Осторожно, двери открываются!

– Я сейчас сериал смотрю. Эротический триллер на злобу дня. Классная вещь! Умеют же, собаки, снимать, когда хотеть захочут!

– О чём фильм-то?

– Я ж тебе говорю – эротический триллер! Там мужик один всё по подъездам шлындал. Подходит, значит, к первой двери на первом этаже. Звонит. Ему старичок открывает, не видит ни хрена. «Это ты, Вася?». А «Вася» ему, ни слова не говоря, топором по лбу! Старичок – брык! Отдыхает навеки. Надо сначала цЕпочку на дверь накидывать, а уж потом открывать и Васю спрашивать. Скока случаев-то…

Да… Ну, значит, старичок валяется, отдыхает, а этот «Вася» – уже у следующей двери. Звонит, открывает старушка. Не видит ни хрена. «Здравствуйте, товарищ слесарь! Как хорошо, что вы пишли! А то у нас уборная воду не спускает кал смывать!». «Вася» ей вместо кала, ни слова не говоря, молотком по темечку! Старушка – бряк! Тоже бессрочный отдых. Отспускалась уборной водички. Больше не требуется.

А этот неугомонный – в третью дверь! Девка открывает, русая коса. Не видит ни хре… Нет, эта видит. Эта всё-ё-ё-ё видит! Особенно чего не надо бы! Увидела «Васю» – губёнки свои раскатала, глазёнками подмигнула, сиськами тряхнула, под мышками почесалась! « Здравствуйте, мужчина по вызову! Проходите прямо на постелию. Я люблю в особо извращённой форме! Не возражаете?». А «Васе» чего? Желание женщины – закон для извращённых! Никаких возражений! Берёт в руки лом, как охирачит её по хребтине! Девица мимо кровати – брык! Очередная отдыхающая. Теперь на том свете с чертями будет упражняться. В особо извращённой форме, факте, и сладострастном содержании.

Только «Вася» на диван присел, только собрался это дело перекурить (употел же на такой нервной работе! – собачка из-под дивана. Маленькая такая, рыженькая, гнусненькая, сопливенькая. Без слёз не взглянешь! У «Васи» тоже слеза на глаза набежала. Чувствительный человек! Сентиментальный, как все васи! Взял собачку на руки, одну ладонь ей на головку нежно так положил, другой тельце попридержал. Крутанул, как лампочку из патрона выкручивают… Хрусть! Оттявкалась собачка. Отмучилась в своей бренной жизни. Больше тявкать не будет. Гадить тоже.

– Да уж, хороший фильм. Главное, очень содержательный! И долго этот Вася так будет ходить?

– Только первая серия прошла. А всего пятьдесят три. По числу подъездов в том многоквартерном домУ. Он в каждой новой серии будет по одному подъезду отоваривать. По тридцать две квартеры.

– А в чём смысл-то?

– Как в чём? В том, чтобы народ остерегался. Чтоб на цЕпочках двери отворял. А то тот старик цЕпочку не накинул, сразу башкою своею в дверь сунулся. «Здравствуй, Вася!». А этот его топором! Я так хохотал, что чуть с тубуретки не свалился!

Про Гарьку, Ритку и Почётные грамоты

– Какой же он всё-таки врун! Наглый потный врун!

– Почему врун? Почему именно потный?

– Потому что потеет всеми своими подмышками прям в наглую, без всяких дезодорантов! А врун потому, что врёт, как шелудивая собака!

– Да про кого ты говоришь-то?

– Про Гарьку твоего разлюбезного!

– И чего же он соврал?

– Что алкоголизьмом не занимается! А я его вчера собственными глазами видел у Ритки. Где он, голубчик, заказывал сто пятьдесят и беляш разогретый.

– У какой Ритки?

– Ну, уж ты-то не начинай! Только ты-то не начинай, прошу! «У Ритки» – это тошнилово рядом с магазином «Тысяча мелочей». Где автобусная остановка и помойка за кирпичной стеной. Там всегда культурное распивочное общество собирается.

– На помойке?

– «У Ритки»! Ты каким слуховым аппаратом слушаешь-то?

– А как Гарька там оказался? Он что, тоже культурный?

– Спроси его! И ведь как маскировался-то, собака! Всё бочком, всё молчком! Голову наклонил, чтобы его вроде бы никто не увидел, и шёпотом так, почти интимно: «Мне, пожалуйста, сто пятьдесят и разогретый беляш…». Ух, прям так и убил бы насовсем!

 – Да за что?

– За то, чтобы не врал!

– А ты сам-то там оказался с какой стати?

– Очень просто. Как обычно, освежался после вчерашнего.

– И он тебя не видел?

