...Ловля стерляди на Дону
Как, вы не знаете известного поэта Александра Алексеевича Лисняка, - охотника и рыболова, «жизнелюба», – я те дам! а попросту хорошего человека?..
Ну, тогда вы не знаете Воронежа, или Воронеж не знает вас.
Писатели – народ до того дотошный, что про своих они знают всё; и даже подкладка костюма, который носит тот или другой представитель этого говорливого племени, простирана не раз. А костюмы Лисняк носит довольно добротные и обязательно с галстуком. За подкладку не сразу заглянешь. На распашку у него только модное кожаное пальто реглан.
Такой он - этот Лисняк: потаённый хохол древлеотеческой веры…
А вера его крепкая, не то, что у меня, в чём аз грешный мог убедиться не раз…
С Александром Алексеевичем, а попросту - Сашей, я был знаком ещё с тех благословенных времён, когда писатели ценились, как совесть народа.
А совесть эта была не то чтобы высшей пробы, но всё-таки…
В ту пору Лисняк возглавлял Воронежское Бюро Пропаганды Художественной Литературы. Под этой высокой лохматой шапкой и мне посчастливилось когда-то добывать к зарплате рядового инженера небольшую мзду от выступлений перед тружениками полей и заводов.
Ничего не скажешь – хорошее время! Жили – ничего себе…
Жили, открыто у Господа на ладони, пока ушлые люди от политики не перетряхнули народную овчину на сквозняке времени. Отовсюду повылазили, какие то жучки-скоробеи и всякая прожорливая моль с обтерханными перхотью крылышками, уничтожая всё на своём пути. Съели и не подавились…
Но я – не про то.
Следуя верному русскому слову, что рыба ищет, где глубже, я тогда без долгих сборов перебрался из отеческого Тамбова на постоянное место жительства в славный город Воронеж, где и сдружился на почве самозабвенной любви к поэзии с Александром Лисняком.
За бугром заря истлела.
Старый тополь поседел…
Птица к звёздам полетела,
На хвосте мужик сидел.
Примерно что-то такое он мне прочитал при первой встрече в Воронеже.
Спрашиваю:
- Саша, а зачем мужик на хвосте сидит?
- Отвечаю для непонятливых, - говорит Лисняк. – Ты вот тоже на хвост садишься, когда выпивка дармовая. Так?
- Ну, так!
- А мы, поэты – птицы! Пятизвёздочный коньяк – это, как созвездие Гончих Псов. Коньяк любишь?
- Ну, это вы, поэты, охочие до коньяка! А мы, прозаики, больше домашнюю водку любим. Четвёртого перегона через парное молоко…
- Тогда тебе, чтобы меня понять, как до первой звезды дотянуться! – хитровато смеётся Лисняк.
…Кстати – о рыбе, ну и поэзии тоже.
Лисняк в то время руководил секцией стихослагателей в Доме Писателей на улице Никитинской 22. Народ туда приходил всякий, но больше любители, чем сами поэты, хотя, - где разница между кое-как зарифмованным столбиком слов и нынешней поэтической манерой письма, - один словесный оттиск на бумаге.
Хотя семинары проходили на высоком уровне, я у Лисняка был, что называется, «на пристёжке», или, как говорили мои монтажники-верхолазы – «на подхвате» - делал робкие замечания, вставлял крылатые фразы, однажды предложил семинаристам по очереди читать что-то вроде лекций о своих любимых поэтах.
Прижилось.
Говорят и теперь на собраниях любителей поэзии так же пропагандируются наиболее заметные творческие личности, как местные, так и всякие, кто оставил хотя бы одну строчку-тропинку в густом лесу поэтических имён.
Но, ладно, вернёмся к нашим семинарам.
Лисняк вёл каждое заседание, как последнее. На примере стихов своих и чужих, которые он знал наизусть невероятное количество, он наглядно показывал преимущество образного, метафоричного точного слова, перед лихой, хлёсткой звукозаписью. Рубцов и Вознесенский, Юрий Кузнецов и Евтушенко, Мандельштам и Есенин, - об этом можно было спорить. Но спорить об этом невозможно.
