...Сосед не дал Сереге на опохмелку. А просил–то он всего ничего: сотню до завтра.

– Знаю я твои завтра! – сказал сосед. – Ты мне еще за вчера и за позавчера не вернул. Я тебе что, Газпром, чтоб безвозвратные ссуды давать?

– Эх, люди! – едва не заплакал Серега от жалости к человечеству, снедаемому жадностью. – Сосед называется! Самый близкий, можно сказать, человек. Ну, смотри, пожалеешь!

– Да катись ты! – взорвался сосед.

– Я–то покачусь... Как бы тебе не покатиться. За Можай.

«Вот тварь! – подумал Николай Петрович Барыкин, захлопывая перед Серегой дверь. – Выручаешь, выручаешь – и тебе же в душу наплюют. Эх, люди!» Подумал: «Может, дать?» Решил бесповоротно: нет, хватит! Совсем обнаглел. Еще и угрожает!

Сегодня Барыкину исполнилось сорок пять. Ждали гостей.

– Что с тобой? – удивилась жена. – На тебе лица нет. Кто это был?

– Да этот, сосед, алкаш. Сколько ни давал на бутылку – хоть бы раз вернул. И ведь хватает наглости: опять приперся. Ну и послал его. Так теперь я первый его враг.

– Нечего было сначала давать. Жили бы и жили: здрасте – до свидания.

Гости тянулись часа полтора. Это было кстати: как всегда случается, к назначенному времени еще не были готовы салаты.

Барыкин с готовностью уступил свой фартук пришедшей подруге жены:

– Вы тут посплетничайте, а я пойду твоего благоверного от одиночества

спасать.

– Знаем мы ваше общество спасения, – пошутила подруга жены.

– Не пьянства для, а воодушевления ради, – парировал Барыкин. – Да мы по стопочке только. Разомнемся.

У них было так заведено: пока женщины в ожидании последнего гостя толкались на кухне, мужчины в комнате делали «гимнастику»: кто рано встает, тому Бог дает.

– Понимаешь, Слава, – сказал Барыкин, когда выпили по стопке, – на нашей площадке в квартире справа живет один алкаш, Серега...

– Женат?

– Женат. Сын. Хороший парнишка. Лет шестнадцать-семнадцать. Не курит, не пьет, по подъездам не ошивается.

– Бывает же так: отец – пропойца, а дети – не нарадуешься. Вот тебе и гены.

– Так вот. Часа три назад слышу – звонок. Кто бы это, думаю?..

В это время в прихожей зашелся трелью электронный соловей. Пришла очередная пара. Пока пожимали руки и целовались, ввалились еще четверо, потом еще двое. Стало тесно и весело.

Последней была Анна Ильинична.

– Бессовестный! – сказала она Барыкину, целуя. – Как ты смел без спроса разменять пятый десяток?

Личная жизнь у Анны Ильиничны не сложилась. По молодости она влюбилась в женатого, он метался, не решаясь оборвать ни там, ни здесь. А когда все же порвал с Анной Ильиничной, ей уже было за сорок. Она жила одна в компании с таким же одиноким котом. Поэтому друзья при встречах всегда справлялись о самочувствии Кеши. Кот был, естественно, необыкновенно умным...

– Ну что, Анна Ильинична, все в сборе, командуй, – сказал Барыкин. Так повелось, что мужчины ее звали по имени–отчеству.

– Господа! – возгласила Анна Ильинична низким, с хрипотцой от курения голосом. – К бою!

Первый тост за юбиляра произносил у них всегда тот, кто дольше всех был с ним знаком. Потом – кто знал поменьше, и так по нисходящей до того момента, когда в одном углу уже не слушали, что говорили в другом. После каждого тоста все дружно кричали: «Ура! Ура! Ура!» Мужчины при этом вставали. Между третьей и четвертой рюмками традиционно делался перекур. Курящие выходили на лестничную площадку. К сигарете Анны Ильиничны протягивалось сразу несколько зажигалок.

– Вы мне прическу спалите, – смеялась Анна Ильинична. Ей нравилось мужское общество. – Барыкин, а ты сегодня какой–то не такой. Не переживай, не те еще годы...

– Да нет, не в этом дело. Понимаешь, сегодня утром – звонок. Кто бы это, думаю? Гостям вроде рано. Открываю: он, голубчик, сосед, вот из этой квартиры. Серега. Его все так и зовут: Серега. Хотя лет ему уже под пятьдесят. Алкаш из алкашей. Не работает, сколько помню. И каждый день пьяный. Но не буйный. Если дверь жена не откроет, ложится на коврик под дверью и спит калачиком, как младенец. Утром идешь на работу – через него перешагиваешь...

– Мужчины, дамам скучно! – крикнули в приоткрытую дверь.