– Откуда? Я же спиной к нему сидел. С Юркой Косым и Гурьевым Тимошкой. Тимошка ещё на балалайке «Дунайские волны» исполнял. Тоже мне, Чилинтана Адриана! Он её опробовал после ремонта с дня рождения у тёщи. Они же этой балалайкой на ейном дне рождения обязательно каждый год дерутся. Сначала обнимаются, целуются, соплями друг дружку мажут. Потом песни орут, а потом махаться начинают музыкальным инструментом. Вот же люди! Никакого эстетизьму! Она же деревянная! В ней запасу прочности – никакого!

– Всё равно не понимаю: чего ты так раскипятился? Ну, зашёл человек, ну, остограммился. Чего в этом такого дикого?

– Ничего. Просто нечего в таком случае такую морду брезгливости строить!

– Какую?

– Как будто он самый умный, а все вокруг – пьянь и рвань балалаешная. А я, между прочим, на Доске Почёта целый год висел у нас в воинской части у пищеблока. У меня, между прочим, пять Почётных грамот за успехи в общественно–политической подготовке и обстановке! Я,может, девяносто девять из ста выбиваю, шутя! А выпиваю сколько! Ужас! Я, может, тоже ЧЕЛОВЕК, звучащий гордо!

Затемнение мозга

– Жадность меня подвела, – сказал Сан Саныч и вздохнул. – Собака такая.

– Чего? – легкомысленно расcсмеялся я. – Ты – и жадный? Наговариваешь на себя, дядь Сань! Я ж тебя тыщу лет знаю! Уж кто-кто, а чтоб ты жадился – да ни в жизнь не поверю!

– Это как хочешь... – и он опять вздохнул. – Я и сам бы не поверил… А всё-таки иной раз прям какое-то затемнение мозга случается!

– Чего?

– Затемнение. Мозга. Который в голове.

– Затмение, дядь Сань! Научный термин!

– Ну, не знаю. Мы в гимназиях ваших не обучалися… Мы всё своим трудом… Да! Вот, ыбёныть, и случилось… Налетел, как говорится, с ковшом на бражку.       

– Да говори ты толком! ( Я уже не смеялся. Похоже, дело действительно серьёзное.) Что случилось-то?

Он вздохнул в третий раз и начал рассказывать…

Рассказ Сан Саныча (почти дословный):

Я в конце апреля на «фазенду» поехал. Ты знаешь: в позапрошлом годе я к своему участку ещё и соседский прикупил, так что теперь в личном, как говорится, пользовании – шешнадцать соток. А чего? Семья большая, одних внуков с внучками – шестеро, все жрать молотят за будьте любезны! Да и вообще – природа там, на «фазенде», всякая. Со свежим с воздухом… Да… Приехал значит. Стою, думаю: огород вскапывать надо (а у меня под него десять соток отведено). Серьёзное дело! Стою, прикидываю, значит, кой–чего к носу – и вдруг слышу: пых–пых–пых, пых–пых–пых! Трактор подъёзжает. Мужик из кабины высовывается, орёт: отец, тебе огород вспахать не надо? А то и вспашу и даже пробороную! Я, понятно, обрадовался, спрашиваю: сколько возьмёшь? Три бутылки, отвечает. Три, стало быть, поллитры. Ну, нормальная же, ыбёныть, цена! Тем более, что ещё и проборонует! Чего думать! Надо быстрее звено заборное снимать, чтобы заезжал и начинал!

И вот тут-то на меня как раз это самое затемнение мозга и навалилося! Не, думаю. Три поллитры это, конечно, не четыре и, тем более, не пять… А всё равно дорого. Литр – куда ни шло, а полтора… В общем, колебаюсь в сомнениях и никак решиться не могу. Сплошное мозговое затемнение.

Ну, чего, дед, орёт этот калымщик. Согласен?

Не, замотал я головой. Не надо. У меня сыновей трое. Сами перекопаем. Бывай, милок, и здравствовай.

Укатил он, а я ещё там поковырялся и с трёхчасовой домой вернулся. Ребятов своих обзвонил, сказал: на майские давайте все, чтоб как штык, на «фазенду». Земля подошла – копать пора. Ну, ты моих ребятов знаешь. Мишка, Пашка и Лукашка… У каждого, что морды, что ж.опи, что руки, что кулаки – всё одного внушительного размера. Все в меня пошли, в нашу породу. Илюши муромцы, ыбёныть… С ыми дядька Черномор…

На майские приехали. Прежде чем валдохать, сели позавтрикать. Яички варёные, колбаска, лучок, то-сё…За завтриком литр уговорили. А чего? Нас же четверо, и у каждого – что морды, что жо… Да, я ведь тебе уже говорил…

Позавтрикали, значит, перекурили – начали копать. Сначала, понятно, легко шло. С шуточками, ыбёныть, с прибауточками ихними дурацкими… Час копаем, второй, третий… Солнышки припекать начало… Шуточки, понятно, уже не шуткуются. Уже вместо шуточек потеть начали… Да… Потеть – не тендеть. Силёнки тратются…