Собирались через неделю каждую среду. То есть два раза в месяц. И так с сентября по апрель. Полезно каждому: и молодому и старому. Хотя, что такое старость в поэтическом мире?.. Пар один! «Дух живёт, где хощет».
Как-то на одном из последних заседаний, когда весна, треща всеми суставами, вламывалась в окна, я, размечтавшись о наступающем лете, попросил Сашу, зная из его красочных рассказов, каких поросят-сазанов баюкает батюшка Дон, взять меня на рыбалку.
- Тебя возьми, ты ведь ведро водки попросишь. А ехать надо на недельку в глухое место, где в любую сторону до магазина вёрст за двадцать. Не, не возьму! Машина нужна…, палатка… - тянул он, - а у тебя кроме губ и глотки ничего нет.
- Саша, - говорю я, пропустив мимо ушей, его отказ, - у меня ещё руки есть, чтобы стакан держать, да и костерок какой-никакой сгондобить умею…
- Тебя возьми – другие попросятся. А я отказать не могу. Не, хлопот с тобой…
Хохол, что с него!..
Я, посчитав шутливым тон моего друга, даже не успел обидеться.
Да, конечно, хлопот со мной! Какая палатка? Какие снасти, когда я кроме пескарей на своей малой родине в речке Большой Ломовис, с детства никакой рыбы не ловил? А громкое название Большой Ломовис – суть похвальба мордовская. Там на узеньком мелководье кроме пескариков в палец длиной да шустрых селявок с ноготок никакой рыбы не водилось.
Действительно, машины у меня нет, велосипеда тоже, да и удочки теперь в отчем доме давно в труху превратились. Какая рыбалка?
Август месяц. Село Конь-Колодезь. Взгорье Горемыкина Лога. Лежу, греясь на закатном солнце, слушаю перепелиный кудрявый голос в желтеющих метёлках проса.
«И слез невольно сердце просит,
И я рыдать во сне готов,
Когда вновь слышу в спелом просе
Вечерний крик перепелов».
- писал известный донец Белой гвардии офицер Николай Туроверов, маясь ностальгией в далёком Париже.
Но мне и на русской земле хорошо. Так всю бы жизнь лежать в луговой траве, облитой розоватым светом заката, и слушать, и слушать говорливых степных птиц, возбуждая в себе память далёкого детства: Бондари…, село степное, весёлое, продутое всеми ветрами. Вольное село…
"Там речка вьётся край села. Там моя юность расцвела…"
Э, да что там говорить!..
Вдруг, словно навозный жук в кармане, - завозился, заверещал пенальчик мобильного телефона. Вот до чего дошла техника! Лежу в травах, а могу слышать весь мир. Слава Науке!
Из пенальчика голос:
- Брат, жду тебя завтра в полной готовности. Едем на рыбалку! Только попробуй отказаться! Морду набью. Я из-за тебя прицеп с тентом к своему «Ниссану» прикупил. Вспомнил, что ты любишь в комфорте спать. Вы прозаики все такие. На фуфло не клюнете. Баб не обещаю, но рыба будет. Жду! – и тут жук замолчал, как сдох.
Жму на все кнопки, - молчок! Посмотрел зарядку – ни одного штриха на батарее. Зарядное устройство оставил в Воронеже. Во – дела!
Хорошо, что село Конь-Колодезь, - не Пень-Колода, лежит на оживлённой трассе. Не прошло и часа, а я уже в городе. До «Масловского совхоза», где обывает Лисняк, утречком пораньше можно добраться и на перекладных. Успею, небось…
Небось успел!
Стою на торговой площади рабочей окраины города с говорящим названием «Машмет» откуда до Масловского километров десять-двенадцать. Пешком не дойдёшь, а попутного транспорта пока не видно. Стою, переминаясь с ноги на ногу. Тоска дорожная! Звоню на мобильник Лисняку: оттуда вежливый женский голос с иностранным акцентом – «Абонент временно недоступен».