Теперь тосты поднимали за каждого из присутствующих, за родителей, за детей, за то, чтоб все было хорошо...

– Коля, звонят, – сказала Барыкину жена. – Откроешь?

– Серега, – предположил Николай Петрович, – небось, трубы горят. Ну сейчас я ему выложу все, что о нем думаю...

С последним щелчком замка дверь, выбитая ногой с той стороны, гулко ударила Барыкина по лбу и припечатала к стене. Раздался топот тяжелых ботинок.

«Дружков привел, алкоголиков, – мелькнула в притуманившемся сознании Николая Петровича здравая мысль. – Нужно в милицию позвонить».

Когда дверь, приклеившая Барыкина к стене, отверзлась, перед ним нарисовался человек в маске и камуфляже и приставил к животу Николая Петровича небольшой красивый автомат:

– Лицом к стене, руки за голову! Ну! И не дергаться!

Барыкин почувствовал, что его обыскивают. Из комнаты доносились резкие команды и скорее испуганные, чем возмущенные голоса гостей:

– Да как вы смеете! По какому праву?

Потом раздался со смешинкой голос Анны Ильиничны:

– Вы между ног проверьте: я наганы всегда там прячу. Может, какой завалялся.

Все – и люди в масках – рассмеялись. Напряжение спало...

– Дела! – протянул озадаченно один в маске, по–видимому, старший. – А нам позвонили, сказали, что здесь происходит бандитская разборка и уже стреляют.

– Кто? Кто позвонил? – спросил Барыкин, оправляясь от потрясения.

– Доброжелатель. Иван Иванович Иванов, – пошутил старший. – Разве они себя называют? Звонили из автомата за углом. Ну, господа–товарищи, извините за доставленное беспокойство: служба.

– Нет, я этого так не оставлю! – воскликнул Барыкин. – Я знаю, кто вас сюда навел. Серега! Сосед из квартиры справа. Алкаш. Я ему утром на опохмелку не дал.

– Серега, говорите? Пошли, ребята, пощупаем этого Серегу. Сейчас мы его закодируем на недельку.

– Идемте, я покажу, – вызвался Барыкин.

– Коля, я тебя умоляю!

– Что – Коля? Каждое хамло будет нервы трепать, жизнь людям портить Нет уж, заработал – получай! По полной программе.

Барыкин нажал кнопку звонка соседней квартиры. Открыла Серегина жена с несчастным лицом.

– Мне бы... Сергея, – смутился Николай Петрович. Двое омоновцев, оттеснив Барыкина и Серегину жену, просочились в квартиру. Женщина, видно было, нисколько не удивилась

– Что он еще натворил? – спросила она без всякого интереса.

– Да так, – ответил Барыкин.

 – Никого, – сказали, вернувшись через минуту, омоновцы.

– Когда обещал быть? – спросил старший.

– А он что, докладывает? Он, паразит, только закладывает, – пояснила Серегина жена.

Омоновцы застучали ботинками по лестнице вниз...

Вечер был испорчен напрочь. Все дружно засобирались домой, несмотря на неуверенные уговоры Барыкина. И Анна Ильинична ночевать не осталась, хотя ей была приготовлена постель.

– Нет, нет! – заявила она решительно. – Там Кеша голодный: я забыла ему оставить ужин...

Завтра было воскресенье. С утра Барыкины мыли посуду, запихивали в холодильник оставшуюся еду.

– Кто бы это? – встревоженно спросила жена, когда снова позвонили в дверь. – Так сразу не открывай, посмотри в глазок. И возьми на всякий случай сковородку: она маленькая, но чугунная.

Не зажигая света в прихожей, Николай Петрович приложился к глазку. За дверью стоял Серега. В голове у Барыкина зазвенело, как вчера после удара дверью. Левой рукой – правая сжимала рукоятку сковороды – Барыкин отпер замок, широко распахнул дверь, отступил на шаг. «Сейчас, сейчас... Он переступит порог, а я ему – по башке– раз!.. Пусть судят, пусть!»

Серега широко улыбался, искренне радуясь встрече с близким человеком.

– Здорово, сосед! Говорят, гости были?

– Были, – опешил Николай, Петрович.

– Ну и как?

– Ничего.

– Вот и ладненько! Ты бы дал сотенку. До завтра – трубы горят.

«Черт с ним, пусть живет», – вдруг с облегчением решил Николай Петрович. Голова перестала звенеть. Вышла обеспокоенная жена.

– А–а, Сережа, здравствуйте, – сказала она.

– Вот, понимаешь... Сотня у нас найдется? – спросил ее Барыкин. – До завтра. Или, может, бутылку дать? – обратился он к Сереге. – У нас осталась. Кристалловская. Пьется как вода. И голова утром не болит...