21.09.2003 г. – 18.02.2004 г.

Мне больше нравятся «здесь» и «сейчас», чем «завтра» и «вчера».

Загубить любое начинание просто. Для этого надо сказать себе: все уже было и не надо слишком стараться…

Сожалеть о прошлом? Нечего о нем сожалеть.

Я могу уверенно предсказать будущее. Так вот: все будет хорошо!

Я воспринимаю Асинск, как единый живой организм – что-то вроде дерева. Он из года в год обновляется: одно отмирает, другое нарастает. А сами асинцы – листья, почки, веточки.

Асинску не следует чересчур разрастаться. Тысяч 50-60 населения – в самый раз. Замечательны и уютны те городки, где все друг друга знают.

Я всегда немножко завидовал тем, кто умеет различать созвездия.

Не уймемся.

Чего уж мы так – на нет игру воображенья свели по следу вешних вод?

Село Бикет, родина отца. Не оттуда ли предки Сэмюэля Беккета?

Асинск так далеко от всего, что, сколько ни приподнимайся на цыпочки – одни просторы кругом. До самой Праги рули – редко человека встретишь.

Книга исчерпана тогда, когда новых мыслей при повторном чтении ни одной не возникает.

Все беды – от скуки нашей зверской, от того, что жизнь мы проживаем неталантливо.

Угрюмый воробей.

Своим отношением к природе мы сродни оккупантам. А ее мудрость – в долготерпении.

Как не вспомнить баню №2, когда проходишь мимо того места, где она стояла. Сколько водой и паром в ней было омоложено тел, осветлено душ!

Удивительно не то, что было, и не то, что будет, а то, что есть. У каждого момента жизни – свой аромат. У моих нынешних моментов – аромат яблока.

Поймать, прищемить асинскую действительность невозможно. Пока самодовольно полагаешь, что она под рукой – она оставила хвост и побежала дальше.

Удовольствие от огородничества еще и в том, что ты на участочке возле дома своими руками изменяешь облик земли, и эти изменения гуманны.

Поэт с ограниченными возможностями.

Жизнь корректируют не столько наши сознательные поступки, сколько наши ошибки.

Асинская действительность еще загадка, в ней много таинственного. Я пытаюсь понять, что она такое.

Я выбираю полнокровные, кипящие жизнью книги, в которых есть, чем поживиться. У меня явные вурдалачьи наклонности.

Когда я иду по Кирпичной, мне эта улица порою кажется бесконечной. Я сорок семь лет иду по ней.

Чем примитивней – тем декларативней.

Иногда и от ничегонеделанья получаешь удовольствие, как от хорошо выполненной работы.

Не вторгаясь в тайны, не шелуша их, как семечки (тем более, что настоящие тайны такого никогда не позволят) – только лишь намекая на них.

Окрестности Асинска настолько необозримы, что в них можно многое проглядеть.

Уголь, уголь… Все время твердят об утилитарном назначении Асинска. Поэтому как город он еще не проявился.

Уродливые, серые улицы, уродливая, серая жизнь – в наказание за то, что мы нахально шарим в утробе природы.

Мы в Асинске не будем пастись, как мирные народы. Мы будем пастись, как народы немирные – тяжело, пьяно и люто тоскуя.

У меня есть побочная цель: создать свежий миф для Асинска. Тот, что сейчас – прокисший, неказистый и убогий.

Юный асинец бежит из города не для того, чтобы украсить собой другое место – нет, вовсе не для этого он драпает отсюда.

В Асинске на всем – на улицах, на домах – печать торопливой неряшливости. Племя кочевников задержалось здесь на сотню лет.

Асинск сентиментален, он любит трогательные жесты.

Пустить бы по ложному следу хоть некоторые из подстерегающих пороков. Однако, куда там – я сам радостно их отыскиваю!

Вот сказали: целеустремлен. Но я не вижу цели; ломлюсь, насколько сил хватает, вперед, но что цель именно впереди – не уверен.