Я всего один раз был в гостях у этого абонента и самостоятельно его дом вряд ли найду. Наверняка пропадать рыбалке и всей моей подготовке к ней: пяток бутылок домашнего виски приготовленного из нашенского ячменя, проросшего и притомлённого на лёгком дымку вишнёвых опилок - напиток четвёртого перегона и отфильтрованный через кучу таблеток активированного угля, несколько банок кильки, свиная тушёнка и ещё что-то съестное. На два-три денька хватит, даже если в Дону, не дай Бог, мор на рыбу будет.
Звоню снова, приложившись к пенальчику со скоробеем внутри – ни привета, ни ответа. Глухо. Даже женского голоса с иностранным акцентом теперь не слышно. Совсем плохо стало. Как же я так не договорился о встрече?! Кручу головой. Вдруг короткий, лёгкий прихлоп на плече:
- Брат, дорогой, никак ищешь кого?
Зная Лисняка как любителя всевозможных приколов, я только радостно рассмеялся, поняв, что мой друг специально заблокировал телефон, ожидая меня здесь на своём могучем японском внедорожнике. Шутка удалась.
Балагуря обнялись, как две дороги на сходне…
Солнце уже начало припекать, а в салоне бархатная прохлада и неназойливая лёгкая музыка со всех углов. Люксовая модель всё же этот «Ниссан» - снаружи танк, а внутри, как в горнице…
Покружили, покружили по совхозному посёлку, и вышли на прямую дорогу.
Вот ведь как в жизни получается – совхоза давно нет, а посёлок – вот он, стоит. У советской власти, при всём притом, хорошая база была…
- Тпру! Приехали! – говорит Лисняк, выворачивая руль в открытые широкие ворота с огромной овчаркой по центру: сторожит.
Пёс услужливо уступил дорогу, и мы вкатились прямо под огромное ветвистое дерево всё в золотых абрикосах. Они были везде: на ветках, на столе, в рядом стоящих вёдрах, под ногами.
Ягод было так много, что ноги негде поставить.
Подняв один такой шарик, покрытый бархатистыми золотыми микроскопическими волосками, я ощутил на пальцах такое тепло, словно у меня на ладони примостился озорной солнечный зайчик.
На вкус абрикосы напоминали густой пахучий джем. Прижмёшь языком к нёбу такую ягоду – останется только косточка в пустом замшевом мешочке.
Рядом приткнулся носом к забору прицеп. Новёхонький и огромный, как баул для забугорного шопинга на автомобильных колёсах.
Вот написал слово «шопинг» и даже компьютер это слово красной чертой отметил – не понимает мудрая машина модное ныне слово.
Ну, ладно, шопинг пусть будет шопингом, а нам вещи укладывать надо.
Железный баул этот забит под самую завязку: бочонок воды родниковой литров на сто, груда матрасов с подушками, палатка на солдатский взвод, шансовый инструмент на всякий случай – топор, лопата совковая и штыковая, резиновая лодка, правда, без мотора, два алюминиевых весла, десяток удочек, снасти, включая и такие, которые, на мой взгляд, совершенно лишние для ловли привычных мне пескарей и верховок, и многое другое запечатанное в пакеты…
Примащиваю свой рюкзачок с припасами в этот металлический баул.
- Ты своим сидором весь прицеп занял! Покажи, что там!
- Да есть маленько… - достаю из рюкзачка пяток банок кильки в томате, пару банок свиной тушенки, буханку хлеба и выкатываю свою гордость – бутылки с самогоном.
Хоть и название громкое – виски, а всё равно – самогон.
- Вот это хорошо! – говорит Лисняк, - самогон – не водка, его много не выпьешь. А это ты зачем взял? – он берёт плоскую баночку балтийской кильки, крутит в руках, и, размахнувшись, кидает за огороды. Потом туда же последовали и остальные.
Я вопросительно смотрю на его столь решительные действия.
- Зачем нам рыба? Это всё равно, что в Сочи со своей бабой ехать!
Я показываю глазами на приготовленные другом пару копчёных лещей величиной каждый с шахтёрскую лопату.
- Это не рыба! Это закуска к пиву, - и спокойно грузит в прицеп вместе с лещами запаянную в полимерную плёнку полную обойму больших, как пушечные снаряды, бутыли с пивом. – Принеси из гаража водку, - говорит мне.
