Когда-то и от нас останутся никому не нужные фотографии, - зачем-то сказал Гоша.

Они представить не могли, сколько неизрасходованной  нежности носили в себе долгие годы разлуки…

Из гостеприимного пристанища через окно они выбрались, беспричинно смеясь, в запущенный сад. Гоша навесил на окно, как было, крест-накрест две гнилые доски. Он уехал на своём драндулете, а Таисия Петровна, бросив старухе: «Ой, бабушка, потом, потом!», завалилась спать.

Теперь дни её складывались из трепетного ожидания встречи и холодящего страха перед неотвратимой разлукой. Тем неистовее были ночи. Гоша осунулся, но глаза его сияли. Таисия Петровна немного похудела и стала ещё привлекательнее. Старуха ворчала:

- Жена поёт, а муж волком воет. Смотри, девка, совесть без зубов, а загрызёт.

«Пусть воет, - думала Таисия Петровна. – Я своё отвыла». Совесть её была чиста. И его, Олега, она покарала по праву чистой совести. Некоторое смятение вызывало лишь то обстоятельство, что Гоша был женат и имел детей. Женился он поздно: теперь-то она знала – из-за неё. Но, в конце концов, Олег тоже женат, однако это не помешало какой-то там в Москве забраться в её постель. Таисия Петровна на чужую постель не претендовала, ей было достаточно рая в шалаше.

Отпуск стремительно катился к концу. Гоша готов был бросить всё и ехать с ней хоть в Москву, хоть к чёрту на кулички. Таисия Петровна металась, не умея на что-то решиться. Она чуть с ума не сошла. Наконец, надумали: она вернётся в Москву, там определится, что к чему, и даст ему знать.

- Всё будет хорошо, вот увидишь, - убеждала она скорее себя, чем Гошу, и тёрлась щекой о его наждачную щёку.

За день до отъезда Гоша привёз Таисии Петровне вторую телеграмму.

- По логике вещей, после серьёзной болезни следует ожидать летального исхода, - пошутила она. Гоша хлопнул дверью кабины и уехал: он был до щепетильности деликатен.

Низко, к дождю, летали ласточки. Ровно постукивало сердце: Таисия Петровна вычеркнула Олега Васильевича Колокольцева из своей жизни. Напрочь.

В телеграмме было: «Олег умер похороны шестого».

Шестое было сегодня. Сейчас.