Закрытие шахт вызвало у асинцев сильнейшее раздражение не столько из-за потери работы (кто хотел – нашел другую), сколько из-за того, что пришлось менять привычное существование.

Асинская сердобольность периодически изливается на сирот и брошенных ребятишек. Толстые тетки, умиляясь: какие они чуткие! – тащат плюшевых зайцев и медведей в детский приют.

Лишь мастерство в том деле, которым ты занимаешься, может обеспечить собственную независимость. Да и то не всегда.

Литератор все-таки не стриптизер, не все должен обнажать.

Общага. Вначале радостное, а со временем все более раздражающее ощущение массы чужих людей вокруг.

После многих лет вычурности, манерности, подделывания под чье-то, вдруг просто и спокойно заговорить своим голосом – это ли не счастье!

В отличие от зелени на грядках – борода росла стабильно, не зависела от погодных условий, и наличие ее придавало уверенности асинскому мещанину.

На пути вырождения языка в разговорный мат – оставшиеся (пока!) в употреблении нормативные слова приобрели смысловую многогранность.

Одно из неизменных асинских надувательств – автоматическое зачисление школьных учителей в педагоги. На самом деле никакой роли в воспитании и развитии сознания детишек эти жулики с дипломами не играют.

Мое писательство – это разглашение тайны. Я рассказываю, чем асинцы занимаются на самом деле.

Любопытство в Асинске всегда поверхностно и скоротечно. Оно не подталкивает к глубокому изучению ни одного явления.

Спонсорство прижилось. Здесь любят дарить и фотографироваться с теми, кому дарят.

Выезжая за ворота, одни сворачивали налево, другие направо.

Тому, кто обнаружит в асинской жизни хоть какую-нибудь логику, надо, по крайней мере, выдавать бесплатный проездной билет.

В Асинске анализировать, докапываться до сути – не дело. Лучше всего сесть на лавочку на бульваре Шахтеров и созерцать, созерцать…

Не любят они, суки, Асинск трепетно и с болью, как люблю его я.

Это ж надо придумать: Асинск – строительная площадка. А ну – прочь отсюда, строители-устроители, прочь, кому говорю!

Вот Маленький Принц любил свою планету, но покинул ее. Я же люблю Асинск, не покидая.

Асинск устремлен не вверх, а вниз; не к звездам, а к центру земли. Преисподняя здесь понятней и ближе. Черти давно перемешались с горожанами – хвост торчит из каждой третьей задницы. А вот райское вызывает тревогу и подозрение.

Я плохо отношусь к провинциальным писателям. Их уровень невысок. По-настоящему интересныхых текстов от них нечего и ждать.

Многое из того, что принадлежит народу, оказалось ему на хрен не нужно. Например – искусство.

Асинск – мой ковчег.

Мое отношение к Асинску сродни поведению маниакального художника. Тот пишет картину, затем сдирает краски с холста, снова пишет и снова сдирает – и так до бесконечности.

Только нелюбопытный ум может позволить себе скучать.

В нашей прозе все то же: пересказыватели сюжетов дрочат свое скудненькое воображение.

В какую бы дальнюю дорогу я ни отправился, дом, в который надо вернуться – здесь.

Послойное изучение Асинска: топография, население, нравы населения…

Чтение – это, как правило, проявление нашей лени. Лень думать самим и, читая, обращаешься к чужим мыслям, вдохновляешься чужими поступками. Но многие даже этого не делают из-за еще большей лени.

Нет у меня Фудзиямы, у меня только Кирпичная есть, и на ней тоже – гора.

Я ни минуты не чувствовал, что Асинск во мне нуждается. Наоборот, много раз ощущал, что я здесь лишний. Однако вышло так, что нам быть вместе.

Вслед за Джойсом могу повторить: «Мой разум отрицает весь существующий порядок». Но я не тот, кто опередил время, а тот, кто, вероятно, отстал от него, или, еще точнее, ушел от него в сторону.