Я иду в гараж, но водку там не нахожу. Кричу оттуда Лисняку:
- Где водка? Ни одной бутылки не видно! Ящик только картонный!
- Вот ящик весь и неси!
Я вскрываю картон, там, около десятка бутылок. Многовато будет…
Говорю об этом другу.
- Думаешь многовато на двоих-то? – неуверенно говорит Лисняк. – Ну, тогда бери пяток,– и хватит!
Упаковываем всё надёжно, не приведи Господи авария какая, а тут стеклотара всё-таки….
Корзину припасов собранных добрейшей Людмилой, женой моего приятеля, ставим в салон. Судя по запаху, закусывать нам будет чем.
Затягиваем тент на прицепе, цепляем прицеп за крюк (форкоп) на машине. Лисняк возится с проводами энергопитания прицепа, пробует ударом ноги колесо и садиться в машину. Я ныряю за ним.
Поехали!
Настроение, как в день зарплаты! Утро чудесное. Машина – зверь! Водитель классный. Впереди праздник - «Ловля рыбы на Дону».
Хорошо сидим! Хорошо едем!
Вдруг машину на небольшом взгорье повело в сторону, словно рулевой задремал. Оглядываюсь назад… Мать-перемать! А где же прицеп? Ну, баул тот железный с нашим добром?
Лисняк бьёт по тормозам. Выходим из машины. Прицеп обидчиво уткнулся носом в бордюрный камень. Стоит, как врытый.
Мой друг недоумённо чешет голову:
- Ты за форкоп цеплял?
Я возмущаюсь:
- Окстись, Сашок! Ты с электрикой возился, и забыл форкоп зачалить.
- Да-а?
Я ковырнул носком ботинка небольшой болт, новый, ещё в заводской смазке с налипшей на него пылью:
- Болт какой-то…
- Где? – мой друг поднимает находку. – Так это и есть болтовое соединение с форкопом! Как же мы его потеряли?
- Не знаю…
Повеселевший друг резво даёт задний ход. Наверняка цепляем прицеп к внедорожнику и – ура! По-ехали!
Какой же русский не любит быстрой езды?
Хорошо сидеть в комфорте! Климат-контроль в салоне держит температуру плюс 18 градусов по Цельсию.
За бортом нашего корабля все тридцать. Деревья обочь дороги стоят с обвисшими листьями. Пыльные. А в салоне – лёгкий приморский бриз. Хорошо. Лучше не бывает. Мягко урчит приёмник с какой-то доверительной музыкой. Я отдыхаю, - ловлю момент. Вот теперь в самый раз и поговорить.
Нарочито начинаю издалека:
«Ах, люблю я поэтов! Забавный народ.
В них всегда нахожу я историю, сердцу знакомую, -
Как прыщавой курсистке длинноволосый урод
Говорит о мирах, половой истекая истомою».
Смог же вот Дмитрий Кедрин показать всю подноготную поэтического склада ума! - И выжидательно смотрю на реакцию друга…
Такую вопиющую литературную безграмотность он перенести не мог.
- Дорогой, - внушает мне Лисняк. – Это же Есенин! И ты когда-то ещё писал стихи? В поэтах числился! Убивать таких надо! У Кедрина - вот это:
"У поэтов есть такой обычай:
В круг сойдясь, оплёвывать друг друга".
- Спорим – не так! – подначиваю. – Я Кедрина читал ещё тогда, когда ты в соплях путался, чтобы молоко с губ утереть. - Лисняк моложе меня на целых восемь лет. - Тоже мне, знаток!
- Спорим! – возмущается друг такому невежеству, на секунду оторвавшись от руля.
- Спорим!
Прихлопываем ладонью ладонь.
- На бутылку!
- Идёт!
- Останови, - говорю я, как можно безразличнее.
- Зачем? – оглядывается на меня Лисняк.
- Как зачем? Я же тебе проспорил бутылку…
- Зачем останавливаться-то?
- Бутылку достать. Разопьём вместе.
- Слушай, не зли меня, а то высажу!
Я смеюсь. Мне хорошо. Можно выпить, а можно и так посидеть. Не за баранкой ведь.
- А вот это кто написал?
«Что молчу средь сущего пространства?