До обеда половину всё-таки одолели. Пошли обедать. Борщ там, картошка с коклетами, помадоры какие-то без всякого вкуса… Где они тока такое хавно покупают… Одна химия, а не помадоры… За обедом ещё литр уговорили. А чего такого? Нас же четверо! У каждого, что морда, что… Да… Пообедали, значит, малость покемарили в тенёчке – и опять за лопаты… Десять соток! Не пара грядок! Пупок развяжется! И накой я стока под этот грёбаный огород отмерил! Рассадил бы сад побольше, яблоков там, грушев с вишнями и черёмухыми! Их же копать каждый год не надо! Ветки сухие обрезал раз в году, весной на метр от земли побелил – и хватит! Опять же тенёчек от деревьев! Гамак прикрутил меж столов, лежи себе, покачивайся. Хошь – газетки читай про политику, хошь – радиву слушай, хошь – в воробьёв плювайся. Красота! А в огороде в гамаке не покачаисси! Там вместо гамака – лопата да грабли. А вот исдохнуть на ём – это запросто! Уж скока скорбных случаев-то… Копаются, ковыряются, глядишь – раз! И мордой в грядку уткнулся… И уже никаких ему помадоров не надо. Уже отзакусывался.

Вообщем, часам к девяти закончили. Ребятам-то чего! Они вон какие… соколы орлами! Тока лыбются, ыбёныть, да покряхтывают! А мне уже под семьдесят! Уже спёкся Илюша Муромец… Матрёна, конечно, ужин собрала. А как же! Целый день горбатили – пожрать надо! Да… Скока за ужином выпили – не помню. Помню только, что Пашка в деревню за самогонкой бегал. Или Лукашка бегал? Не, Пашка! Вот ведь прихиндей какой деловой! Недаром, что главный инженер! На «фазенде» за всё лето только раза два появляется, а всё знает! Кто чего посадил, кто чего построил, кто в деревне самогонкой торгует, и в каком дому... Весь в деда нашего, Сидора Пантелеича. Того тоже, бывало, с самогонкой хрен обманешь… Да… Так что на ужин получилось больше литора. Это точно, что больше. И намного. Кажется…

В общем, утром я чуть, ыбёныть, не издох. Руки-ноги не шевелются (наворочался вчера-то!), голова гудит, язык сухой, сердце скакает как у припадошного. Соседка прибежала, Валька. Она в городе врачихой работает и всегда с собой на «фазенду», на всякий случай (вдруг кто помереть засобирается!), аппараты берёт – слушательный и давление который меряет. Померила: сто восемьдесят на скока-то там! Надо, говорит, срочно «скорую» вызывать. Во избежание летательного исхода. Тоже мне, нашла, ыбёныть, лётчика…. А ещё врачиха! Учёный человек! Мужика-то нету, вот и заговаривается. Долго ли без мужика-то…

Мои, понятно, всполошились. Ах да ох, да как же так, да раньше папа ворочал ровно слон и никогда не жаловался… Тоже дураки… «Раньше не жаловался!»… Обрадовались, ыбёныть, такой моей постоянной скромности! Им вроде по ихней дурости и ни к чему, что я с каждым днём не молодею, а как раз даже и наоборот! Сравнили тоже – себя и меня! И лошади издыхают! Вместе со слонами!

В общем, забрала меня «скорая», в больницу отвезла, а там уж сразу и положили… Две недели отвалялся. Уколы разные, таблетки, кардиограммы, тиливизер один на всех. На завтрик – манная каша с варёной треской… Хорошо, ребята меня дожидаться не стали, сами и картошку посадили, и моркошку, свеклу, и всё остальное… Они у меня работящие, ребята-то…Что Мишка, что Пашка, что Лукашка… Я их всегда, ыбёныть, в труде воспитывал. Чтобы, значит, не шалавились, дурака не валяли. Чтоб пахали, раз уж взялися…

Вот ты и говоришь: не жадный. А чего ж я тогда тому трактористу на три бутылки пожалел? И главное, деньги у меня с собой были! Вспахал бы, тут же пробороновал – и всё! Приезжай и сажай! И никаких тебе давлениев, никакой трески, никакого тиливизера! Вот уж действительно, старость – не радость… Прям натуральное затемнение тогда на мозг нашло… Сэкономить решил – вот и сэкономил. Две недели провалялся. Всю жопию искололи… Во такие желваки! С кулак! Хрен присядешь! И треска ещё эта… Я её в жисть терпеть никогда не мог, а тут как нарочно – каждый божий день… В ей, говорят, фосфор и витамины. Для мозга – самая полезность. А на хрен он мне нужен, мозг-то этот ихний? Скока думать-то можно! И главное, об чём?