Разбавлять пиво – один из вариантов наживы советских торговцев. Древние греки, разбавляя вино, делали это по другой причине: чтобы не упиться.

Новокузнецкий «Металлург» начал сезон с трех поражений кряду, скатившись на предпоследнее, пятнадцатое место. После восемнадцатого тура он шел уже пятым, обыграв в гостях действующего чемпиона и дома – второго призера. Когда проигрываешь подряд – трудно научиться побеждать. Я давно болтаюсь на предпоследнем месте. Не схватиться ли мне с действующими чемпионами?

Чаще всего я заглядываю в бар «Сибирский колос». Не потому, что там уютно, а потому, что по пути с работы.

Порой долго не можешь избавиться от одиночества. Но, избавившись, опять начинаешь его искать.

Я стал терпимее относиться к чужой глупости, она меня почти не раздражает.

Перикл: «Личности надо доверять». Согласен. Но только – личности.

Илья Ефимович встал и снова сел.

Общее – скучно, интересна только частность, т. к. она индивидуальна. Поэтому от общего – к частному, но никак не наоборот. У китайских поэтов средневековья облака не просто плывут, но плывут на северо-запад. Это уже другие облака в отличие от тех, что плывут на юго-восток.

Проза появляется не из сюжета, а из идей. Она не пишется – сгущается.

Я испытываю тревогу перед каждой начинаемой повестью. Мне кажется, что у меня ничего не получится.

Когда после крушения в житейских волнах меня вышвырнуло на берег – этот берег оказался Асинском.

Любовь к малой родине – это воспоминания о прошедших здесь годах, окрашенные в розовый цвет.

Какая невыносимая пошлятина все эти поздняковские и умновские «истории Асинска»!

Жизнелюбив, как древние греки!

Если футболисты «Челси» будут играть отвратительно – губернатор Чукотки привезет их в тундру оленей пасти.

Можно прочитать Лимонова и Сорокина. И даже, пожалуй, нужно. Но чтоб перечитывать – это уж слишком.

А. Генис: «Кошмарный призрак коммунальной телесности мешает американским городам обзавестись элементарными удобствами». Я понимаю американские города.

Странно, но иногда от праздников устаешь гораздо быстрее, чем от работы.

Я прощаю себе некоторое приукрашивание Асинска – не всегда нужно грязь наружу выпячивать.

Упущение: я еще ни одного дома не изобразил изнутри. Да что дома – комнаты даже! А надо хотя бы со своей начать.

- Ты смотри, как юбилеи повалили! Какой заводишко ни взять – непременно дата. И все круглые!

Омовение в Горячке.

Женщина способна простить вранье. Она нехудожественного вранья не прощает. Она тогда думает, что ее считают за дуру.

В чем тайна Асинска? В том, что не знаешь, кого в следующий период здесь вынесет на поверхность? Это как раз предположить можно. Нет, тайна в чем-то другом.

В Асинске не диски с музыкой врубать на всю мощь, а играть что-нибудь тихое и простенькое на дудочке – самое то.

Асинск, обделенный райскими кущами, воспроизводит их на своих огородах. Асинец гуляет между грядок, как небожитель.

Если для летчиков погребение в земле неестественно – их бы надо хоронить в облаках; то для асинцев переход из одного состояния в другое почти незаметен, они и так четверть жизни проводят в шахтах, под землей.

Асинск своего не создает, он копирует чужое – старательно и неумело.

Первым признаком наступившего рынка стали бомжи. Предприниматели и рэкетиры появились потом.

У Бродского: «Повторяемость – признак дееспособности». Неожиданно и убедительно. И еще: «Мифология – есть поиск причинности».

Любой этап истории завершает какое-нибудь разрушение. Первобытную историю завершило разрушение Вавилонской башни. Марксисткий период Асинской истории завершило разрушение бани №2. Баня и свободный рынок оказались несовместимы. Общая помывка осталась в прошлом.