Что стою среди его теснин.
Всё равно на свете не остаться:
Я пришёл и ухожу один».
- Не так, - поправляет меня Лисняк: Не что – молчу, а – что стою средь сущего пространства?
- Ну, может и так…
- А вот?
«С Россией кончено… На последях
Ее мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях.
Распродали на улицах: не надо ль
Кому земли, республик да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль.
О, Господи, разверзни, расточи,
Пошли на нас огнь, язвы и бичи:
Германцев с запада, монгол с востока.
Отдай нас в рабство вновь и навсегда,
Чтоб искупить смиренно и глубоко
Иудин грех до Страшного Суда».
Да, ничего не скажешь! Прозорливец был чудак из Коктебеля…
Дорога на Петропавловку дальняя, около трехсот километров, ещё наговоримся. Кручу по сторонам головой. Воронежские края изумительны своей природной красотой. Так бы и растворился в этом зелёном царстве русских равнин.
Воронежская земля богата на говорящие имена старинных поселений:
Рогачевка, Икорец, Пчелиновка, Липовка, Лосево, Заосередные сады… Речку Гаврило три раза переезжали, так петляет – голова закружится… Масловка, Медовка, Калач…
(Ну, Гаврило мне без надобности, а вот, как написал – Масловка, Медовка, Калач, то сразу же пошёл на кухню – разломил калач, намазал маслом, окунул в мёд. Вкусно!)
А теперь и сам город Калач во всей красе открылся нам «под горой на горушке».
Здорово мы махнули по столбовой дороге! Если так пойдёт, то после обеда мы как раз будем там, на широкой излуке Батьки Дона, где нагуливает для нас жир кабан-рыба – сазан, карп, судак, карась, а, может, на счастье заглотит крючок царская рыба стерлядь.
Говорю об этом другу.
- Да ты что? Стерлядь? Поганая рыба! Ты её когда-нибудь видел?
- Нет. Но читал.
- Я на заборе тоже читал, подошёл, а это в доске дырка от сучка.
- Саша, да ты что! Стерлядь среди рыб, это как английская королева среди колхозных девок.
- Ну, вот, а ты кого выберешь: английскую королеву или вон ту бабочку?
Саша притормозил, пропуская через дорогу яркую девицу, почти, что в одних клипсах. Жарко - никакая одежда не держится….
- Почему стерлядь поганая? - донимаю я друга своими наивными вопросами.
- А у неё изо рта черви выползают.
- У кого? У королевы?
- У королевы - не знаю, а вот у стерляди во рту всегда черви возятся.
Едем дальше. Вот уже и Петропавловка. Район нашего пребывания на Дону. Ещё немного – и точка! Почти приехали. Пить хочется нестерпимо. Сбоку магазинчик на курьих ножках.
- Зайдём, давай! – говорю я Саше.
- Иди! Бери себе, что хочешь, а мне – мороженое.
- Давай пивка попьём. Холодненького. А?
- …Мороженого бери!
Было видно, что мой друг много отдал бы за пару глотков живительного напитка.
Захожу в избушку на этих самых ножках. На стуле перед витриной сидит разомлевшая от духоты баба-Яга, местная писаная красавица, каких неожиданно можно встретить только в таких местах. Я как-то сразу забыл о своём возрасте. Смущённо мнусь возле. Хочется заговорить. Но девушка смотрит на меня равнодушно. Понимаю. Не по Сеньки шапка… Беру мороженое и баночку пива. Мороженое мягкое, мнётся в руках. Иду разочарованный к машине. Протянул мороженое другу. Сам дёрнул за кольцо банку – никак! Донышко полусферой, наверное, ещё с прошлого года пиво. Дёрнул ещё раз, указательный палец порезал о кольцо, а крышка на месте. Ухватился зубами, дёрнул ещё. Тёплая желтоватая пена на лице, на волосах, на рубашке. Бросил банку в кусты. Рядом Саша вытирает о траву пальцы, под ногами вафельный стаканчик истекает молоком.
Попили и поели…
Теперь хотя бы покурить. Достаю сигареты. Предлагаю другу. Он мотает головой. Лет десять как бросил курить. А я вот только пробую бросать. После рюмки к сигарете ужас, как тянет, пришлось купить в планах на будущее. Затянулся пару раз и затоптал на дороге. Ну, её, отраву эту!
- Давай, Сашок, поехали!
Едем.
Теперь асфальт плавно перешёл в перетёртую машинами чернозёмную пыль, такую густую, что в ней, мягкой прогретой солнцем, вязнут колёса по самое некуда.
За нашей машиной кудрявится шлейф и всё старается обогнать нас, - это попутный ветер легкомысленно соревнуется с нами в скорости.
Горбатая дорога оставляет в памяти одни восклицательные знаки, но обочь её по всем правилам дорожной инспекции стоят указатели старинных поселений: здесь и, как напоминание о горнем, село Новобогородицкое, а вот совсем из ряда вон выходящее – Прогорелое, а дальше, как память о детстве – Новый Лиман, Глубокое, Дедовка, , и уж совсем запредельное – Дедовочка. Прочитаешь – и вся жизнь непутёвая перед тобой встаёт. И слышеться глухой, но строгий голос деда: «Ах ты, сукин сын! Живёшь не по порядку! Всё забаву ищешь! Гуляешь… Ужо тебе!».
Перед нами лес стеной встал. Дорога вместо шлагбаума на столбах слегой перегорожена – не проедешь.
Сашок тормозит, размышляя, как проскочить этот приобретённый ловким новым человеком частную собственность. Лес под охраной ломовых ребят с бейсбольными битами.
Вот слово-то, какое! Бейсбольная бита! Проговорите – и всё станет ясно, что бить будут больно…
- А! – махнул рукой Лисняк. - Этот депутат думский мне знаком. Едем напрямую!
Ну, едем, так едем.
А я всё кручу головой по сторонам: уж очень не хочется под биты подставляться…
Песок, как на Каракумах. Колёса вязнут, но, раскачиваясь, ползём помаленьку.
Гавкнул в бардачке мобильник. Саша берёт трубку. Что-то восклицает, но не материться.
- Всё, нас уха ждёт! Через минут двадцать будем на месте.
Едем.
С правой стороны заросшие кугой и красноталом протяжённые, как речные старицы, озёра. Лисняк восторженно расхваливает эти места – и, какая здесь промысловая дичь водиться, - кабаны, лоси, олени, волки с выводками гуляют, где хотят, а вон самое красивое озеро Круглое, где лебеди до самых морозов на крыло не становятся…
- Потом посмотрим, – обещает Саша, услышав мои восторженные, перемешанные заборным сленгом, междометия.
Прорвались сквозь гущу зарослей тростника, куги, и совсем уж непролазной травы с темно-зелеными суставчатыми коленцами. Растительный ящер какой-то, а не трава.
Выскочили к Дону.
Вот это река! Дон Иваныч! У нас в Бондарях в самый-самый ярый разлив Большой Ломовис, как ручеёк из-под младенца, перед этой русской мощью.
Вышли поразмять ноги. Машина от колёс до самых стёкол влажной зеленью исхлёстана, но выглядит здесь, на просторе, как огромный, гигантский скарабей со сложенными на спине лакированными крылами. Огляделись – куда ехать по берегу, где нас ждут знакомые Лисняка.
- А вон у лесочка дым от костра! Там!
Ну, там – пусть будет там! Вообще-то мне и здесь хорошо. Берег обрывистый, но судя по спускам, добычливый. Рыбачки это место хорошо обсидели.
Вихляясь по колдобинам, по лосиным тропам, добрались до небольшого, но достаточно густого, с раскидистыми стареющими вётлами, перелеска пьющего из светлого, бегущего откуда-то с озёр притока, студеную воду.
Тпру! Приехали!
Встречающие нас мужики; один тяжёлый в осанке, лет сорока с прильнувшей к нему женщиной в легкомысленном бикини и парень, полная противоположность первому, рады свежим людям.
Саша по-свойски бьёт по рукам, смеётся, балагурит с ними – видно рыбаки эти хорошо ему знакомы. Я стою в сторонке, присматриваясь, к обжитому на берегу месту. Две плотные, наглухо застёгнутые, новенькие палатки, за палатками разный хозяйственный скраб, в отдалении вырыта свежая яма, в яме пластиковые ёмкости. Вода, наверное, подумалось мне. Было видно, что эти люди запасливые, домовитые. Рядом подымливал костерок с подвешенным на треногу закопченным котелком, в котелке что-то булькало. Сразу в голове нарисовалась наваристая донская уха – распущенное в рыбном взваре пшенцо, крупные куски картофели, помидоры красными ошмётьями путаются в укропной зелени, чёрные горошинки перца нет-нет да и хрустнут на зубах, обжигая нёбо притаившимся в сердцевине огоньком… Да ещё - чарочка! Да ещё разговоры о здешней удачливой жизни и рыбацком счастье!
Э, да что там говорить!..
Сглотнув слюну, говорю Лисняку, что пора и нам разгружаться: неудобно сразу так к котелку подсаживаться, потомиться перед таким обедом надо, соки нагнать для хорошего пищеварения…
- Может, опосля? – озадачивается мой друг.
- Саша, - говорю я, - опосля мы не сумеем. Уха всё-таки! Взвар…
- Взвар ты будешь дома ложкой хлебать, а здесь уха!
Но машину загнал в густую тень под дуб, под ясень…
Разгружаемся быстрее, чем грузились. Упаковки так и летали в руках. Весело! Сразу возле машины гора образовалась: лопаты, вёсла, лодка с удочками отдельно сложили. Палатку ставить не стали, - авось поспим как-нибудь.
Как-нибудь, авось, спали…
До вечера ещё далеко. А рыба, - вон она, как играет, хвостом бьёт. Сразу видно – рада. Нас дожидалась.
Женщина, за всё время я так и не узнал её имя, что-то заметив, быстро скатилась к воде, через минуты две-три выходит из-под обрыва с почти метровой рыбиной на толстом поводке. Рыба, наглотавшись воздуха, уже сомлела и теперь висит обрезком стальной полосы, узко заострённой, как лезвие длинного добычливого ножа.
- Стерлядь! – бросил небрежно мой друг, словно он каждый день таскал с крючка эту надоедливую рыбу. Видишь, как глисты ( черви) возле рта возятся?
Действительно, далеко за острым шильцем носа, возле маленького, размером в прокол рта, вяло шевелились усы, похожие на тонких длинных червей.
Я улыбнулся безобидному приколу своего друга.
Эта, мной досель невиданная царица донских вод, выглядела настолько изящно, что мне пришли на язык только одни междометия. Я боязливо потрогал острые шишаки на её боках. Да, вот это – настоящая рыба! Не какая-нибудь ныркая плотвичка или карась, а сама царица, королева, нет – принцесса тиховейных струй ещё не совсем отравленных нашей чахоточной цивилизацией.
Надо было с этой дорогой гостьей подводного мира что-то делать. Крючок вошёл так глубоко в костяные губы, что вытащить его можно только, взрезав бронированный рот. Жалко, а что делать?
- Займись! Не женское это дело, пороть. Им, бабам, шить полагается. А я пока лодку накачаю да к воде спущу. – Лисняк подхватил объёмистый мешок с лодкой, вёсла, пару удилищ и стал осторожно спускаться под берег.
Я вопросительно посмотрел на своих новых знакомых.
- Действуй! – сказал, почёсывая под майкой объёмистую «трудовую мозоль» - мужик-тяжеловес.
Другой - протянул брезентовые рукавицы:
- Ладони поранишь. У неё эти бляхи острее любого ножа. Брюхо осторожно режь. Хвостом по рукам махнет – кожу с мясом вырвет.
- Да она уже уснула! – говорю я беспечно, обрадованный тем, что мне предстоит обрабатывать такую диковинную и ценную добычу.
Подержав рыбу навису, полюбовавшись на эту красоту, я, взяв нож, стал примериваться – с чего бы начать?
Остриё ножа вошло в узкую щель рта и с трудом просунулось в поджаберную часть. Неожиданно в руках у меня оказалась стальная пружина, свёрнутая в кольцо и, выпрыгнув из рук под колёса машины, заплясала там, забилась в пыли, свиваясь и развеваясь кольцами.
- Ладони не поранил? – участливо спросила меня симпатяга в бикини.
Я снял рукавицы:
- Да вроде нет! – и на четвереньках пополз под машину.
Пружина, разжавшись, лежала под колёсами, лениво шевеля плавниками.
Ну, всё! Теперь она уже не шевельнётся.
Ополоснув, с помощью завлекаловки в бикини, трофей я уже без опаски вскрыл рыбине брюхо от анального отверстия до головы. Распахнутая полость была набита янтарным жиром. Поискав ощупью крючок, я вырезал его и принялся очищать от внутренностей сочащееся жиром и кровью брюхо. Крови было столько много, что она стекала тут же под ноги, неимоверно пачкая мне руки, словно барана резал.
Но донская царица был ещё живая. Это чувствовалось по судорожно сжимающейся мускулистой плоти. Это вероятно, уходя, трепетали и бились в последней схватке тысячелетия пощадившее особь со времён динозавров до нынешних дней.
Стерлядь и вообще все осетровые невероятно древние, древнее может быть только крокодил или черепаха.
Вот над обрывом показалась голова моего друга.
- Уха готова,- сказал ему "тяжеловес" - можно к столу!
Лисняк заглянув в котелок, молча взял у меня стерлядь, нарезал крупными кусками и бросил в кипящий котелок.
- Для вкуса, - пояснил он.
Минут через десять куски рыбы уже дымились горкой на листе фанеры. Рядом в чашки был разлит бульон густой, и чувствуется по запаху, такой насыщенный, что просто так, без ста граммов его принимать совсем неприлично.
Я поставил бутылку своего самогона и разлил по стаканам, что вызвало оживление публики.
- Может водочки? – спросил мой друг присутствующих, но женщина в бикини, чуть пригубив напиток, сказал:
- Давай для начала свойского, а там, как пойдёт.
Я посмотрел на друга, который одобрительно улыбался.
Ну, поехали!
Замелькали, засновали руки над столом. Как в затяжном поцелуе зачмокали губы, выбирая самое то, от чего нельзя никак отказаться. Началось русское застолье.
К вечеру из Петропаловки, освободясь от казённой службы, приехал на своей «Ниве» председатель местного суда, и тоже поэт, Саша Нестругин. Привёз ещё что-то…
И у нас было.
Луна огромная, как раскалённая сковорода с яичницей, из-за Дона, со стороны Ростова, выплыла, разбрасывая золотые кольца в воду. Луна заполнила всю ночь до отказа. Такая луна может быть только жаркой июльской ночью и только над Доном.
«По Дону гуляет.:-)
По Дону гуляет.
По Дону гуляет
Казак молодой…».
…И мы ушли в астрал, где хороводятся только поэты и звёзды.
Во сне ли, наяву ли, – но были и лебеди на озере Круглом, и царственные лилии на Зямкином, лось приходил попить из ведерка у палатки, а под кручей хохотали русалки.
Запах чабреца и мяты заполнил легкие, пространство вокруг и звездные выси…
Однова Лисняк и спрашивает у меня, который сегодня день?
- Да, вроде, четверг… - вспоминаю я.
- Как четверг? – изумляется товарищ. – Мы же в понедельник приехали!
- Да, в понедельник…
Может, то и не лебеди были вовсе, а белые облака, покачиваясь, дремали на озерной глади и не лось за палаткой мочил в зябкой росе ветвистые рога, а это мой друг Лисняк с утра студил родниковой водой горячее дыханье, и не русалки хохотали в щекотке, а щучье племя играло в салки под высокой кручей Дона. Не знаю. Но только все стерлось, затушевалось мелким дождичком обыдийности, а белая стальная пружина донской царицы все бьеся и бьется у меня в руках, сопротивляясь смерти.
Собирались долго. Снасти не понадобились. Надувная лодка, не дождавшись
своих рыбачков, как брошеная, обиженая баба, до сих пор моет свои по-женски округлые бока где-то под Ростовом...
Обратная дорога была скучна и однообразна.
Жалко, что поэт Александр Лисняк покинул Россию, мы бы с ним еще как-нибудь порыбачили...